Текст книги "Мир приключений 1981 г."

Автор книги: Юрий Никитин

Соавторы: Ольга Ларионова,Владимир Санин,Джанни Родари,Павел (Песах) Амнуэль,Всеволод Ревич,Владимир Шитик,Феликс Дымов,Александр Щербаков,Валерий Мигицко,Владимир Губарев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 51 страниц)

Сколько продолжалось это купание в звездном свете? Не больше десяти секунд – я закрыл глаза, отдыхая, а потом, чуть в стороне от диска Новой легко отыскал свою зеленую блестку. Звездолет мой падал на планету, и от этого неожиданного и жуткого ощущения у меня застучало в висках, подступила тошнота…

Нужно было зацепиться за что-нибудь взглядом, чтобы остановить падение. Я заметил на берегу темно-синего океана бурое пятнышко и повернул к нему на всей скорости, так что затрещали переборки, а невесомость сменилась тяжестью, рвущей сухожилия. Падение прекратилось. Звездолет висел над городом. Серебристые облака, растянувшиеся рваными нитями, бросали на дома и улицы извилистые ломкие тени, и мне казалось, что город – подводный. Все расплывалось в глазах, будто рябь воды мешала разглядеть подробности. Но все же я видел какое-то движение – словно рыбки мельтешили в подводных гротах.

«Ближе, – думал я, – еще ближе… Что это – машины? Или животные? А может, это они? Выстояли перед звездным ураганом, погасили пожары и теперь оплакивают погибших, приводят в порядок хозяйство, восстанавливают заводы… А может, не этим они заняты. Чужая жизнь – я видел лишь мгновение, страшное для них, но все же мгновение, не больше. И если я всю свою жизнь, ночь за ночью буду наблюдать за ними, подглядывать через парсеки пустоты, может, тогда я пойму хотя бы крупицу. Что они знают, что могут, чего хотят? Справедливы ли? Летают ли к звездам? Любят? Я не уйду из обсерватории, пусть хоть десять Саморуковых требуют моего изгнания. Мое место здесь. Мое, и всех таких, как я, если они есть на Земле».

Так говорил я себе, а звездолет опускался ниже, и в туманной ряби я видел уже, что дома – не дома, потому что онименяли форму, вытягивались и сжимались, и точки на улицах – вовсе не точки, а диски, очень похожие на тот, в полматерика, диск-звездолет. «Если это они, – подумал я, – то, наверно, и диск с паутинкой был одним из них, огромным и живым, и, может, он пожертвовал собой, чтобы могли жить остальные?»

Бредовая эта мысль едва успела оформиться в сознании, когда диски заговорили. Мне послышался голос Ларисы и тоненький Людочкин голосок, как она утром сказала: «Папка пришел»… Неожиданно все перекрыл взволнованный баритон Саморукова. Я подумал, что шеф даст команду с пульта, и я поеду вниз, не увидев, не доглядев, не поняв…

Потом…

Что было потом?

* * *

В Костиной тетради остались несколько чистых страниц, и я продолжу записи…

Из больницы мы вышли под вечер. Лариса не торопилась домой, и мы бродили по кривым окраинным улочкам, все время сворачивали только влево, и почему-то ни разу не вернулись на прежнее место. Лариса плакала, и мне ничего не оставалось, как придумывать весомые и утешительные слова, хотя у самого скребли на душе кошки. Я так старался успокоить Ларису, что и сам поддался гипнозу слов. Исчезли и злость на Саморукова и тяжелое впечатление от длинных больничных коридоров. Только лицо Кости – осунувшееся, бледное – стояло перед глазами.

Я поймал какого-то врача, долго приставал к нему и ничего толком не узнал. Может, и не врач это был вовсе, а какой-нибудь санитар, и что он мог сказать, если третьи сутки Костя не приходит в себя и неизвестно, чем все кончится, потому что еще не наступил кризис…

Вижу, что записи мои сумбурны, мысли скачут. Нужно сосредоточиться. Выкурю сигарету и возьмусь опять.

