Текст книги "В океане "Тигрис""

Автор книги: Юрий Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

КОЛУМБ И БУДДА

По мнению Тура, Колумб был одним из образованнейших людей своего времени, много читал и многое знал. В отчетах Марко Поло он вычитал, что на востоке имеется суша, чья береговая линия загнута к северо-западу, а в записях викингов, плававших на запад от Исландии, обнаружил строки о береге, вытянутом на юго-восток. Сопоставив то и другое, Колумб – как считает Тур – предположил, что венецианец и скандинавы с разных сторон подошли к одному и тому же континенту. Он не подозревал о существовании Америки, но верил, что на пересечении встречных маршрутов своих предшественников обязательно достигнет материка.

– География всегда требовала глобального мышления. История тоже. Нет отдельной истории Африки, Азии, Старого и Нового Света. Кто не понял этого, тот вязнет в куче неистолкованного, пригревается и складывает лапки. Зиккурат похож на пирамиду случайно, перуанский культ на вавилонский – случайно. Будда на рельефе длинноух, как знатный ацтек, опять же случайно. Мир объяснен. Незачем суетиться, ломать копья, плыть на клочке соломы из какой-то там Шумерии к каким-то протоиндийцам.

Норрис слушал, слушал про длинноухого Будду, принес камеру и распорядился, чтобы Тур повторил рассказ специально для съемок, а мы чтоб с энтузиазмом задавали вопросы. Что и было исполнено, дисциплина в киногруппе на высоте.

НА ПУАНТАХ

О том, что мы – киногруппа, нам принципиально не дают забывать.

Трудолюбивый Эйч-Пи разложил по палубе куски каната и палки и с наслаждением принимается нечто важное из этих веревок и палок мастерить. Возникает Норрис: «Стоп, отличный кадр! Встань туда, пройди сюда, повернись, изобрази, улыбнись!»

В результате праздник труда скомкан, заготовки валяются брошенные, Эйч-Пи куда-то сбежал. Норрис, довольный, отправляется менять кассету.

Уточняем на мостике оптимальный курс: является Норрис.

– Чудная композиция! Пусть Карло рулит, Юрий рулит, Детлеф командует, Тур вглядывается в горизонт.

– О'кэй, маэстро. Маэстро медлит:

– А не пригласить ли Нормана, как вы считаете?

Карло крякает. Этой фразы он дожидался.

Прибегает Норман, в берете, сдвинутом набекрень для красоты. Становится рядом с Туром и скрещивает на груди руки. Камера жужжит. Карле шепчет: «Посмотри вниз». Гляжу под: ноги и вижу: Тур и Детлеф стоят нормально, а Бейкер – на цыпочках, чтобь казаться выше ростом. «Норман, попробуй стань на пуанты!» Реплика непредвиденная, и Норрис тотчас же выключает камеру и микрофон.

Они здорово спелись, режиссер и его звезда. Недавно мы притворялись перед объективом, что обсуждаем ход путешествия. Норман солидно, как подобает штурману, вещал насчет оснастки «Тиг-риса». Карло злился. Улучил момент и атаковал Нормана не по сценарию: «В чем ошибка саутгемптонского опыта, где большой грот, на который возлагалось столько надежд?» Интервью приобретало остроту, но тут аппарат заело, весьма для штурмана вовремя.

Зря Карло нервничает. Против рожна не попрешь. Фильм определенно будет назван «Норман Бейкер и остальные».

ОСТАЛЬНЫЕ

Нас на борту отнюдь не одиннадцать, ковчег изрядно населен. Главным образом кузнечиками. Ночью они упоенно стрекочут. Асбьерн изловил одного. Матерый кузнечище позировал, ползал по столу, взобрался на ростр и улетел.

Вечерами навещают птички. Сядут на нос, на крышу хижины, развернутся, как флюгеры, клювами к ветру и качаются в такт судну, засыпая.

Чайки и днем сопровождают нас, умудряются даже присаживаться на спасательный буй, хотя это для них цирковой номер, потому что шар скользкий и крутится непрестанно.

ЧТО ЗА БОРТОМ

За бортом океан и рыбы. Мы на них охотимся. Карло подцепил корифену на крючок спиннинга, Рашад подстрелил вторую, третья поймана вчера. Тур сказал, что больше удить пока не разрешает, нет нужды брать у океана лишнее, не будем усугублять ошибок, допущенных человеком в отношениях с живой природой.

