Текст книги "В океане "Тигрис""

Автор книги: Юрий Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Тур предупредил, что мы должны спать не раздеваясь, дежурить по двое и уложить самое ценное в водонепроницаемые мешки. Три варианта возможны: якоря начнут пахать грунт, и мы наедем на отмель, либо канаты оборвутся, и на ту же отмель вылетим с размаха, либо не случится ни того, ни другого, и безаварийно переживем эту штормовую прибрежную ночь.

Тревожила пропажа Нормана и Рашада. Не случилось ли чего с ними на незнакомой земле?

Но замерцали огоньки, не там, откуда мы ждали, а с моря, и затарахтел движок, и послышались голоса. К нам шла дау, с ее борта кричали, чтобы мы скорее ловили буксир, и Норман, конечно, размахивал руками и устраивал всеобщий аврал.

Как прилипчив ажиотаж! Не успев сообразить, что и для чего мы делаем, мы бросились привязывать трос, дергать якоря, они не поддавались, требовалось подтянуться кормой, с кормы дау зайти не могла – полчаса толкотни в темноте, криков, усилий, и капитан шхуны покинул нас, обещав навестить утром.

Рашад и Норман накинулись на еду и с набитым ртом выкладывали новости. Полуостров похож очертаниями на лопату. Штык ее – гористое плато, вдающееся в океан, а рукоятка – перешеек. Его ширина – около мили, по ту сторону – поселок, а в поселке рынок, смесь почты и полицейского участка и прочие блага. Туда они и сговорились буксироваться! Вокруг мыса, ни больше, ни меньше!

Норман, гордый проявленной инициативой, повествовал и ждал похвал, а нам открывалось, какую горячку пороли мы только что и какой опасности избежали.

Представим себе: шхуна тащит «Тигрис» вдоль скал, а ветер прижимной и волнение семибалльное. Трос обрывается, как это уже было в истории со «Славском». Нас выбрасывает на рифы, молотит, помощи ждать неоткуда. Вот и конец путешествию.

Хороши бы мы были, не окажись якорное железо умнее нас.

Карло в трапезе не участвовал, глядел волком, молча отправился на мостик, подальше от всех. Чуть выждав, я присоединился к нему.

Посидели, понаблюдали луну в рваных тучах.

– Уйду я от вас, ребята. Прямо в Карачи и уйду.

Заявление не содержало неожиданностей. Еще утром Тур сообщил по секрету, что у Карло намерения, печальные для «Тигриса» и губительные для него самого. Не впервой ему конфликтовать со спутниками, подобное же случилось в альпинистском лагере в Гималаях, на маршруте по следам Марко Поло он перессорился со всеми, включая собственного сына. Налицо линия поведения, о которой уже возникает крайне нежелательная для Карло молва.

Я слушал Тура и прикидывал, что можно сделать. Стресс есть стресс, так или иначе пар из котла вырвется. Попробую отжать предохранительный клапан. Скорее бы ночь.

– Чудак ты, Карло. Кто тебя обижает?

Хлынул ливень обвинений. Норман груб и некомпетентен, Норрис его поддерживает, Детлеф пляшет под их дуду Тур им троим потакает.

Терпеливо давал выговориться, сочувствовал, поддакивал и пытался исподволь внушить, что не надо возводить мелочи в принцип и брать в голову пустяки.

Не думаю, что убедил его; может быть, от чего-то отвлек, чем-то рассмешил, а в чем-то он, правда, со мной согласился.

Поживем – увидим.

Повторю неоднократно сказанное: стоянки для нас – горе. Взрыв неспроста произошел сегодня, накануне высадки, близ суши. «Береговая болезнь» – так бы я это назвал.

Написал и понял, что назвать – не значит объяснить. Да, действительно, на берегу мы другие, чем на воде, – а почему?

Может, потому, что в плавании наша жизнь монотонней? Меньше событий? Меньше ситуаций, когда надо быстро принять решение?

Что, в самом деле, вывело нынче Карло из себя?

Утренние вопли Нормана; отказ Тура от финишной буксировки; пропажа гонцов; чудом не состоявшаяся авантюра ночного похода.