Так. Вернусь к разговору с Ларисой. Когда мы, уже успокоившись, брели по улице Кирова, Лариса сказала:

– Я поругалась с Михаилом.

Сначала я не понял, о каком Михаиле речь. С трудом догадался, что Лариса имеет в виду Саморукова.

– Что ж, – сказал я, – значит, мы товарищи по несчастью. Я тоже поругался с этим Михаилом. Давно пора.

Я думал, что Лариса не станет продолжать, но ей хотелось выговориться. Думала она о Косте и рассказывала ему, а не мне:

– Представляешь, Михаил вчера приехал из обсерватории, явился и говорит, что надо срочно подавать в загс заявление: ведь потом воскресенье, а в понедельник он едет наверх – наблюдать. Я ему: «Как можно сейчас говорить об этом? Из-за тебя человек в больнице». А он: «Вовсе нет. История это, говорит, лучшее доказательство того, что я бываю прав. Я запретил ему появляться у телескопа. Если бы он послушался, то спокойно паял бы контакты на заводе микроэлектроники. На большее его все равно не хватит…» И Михаил ведь не циник… Наверно, его не била жизнь. Наука, наука, а вокруг себя не смотрел. Да и Костя хорош. Ну почему, скажи, не жить им спокойно, как всем людям? Просто жить…

Она замолчала на полуслове, разглядев, наконец, что я не Костя. Да и я разглядел, что она не Лариса. Не та Лариса, что нужна этому неуравновешенному молодому лунатику. Или звезднику? Даже и названия нет. Надо придумать. Придумать название и найти работу в другой лаборатории, потому что с Саморуковым нам больше не по пути. И надо убедить Костю, чтобы оставил Ларису в покое. Да разве убедишь… Любовь со школьной скамьи. Вот уж действительно постоянство – как у египетских пирамид. Они тоже не замечают, что время идет и Египет стал иным, а фараоны и вовсе одно воспоминание. Не стоит она его. Выйдет Костя из больницы, поженятся они, допустим-допустим! – и станет любимая жена пилить его, потому что щадить себя ради семьи Луговской не будет.

Может быть, это как опиум – смотреть и видеть? Галилей тоже, наверно, не мог оторваться от своего подслеповатого телескопа и не шел, когда на звучном итальянском языке его звали спать, и глаза у него болели, а – глядел. Потому что видел невероятное. Ага, вот и название. Невероятное зрение. Инкревидение. Великое дело – название. Сразу легче рассуждать. Если есть название, значит, вопрос устоялся, пришли к соглашению комиссии и подкомиссии, и скоро имя автора попадет в учебники. Так будет и с инкревидением, если… Что если? Все так и будет. Да, но Костя еще без сознания, третий день, и если…

– Вот я и дома, – сказала Лариса, оборвав цепочку моих бессвязных «если». Дом был большой, старинный, мы стояли у подъезда, и мне на миг показалось, что там, в темноте, не узкая лестница с выщербленными ступенями, а провал, пустота, дорога к иным мирам. Иллюзия исчезла – не нужны Ларисе звезды и дорога в пустоту, ей нужна земная устойчивость. Работа, дом, семья. Обеды, штопка, подруги. Книги по вечерам. Кино, театр. Дети. Как у всех.

– Все хорошо, – сказал я уверенным тоном. – Утром Костя будет уже рассказывать свои истории.

– Ты думаешь?

– Конечно. Передай ему привет. Скажи: Юра не смог прийти потому, что занялся теорией инкревидения. Герой переутомился, а мне придется подводить под его подвиги научную базу. Так и скажи этому… инкревизору.

– Кому? – слабо улыбнулась Лариса.

Я повернулся и пошел, махнув рукой на прощание. Я знал, что она стоит у подъезда. Конечно, не потому, что смотрит мне вслед, а просто ей сейчас не хочется в четыре стены, где опять всякие мысли и одиночество. Дочка, наверное, давно спит…

– Запомни, Лариса! Инкревидение!

