Текст книги "В океане "Тигрис""

Автор книги: Юрий Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

милях. Он доверчиво открывал нам все, что имел: хрупкую кружевную строчку прибоя, лимонную ленту песка. Ни рифов, ни отмелей, нас принимали по высшему разряду, а мы пугливо топтались в прихожей и оглядывались на дверь.

За завтраком Тур распорядился: фотоаппараты и кинокамеры – в ящики, ничего не снимать, дабы не лишиться того, что заснято. Начали сочинять слезную радиограмму моим московским шефам – помогите, разузнайте, поторопите, мы же никак в своих действиях не вольны! Эпистолярные упражнения прервал вопль Рашада:

– Корабль!

ПРИЧАЛИВАТЬ ИЛИ НЕТ?

Корабль шел к нам справа, со стороны океана. Приближаясь, он в соответствии с причудами морской оптики уменьшался в размерах и вскоре превратился в моторную лодочку типа дау. С лодочки несколько негров приветливо махали нам. Рашад и Эйч-Пи отправились навстречу на «Зодиаке», побеседовали, качаясь борт о борт, вернулись и доложили, рыбаки радушны, приглашают в гости, уверяют, что не возникнет никаких проблем.

Тур оценил обстановку мгновенно: Рашаду и Юрию пересесть на моторку, отбыть на берег и разведать ситуацию. «Есть, капитан!» Я ринулся в хижину собираться, Рашад поплыл к рыбакам уславливаться – и задал загадку: возвратился, отпустив лодочку восвояси.

Почему?!

Темно по сей день. Кто-то кого-то не понял.

Хуже всего, что из-за невразумительного поступка Рашада пришедшая было решимость опять нас покинула. Дау жужжала шмелем, удаляясь, а на мостике пылали дебаты: следует причаливать или нет?

Тур высказывался за берег.

Норман и Карло высказывались против берега.

Тур утверждал, что обстоятельства на диво благоприятны: гавань удобна, погода прекрасная, в кутузку, видимо, не посадят. Норман и Карло твердили в один голос: «Приставать не хотим».

Тур объяснял, что так или иначе без посторонней помощи нам отсюда не выбраться, надо фрахтовать буксир. «Хватит буксиров, – возражал Карло. – Древние шумеры буксировкой не пользовались».

Трудно одному спорить с двумя. Норрис отмалчивался, молодежь, напуганная ажиотажем Нормана, – подавно. Герман нес нечто дипломатически-несусветное, и нашим, и вашим, – дескать, теперь уйдем, а потом вернемся на Сокотру специально. Я – стыдно признаться – как воды в рот набрал. Удивительное безразличие владело мной. Если уж Карло на стороне штурмана, пусть будет как будет.

– Мы вызовем сюда судно с Бахрейна, – выкладывал Тур козырного туза. – Здесь идеальный пункт для рандеву с Би-би-си. Нам ведь нужны светильники для Красного моря!

Норман смеялся:

– Желаешь и Великобританию втянуть в международный скандал?

Вероятно, Мойры – богини судьбы– скорбно прислушивались к перепалке. И, вероятно, с отвращением молвили: «Глупцы! Мы дали им редчайший шанс встретиться с чудом, поднесли чудо на блюдечке, а они понапрасну чешут языком. Леший с ними!»

И поднялся крепкий северо-восточный ветер, именно такой, чтобы провести нас вдоль острова. Ветер нагнал волну, прибой разыгрался, пляжи стали негостеприимными – Сокотра запиралась на засовы.

– Так и пойдем, – удовлетворенно сказал Норман, хозяйским глазом окинул палубу, потрогал брасы и отправился надевать наушники.

В радиограмме, спустя четверть часа принятой им, значилось: «Разрешение пришло. Как насчет рандеву? Готовы следовать к Сокотре? Рой Дэвис, Питер Кларк».

Вот когда забушевали страсти!

Детлеф разразился тирадой в духе знаменитого пушкинского «Мы ленивы и нелюбопытны». Я напирал на утрату свидания с Би-би-си. Рашад, Эйч-Пи,

Асбьерн скопом клялись в любви к водопадам и каньонам, но было это маханье кулаками после драки. Счастливый момент миновал, удачное сочетание метеоусловий распалось. Остров, разочарованный, выпускал нас из своих объятий.