Целый букет бестактностей, оплошностей, недомыслия и прямого безрассудства. Такой уж выдался день. Но, ежели вдуматься, волею судеб это был День поступков, день, в который морякам «Тигриса» не однажды и не дважды пришлось проявлять инициативу, действовать на свой страх и риск.

Свернуть, не свернуть? Пристать, не пристать? Спешить, не спешить? Совещаться некогда, даешь мгновенный выбор.

Отсюда – издержки.

Карло не намерен их прощать.

Карло придумал себе модель идеального экипажа, где каждый каждому брат, где немногословные парни, отважные и сентиментальные, поют хриплым хором и делятся последним куском.

«Мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем…»

О том его тоска и мечта. Порой ему кажется: мечта начинает сбываться. Это – когда мы сообща, натужившись, тянем брасы и дружно хохочем над застольными россказнями.

Но путевая стабильность обрывается, возникает прибрежное, непредвиденное, пусть не столь грозное, как шторм или шквал, но непредвиденное, – и обнаруживается, что мы, увы, не ангельский сонм.

Нет у нас за спиной крылышек. Мы нервничаем. Ошибаемся. Снизойди, Карло!

Не снисходит. Не замечает, что сам точно так же не бог.

И прекрасные его душевные качества, иной раз взглянешь, словно бы поражены артритом: требовательность, закостенев, обернулась придирками, критицизм – брюзжаньем, юмор – ядом.

Воистину наши недостатки суть продолжение наших достоинств.

На днях – забыл, в связи с чем, – спросил Тура, насколько доверяет он познаниям Нормана после того, как он крупно нас подвел.

– Доверяю, как раньше, – ответил Тур. – Норман заблуждался, но в поисках лучшего. Его просчеты – просчеты специалиста, каковым он, несмотря ни на что, является.

Возьмем, к примеру, тебя самого, – продолжал он, вдохновляясь. – Ты можешь, не дай бог, напутать в диагнозе, но из этого не следует, что в лекарском ремесле ты разбираешься хуже, чем я.

Аналогия меня не убедила. Промах промаху рознь. Если Норман – лекарь, то чем считать пресловутый гамбургский грот: неудачной операцией аппендицита? Мышьяком, прописанным вместо касторки?

– Случай, что говорить, тяжелый, – отшутился Тур, – но не смертельный.

Неколебим он – в чем? В благодушии? – нет, все-таки напишу: в доброте.

Медленно шла к рассвету эта невеселая ночь. Ветер стал тише, туч стало меньше. Вдали переливались огни, там, здесь, островками. Сколько таких островков рассеяно по свету? Один из них – наш кораблик, наш обособленный и непростой мир.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Утром волны успокоились, ветер прекратился. Вчерашняя дау сдержала слово, вернулась, мы легко с ее помощью снялись с якорей и оттянулись от берега туда, где поглубже.

А затем произошло непонятное: на дау то ли запамятовали за ночь, о чем договаривались, то ли не поняли этого накануне. Как ни пытались мы растолковать, что нам нужна другая сторона полуострова, они улыбались, пожимали плечами и, отцепив буксир, ушли.

Спасибо им и на том.

Нынешняя стоянка безопаснее, чем предыдущая. Она мористее почти вдвое.

Асбьерн возобновил зодиачную переправу, отвез на сушу Тура и Германа, следующим заходом – Норриса и Карло. Ожидающие очереди коротали время кто как. Норман, настроенный с корабля не съезжать, сел к рации. Бахрейн по-прежнему нас не слышал и вещал на авось. Норвежское посольство рекомендует «Тигрису» связаться с местной береговой охраной. Мысль удачная, но где она, охрана? Залив точно вымер.

Третью пару пассажиров «Зодиака» образовали Тору и я.

Плыли минут двадцать и приплыли. Между скалами и морем узкая песчаная полоса, ступили на нее, не замочив ног. И оказались в царстве известняка и вулканической лавы. Вода и ветер проделали в камне фантастические щели, пещеры и ниши. Полное безмолвие, пахнет йодом – ощущение такое, будто лишь слегка опоздал к сотворению мира.

Тору остался с кинокамерой ждать высадки Детлефа и Эйч-Пи, а я побрел по песку в деревню.