Я побрел, не разбирая дороги, потому что улица была мне незнакома, спросить не у кого, да и не хотелось возвращаться к Валере, в его прекрасные лепные хоромы, где мама и папа, и брат с сестрой, и бабушка с дедушкой, и сам Валера со своими вопросами: что, как, почему, и что врачи, и отчего он так, бедняга… Но больше идти мне в этом городе было некуда, и я повернул назад, к больнице, каким-то чутьем узнавая дорогу, сворачивая теперь только вправо и ни разу не вернувшись к дому Ларисы. Вдали от фонарей останавливался и смотрел в небо. Звезды для меня оставались такими же, как всегда, газовыми шарами с заданной центральной плотностью и переменным индексом политропии. Я завидовал Косте. Завидовал даже не удивительной его способности, а неистовой увлеченности, с какой он стремился увидеть невидимое.

Огромный, в два квартала, корпус больницы вырос передо мной, я ткнулся в узкую калитку, и, конечно, меня не пустили. Я даже не смог отыскать окон палаты, где лежал Костя. По внутреннему телефону позвонил дежурному врачу, услышал прежнее «без перемен, но вот-вот…».

Тогда я сел за полированный, будто директорский, стол вахтера, потеснив банку сгущенки и потрепанный томик Есенина, разложил Костины тетради («Ради бога, Рывчин, берите, мне это не нужно… – сказал тогда Саморуков. – Даже из любопытства не стал бы читать второй раз…»). Нашел пару чистых страниц и добавил к Костиным каракулям свою бездарную фантазию.

…В две тысячи семьдесят пятом году (так скоро, рукой подать) в небольшом городке на Урале собрался очередной симпозиум по инкревидению. Убеленные сединами профессора сидели рядом с зелеными юнцами, потому что способность эта не знала привилегии и поражала человека неожиданно. Врачи спорили и исследовали, но то врачи. Физики спорили и не могли поверить, но то физики. А они, инкревизоры, не спорили. Они открывали людям миры.

– В системе Альционы, – рассказывал молодой негр, только что вернувшийся из Лунной обсерватории, – я видел корабли, работавшие на неизвестном принципе. Ни колес, ни эффектов воздушной подушки, ни выхлопов, ничего. Если есть здесь специалисты по двигателям, прошу понаблюдать эту систему…

– А на оранжевой планете в системе Денеба все еще воюют, – сказал с грустью маленький старичок. – И я боюсь, очень боюсь, что не сегодня – завтра увижу атомный гриб. Очень трудно – видеть и не уметь сказать, предупредить…

– Хочу предостеречь молодежь, – голос Председателя. – Друзья, прошу не отступать от программы. В Галактике сто миллиардов звезд, и на всех нужно побывать, все изучить, понять. Работы на века, ведь нас пока так мало, всего двести тысяч. Не забегайте вперед. Я понимаю – заманчиво увидеть далекие галактики. Понимаю, мечта каждого – узнать, как родилась Вселенная, увидеть ее край… Но все впереди у нас.

Так скажет Председатель, сойдет с трибуны, а на сцене развернется огромный экран и поплывут титры первого фильма «Увидеть Вселенную». И сидящие в зале прочитают слова: «Экспериментальная запись сделана с помощью цереброскопа ЦЗ-2». Понесутся навстречу кипящие клочья туманностей, и все люди Земли застынут у видеопанелей. Начнется первое звездное путешествие человечества. Вырастет на экране голубая блестка, станет пылающей звездой. Ослепительно голубой, ярче неба. А чуть в стороне уже виден зеленоватый серпик. Туда, сквозь атмосферу, в разрывы облаков, к бурым пятнам, которые вырастают и становятся городами. И вот она – чужая жизнь. Такая непохожая и непонятная, такая далекая. Такая близкая…

Тетрадь кончается. Я не перечитываю – знаю, что написал совсем не так, как хотелось. Не умею, не те слова…

В окне виден небесный охотник Орион, взбирающийся на бесконечно высокую гору – в зенит. Где-то в обсерватории раздвигаются створки купола, и глубокий блестящий глаз выглядывает из прорези. Звездолет на старте, он ждет своего капитана. А из озерца окуляра стекают и гулко падают первые золотистые и горячие капли звездного света.