Здоровенные рыбины словно поняли, что на их ловлю наложен запрет, и водят хоровод вокруг лодки. Корифена удивительно красива – мощная высоколо-бая голова, каплевидное тело, золотисто-изумрудно-голубоватое, и стрела хвоста.

Вытащенная на воздух, корифена сперва отливает золотом, но очень быстро как бы покрывается патиной, становится серо-зеленой. Питается она в основном летучими рыбами, поэтому лихо хватает блесну, если та скачет по поверхности воды. Мясо корифены – деликатес.

Видели вдалеке кита. Иногда к лодке подходят дельфины и шумно дышат.

Только что объявились до того не подплывавшие рыбки, сантиметров тридцать в длину, чрезвычайно доверчивые – берут корм прямо из рук. Их визит меня насторожил: где прилипалы, там и их хозяева. Действительно, показались коричневые акулы, они шли строем, впереди двухметровый вожак, за ним четыре поменьше. Я потребовал у Тура вернуть ныряльщиков на палубу, и они вылезли с явным неудовольствием.

РУЛЮ ПО-НОВОМУ

То важное и полезное, что Эйч-Пи, несмотря на «козни» Норриса, все же построил, представляет собой великанское подобие верши: конус, образованный тремя стойками, канатным кольцом внизу и треугольной деревянной рамой вверху.

Ожидается, что конус этот, опутанный веревочной крупноячеистой сетью и опущенный с борта торчком, позволит с комфортом принимать ванну, а также вести подводные съемки. У Асбьерна при взгляде на вершу лицо вытянулось:

– Теперь нас запрут в эту штуку и запретят купаться.

Успокоил его: где тот злодей, который подменил бы океан лягушатником, да еще одиночным?

Акул, кстати, больше не видно, они рыщут, как правило, в свежую погоду, а у нас затяжной курортный штиль. «Тигрис» превратился в солярий, и обитатели его сигают за борт под любым предлогом и без предлога.

Автор этих строк нес предобеденное дежурство, при безветрии, на двадцатишестиградусной жаре, изныл, заскучал и прыгнул без зазрения совести в воду, такую же теплую (градус разницы), как воздух. В воде он встретил Тура. «А вахта?» – выдохнул Тур. «Формальность», – фыркнул вахтенный. «Закрутит!» – «Вырулим». Подплыл к веслу, взялся за лопасть и повернул ее, подплыл к другому и сделал то же. «Гениально!» – восхитился Тур и скушал доброго огурца.

ГОМЕОСТАТ

Объявил час психологических тестов и вынес из хижины ящик с верньерами, похожий на приемник старинной марки.

Принцип его устройства объяснен в дневниках «Ра». Поскольку лучшего объяснения мне не придумать, я, пожалуй, его повторю.

Представьте себе несколько душевых кабин, трубы которых соединены последовательно. Пусть в кабины войдут люди и, манипулируя кранами, попытаются создать себе подходящую температуру для мытья. Нетрудно догадаться, что сосед будет мешать соседу, пока, наконец, действия всех не согласуются.

Говорят, именно в душевой профессору Федору Дмитриевичу Горбову пришла мысль о приборе, на котором можно моделировать групповые взаимосвязи.

Названный гомеостатом, от греческого «гомеостасис» – «имитирую состояние», прибор имитирует, условно говоря, состязательную дележку общего пирога.

Ты должен вращением ручки вывести стрелку своего потенциометра на нуль. Но такие же потенциометры и у твоих партнеров, они выполняют ту же задачу и мешают тебе, отнимая ток. Значит, выбирая тактику, наступай, отступай, выясняй свой характер: кто ты – лидер или ведомый?

Тур, узрев гомеостат, обрадовался ему, как старому знакомому. Норрис встрепенулся: «Надо заснять». На здоровье, снимайте. Эйч-Пи с Асбьерном крутили ручки, стараясь вовсю, к ним подсел Карло, молниеносно вывел стрелку на «О», подтвердив тем самым свое право на лидерство. Ему помогло, правда, то, что он сталкивался с гомеостатом не впервые и сразу нащупал нужный алгоритм.