Деревенька жалась на прибрежном карнизе; несколько хижин, словно слепленных из серого папье-маше. Хижины одинаковы – сарай размером чуть больший, чем гараж, с двускатной крышей и дверным проемом, без окон, покрытый пальмовыми циновками. Рядом – совсем уже типа шалаша – хлев. То и другое огорожено плетеным забором.

Скот пасется тут же; что он ест, непонятно – кроме колючек, на песке ничего не растет.

Гуляют куры, мелкие, как цыплята. Под акацией возле перевернутой лодки возятся люди, обмазывают ее корпус какой-то ваксой.

Подошел поближе – в нос ударил острый запах рыбьего жира: они растирают печень акулы и олифят ею доски.

«Салям алейкум!» – «Алейкум салям», – и протянутые радушно руки. «Америка?» – «Россия». – «А, гуд» (не вру, точно, как в газетах пишут). Угощаю сигаретами, в ответ получаю два сырых яйца величиной с небольшую сливу и тут же их выпиваю.

Словарный запас исчерпан, стоим, смотрим друг на друга, улыбаемся. Затем они возвращаются к прерванному делу.

Через сотню-другую шагов начали попадаться приметы двадцатого века: армейские палатки, здания с антеннами и метеоплощадками. Но по-прежнему тянулись вдоль дороги серые заборы, за ними скучали ишаки, кое-где возлежали верблюды.

Меня догнал симпатичный парень и спросил на ломаном английском, куда иду. «На ту сторону перешейка, там мои друзья». – «Я провожу». Пошли вместе. Навстречу шел еще один парень, тоже сказал, что проводит. Пошли втроем. Потом вчетвером – к нам присоединился мужичок постарше, его величали сержантом. Свита росла на глазах, со стороны уже могло показаться, что меня конвоируют. Но спутники были – сплошное дружелюбие и гостеприимство.

Поселок стал цивилизованным, каменным, однако усадьбы совершенно того же типа, что и циновочные: дом, подсобное помещение, дворик, забор.

В один такой дворик меня завели, я было решил, что мы у цели, ан нет, рано радовался. Хозяин, говоривший по-английски сносно, предложил мне стул, выслушал, закипел: «Друзья, друзья!» – объяснил что-то провожатым, и мы двинулись дальше.

Подошли к дому, выглядевшему солидней прочих. Двор, коридор, поворот, комната. Первое, что я увидел, – кровать. На ней сидел человек в форме, весь в мухах. Воздух был насыщен мухами, как парился паром. В жужжащей атмосфере восседали еще три джентльмена: пакистанец, Герман и Тур. Они пили чай из стаканов, сплошь облепленных мухами. Завидев меня, они приветственно замахали руками, послав на меня тучу мух, я тоже приветственно замахал, отсылая мух назад.

На шее у меня висел фотоаппарат: тот, кто в форме, спросил: «Удалось сделать снимки?» – «Да!» – с гордостью воскликнул я. Тур и Герман расхохотались, пакистанцы – полицейский и начальник рыбного промысла – им вторили. Берег– запретная зона, и появляться здесь иностранцам, а тем более фотографировать не дозволяется. Но пленку никто не отбирал, не засвечивал, хозяева были настроены добродушно.

– Есть паспорт? – весело осведомился полицейский.

Протянул ему визитную карточку. Начальник рыбной конторы попросил и себе такую же, поблагодарил и бережно спрятал.

Тур торжествовал: по мнению здешних знатоков, наша стоянка в заливе – лучше не надо и перебазироваться куда-нибудь нет никакой нужды. Завтра утром в Карачи пойдет дау с грузом соленых акул и сопроводит нас. Обстоятельства складываются прекрасно.

Вышли на улицу и услышали треск мотоцикла. Кто это катит в клубах пыли? За рулем – офицер, а за ним – вот встреча-то – Карло! Бродя по поселку, он попал прямо в руки начальника береговой охраны, которого мы разыскиваем.

Отправились все вместе в обратный путь, к деревеньке, к палаткам; они – это я заметил, когда еще шел сюда, – стоят как раз на траверзе «Тигриса». Неужели не уследили за его приходом? Хотя да, была пятница, выходной день, и бдительность слегка притупилась. Зато в остальные дни – ох, рано встает охрана!