Харри Тюрк [23]23
  Родился в 1927 году. Известный писатель ГДР, дважды лауреат Национальной премии по литературе. Первая книга X.Тюрка вышла в свет в 1950 году. За ней последовало несколько романов. В 60-е и 70-е годы ведущей в творчестве X.Тюрка становится тема национально-освободительной борьбы народов Азии, это романы «Лотос на горящих прудах» (1962), «Смерть и дождь» (1968) и «Тигр из Шангри-Ла» (1971). X.Тюрк также написал остросюжетный роман «Шарлатан» (1978).
  На русский язык переводился роман «Смерть и дождь».


[Закрыть]
ТИГР ИЗ ШАНГРИ-ЛА
(Сокращенный перевод с немецкого В.Чернявского)
Приключенческая повесть

Коршун кружил над долиной.

Большой, грязно-коричневый бенгальский коршун, с лысой головой, запаршивевшим пухом на шее и большими, красными, словно воспаленными, глазами. До этого он долго сидел на ветке железного дерева: разомлев от полуденной жары, переваривал обед – остатки оленя, убитого два дня назад. Оленя задрала черная пантера, бродившая несколько недель в верхней части ущелья, которое замыкало долину. Она обгрызла тушу, а оставшуюся часть перетащила ниже, к зарослям кустарника. Ночью пантера возвращалась, острыми клыками рвала куски мяса и, насытившись, уходила. Но недалеко. Коршун недоверчиво наблюдал за пантерой, лениво развалившейся в тени бананов. Она стерегла остатки оленьей туши, и спускаться на землю было бы опасно. Ведь пантера с показным равнодушием терпеливо дожидается, когда жадный коршун нажрется до отвала, так, что не сможет взлететь. Тогда она бросится на него и убьет ударом лапы.

В здешних краях коршунов мало. Раньше они здесь не жили. Но в последнее время появились в этом ущелье – прилетели с юга, где бушевали ожесточенные бои. Хищные птицы продвигались на северо-запад, привлекаемые запахом крови. Но кажется, сюда они залетели напрасно. Люди уже зарыли в землю мертвых. Остался только манящий запах крови, который долго стоит над полем битвы.

Черная пантера, лежавшая под бананами, безошибочно чуяла – в долине люди. Поэтому она избегала спускаться вниз, хотя раньше часто охотилась там. Заметь пантера человека, притаившегося в какой-то сотне метров от нее в тени зонтиковой акации, она тут же бы бесшумно исчезла. Но она его не чуяла – легкий ветерок, пригибавший траву, дул от нее. Да и все ее внимание было приковано к коршуну.

Человек смотрел в бинокль. Он видел даже щетинистые усы пантеры. Не отрывая глаз от бинокля, он говорил в микрофон передатчика, болтавшегося у него на груди.

Внизу, в долине, недалеко от источника, под навесом палатки расположился второй человек. Высокий, широкоплечий, с продолговатым, сильно загоревшим, продубленным непогодой лицом. У него на груди тоже висел передатчик. Человек достал из палатки винтовку и сказал в свой микрофон:

– Ну, что я говорил? Если появились коршуны, значит, где-то есть падаль. А где падаль – недалеко и тот, кто ее сделал падалью. Сиди тихо. Я поднимусь со стороны ущелья…

Он зарядил винтовку и шагнул в кустарник. На нем был пятнистый маскировочный костюм из непромокаемой ткани, полотняные башмаки на толстой, мягкой резиновой подошве и зеленая шляпа с круто загнутыми полями. Ему пришлось пройти с полкилометра, прежде чем он достиг тропинки, ведущей в ущелье. Упругими шагами взобрался по склону. Там человек остановился и немного подождал, пока у него не успокоится дыхание. Пантеры – чуткие твари, они слышат человеческое дыхание за сотню метров.