ЗАХОД ОТМЕНЯЕТСЯ

– Пока обстановка позволяла, никто не поддержал меня, – резюмировал Тур горько. – Прошу уведомить Бахрейн: заход отменяется. Благодарю за внимание. Все свободны.

Держали приличную скорость, шли выгодным курсом – вест-норд-вест. Буксир не требовался. Так же легко, как привел к нам Сокотру, океан ее уводил.

И уже брала обида на Тура: почему играл в демократию, почему по-капитански не настоял на своем? Иждивенческая обида. Нечестная. Не знаю, как остальные, а я себе казался не выдержавшим испытания.

Чего мы, в сущности, опасались? Из-за чего нервничали? Мы же не злонамеренно, не по своей воле явились сюда, нас занесло стихией – кто решится это отрицать?

Не рискнули. И доказали тем самым, что мы – благонамеренные, законопослушные граждане и поздновато нам, пожалуй, дружить со сказкой.

Два часа простоял на вахте с Туром. Норман поднимался на мостик, пеленговал береговые ориентиры и гордо уходил. Скользнула по горизонту мачта дау. Рядом с «Тигрисом» плыли клочья грязно-серой пены – какой-нибудь супертанкер промывал в окрестностях емкости.

Говорили, естественно, о происшедшем.

ТУР. Всю оставшуюся жизнь мы будем жалеть о том, что не посетили этот остров. Как прекрасно было бы провести здесь неделю, отдохнуть, полазать по горам…

Я. Зато ставим интересный эксперимент. Находиться совсем рядом с Сокотрой, внутри бухты, и самостоятельно уйти от берегов – это, наверно, великолепно.

ТУР. Без сомнения.

Сменили тему и с облегчением порассуждали о тройной ухе, о разнице между скандинавскими и славянскими языками. Вдруг Тур рассмеялся:

– Причаливать, не причаливать, лавировать, не лавировать, бросать якорь, не бросать! А мы не на корабле, мы на плоту, которому прочили неделю жизни! Стог сена, гора сухой травы – и все, когда спорили, напрочь забыли об этом!

Абсолютно точное наблюдение. Молодчина Тур – кто из нас бортовой психолог, я или он?

За ужином вновь подтвердилось, что сердцевед из меня неважный. Я ждал коллективного, как по уговору, молчания вокруг общей ошибки, но в застольных репликах Сокотра склонялась на все лады, каждый бестрепетно влагал персты в раны соседа и в свои собственные. Асбьерн слушал, слушал и изрек:

– Экипаж делится на холостых и женатиков. Женатые провалили стоянку, потому что торопятся по домам.

Он явно предлагал окрасить инцидент, коль уж он случился, в юмористический колер, снять напряжение смехом – не худший выход. Норман, однако, не принял игры:

– Мое семейное положение ни при чем. Меня заботила научная значимость экспедиции.

– А начистоту? – встрял Тур. – Безостановочный марш? Километраж? Рекорд?

– И рекорд, а что? Мы с Карло считаем…

– За меня не выступай. У нас разные побуждения. Если бы не угроза буксирования…

– А начистоту? Не терпится к финишу? Скорей-скорей?

Дальше – больше, погромыхало в итоге основательно. И не раз еще громыхнет, пока туча разрядится.

Искал разрядки в писанине. Начертил таблицу: слева плюсы, справа минусы. Остановка на Сокотре давала отдых – плюс, крала время – минус, позволяла сменить питьевую воду – плюс, вынуждала нанимать буксир – минус. Плюсов оказалось больше, что, безусловно, не звучало открытием.

Составил схему развития дискуссии, анализировал оттенки позиций Карло и Нормана, формулировал глубокомысленные выводы о лидерах и ведомых – и спешил зачем-то успеть со всем этим к вечерней вахте, как школьник, жаждущий исправить отметку.

– Весьма любопытно, – одобрил Тур мои изыскания. – Итак, мы обосновали, что двое могут навязать свою волю девятерым.

Рулили на северо-запад, правее мыса, хорошо видного в лунном свете. Это не последний мыс, который нам предстоит огибать. Но в результате, кажется, удастся пройти мимо острова – редкое везение, большая удача.