ПАЛЕЦ ГЛАВСТАРШИНЫ

В записках американского подводника Уильяма Андерсона говорится о забавном случае, происшедшем на борту атомной лодки «Наутилус».

Психиатры проверяли, как растет у матросов «Наутилуса» нервное напряжение, и сконструировали машинку: коробка с отверстием, испытуемый сует в отверстие палец, палец дрожит, касается датчика на кромке, и электронный регистратор фиксирует степень тремора.

И вдруг обнаружились чудеса: чем дольше длилось плавание, тем меньше у главстаршины Джона дрожал палец. Получалось, что нервы в походе не шалят, а наоборот, успокаиваются. Что не лезло ни в какие ворота.

Специалисты пришли в растерянность. А фокус объяснялся просто. Джон (или Джек, не помню) недолюбливал медиков и рад был им насолить. На первом обследовании он тряс пальцем так, что показания регистратора подскочили до астрономической цифры, а потом день за днем держал руку все более спокойно и таким образом путал экспериментаторам карты.

Проделка не родилась бы, блюди ученые конспирацию. Психологические исследования, как никакие другие, требуют чистоты методики, ибо чрезвычайно уязвимы в смысле артефактов. Поэтому большинство тестов рассчитано на одноразовое использование, подобно ребусу или головоломке.

О гомеостате этого не скажешь, у него несколько режимов работы, несколько вариантов коммутации, которые психолог может менять. И все же, повторяю, победа Карло должна была быть признана чистой.

Хотя, конечно, в принципе он – бесспорный лидер, активно влияющий на поведение группы. Жаль, что ему, при его волевых качествах, недостает гибкости. Ругается, когда эффективней шутить.

ШУТКИ

Формируя экипаж, Хейердал выдвигал наличие чувства юмора как один из главных критериев и был совершенно прав.

В обстоятельствах, предполагающих длительный сильный стресс, периодическая разрядка целительна, как живая вода. Недаром люди, связанные с риском профессий – моряки, летчики, склонны к розыгрышам, порой весьма изобретательным.

Член экипажа «Аполлона» Вэнс Бранд перед полетом в космос попросил свою дочь с подругами записать кое-что на магнитную пленку. Пока «Аполлон» и «Союз» взлетали, стыковались, кружили вместе по орбите, пленка ждала своего часа. Но вот корабли разошлись. Бранд вызвал Леонова и Кубасова по радио и включил перед микрофоном магнитофон. Послышались женские голоса, смех и взвизгивания на фоне льющихся струй. «Мы здесь принимаем душ, – сказал Бранд. – А вы что делаете?»

Нередкая тема экспедиционных розыгрышей – вариации на мотив «Чего мы лишены», и тут не всякому удается соблюсти меру. Кончалось кругосветное плавание подлодки «Тритон». Офицеры собрались к обеду. Кто-то подосадовал: «Эх, выпить бы стаканчик мартини!» Командир, ожидавший реплик в этом роде, подал тайный знак – и вестовой внес в кают-компанию поднос, на котором стояли фужеры с янтарным напитком, с маслиной на дне, проткнутой соломинкой.

Все словно ощутили запах вермута. Радость длилась до той секунды, когда самый нетерпеливый выпил залпом свой фужер холодной, искусно подкрашенной воды.

О дальнейшем – запомнил дословно – командир Эдвард Бич пишет: «Только что поднявшееся у офицеров настроение снова как будто упало. Я так и не понял как следует, была ли моя шутка уместной или нет».

Полагаю, что нет, и не поощрял бы подобных сюрпризов на «Тигрисе». Они у нас, к счастью, не в ходу. Мы частенько посмеиваемся друг над другом, подначиваем друг друга, но дураков друг из друга не строим. Тон, установившийся изначально на судне, – при всех исключениях – радушный, товарищеский, располагающий к искренности тон.

ВЕРХНЯЯ КОЙКА

Упомяну еще раз американских подводников.

Истории, которые я пересказал, почерпнуты из книжки «Вокруг света под водой», вышедшей в 1965 году в Воениздате. Книжка интересная, читал ее с увлечением. Походы «Наутилуса» и «Скейта» к Северному полюсу, всплытия и погружения в разводьях, многодневные подледные рейды «Сидрэгона», кругосветка «Тритона» – все это требовало недюжинной отваги, а иногда и настоящего героизма.