Рядом с палатками – небольшой домик, вроде сторожки, в нем нас ждали Эйч-Пи, Детлеф, Норрис, Тору, мы обрадовались им, они нам, словно век не виделись. Состоялась краткая процедура паспортной регистрации – наши имена и прочие данные были зафиксированы на бумаге.

Далее компания, только что собравшаяся вместе, вновь разделилась. Карло, Тору, Детлеф поспешили к «Зодиаку», возле которого уже, наверное, соскучился Асбьерн. А для оставшихся обещал организовать транспорт главный рыболов.

Но прежде он ушел договариваться об аренде завтрашней дау и отсутствовал минут сорок. На часы мы, правда, избегали смотреть и всячески старались скрыть нетерпение.

Вернувшись, пакистанец объявил, что дело в шляпе, что дау отправляется с противоположной стороны перешейка и мы туда должны добираться своим ходом. Лицо Тура на мгновение вытянулось, но он справился с эмоциями и выразил сердечную благодарность.

Четверть пятого, а на три назначался радиосеанс. Давным-давно пора домой. «Да, да», – соглашались хозяева, улыбались, шутили и не ударяли палец о палец. У берега не виднелось ни катера, ни мотобота, на песке обсыхали весельные каноэ. Очевидно, какая-то из них и послужит транспортом. «Это ж по меньшей мере еще час», – шипел Тур.

Явились лодочники и занялись спуском каноэ на воду.

Спускали ее, перекладывая от кормы к носу четыре деревяшки с желобом для киля. Пять шагов – и пауза. Три шага – и пауза.

Наконец, нас пригласили садиться.

Усаживались на дно, как при академической гребле, только лицом вперед, тесно, чтоб уместиться. Кроме нас пятерых, село еще восемь человек: двое на веслах, один правит, двое – начальники, прочие просто так.

Лодка пошла, и Тур завопил, как оглашенный: «Утопим камеры! Норрис, сядь по центру! Юрий, держись!»

Норрис никак не мог просунуть свои длинные ноги под банку, мне не хотелось хвататься за борта, так как ладони прилипали к акульей смазке, а схватиться подмывало, ибо лодка качалась и норовила опрокинуться. Но спутники наши чувствовали себя превосходно. Зря мы, видимо, опасались: длинные шесты-весла с деревянными кругами на концах служили по мере надобности ауттригерами, гребцы опирались ими на воду и убирали крен. Все же и при понимании этого ощущение, что сидишь на плечах канатоходца, не исчезало.

Работяжка «Зодиак» успел сбегать к «Тигрису», разгрузиться, вернуться на берег за последним пассажиром и нагнал нас на полпути, как ту черепаху из басни. Мы передали с борта на борт, от греха подальше, аппаратуру и длинноногого Норриса. Норрис, оценив картину со стороны, заржал и вскинул камеру. Я представил себе, как торчат из пироги наши головы: моя – в белом картузе, Тура – в кепи, Германа – в индийской повязке, Эйч-Пи – без ничего, белобрысая, и разделил Норрисово веселье, а товарищи с готовностью разделили мое, так что мы вправду чуть не перевернулись – от общего хохота.

Третий челночный рейс, уже совсем коротенький, Асбьерн сделал специально для нас. И мы с Эйч-Пи не без удовольствия перелезли на «Зодиак», оставив Тура и Германа допивать чашу экзотики до дна.

Что касается вещественной чаши, то вскоре по прибытии на корабль она заходила по кругу. Семь пакистанцев воздавали должное араке, кофе и печенью. Восьмой нес вахту в каноэ, удерживал ее у борта и тоже не был обнесен.

На «Тигрисе» нас ожидало известие, полученное Норманом: из Карачи вышел буксировщик, следовательно, нужда в дау отпадает. Тем не менее – огромное спасибо добрым ормарцам, не пожалевшим для нас хлопот.

Мы тепло попрощались с ними, и лодочка-эквилибристка, шустро взмахивая лапками, засеменила прочь.

Вечер и ночь прошли спокойно, без происшествий, кроме того, что ветер посвежел.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Проснулся от чудного запаха, в реальность которого не сразу поверил. Попросил Тура – он славится обонянием – угадать, что на завтрак. «Чую блины», – подтвердил он и, довольный, крякнул.