Мужчина медленно продвигался сквозь папоротник, окаймлявший склон. Немного погодя он снял затвор винтовки с предохранителя.

Пантера лениво поглядывала на коршуна. Вдруг тот снялся с дерева и, медленно кружась, стал набирать высоту. Пантера заметила это, и сонливость с нее как рукой сняло. Уши черной кошки насторожились, она подняла нос по ветру и втянула воздух. Мышцы ее напряглись. Она едва заметно повернулась на брюхо и поджала под себя задние лапы, готовая в любой момент к прыжку. Длинный хвост ударил слегка о землю, затем еще раз. Пантера изогнулась. Но поздно.

Пуля попала ей точно между глаз. Пантеру бросило в сторону. Она попыталась оттолкнуться от земли всеми четырьмя лапами. Но напрасно: задрожав, она вытянулась, не издав ни звука. Из путаницы папоротника вышел охотник и осторожно, держа винтовку наизготовку, приблизился к пантере. Та была мертва.

Охотник вскинул винтовку на плечо, нагнулся и погладил рукой мягкий мех. Тело зверя было еще теплым. Из раны между глаз сочилась кровь.

– Эй! – крикнул охотник и, подождав, когда приблизится тот, кто был под акацией, приказал:

– Позови кого-нибудь из нунгов. [7]7
  Нунг – презрительная кличка, которую американские военнослужащие дали жителям Индокитая. (Примеч. пер.)


[Закрыть]Пусть снимут шкуру, соскоблят с нее мясо и натрут солью. И пусть не вздумают стащить усы. Я им покажу, если хоть один ус пропадет!

– О’кей, – спокойно ответил второй. Они уже не раз охотились на тигра или пантеру.

Охотник пнул ногой мертвого зверя. Потом повернулся и направился прежней дорогой вниз. Нунги сдерут шкуру, и он отошлет ее – как это было и в других случаях – домой.

Выйдя из ущелья, охотник направился к бункеру, устроенному под кустарником. Он снял с плеча винтовку и поставил ее за брезент, закрывавший вход. Потом вытер обильный пот с лица и шеи. Его рубашка насквозь промокла. «Проклятая страна, – подумал он. – Днем жарко, как в аду, а ночью холодно. Дожди, москиты, змеи и скорпионы. Но для охотников рай. А я – непревзойденный охотник в этом проклятом крае».

С неба послышался гул вертолета. Охотник поднес к губам свисток. Едва раздался сигнал, на поверхность земли из укрытий вынырнули люди в униформе. Вертолет летел с востока. Полуденное солнце стояло прямо над головой, и машину трудно было разглядеть. Только бормотание приглушенного мотора выдавало ее присутствие.

Вертолет огромной стрекозой спускался в долину. Там, где лежал труп пантеры, в разные стороны разлетелись коршуны. Их спугнула металлическая птица. Они уселись поодаль на высоких деревьях и застыли в ожидании.

Лао Йон привык ужинать очень поздно. Дело в том, что Ками обычно работала на телестудии до одиннадцати вечера. Лао Йон подгонял к зданию телецентра свой таксомотор и, закурив сигарету, ждал, пока девушка не выйдет из сверкающего подъезда студии.

Ками – одна из четырех дикторш. Она поступила на телевидение два года назад. Телезрители быстро сошлись во мнении, что именно эта девушка лучше других умеет заполнить перерывы между передачами. Лао Йон познакомился с ней на студенческой вечеринке, еще до того, как она появилась на телеэкранах. Тогда она не знала, что он иностранец. Потом они стали близкими друзьями, и это уже не играло никакой роли.

Лао Йон приехал из Лаоса, чтобы изучать сельскохозяйственную науку в Бангкокском университете. У его отца был клочок земли в долине реки Банхен, и он выращивал там рис. Кроме того, на склонах горы, известной под названием Зуб тигра, он возделывал несколько тщательно скрытых от посторонних глаз участков: там рос мак. Лао Йон был единственным сыном, и отец хотел дать ему образование, чтобы в будущем завести образцовое хозяйство.