Но больше всего потрясло и удивило меня в этой книге другое.

Заболел матрос. Нужна срочная госпитализация. Командир, к его чести, принимает гуманное решение: прервать поход, подвсплыть, рискуя, что рекорд длительности пребывания под водой не будет засчитан, и передать больного на крейсер. Но до рандеву с крейсером не меньше суток.

Командир направляется в жилой отсек.

«Несмотря на все услышанное… я был совершенно поражен, когда увидел Пула. Опираясь на локти и колени, и спрятав опухшее лицо в подушку, он корчился от мучительной боли. Его койка была верхней, и забираться на нее надо было по приставному алюминиевому трапу. Трап был приставлен к койке, и санитар стоял на нем так, чтобы подхватить Пула, если во время очередного приступа боли тот случайно выпадет из койки.

Несколько подвахтенных матросов, занимавших соседние койки, испытующе смотрели на меня: «Неужели вы не можете сделать еще что-нибудь, чтобы облегчить его страдания?»

Как вы понимаете, потрясло меня в этой ситуации то, что никому из «испытующе смотревших» не пришло в голову уступить Пулу место на нижней койке.

КСТАТИ, О ПАЦИЕНТАХ

Не сглазить бы, но серьезные недуги нас обходят. Моих врачебных заслуг тут нет: здоровый климат, физические нагрузки, устоявшийся режим делают свое дело.

Что-то, конечно, регулярно случается: то ссадина, то порез. У самого – был грех – разболелись однажды горло и голова. Карло мучается с ногой по-прежнему, ладно, что не становится хуже. А теперь еще Герман.

Герман не вышел к началу вахты, я не будил его, на мостике двоим сейчас заниматься нечем. Через час он появился.

– Сладко спал?

– Какое спал, в ухе стреляет.

У него не в порядке барабанные перепонки, повредил при ныряниях и постоянно носит с собой капли. Но за борт лезет, и вот – обострение.

Трудно обследовать пациента, стоя на качающемся мостике, да еще если пациент управляет лодкой и крутит головой. Ничего толком при свете фонарика не разглядел, условились, что завтра утром осмотрю досконально и закапаю сильнодействующее из своей космонавтской укладки.

УКЛАДКА

В чемодане, обитом для амортизации рифленой кожей, в строгой системе размещена масса нужных вещей.

Там в пеналах, как патроны в газырях, рядком лежат ампулы-шприцы. В страничках блокнотиков из фольги запрессованы таблетки. В тубах – аэрозоли, от кашля, от насморка и особая – от ожогов и ран: попрыскаешь на пораженное место, и оно тут же покроется защитной бактерицидной пленкой.

Витамины. И скальпели. И всякого рода мази, жгуты, трубки. Ко всему этому приложена инструкция, пункты которой телеграфно лаконичны:

«Боли за грудиной – нитроглицерин – 1 т. – пенал «4».

«Невралгия – перцовый пластырь – наложить – карман-панель».

«Заболевания носоглотки – аэрозоль-камфомен – орошать – правый отсек вкладыша».

Похоже на рекомендации из старинных лечебников: «То-то врачуй тем-то». Но в такой якобы примитивности имеется непререкаемый смысл. Бортового врача на «Союзах» и «Салютах» нет, космонавт сам должен в случае чего быстро оказать помощь товарищу и себе. И медики позаботились о том, чтобы лечение проводилось как можно проще: взять из пенала, из кармана, из вкладыша, проглотить, впрыснуть, ввести.

Есть, правда, и более сложные рецепты. Фурункул предлагается вскрыть и обработать («набор хирургического инструмента – панель «3»), при потере сознания – делать искусственное дыхание («V-образный воздуховод – крышка») в сочетании с закрытым массажем сердца. Космонавты проходят перед полетом соответствующий инструктаж.

Хорошо, кабы не пришлось извлекать из ремешков эту самую воздуховодную трубку. Строгость предстартовых медицинских осмотров известна. Вероятность ЧП ничтожна. Ничтожна, но – наличествует.

ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ

Как выяснилось на пресс-конференции в сентябре 1979 года, третьей основной экспедиции «Салюта-6» снился не только шум дождя. Валерию Рюмину: привиделось, что у него ноет зуб, и он j даже во сне испугался. А проснувшись, испугался еще больше, потому что зуб действительно ныл. К счастью, помогло лекарство и до «вскрытия и обработки» («стоматологической инструментарий – панель 2») дело не дошло.

Но возвращаюсь назад. На календаре январь-78, и в космосе еще не Ляхов и Рюмин, а Романенко и Гречко, с которыми очень хотелось бы обменяться десятком-другим слов.

ЧУТЬ-ЧУТЬ О КОСМОСЕ

Хотелось-то хотелось бы, но, видимо, ничего не получится. Прямой сеанс связи «Салют» – «Тигрис» натолкнулся на организационно-технические препоны. Московские собеседники, когда возвращаюсь к этой теме, отвечают уклончиво, надеются, что в конце концов пойму сам.

Ну и пусть. Все равно мы – орбитальная станция и камышовое судно – из одной упряжки. Не сочтите бахвальством, имеются в виду не масштабы, не мировой резонанс, а суть. Мы не слышим друг друга, не видим друг друга – есть, допустим, вероятность заметить над собой неспешно плывущую белую точечку, но уж нас-то оттуда наверняка не различат. Маршруты различны и конкретные задачи различны, а цель сближает нас и с антарктическими зимовщиками, и с вулканологами Камчатки, и с добровольцами, подвергнувшими себя длительному заточению в сурдокамере. Проникнуть в непознанное, отодвинуть предел человеческих возможностей на следующий рубеж – этим озабочены сейчас и Герой страны Георгий Гречко, и мало пока кому известный инженер Дмитрий Шпаро, готовящий лыжный марш на Северный полюс. Масштабы, повторяю, несхожие, суть одна.

В последнее время много пишут о том, что экипажи «Салюта» стали впрямую выполнять народнохозяйственные задания: ведут геологическую разведку, сообщают об ураганах и лесных пожарах, высматривают рыбные косяки. Несомненно, объем подобных работ с каждым полетом будет увеличиваться, и это прекрасно.

Только никогда все же не сведется роль космонавтов к несению пожарных, метеорологических и прочих утилитарных вахт.

Взаимоотношения теории и практики гораздо сложнее, чем о том порой толкуют в научно-популярных лекциях, – и знаем ли мы сегодня, чем, как, в какой области послужит людям тот же «Тигрис», скромный, каботажный, совершенно уж непрактичный его поход?

«АКАЛИ»

Шесть лет назад, в мае, от африканких к американским берегам отправился трехкилевой понтонный плот. Стартовала экспедиция «Акали», которую организовал мексиканский антрополог

Сантьяго Хеновес, наш сотоварищ по «Ра».

«Наша цель связана не с этнографией, не с медициной, не с установлением какого-либо рекорда. На борту «Акали» мы собираемся наблюдать и изучать самих себя».

Команда плота состояла из пятерых мужчин и шестерых женщин. Сто один день, гонимые мощным северным экваториальным течением, они прожили на восьмидесяти четырех квадратных метрах бок о бок, фиксируя свои ощущения, вплоть до интимных – им уделялось особое внимание, – в графах несчетных опросников. Остряки-газетчики обзывали «Акали» «плотом секса», на шаржах он красовался с бюстгальтером на мачте вместо флага.

Я не из тех, кто при слове «секс» скалит зубы. Любовь ничуть не меньше всего другого заслуживает изучения.

Что, однако, меня смущает: зачем для этого изучения грузиться на понтон и плыть из Лас-Пальмаса к острову Косумель?

Одно из двух: либо любовь в океане та же, что на суше, и тогда идея эксперимента беспредметна. Либо – не та же, а тогда опять-таки в чем идея? Человечество не собирается жениться и разводиться на плотах.

У нас на «Тигрисе» тоже ситуация достаточно искусственная, и мы тоже наряду с прочими занятиями «наблюдаем и изучаем самих себя», однако проблемы наши, ей-ей, жизненней, хотя прозаичней.

СЪЕДЕННЫЕ ОРЕХИ

Герман проверял запасы провизии, глянул в коробку с кокосами в шоколаде и обнаружил, что из двадцати штук осталось три.