Творец пиршества Асбьерн под удары в колокол последовательно извещал, что до приема пищи восемь с четвертью минут, пять и три четверти и – ура! – ровно две с половиной секунды. «Доброе утро», – сказал я по-русски, садясь за стол, и услышал в ответ: «Гу моррен», «Гутен морген», «Гуд морнинг», «Буэнос диас», целую гамму разнообразных «добрых утр».

Так у нас заведено: здоровается каждый на родном языке.

За едой обсуждали программу дня.

Тур предложил до прихода буксира форсировать киносъемки. На пленке нет пока ни верблюжьих караванов, ни деревенского быта, ни – в должном количестве – пейзажей. Важно, чтобы снятое не имело абстрактно-этнографического характера. Фильм прежде всего о путешествии «Тигриса». Пусть оператора сопровождает кто-нибудь из экспедиции, готовый, когда нужно, дополнить своим присутствием кадр.

Задача ясная. Но ее вдруг запутал Норман. Он взял слово и произнес длинную, набитую терминами речь о документалистике, о скрытой камере, о методах репортажа. Мы сперва не понимали, к чему он клонит. А клонил он к тому, что надо послать на сушу не двоих, но троих-четверых, и детально инсценировать (он выразился: «Восстановить событие») вчерашние приключения, визит в поселок, знакомство с местным начальством и т. д.

Норрис одобрительно поддакивал, и нас осенило: суть не в каньонах и верблюдах, до них ли, если сам Норман не запечатлен на пакистанской земле! Эпопее «Бейкер на «Тигрисе» грозит идейно-художественный ущерб, и на это нам прозрачно намекают.

В бой рвался Карло, сейчас наговорит резкостей, и вспыхнет скандал. Но Карло меня порадовал. Спокойно и доказательно он объяснил, что ормарский эпизод нуждается лишь в досъемках, доснимать следует монтажно, с учетом имеющегося материала. Странно будет, если на экране в «Зодиак» усядется Эйч-Пи, а выпрыгнет из «Зодиака» Рашад. К сожалению, Рашад и Норман не сходили вчера с корабля, значит, и сегодня придется обойтись без них.

Норрис – он как-никак профессионал – признал правоту оппонента, Норман умолк.

Итак, на съемки отправились оператор Герман и статист Асбьерн. На Асбьерна пал выбор потому, что он лучше других управляется с «Зодиаком», киногеничен, спортивен и по скалам лазает ловко, а лазать предстояло, Герман предвкушал грандиозные ракурсы.

– Полтора часа и не более, – повторял Тур, провожая киногруппу. – Помните, шлюпка у нас одна!

Они уплыли, арестовав экипаж «Тигриса» на рейде, лишив с берегом всяческих контактов. Как всегда бывает, контакты тотчас же после их отъезда остро понадобились.

Бахрейн сообщил по радио, что никакой буксир к нам не идет и не собирался идти, кто-то, неизвестно кто, напутал. Тур вскипел. Надо немедленно мчаться на сушу, извиняться, бить челом, срочно организовывать новый эскорт, так как дау, с которой договаривались, уже ушла в Карачи. А мчаться не на чем, шлюпки нет.

Мы успокаивали шефа: полтора часа ничего не решают. Мы упустили из виду, что, когда Герман начинает работать, он забывает обо всем…

Час за часом тянулся в нервном ожидании. Берег сквозь стекла бинокля так близко! Кажется, различаешь даже две крошечные карабкающиеся в гору фигурки. Но привлечь их внимание мог бы разве что дым сигнального костра.

Вновь и вновь Тур связывается с Бахрейном. Диалоги осложнялись тем, что ни единого слова не произносилось впрямую. Тур мялся, недоговаривал, разводил дипломатию – он хотел получить буксировщик не по просьбе, а в виде подарка, который мы соизволили бы принять. Он боялся, что экспедицию сочтут неспособной обойтись без чужой помощи.

Бояться же, в сущности, было нечего.

«Тигрис» благополучно прибыл в Пакистан, Ормара или Карачи, не столь уже важно. Имей мы, скажем, в распоряжении вертолет, мы могли бы оставить корабль в этой бухте и слетать на два-три дня в любые нужные нам пункты страны.