– Сейчас мы разводим «цветок грез», – говорил сыну старый Лао Йон, – но завтра спрос на него, на опиум-сырец, может упасть. Или станет трудно переправлять его скупщикам – тогда мы ничего на нем не заработаем. Тут ты и покажешь, чему тебя обучили в университете.

Лао Йон начал учиться на деньги, которые изредка присылал отец. Но скоро оказалось, что ему не хватает на жизнь. Лао Йон и его товарищи брались за любую работу – были гидами, переводчиками, разнорабочими – экономили на всем, пока не скопили нужную сумму на покупку старенького «фиата». Они стали таксистами и по очереди водили по улицам свой «артельный» таксомотор.

Итак, Лао Йон ждал Ками у подъезда телестудии. Скоро она выйдет, и они поедут к ней домой, поужинают, может быть, прогуляются немного. Сегодня они могли бы позволить себе подольше побродить по городу: у Лао иона завтра нет лекций, а Ками занята на телевидении только вечером. Они могли бы даже сходить в кино. Сегодня Лао иону перепали хорошие чаевые: он отвез какого-то коммерсанта с Рама роуд до клуба «Тэрф», а оттуда доставил старую женщину к отелю «Ираван». Здесь его подозвал американский майор. Лао Йон подъехал к тротуару.

– Подожди! – приказал американец.

Он вошел в отель и вскоре показался в сопровождении двух других американских офицеров. Лао Йон распахнул дверцу машины и склонился в низком поклоне. Американцы были самыми выгодными клиентами таксистов Бангкока. Их обхаживали, как буддийских бонз, им это нравилось, и они не скупились дать несколько долларов на чай…

Лао Йон остановил машину перед ночным баром, фасад которого был щедро расцвечен неоновыми огнями. В швейцаре он узнал знакомого студента Фан Кса Ту с медицинского факультета. Тот поприветствовал американцев и повел их в заведение. У двери он обернулся к Лао Йону, который пересчитывал деньги, полученные от майора.

– Зайди выпей со мной чашку кофе, я через пять минут вернусь.

За гардеробом была каморка: диван, два кресла, низенький стол и телевизор. Лао Йон включил его. Официантка принесла кофе, который заказал Фан Кса Ту. Сам он пришел через несколько минут и бросился, отдуваясь, в кресло.

– Наконец-то передышка!

На столике лежал медицинский учебник. Фан Кса Ту отодвинул его в сторону.

На экране телевизора мелькали кадры какого-то фильма. Затем появилось лицо Ками, узкое, улыбающееся лицо, на котором светились большие темные глаза. Она объявила о вечернем выпуске последних известий. «Еще полчаса, – подумал Лао Йон, – затем Ками встанет со своего кресла, юпитеры выключат, и она пойдет снимать грим». Он пил кофе и без особого интереса смотрел на экран. Там показывали попытку ограбления банка «Бэнк оф Таи», затем сообщили о плотине на реке Нампунг, об экспорте домашней птицы и наконец о новых операциях американцев во Вьетнаме.

– Специальные части армии Соединенных Штатов, – читал диктор, – ведут в настоящее время операции с целью перехвата линий снабжения вьетконговцев… [8]8
  Так американские оккупанты называли членов Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. (Примеч. пер.)


[Закрыть]

На экране появились американские солдаты – они продирались через высокую, в рост человека, траву.

– …В непроходимых районах западнее Кхесаня эти части устраивают засады, в которые попадают вьетконговцы, окружившие этот опорный пункт. Здесь был уничтожен один из отрядов, снабжавший Вьетконг боеприпасами и продовольствием.

Пошли другие кадры: показывали тщательно упакованные тюки, прикрепленные к бамбуковым шестам-коромыслам. Лао Йон сказал:

– Так у нас доставляют опиум с гор в долину, к реке, где его грузят на лодки.