Жестких продовольственных норм на борту нет, едим вволю, исчезла не еда, а лакомство, – и тут уже настораживает моральный аспект.

Несколько дней назад, помню, слышал возглас именно насчет них, кокосов, – пора, мол, прикончить, а то протухнут. Постановили дождаться, пока за стол соберется вся компания, чтобы пир был общим, – и благополучно про коробку забыли. А кто-то, выходит, не забыл. Выбрал момент и пороскошествовал втихомолку.

Тур попросил меня пожурить ребят без него, пока он будет на вахте. Я пожурил. Ребята возмутились, особенно Детлеф, но не повинился никто. Жаль. Беда не в конфете, а в характере отношений.

А сейчас выскажу крамольную мысль: с определенной точки зрения эпизод с кокосами меня устроил. Он явился для меня – бортового психолога – важным сигналом: на «Тигрисе» перестали друг друга стесняться, сняли, так сказать, галстуки и крахмальные воротнички.

БЕЗ ВОРОТНИЧКОВ

На «Ра» тоже первое время был «фестивальный» период, когда каждый старался повернуться к спутникам исключительно парадной стороной. Затем настали будни, мы знали, что они наступят, с тревогой ждали и заранее опасались их прихода, но боялись, как выяснилось, напрасно. Пусть без трений не обошлось, но в них-то и начали рождаться и закаляться истинные связи.

«Полюбите нас черненькими», – восклицал некий персонаж «Мертвых душ». Вот мы и становимся «черненькими», вернее, в крапинку, домашними, не прячущими ни достоинств своих, ни изъянов. Медовый месяц минул. Теперь примемся притираться всерьез.

Чтобы уж закончить о еде – большим спросом пользуются черные сухари. Тур не перестает удивляться тому, как это они хранятся, не плесневея, столь долго. Секрет прост: не давать сухарям подмокать.

ЧЕМ ЗАНИМАЕМСЯ

Погода в основном штилевая, ветерок то проснется, то стихнет, и мы без конца поднимаем и спускаем парус. Делаем это до того часто, что жизнь на борту похожа на сплошное парусное учение.

Манипулируем с гротом поменьше, с гротом побольше, починенным в Гамбурге после Нормановых портняжных упражнений, с топселем, фамильярно называемым в обиходе «носовым платком». Ставим тот, этот, по очереди, оба сразу. Распяливаем парусину на кустарном, из гребного весла, гике, дабы улавливалось и слабое дуновение. Когда дуновения исчезают, бросаем плавучий якорь и дрейфуем.

Весь вечер проспорили, убирать или не убирать на ночь «носовой платок», вроде бы надо, ветер оживает, но наверху перепутались веревки и карабкаться на мачту неохота. Ладно, не будем убирать. Но после ужина Норман вдруг нахмурился и полез воевать с канатами. «Не понимаю, – вздохнул Тур, – пока было светло, прохлаждались, в темноте – давай работать». Веревки были перерезаны, топсель упал – и тотчас, будто в насмешку, улегся ветер.

Закрепляем руль в позиции «на поворот», чтобы он обуздывал жгучее желание «Тигриса» свернуть вправо, – откуда это упрямство, не понять, так, видимо, складываются силы, действующие на корпус, парус и надстройки.

Перевязываем – с великими трудами – ножны боковых килей, вспомнив, что по советам саутгемптонских мудрецов они должны быть позади мачты.

А в промежутках – как на любом дрейфующем судне – экипаж благоденствует, капитан бдит и ищет, чем бы команду занять.

ЗАВТРА – ГРЕБЛЯ

Играли с Норманом и Асбьерном в шахматы (двое играли, третий маялся над душой). Подошел Тур, окинул доску хозяйским оком.

– У меня предложение. Оказалось, он придумал нам забаву

похлеще прочих. Если завтра ветра не будет, попробуем грести.

– Что врач по этому поводу думает?

– Врач думает, что это полезно для здоровья и для съемок неплохо, а для остального – ерунда. Помнишь, как мы гребли в Омане? За полтора часа – чуть больше полукилометра. И это в закрытой гавани!

– Ветер мешал.

– Да, на последнем кабельтове, а до того?