Сказка про Сокотру кончалась. Вы, кто читает сейчас эти строки, не оттолкните мечты, ставшей явью. Не измеряйте синюю птицу канцелярской линейкой. Не предавайте своей Сокотры.

Глава XV

Ha подходе

ОТРЫВКИ

Утром 17 марта стало ясно, что Сокотра – безвозвратно за кормой. Норман оповестил нас об этом и поздравил с успешным развитием эксперимента.

– Успешно развивается твоя погоня за рекордом, – внес я поправку.

Слово за слово – вспыхнула ссора. Норман оправдывался, я нападал. Высказывал то, чего не сказал раньше: отход от острова – чистая авантюра, изменись ветер – были бы на рифах. Причем рисковать продолжаем и теперь – от свидания с Би-би-си отказались, навигационных карт Аденского залива нет – сплошная безответственность.

Погода тихая, небо ясное, тепло.

Герман только что шепнул мне тайком: «Молодец, утер нос американцу». Похвала, от которой нерадостно. Скоро на вахту, а заснуть не могу. Вряд ли стоило лезть на рожон и устраивать публичную потасовку.

С Карло второй день почти не общаюсь.

Дорого ты нам обходишься, Сокотра – «Сайкотра», как назвал тебя сегодня Тур, намекая на английское «Сайно-моджи».

Все путешествия, когда-либо предпринятые людьми, совершались в конечном счете за информацией.

Ветшало золотое руно, стиралась чеканка пиастров и дублонов, исчезали бесследно лунные камни, а повествования оставались: о Сцилле и Харибде, о стране Чипанго, о земле Санникова, и вновь надувались экспедиционные паруса.

История географических открытий буквально пронизана чередой замечательных документов, от «Хождения за три моря» до книги Дарвина с «Бигля», от прощальных строк капитана Скотта до дневников Папанина и Бомбара.

Удивительно их общее свойство: в них всегда сказано больше, чем сказано. Содержательны лексикон, интонация, даже помарки ^[5]. Почерк Гагарина в бортовом журнале «Востока» – самом, кстати, лаконичном из мне известных – говорит о встрече с невесомостью ярче, чем многие и многие фразы.

Вернемся, однако, к заведомо более скромным категориям.

Мартовские заметки судового врача «Тигриса» сравнимы с перечисленными разве что по принципу контраста. Они ужасающе пространны и, мягко говоря, поверхностны. На три четверти состоят из сведений касательно того, кто что съел и кто с кем дежурил.

Но и в них кое-что просматривается между строк.

Во-первых, просматривается, что пишущий, как и его собратья, духовно устал – от качки, от тесноты, от постоянного чувства опасности и монотонности впечатлений.

Во-вторых, из данных заметок явствует, что, утратив желание наблюдать и размышлять, по крайней мере остатков воли пишущий не утратил. Ни дня без строчки – это что-нибудь да значит, не правда ли?

Большая уборка начинается с маленькой.

Тур долго и ожесточенно мыл посуду ^[6], разгреб кухонные тайники и обнаружил кучу грязи, которая скопилась под палубным настилом. Кто там только не ползает! И тараканы, и муравьи, и крошечные мушки. Принялись вдвоем воевать со всей этой живностью, к нам тут же присоединились Рашад, Герман, Карло – сам собою получился дружный аврал. Словно нашли, наконец, чем заняться, и обрадовались.

Надо отметить, что творческая активность экипажа за последнее время снизилась. Кинооператоры и фотографы снимают гораздо меньше, я забросил гомеостат.

Корифена ловила летучую рыбку, рыбке удалось удрать – всеобщая радость.

ОДА ПЕРУ И БУМАГЕ

Из дальнего плавания возвращалась ладья. Фортуна ее покамест баловала, но мало ли что могло еще приключиться, а штормовать на старте или у финиша – не одно и то же.

– Упакуйте ценнейшее, – приказал предусмотрительный кормчий. – Уложите сокровища в водонепроницаемые мешки.

Штурман, кок, лекарь, матросы кинулись исполнять приказ. Осмотрели багаж, выбрали то, с чем никак нельзя расстаться. И оказалось, что у каждого в аварийном тючке одинаковое: отснятая пленка и исписанная тетрадь.