Затем показался американец с пленным. Лао Йон, который хотел продолжить рассказ о контрабанде опиума, вдруг замолчал и удивленно уставился на экран. Диктор объявил:

– Один из носильщиков был захвачен в плен. Он не захотел признаться, что является главарем этой банды. Но американцы не церемонятся. В этом опасном районе они не хотят подвергать себя риску. Или пленный выдаст, где находится ближайший отряд Вьетконга, или…

Американец швырнул человека на землю, наставил на него дуло короткой автоматической винтовки и что-то крикнул. Человек, лежавший на земле, был не молод. Седые волосы, через лоб тянулась кровавая рана, которую он, очевидно, получил во время схватки. Американец – высокий и широкоплечий – его и без того длинное лицо вытянулось еще больше, когда он кричал на пленного. Американец был без головного убора, сто коротко остриженные волосы топорщились как щетина. Было видно, что пленный что-то хочет ему объяснить, но американец не слушал и кричал без перерыва. Потом он выстрелил в правую ногу пленного. И еще раз – в левую, затем в живот и наконец – пленный закрыл глаза – приставил дуло к голове и нажал на спусковой крючок. На заднем плане стояли другие американцы и смотрели на расправу. Можно было увидеть еще несколько вьетнамцев. Объектив камеры выхватил тропинку, на которой валялись тюки и коромысла.

– Конец одной из троп Хо Ши Мина, – комментировал диктор, – «зеленые береты» [9]9
  «Зеленые береты» – диверсионные подразделения армии США. (Примеч. пер.)


[Закрыть]все больше теснят Вьетконг. Его снабжение иссякает. Пусть вьетконговцы не ждут снисхождения. Тот, кто упрямо молчит, как этот красный фанатик, будет уничтожен на месте.

Фан Кса Ту с отвращением отвернулся. Было видно, что он презирает американцев.

– Раньше хотя бы скрывали жестокости, творимые на войне, – сказал он. – А сейчас американцы нагло выставляют свои преступления напоказ. Хотят запугать людей, вдолбить им, что, стоит лишь выступить против Соединенных Штатов, их всех зверски истребят.

Он посмотрел на Лао Йона и удивился: тот застыл, напряженно уставившись на экран, хотя последние известия уже окончились.

– Что с тобой?

Лао Йон ответил не сразу, с трудом выдавливая каждое слово:

– То, что там… Ты видел… это не вьетконговец… Это мой… отец.

– Ты что? – вскочил Фан Кса Ту. – Это же сообщение из Вьетнама!

Но Лао Йон покачал головой.

– Это не Вьетнам… Это Лаос… И это мой отец… Он… он убит.

На экране возникло лицо Ками. Она объявила последнюю передачу: сейчас покажут документальный фильм о шлифовке драгоценных камней, получивший приз на кинофестивале в Гонконге. Она не попрощалась с телезрителями. После фильма ее очаровательная улыбка еще раз покажется на экране, и Ками нежным голосом пожелает телезрителям доброй ночи. «А до этого, – механически подумал Лао Йон, – она будет сидеть в своем кресле на студии». Думать об отце он был просто не в состоянии. Ему казалось, что он видел кинофильм, не имеющий ничего общего с реальной действительностью.

Голос Фан Кса Ту напомнил ему, что они сидят перед телевизором в гардеробе ночного бара и что его товарищ по университету вместе с ним был свидетелем невероятного случая.

– А ты не ошибся? – Голос Фан Кса Ту звучал неуверенно.

Лао Йон покачал головой.

– Это был мой отец.

– Но ведь телевизор немного искажает лица. Можно запросто принять кого-либо другого за того, кто тебе кажется знакомым.

– Я был бы рад, если б ошибся, – сказал Лао Йон.

– Что же ты будешь делать? Лао Йон пожал плечами.

– Нет, ты должен что-то сделать. Ты должен обратиться к американцам. B посольство, скажем, или в объединенную группу военных советников. У них контора на Саут Сатхолн роуд. Пойдем вместе туда?

– Спасибо за кофе, – помедлив, ответил Лао Йон. Он встал и протянул приятелю руку.