– И все-таки, если грести восьмером и подменяться, за день наверняка продвинемся миль на девять-десять.

Представил себе: целый день – «Пошел! Пошел!», – и мне стало грустно. Соседи тоже радости не испытывали. Тур же увлеченно развивал идею. Мол, эта акция имеет также научную ценность, потому что древние шумеры гипотетически гребли.

Я сказал: «Гипотетически они заставляли грести рабов».

Ничего себе открывалась назавтра перспектива…

В сумерках мне показалось – не ручаюсь на сто процентов, – что суровый материалист Карло, отрицающий суеверия, исподтишка постукивает по дереву мачты, колдует, вызывая ветер.

И он его накликал! Задуло ровно и сильно, мы лихо бросились поднимать паруса, и главный, и вспомогательный. Ветер не прекращался до утра и против обыкновения не утих и утром. Герман хлопал себя по животу и подпрыгивал, распевая: «Гребли не будет, гребли не будет!»

ЖЕЛАННЫМ КУРСОМ

Человек, севший в поезд, в первые минуты путешествия с любопытством глядит в окно.

Потом – раньше или позже – он открывает книжку, забирается на полку дремать, заводит знакомства, обследует вагон-ресторан – и даже забывает порой о том, что едет.

Я поймал себя на сходной забывчивости.

Неделя минула, как сплошной солнечный день. Мы возились с парусами и такелажем, купались, играли в гомеостатные игры, делали все описанное на предыдущих страницах – и одновременно мы двигались. То быстрее, то медленнее, рыская, встречая волну скулой, двигались – и притом куда нужно.

Четверо суток назад, проснувшись, я узрел солнце в правом дверном проеме, где ему не полагалось бы быть.

– Мы свернули? – спросил я Тура. – Какой курс?

– Ха, постарайся угадать.

– Неужели норд?

– Норд-ост. Держим 60°.

– Значит, и впрямь – к Инду?

ПЛЫВИ, МОЙ ЧЕЛН!

Океан, наконец, объявил свою волю. Не Мадагаскар, не Африка – долина Инда. Тур сиял и важничал, словно это он сам заставил небесную канцелярию обеспечить нам выгодный маршрут.

В дальнейшем, как не раз упомянуто, ветер капризничал, исчезал, возникал, но одному хранил верность: направлению. Был попутным, им и остался.

Сегодня, 26 января, мы на широте Карачи, в четырех-пяти десятках миль от побережья и идем вдоль него на восток.

Тур послал радиограмму – через Бахрейн в Норвегию – с просьбой получить для нас разрешение на визит в Пакистан. Ответ пришел быстро. Нам дозволяется посетить любой пункт пакистанской территории. Также сообщена сводка погоды: в Аравийском море – ветер северо-восточный, пять – тринадцать метров в секунду, видимость из-за песчаных штормов – одна миля.

Все точно, если не считать того, что в действительности ветер юго-западный, песчаных бурь нет в помине и остров в восьми милях от нас отлично виден.

Остров называется Астола. Теперь уже недалеко и до полуострова Ормара, с городком, который, по справочнику, славен фабрикой переработки акульего мяса. Астола же мал и необитаем, на нем нам смотреть совершенно нечего, как, впрочем, честно говоря, и на Ормаре тоже.

Мы ступим на землю близ устья великого Инда, там, где причаливали некогда камышовые прапращуры «Тигриса», откуда стартовали, возможно, и прародители шумеров, отправляясь заселять и цивилизовать Двуречье.

Далее наш путь продолжится посуху, в глубь материка, к занесенному песками, сенсационно обнаруженному, таинственному, когда-то многолюдному, доарийскому, протоиндийскому… а к чему именно, надеюсь рассказать в следующей главе.

Глава XI

Четыре дня как неделя

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

На заре, труся по палубе в трусиках, я заметил, что вода за бортом как будто изменила цвет, но не осмыслил этого факта, забыл о нем и юркнул в хижину досыпать. Вскоре, однако, услышал, что Карло зовет с мостика: «Детлеф, Детлеф!» – натянул джинсы и вылез снова.

Прямо по курсу чернела огромная гора, слева вздымались скалы, между скалами и горой открывался вход в глубокую бухту.