Вот что примечательно: заставив себя сесть за дневник, пишущий не в силах от него оторваться. По трижды, по четырежды в сутки обращается он к тетради. Зачем? Затем, что бумагомаранье – средство отвлечься, ощутить иллюзию деятельности, побеседовать – пусть с самим собой – на родном языке.

Вникать в эти психологические тонкости вам не придется. Экономлю ваше время. Глава, чтением которой вы заняты, соткана из отрывков, объединенных лишь хронологией.

«Что, лекцию читал?» (фэ, выраженное Карло в мой адрес после того, как мы с Норрисом ночью вернулись с мостика). Извинился: «Забыл, что у нас коммунальная квартира», – и подумал, что раньше мы спали крепче и голоса друзей нас не раздражали.

Впрочем, возможно, я вправду слишком возвысил голос. Рассказывал Норрису о «Клубе кинопутешествий» и увлекся.

А Карло к тому же ревнует?

ОТРЫВКИ

Рашад соорудил из сетки гамак, подвесил его между опорами мачты, сверху сделал тент из арабского ситчика, и получилось роскошное место для отдыха. Герман тут же взгромоздил себя в это сооружение, лежал и покуривал, а мы его фотографировали, приговаривая: «Мексиканский миллионер на собственном плоту в Индийском океане».

Плот наш ощутимо погружается, кренясь на правый борт. Сейчас отчетливо видно, что просел нос: крыша передней хижины сильно наклонилась, стала покатой и уже не может служить Асбьерну и Норрису солярием. Но месяц, думается, мы еще проплаваем спокойно.

Разговаривали с Тору. Он поведал, что был во Вьетнаме в качестве кинокорреспондента и что, разумеется, война – это ужасно. Вспомнили вторую мировую, поделились детскими впечатлениями, которые во многом совпали: голод, бомбежка, убежища. Поскорбели о страшной судьбе Хиросимы и Нагасаки.

18 марта, День Парижской коммуны. Подошел с конспиративным видом Тур и сунул записку. В записке, нацарапанной Туром же, сообщалось, что вчера вечером он долго говорил с Норманом. Норман чувствует себя виноватым и хочет выяснить отношения.

– Может быть, лучше потолковать нам троим?

Тур отрицательно мотнул головой.

Признаюсь, инициатива Нормана меня обрадовала. Не считаю себя абсолютно и безупречно правым. Надо мириться. Победителей не судят – идем сейчас с хорошей скоростью, в нужном направлении, и штурмана не в чем упрекать ^[7].

Совместная работа пользительней дипломатии. Я и Карло обошлись без посредников, отношений не выясняли: взялись за общую веревку и стали тянуть. Укрепили оттяжкой форштаг, провели от мачты к носу четыре дополнительных каната. Теперь, надеемся, бак и ют перестанут отвисать.

Слева и впереди показался маленький остров – скалистый бугорок посреди океана. Называется он Каль Фарун. А острова Абд-аль-Кури мы не увидели, так как он остался южнее.

В 17.30 нас нагнали два одинаковых небольших судна. Поняв, что рандеву неминуемо, Тур скомандовал:

– Снимите куртки!

Речь шла о подаренных мной куртках с московской олимпийской эмблемой.

Суда проходили, одно по штирборту, другое по бакборту, – типовые советские СРТМ, «Анапский» и «Ачуевский».

– Наденьте куртки! – распорядился Тур.

Он попросил: «Если есть возможность, попробуй их остановить, нам нужны навигационные карты и овощи». Я усиленно замахал «Ачуевскому», на нем застопорили машину, вернее, перевели на «самый малый» – и мы с Асбьерном сплавали к ним на «Зодиаке».

Привезли, кроме карт Аденского залива, мешок картошки, несколько буханок хлеба, здоровенного морского окуня и огромный пакет замороженных шеек лангустов. Тур и остальные только ахали, принимая подарки.

Мне очень приятно, что вновь наши моряки на высоте.

В кубрике «Ачуевского» минут пятнадцать рассказывал команде о путешествии – и поймал себя на том, что хотел бы рассказывать дольше. Немало мы за эти месяцы повидали. Хотя приключений, таких, чтобы у слушателей дух захватывало, как будто и не было.

Ночью на мостике Герман с восторгом вспоминал встречу: «Поразительно, лишь русские корабли останавливаются и помогают нам!» Ценное признание из миллионерских уст.