Пилот не перестает быть пилотом оттого, что последние плиты аэродромной полосы проезжает за тягачом. В такси или на метро добирался с вокзала пассажир – все равно он только что с поезда.

Буксировка, ни в чем нас не компрометируя, желанна экономией драгоценного времени. Состояние корпуса «Тигриса» свидетельствует: полжизни он уже прожил. За восемьдесят дней на воде (сегодня ровно восемьдесят) он погрузился примерно на метр; еще метр в запасе, но теперь, когда камыш намок, скорость погружения увеличится.

Допустим, впереди месяца полтора, до того, как сядем на палубу. За эти шесть недель хорошо бы сплавать подальше, вернуться от Азии к Африке, пересечь экватор, спуститься к Мадагаскару – планов хватает. И жалко тратить лишние сутки на бессмысленную перекочевку из одного пакистанского порта в другой пакистанский порт.

А похоже, что это нас и ожидает.

К тринадцати часам на судне воцарилась молчаливая паника. Никто ни с кем не заговаривал. Каждый читал мысли другого: пошли в каньон, полезли наверх, сорвались, разбились.

Детлеф забрался на мачту с биноклем и доложил: «Зодиак» на суше, вокруг ни души.

Самое ужасное в жизни, по-моему, – неопределенность и сознание собственного бессилия, невозможность вмешаться. Хоть плот сооружай из пустых канистр, но против ветра на нем не выгребешь.

Так мы прокуковали, в тоске и в неведении, до пятнадцати часов, покуда Норрис не углядел в тот же бинокль обоих гавриков на пляже.

Что им сказал Тур после их возвращения, опускаю, ибо цитата слишком приземлила бы облик нашего знаменитого лидера. А приехали они довольные, без угрызения совести, с кучей любопытных находок, в основном обызвествленных ракушек.

Таким образом, бесповоротно определилось, что сегодня нам отсюда не сдвинуться. День пропал. Дабы не проворонить завтрашнего, принято решение командировать в деревню делегацию с ночевкой. Задача – обеспечить киносъемку местного населения и – в который раз уже – ангажировать дау до Карачи.

Делегаты – Карло и Рашад.

Они отчаливали опять же под роскошные запахи – Эйч-Пи стряпал пиццу с рисовым пудингом. Но ждать ужина не пожелали – были полны энергии и решимости не подкачать.

Ночные вахты нынче отменились: ветра нет совсем и волнение нулевое.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Встали затемно. Тур и Детлеф, доглатывая куски на ходу, бросились к шлюпке – будить послов и спрашивать с них отчета.

Путешествие на «Зодиаке» туда и обратно занимает сорок пять – пятьдесят минут. Эйч-Пи – он за перевозчика – вернулся с информацией: Карло и Рашад времени не теряли, шхуна найдена и зафрахтована, деревенский учитель обещал ближе к вечеру организовать народное гулянье.

Отбыли с судна Тору и Асбьерн: Тору – снимать пейзажи, Асбьерн – сниматься на их фоне.

Спустя пятьдесят минут «Зодиак» вновь у борта. Очередная информация от Эйч-Пи: шеф распорядился уволить на берег всех желающих. Дежурить, приплыв с последним рейсом, будет Рашад. Он сухопутным гостеприимством сыт по горло, мало спал и киснет.

Сели в шлюпку Герман и Норрис. Следующая очередь – наша с Норманом.

Упаковал сумку со своими аппаратами в пластиковый мешок, взял немного воды, хлеба, сыра и был готов. Подогрел вчерашний обед и кликнул напарника к столу.

Забыл написать: как утром Тур ни спешил, Норрис успел втянуть его в крошечный конфликт. Речь шла о том, что для съемок нужно переставить корабль иначе по солнцу, то есть привязать рулевые весла, поднять парус, извлечь из грунта якоря, развернуться – маневр для «Тигриса» совершенно нереальный в узкой бухте. Однако Норрис настаивал

безапелляционно, как режиссер в павильоне: «Этот прибор туда, а тот сюда». Тур даже растерялся под его натиском.

– Удивительные вы с Норманом ребята, – не выдержал я. – Вчера один вдруг взял на себя роль киномэтра, сегодня второй метит в капитаны.