Переложили руль, стараясь отвернуть в океан, но парус хлопал и грозил выйти из-под контроля.

Поставили боковые кили – словно выпустили, торопя вираж, закрылки.

Нас было трое на спящем корабле. Мы работали синхронно, без суеты, с кивка понимая друг друга. «Тигрис» плавно чертил дугу, пока еще слишком пологую, успеть бы с маневрами.

Тут выскочил Норман. Он мгновенно впал в состояние «Я-За-Вас-Отвечаю». Завращал глазами, закричал истошно, как для сотенного экипажа: «Лево руля! В лагуну! Быстрей!»

– Что ты кричишь? – зло спросил Карло. – Мина тебе приснилась?

Норман разорялся вовсю, и чего больше было в его воплях, паники или игры в капитанство, я не мог, как всегда, разобрать.

К заспанному Туру он бросился с возгласами типа «Пожар».

– Мыс не обогнуть! Там камни! Влево, влево!

Почему влево, откуда камни, где он их нашел?

– Я вчера прочел в лоции.

Так бы и сказал сразу, без лишнего шума. А лучше предупредил бы с вечера, по-штурмански: будьте начеку.

Карло чертыхался, разрушая сделанное. Убрали кили, сняли с мачты топсель и повернули.

Втягивались помаленьку в каменный мешок: горы слева, горы справа и песчаная равнина посередке. Равнина была обитаема, виднелись домики, пальмы. Нас обогнала, треща мотором, дау. С нее махали руками, но не отзывались ни на английские, ни на арабские фразы.

Карло произнес, ни к кому не обращаясь:

– Взяли бы нас на буксир.

– Ни в коем случае. Никто не должен говорить, что нас втащили в Пакистан на веревке.

– Есть, сэр! – гаркнул Карло. – Вахту сдал! – и демонстративно ушел в хижину. В таком раздражении я, пожалуй, его еще не видел.

Берег медленно приближался. Детлеф и Асбьерн сели в «Зодиак», промеряли по нашему курсу дно; когда лот показал пять метров, решили бросать якоря.

Бросили, опустив грот, оба якоря, они поволоклись и зацепились. Нас тут же развернуло кормой.

Отвязали рулевые весла, приподняли их, подняли гуару, боясь, что поскребем днищем по мелководью. Якоря, кажется, держали крепко.

Огляделись.

Стоянка не очень удобная, в стороне от деревни, в полукилометре от берега, – куда принесло, там и встали. Тур, видимо, жалел, что не послушался Карло, но отступить пытался с почетом: события развиваются согласно плану, переход завершен самостоятельно, теперь возможна и корректировка. Надо ехать на берег, связываться с местными властями и договариваться о буксире. Пусть этим займутся Норман и Рашад.

Делегация отчалила, мы остались в настроении неопределенно-ожидательном, как пассажиры самолета, когда аэродромная команда медлит подать трап.

В хижине работало радио. Бахрейн извещал, что норвежское консульство в Карачи предлагает выслать навстречу «Тигрису» корабль; подтвердить получение информации мы не сумели, мы слышали, а нас – нет. Сказывалось отсутствие Нормана.

Через полтора часа, благополучно проводив делегатов, вернулся перевозчик Асбьерн, пообедал и опять уплыл – встречать.

Прошло еще полтора часа. И еще три.

В бинокль берег выглядел обжитым, но сонным и каким-то архаичным. Если не брать во внимание нескольких грузовиков, проползших вдали, то можно было подумать, что ты перенесся во времена шумеров: овцы пасутся, бредет караван верблюдов, люди одеты в экзотические одежды. Они, несомненно, видят нас, но не выражают эмоций: соломенная ладья вписалась в привычную им действительность, и только.

Ни катера, ни лодочки, и товарищи запропали, а уж вечер скоро.

Асбьерн возвратился на закате, сердитый. Не хотят – как хотят, перебьются, не маленькие. Начертал им на песке записку.

– А они прочтут ее в темноте? – сухо спросил Тур.

Пролетела к морю огромная стая черно-розовых фламинго, сплошным облаком закрыла солнце, и мы стали готовиться к ночи. Засветили лампы, проверили якоря, а ветер крепчал, и волны накатывали, и якорные канаты звенели, как струны.