19 марта. Больных нет.

Вчера капитан траулера предупредил, что в заливе нас ждет безветрие и влажная жара. Судя по всему, начинается то и это: мы уже совсем недалеко от Африканского Рога.

Скорость наша упала, и все же мы побили свой собственный рекорд! Прошли за минувшие сутки 65 миль. Значит, нас активно тащит течение.

День отмечен знаком обжорства. Рыбина и лангусты могут испортиться, а выбрасывать такое лакомство – преступление. Эйч-Пи зажарил шейки в масле и приготовил дивный соус. После обеда все едва-едва двигались. На ужин предполагается жареный окунь с картошкой.

Был радиоконтакт, он меня расстроил – дети нездоровы, Ксюша, видимо, устала и нервничает. Чувство такое, будто позвонил с юга, с курорта, и не вовремя – дома как раз забот полон рот и люди с ног сбились, а ты им про красивые восходы и закаты.

Действительно, со стороны взглянуть, мы здесь блаженствуем, но ведь это совсем не так. Нам бы лучше сейчас крепкий ветер или шторм и тяжелый физический труд. Безделье ни к чему не приводит.

Спать не хочется, очень тоскливо. Вышли на траверз Рога.

ОДА РАДИО

За окном – московская осень. Снимаю с полки коробку с надписью: «Тиг-рис-2В». Достаю из коробки ленту. Ее мне вручили на память друзья-коротковолновики.

Трески, шорохи. «Пожалуйста, все помолчите, и кто настраивается, помолчите». – «Слабо принимаем». – «О'кей, Костя, он вышел на батареях, поскольку у него генератор не работает».

Валерий Агабеков – в Ессентуках, Константин Хачатуров – в Москве. Оба – мастера высокого класса, призеры международных соревнований. Держат, как атланты, радиомост на плечах.

Вот и мой голос пробился сквозь шумы:

– Добрый день. Отлично, что вы в эфире. У нас все хорошо.

Последняя фраза будет, варьируясь, многократно повторяться. Главное – успокоить: нам – их, им – нас.

– Ксения Николаевна слышит вас, но очень слабо.

– Юрочка, дорогой, здравствуй! Схема связи такова: борт «Тигриса» – Кавказские предгорья – столичный радиоклуб – Ксюшина телефонная трубка.

– Юра, все у нас хорошо! Дома – хорошо, на работе – хорошо, у бабушек – хорошо!

Читает по бумажке – бережет эфирное время. Перечисляет знакомых: у того-то большой успех, у того-то большая радость. Привет от тех-то, тех-то и тех-то – целый список, как в деревенском письме: «А еще кланяется…» Важно никого не пропустить, чтобы человек знал, что его помнят. Совсем не смешной обычай.

– Звонили со «Славска» из Басры, интересуются делами на лодке, передают привет и лучшие пожелания. Не волнуйся ни о чем, у нас все хорошо!

– Прекрасно понял, прекрасно понял. Все хорошо.

Шумы, трески.

– Юрий, ответьте на вопросы журналистов. Чем заниматься приходится? Кем себя больше чувствуете – врачом или матросом?

– Делаю то, что делают остальные. Все – матросы, включая Тура.

– Самое яркое впечатление со дня выхода в океан?

– Мы еще не в океане.

Это давняя запись, январская. Шли из Омана к пакистанским берегам, и я конспирировал, связанный запретами консорциума: «63° восточной долготы! Как поняли? Идем по градусу и завтра-послезавтра упремся в берег!»

«В Карачи идут, в Карачи идут», – делились догадкой Ессентуки и Москва.

– Лекарство получили?

– Да, получили, спасибо!

Заказать для Карло облепиху и мумие, уточнить метеопрогноз, переправить весточку на орбиту космонавтам, попросить помочь с транзитными визами – как бы мы жили без Валерия и Кости! Просто не представляю!

– Тур и Карло просят позвонить в Италию и сообщить, что все хорошо. Ксюша, диктую номер. Лекко – Леонид – Елена – Константин – Константин…

Трески.

– Юрий, передайте Норману: тысячи людей каждый день просятся на частоту.

К концу плавания у нас насчиталось 350 собеседников из 43 стран. Не так уж мало.