Норман услышал, промолчал, но запомнил. И сейчас, наедине со мной, за тарелкой спагетти дал волю словам.

Разговор коснулся прежде всего отношений с Карло. К изумлению моему, в адрес Карло высказывалось абсолютно то же, что Карло говорил в адрес Нормана. Оба сетуют на одинаковое: на некомпетентность и бестактный тон.

Что ж, болезнь общая – пусть и рецепт общий. Любому на «Тигрисе» надлежит быть терпимым, не чваниться, не превышать полномочий… и осекся.

На меня глядели глаза искренне огорченного человека, настроенного не шуметь и оправдываться, а разбираться, что к чему.

Он отнюдь не нападал на противника, он стремился – потрясающе! – его оправдать: да, у Карло болит нога, да, его ущемленность можно понять, на «Ра» он был единственным репортером, а здесь их четверо.

Он извинился за свою вчерашнюю эскападу. Извинился за Норриса: парень с фанаберией. И открыл наболевшее:

– Я тоже не полновластный штурман, как на «Ра». Каждую цифру бегут проверять к Детлефу. Разве не обидно?

Меня жег невыразимый стыд.

Подумал ли я хоть раз, что самонадеянный, кичливый Норман испытывает душевный дискомфорт?

Выстроена удобная схема, определены амплуа: тот – субъект, этот – объект. Норман давит, Карло страдает. Но ведь рядом со мной не марионетки, не шахматные фигуры. Рядом со мной люди.

Беспардонный крикун Норман… Именно он, если надо, лезет с ножом на верхушку мачты, что-то там связывает, развязывает, висит над бушующей бездной.

Мы браним его за ляпсусы, а за ежедневную возню его с рацией, за голоса наших знакомых и близких в эфире кто-нибудь его поблагодарит?

Да, он ошибается, но там, где он действует, мы наблюдаем! Мы злословим насчет испорченного паруса, а сами давно ли узнали, чем отличается от спинакера грот?!

Помню, я умилялся, читая в книге Крузенштерна «Путешествие вокруг света», в первой ее главе, как командир отстранил от похода матроса, который «перед тем за 4 месяца женившийся, сокрушаясь о предстоящей с женой разлуке, впал в глубокую задумчивость». Представляете, «за глубокую задумчивость» отстранил! И разглядел эту «задумчивость» в предстартовой суматохе, безошибочно обнаружил среди служителей того, «в коем приметно были уныние», и понял, что «принуждения делать не надо»!

Нас на «Тигрисе» всего одиннадцать, я медик; о чем же у меня должна голова болеть, как не о том, чтобы у моего десятка не нарушалось «спокойное и веселое состояние духа»?

Вот сидит передо мной мой товарищ, печальный, незащищенный, на себя непохожий. И неловко мне за избитые словеса, какими мнил я отделаться. Прости меня, Норман. Вряд ли вы с Карло за оставшиеся недели подружитесь, вряд ли Норрис перестанет форсить, но дай нам, как говорится, бог беречь друг друга, уважать друг друга, дай нам бог подавлять наполеончика внутри. Он и во мне таится, тщеславный, заносчивый, нет-нет и мелькнет над лысиной бонапартова треуголка. Се ля ви! Куда денешься?

А Тур между тем, рискуя прослыть бесхарактерным, равно щадит и Норманову амбицию, и Карлову пристрастность, и Асбьернову инфантильность… Тур верен главному: тому, что нас объединяет, а не наоборот.

Мы закончили вконец затянувшийся полузавтрак, полуобед. «Зодиак» задерживался. Я пошел мыть миску и увидел, что к нам движется мотобот, а в отдалении маячит судно странных очертаний, с лебедкой. На борту мотобота надпись: «Язон».

Судно – спасательный буксир – было норвежской приписки. Молодой капитан по фамилии Хансен радостно нас приветствовал.

С подобной вестью медлить негоже. Через минуту мотобот нес меня к берегу. Норман остался ждать шлюпки и Paшада.

Рашад маялся на кромке пляжа, с опухшим лицом и затуманенным взором. Ночь выдалась для него бурной. Вероятно, нажевался бетеля или другой какой-нибудь дряни.

– Что с тобой?

– Устал.

– Болен?