– 73, Юрий, от всех нас.

– Вас понял, 73. Будем заканчивать. Надо ставить парус, ветер поднялся. Все хорошо!

– Все отлично!

Как заклинание, как припев с обеих сторон.

ОТРЫВКИ

К утру 20 марта ветер усилился, движемся довольно прилично, соответственно нас и качает.

Окончательно решено остановиться в Джибути.

Тур строит планы, как бы войти в порт Джибути поэффектнее. Его идеи крутятся вокруг весел. Пусть Би-би-си пригласит человек двадцать гребцов, они разместятся вдоль бортов, и зрелище получится, как на древнеегипетских фресках.

Герман планирует слетать из Джибути в Мексику, привезти оттуда компрессор и подводные светильники, которые сам же с Бахрейна в Мексику и отослал.

Курс – вест-зюйд-вест. Моя вахта с двух до четырех ночи. Вместе с Карло.

Поговорили, мирно, спокойно, потом замолкли, думая о своем. Звезды, луна, волны и парус настраивали на молчание, а скрипы лодки и стрекотание сверчков создавали музыкальный ненавязчивый фон.

Мне кажется, что, реконструируя судно древних, маршрут древних, мы параллельно совершаем еще одну реконструкцию. У нас на борту моделируется способ мышления тех, чей путь пробуем повторить.

Восприятие мира становится конкретным, предметным, как у погонщика верблюжьего каравана: что вижу, о том и пою.

Отчего нас упрямо сопровождают одни и те же рыбы? Мы уже знаем их, как говорится, в лицо, они пересекли вместе с нами Аравийское море, прошли около двух тысяч километров без отдыха, без сна – что их влечет? Непонятно.

Чем мы интересуем акулу-молот, которая кружит поодаль, боясь приблизиться?

Почему в три часа ночи юго-восточный ветер затихает, а в шесть утра поднимается сильный северо-восточный?

Почему, наконец, сгнила кокосовая веревка, крепящая подмачтовую поперечину с левого борта? Эйч-Пи дернул ее случайно, и она разлезлась в клочья.

В последнем как раз загадки нет. В этом месте мы выливаем воду после мытья посуды, вот веревка и сопрела. Но если подобное же по другим каким-то причинам случилось и на остальных поперечинах – тогда беда. К поперечинам привязаны мачта, мостик, уключины, хижины, все надстройки «Тигриса» покоятся на них, как на фундаменте. Нужно найти возможность канаты проверить.

Делаем около трех узлов. Извлекли из воды носовую гуару, дабы не мешала управлять: сбиться с курса на такой скорости значит либо потерять парус, либо поломать мачту и рей.

Вахта в ночь с 21-го на 22-е была настоящей штормовой вахтой. Работали оба рулевых, на основном руле и на страховочном. Ветер не унимается до сих пор. Волны трехметровые. Аденский залив значительно больше похож на океан, чем сам океан.

«Именно такая погода нужна «Тигрису»!» (Жизнерадостное восклицание Тура.)

Радиограмма от Би-би-си. Все для нас подготовлено, даже лоция, которую мы не просили, судно сопровождения зафрахтовано. Но рандеву назначено на 31 марта, до него девять дней, а Джибути – при нынешних темпах – в пяти шагах!

«Куда нас несет, мы же не торпедный катер!» (Восклицание Тура, совсем не жизнерадостное.)

Нам обязательно нужна встреча, без эскорта мы не подойдем к гавани, навигационная обстановка ее района нам совершенно неизвестна. А подождать, притормозить мы не в силах, мы словно ступили на эскалаторную ленту: поймают нас – хорошо, не поймают – проскочим мимо.

Ушло слезное послание на Бахрейн.

Сроки передвинуты. Рой Дэвис прибудет в Джибути 26-го. Это нас устраивает: при пятидесятимильных (в среднем) суточных переходах у нас впереди шесть с половиной суток пути.

Кстати, все были удивлены, узнав, что со вчерашнего дня мы прошли только пятьдесят шесть миль. «Только» – а давно ли радовались, что проходим двадцать пять или тридцать?

Но, действительно, почему пятьдесят шесть, когда мчимся, как бешеные?

У берегов Аденского залива – два морских течения. То, что у южного, идет на запад, то, что у северного, – на восток, нам в лоб. Не оно ли препятствует? Не слишком ли мы удалились от южного берега?

Говорил об этом с Норманом.

Ночью мимо прошло не менее пяти кораблей, утром – еще три. Судовой ход пролегает на севере залива – да, явно мы плывем не по своей стороне.

Штурман поймал солнце и определился. Реальная скорость «Тигриса» – не больше полутора узлов, вместо трех кажущихся. Метр вперед – полметра назад. Будь ветер слабей, нас вынесло бы из залива. Зря опасался Тур – слишком ранний приход в Джибути нам не грозит.

Перед обедом – очередные научные изыскания. Тур давно хотел попробовать грести при неспокойном море. Час на пару с Детлефом ворочал веслом и остался доволен: «Тигрис» лучше приспособлен для гребли в непогоду, чем шлюпка. Правда, он упустил из виду, что мы идем под парусом и что грести в таких условиях – просто опускать и поднимать весла. Но я уж не стал его разочаровывать.

Гребля снималась на пленку; для этой цели был спущен на воду «Зодиак», на котором Асбьерн покатал Норриса, Тору, Эйч-Пи и, наконец, Германа.

Не обошлось без приключений.

Мотор «Зодиака», ушедшего довольно далеко, вдруг стал давать перебои. Моторист и пассажир сперва испугались, но потом поняли, что топливо на исходе и при задранном носе не поступает из бака. Пришлось Герману взять бак в руки и наклонить. Добрались до спасательного буя и уцепились за него, а затем подтянулись к «Тигрису».

Норман укоризненно ахал. Мы были на волосок от серьезной неприятности: «Зодиаку» без двигателя нас нипочем не догнать, оставалось бы спускать парус и поворачивать против ветра.

Не забыть выбранить Детлефа: во время гребли они с Туром непрерывно болтают. Детлеф никак не может понять, что Туру не двадцать шесть лет и гребля для него – нагрузка, и немалая.

24 марта. Вода – 27°, воздух – 27°. Ветер дует слева, оттуда же идут волны и захлестывают палубу, а также хижину и постели.

Полдня мастерили с Рашадом и Асбь-ерном брезентовую стенку, на манер той, что у нас давно уже справа. Растянули полотнища от кормы до торца хижины и от носа до обеденного стола. В промежутке остались незагороженными метра два, там, где нависают над водой, как трамплины, запасные боковые кили (сидя на них, мы моемся) и где укреплена помпа.

Теперь у «Тигриса» почти сплошной фальшборт.

Делая стенку, обнаружили, что брага продолжает отвязываться. В свое время ее чинили, но недочинили – помешали акулы. А скоро нас возьмут на буксир, и тогда без браги не обойтись. Рашад нарезал хлопковых веревочек, надел резиновый костюм и сейчас полезет ремонтировать порванное.

Чувствую себя не очень хорошо, какая-то слабость, может быть, из-за качки, хотя явных проявлений морской болезни нет. Тур говорит, что бортовая качка его раздражает и злит. Я испытываю то же самое. Любопытно.

В 17.30. стали свидетелями полного лунного затмения. Мы не знали, что оно предстоит, и поэтому, когда Герман заметил на луне странную тень, заспорили, что это. Споры разрешила лоция, в которой о затмении предупреждалось.

Луна постепенно скрылась в тени земли, и на ее месте образовался красивый красновато-коричневый шар. Особенно красив он был при наблюдении в бинокль.

Тур сказал: «Чего только мы с вами не насмотрелись! Арабский Восток, Индия – и даже затмение!»

Итоги дня.

Главное огорчение – поломка генератора радиостанции. Генератор забарахлил во время сеанса ^[8]. Норман пытался исправить его сам, ничего не вышло. Умелец Асбьерн, вернувшись из киносъемочных поездок на «Зодиаке», заглянул генератору в нутро и объявил, что движок тянет нормально, а по электрической части он, Асбьерн, не мастак.

Отныне нам придется туго – сможем в основном слушать и лишь изредка отвечать, чтобы экономить батареи.

Главная удача – по-моему – работа Рашада. Стянутый поверх «калипсо» монтажным поясом, швыряемый течением, он болтался за бортом и привязывал брагу к корпусу (точнее, к спиральной веревке). За час сделал всего четыре узла, а вернее сказать, целых четыре.