– Устал. – И прячет глаза. Попросил норвежцев переправить его на «Тигрис», поскольку «Зодиак» отсутствовал, неугомонные съемщики уплыли на нем, наверно, в каньон.

От палаток береговой охраны быстрым шагом спешил Тур.

– Говорите по-английски? – крикнул он капитану еще издали.

– Хансен, Берген, – ответил тот. Тур расхохотался.

Они моментально условились, что «Язон» проводит нас до Карачи и, если понадобится (обязательно понадобится: заверил мысленно я), возьмет на буксир. Капитана не смутила задержка из-за кинопраздника, он вообще предложил отойти завтра утром. Выкраивались полсуток откровенно туристских, без хлопот.

На «Ролексе» слегка за полдень, до гулянья два с половиной часа. Прикинул: дай схожу в поселок, побываю на базаре и взгляну, как здесь принято выражаться (в лоции тоже так написано), на «акулью индустрию».

Пакистанец, который все время старался держаться к нам поближе и показывал свое очень секретное удостоверение, вызвался меня сопровождать.

Шли знакомой дорогой, он без умолку болтал на смеси английского и урду. Когда навстречу показывались женщины, он громко предупреждал о чужаке, они сворачивали, садились на землю и закрывали лица.

Базар представлял собой несколько кривых улиц с лавочками, где имелись различные, усеянные полчищами мух, товары. Продавцы и покупатели изумленно на меня глазели.

Осмотрев базар, пошли к акулам. Индустрия давала о себе знать уже на дальних подступах – острой вонью и ручейками мутной жижи, сочившейся из-под забора.

Площадка, огороженная пальмовыми циновками; на воротах, как вывеска, – громадный акулий хвост и челюсти, сквозь которые я свободно бы пролез.

Внутри ограды кучами лежит мелкая свежая рыба, а рядом, в ямах, обмазанных глиной, по колено в багровой жидкости стоят люди и перебирают акулье мясо.

Я не очень брезглив, случалось и перекусывать в анатомическом театре, но тут стало тяжеловато.

Надо еще упомянуть о невероятном количестве (мухи – само собой) кошек и собак, причем последние в большинстве своем тощие и облезлые, очевидно из-за отравления витамином А, так как они жрут акулью печень.

Провожатый настоятельно приглашал в чайную, но я отказался.

На обратном пути встретили Германа. Герман фотографировал верблюда, а вокруг покатывалась от хохота толпа ребятишек, для которых Герман был таким же зрелищем, как для Германа верблюд.

У палаток нетерпеливо прохаживался Тур:

– Подите поглядите на пирамиду!

– ?!

– Ну, не пирамида, скорей пирамидка, ступенчатая, не древняя, но ориентирована по странам света.

Мистический человек Тур – куда ни ступит, там непременно отыскиваются пирамиды. После двухчасовой прогулки под палящим солнцем археология, каюсь, меня не прельщала. Чуть-чуть обиженный Тур увлек за собой Германа, а мы с Карло улеглись в палатке на койки и расслабились.

Затем состоялся деревенский праздник. Парни и мальчишки стучали в барабан из акульей кожи, плясали и пели, устроили борьбу. Педагог-устроитель распоряжался, вел программу, суетился больше всех и посматривал на гостей – довольны ли.

Мы, правду сказать, не были довольны. Жалели, что затеяли эту съемочную показуху. Унылым и натужливым выглядело веселье по заказу, возле нищих домишек, на усыпанном рыбьей чешуей песке.

Тур хмурился. Возможно, он вспоминал свою Фату-Хиву, остров, где его мечты о первобытном блаженстве развеялись в дым. Но и Фату-Хива по сравнению со здешними местами рай земной.

Сюда питьевую воду и ту возят в цистернах за пятьдесят километров. Откуда, в каком виде явится сюда цивилизация? Как ее воспримут люди, смысл жизни для которых в простейшем: утолить голод, жажду, оставить потомство?

Рашад сказал, что хотел бы вновь приехать сюда на долгий срок. Его порыв трогателен. Только где, когда миссионерство и благотворительность что-либо меняли по существу?

Поблагодарили хозяев, спрятали в кофры аппаратуру и, отменив ночевку, снялись с якорей.