Завтра празднуем рождение Карло.

Встал в полшестого, умылся и пошел на кухню – готовить для Карло японский деликатес из нарочно на этот случай сбереженных запасов. Но только запалил примус – является виновник торжества. Ему, видите ли, приспичило фотографировать на рассвете луну – и плакал мой сюрприз. Ограничился поздравлением и некулинарным подарком.

О кулинарии: вчера Рашад поймал радужного бегуна почти метровой длины, а сегодня – будто специально для Карло – двух корифен. Вяленая рыба, про которую Тур говорит, что она – второе по значимости мое достижение после брезентовой стенки, тоже готова. Стол будет ломиться. Тору колдует на кухне, стряпая нечто немыслимое. А Карло, тем не менее, не в духе. Странный он человек: казалось бы, все отлично, все тебя любят, уважают, через три дня увидишь свою Бертиллу (она прилетит в Джибути) – нет, обязательно что-то не так.

Два дня Эйч-Пи приставал ко всем: «Давайте сфотографируемся на память!» – и допек. Крышу большой хижины привели в порядок. Укрепили на нактоузе аппарат. Тур, Норман и Карло сидели и стояли на крыше, остальные расположились на мачте. Мне поручалось взвести автоспуск камеры, поставить лодку на ветер так, чтобы она секунд двадцать шла без управления, отпустить румпель, нажать кнопку и бегом присоединиться к группе.

Эту операцию я проделал раз пятнадцать, а потом Тур решил, что фотографирование надо заснять на кинопленку, и еще пришлось побегать с мостика к мачте и обратно.

ОДА БРОМИСТОМУ СЕРЕБРУ

На цветной пленке все выглядит нарядней, чем на самом деле. Небо слишком голубое, море слишком синее, и люди слишком похожи на рекламных красавцев.

Поэтому – пусть и хороши экспедиционные слайды, пусть и люблю их рассматривать (и показывать) – мне больше по сердцу черно-белые снимки, где вместо ярких красителей скупая гамма потемнений бромистого серебра.

Как ни удивительно, черно-белая фотография зачастую точнее соответствует натуре. Она не взывает: «Любуйтесь!» – а скромно свидетельствует: «Так было».

Жизнь на «Тигрисе» не была ни пестро раскрашенным праздником, ни демоническим поединком с театрально яркой стихией. Она была жизнью, а то, что проходила в экзотических условиях, в принципе неважно. Человек везде остается собой.

В своих набросках я пытался избегать преувеличенно насыщенных красок. Возможно, впадал в противоположную крайность. Если вам покажется, что в моем изображении Норман чересчур однотонно занудлив, Карло обидчив, Герман расчетлив, Тору скрытен, – вините в этом мое слабое перо. Мы – разные, изменчивые, противоречивые, но при всем том обыкновенные. Все обыкновенные, включая уникального Тура.

О пишущем эти строки что и говорить. Я свое житейское несовершенство отлично сознаю: где-то недальновиден, не всегда обязателен, коллективист из меня порой весьма средний: приятель мучается над очередным узлом, а я брюзжу ему в уши, что недоволен предыдущим.

Трудно, впрочем, судить о себе.

Набирая экипаж, Хейердал не сравнивал наших коэффициентов интеллектуальности, не проводил экзаменационных тестов. Он ограничился минимумом требований, словно искал попутчиков для воскресной рыбалки. В сущности, он запустил руку в лотерейный барабан и вытянул случайные десять шаров – ну, не десять, элемент целевого выбора, конечно, имелся, но пять из десяти – это уж точно.

Он взял с собой в океан отнюдь не суперменов, экстрамужественных, ультраумных и сверхделикатных. Опыт, поставленный им, демократичен. И он увенчался успехом. Обыкновенным людям, при всей их несхожести, можно ужиться на обыкновенной воде.

ОТРЫВКИ

Итак, генератор вышел из строя, сразу после того как мы сообщили на Бахрейн, что с кораблем сопровождения нам удобнее всего встретиться у острова в Аль-Муша в десяти милях от Джибути. Если радиограмма понята правильно, она вполне может остаться последней; если же нет – надежда на изрядно подсевшие батареи.