– Я, наверно, сделаю что-то другое.

Он не сказал, что именно. Фан Кса Ту напомнил:

– В любом случае можешь на меня рассчитывать.

Лао Йон кивнул ему и вышел. Он сел в «фиат» и поехал к телестудии. Он гнал машину по ночным улицам, не обращая внимания на еще довольно частых в это время пешеходов и велосипедистов. Ками уже стояла перед зданием телецентра – маленькая, стройная фигурка, одета по-европейски, с высоко взбитой прической и следами грима на лице. Она торопилась, чтобы не заставлять его ждать.

Лао Йон поцеловал ее, и она сразу почувствовала: что-то случилось. Тогда он рассказал ей все.

Ками долго молчала. Она испугалась: происшествие действительно невероятное. Но испуг не помешал ей напряженно думать. Ками выросла в довольно зажиточной семье, жизнь которой протекала без особых потрясений и переживаний. Она попыталась поставить себя на место Лао Йона. И вдруг в ней поднялась волна гнева. Но Ками взяла себя в руки. Ей стало ясно: надо дать разумный выход этому гневу. Они должны действовать.

– Вот что, Йон, – сказала она, – я вернусь на студию. Узнаю, откуда поступил фильм.

Он кивнул.

– А ты подожди меня здесь, – предложила она. – Я долго не задержусь.

Ками вошла в помещение редакции последних известий. Сердце ее сильно стучало. Дверь в комнату главного редактора была открыта. Маленький, всегда возбужденный Бун Сен разговаривал по телефону. Он кивнул Ками, жестом пригласил сесть и продолжал говорить в трубку.

– Я сейчас же выясню в соответствующем отделе, сэр. Да, да, выясню немедленно. Если произошла ошибка, мы поправим. Мне очень неприятно, сэр.

Ками обратила внимание, что разговор велся по-английски. Значит, собеседник Бун Сена не владел языком таи. Но она не придала этому обстоятельству особого значения, пока не услышала, как редактор сказал:

– Я прошу вас дать мне немного времени. Из последних известий американской телепередачи этот сюжет безусловно можно вырезать. До нее еще целый час. Вашего звонка вполне достаточно. Я уверен, что это сделано не умышленно, а просто упущение… Мы, конечно, покупаем хроникальные ленты о событиях во Вьетнаме прямо у корреспондентов. Если они нам предлагают. Как только я выясню обстоятельства, немедленно информирую вас. Еще сегодня, сэр, само собой понятно…

Он бросил трубку на рычаг телефона и перевел дух. Потом взглянул на Ками.

– Вы видели последние известия?

– Я их объявляла.

– Помните вьетнамский сюжет?

– Да, – медленно ответила Ками, – там где-то кого-то застрелили.

– Вот именно! – Маленький, холерического вида, редактор замахал руками. – Обычно для них чем больше крови, тем лучше, но сегодня, видите ли, они возражают.

– Американцы?

– Да. Группа советников. Полковник Дальтон – шут гороховый. – Он яростно швырнул бумаги в ящик стола. – Их интересует, кто сделал фильм, находится ли корреспондент еще в Бангкоке, где и как его разыскать. И ни в коем случае больше не показывать эту ленту. Да, задаст он теперь жару парням с армейского телевидения: они должны выбросить этот кусок из уже готовой передачи.

– Чего ради? – спросила Ками. Редактор пожал плечами.

– Я достаточно долго проторчал на телевидении, чтобы не задавать американцам вопросов. А этот Дальтон пусть не воображает, что может мной командовать. Имя он получит лишь завтра утром, раньше – ни за что. Кто со мной вежлив, для того я все сделаю. Но если со мной обращаются по телефону, как с молокососом, – пусть ждут. Все! А вам, собственно, что от меня нужно?

Ками быстро сообразила! Редактора в суть дела лучше не посвящать. То, что она хотела, нужно узнать другим путем. И она сказала:

– Я хотела бы взглянуть на программу моих передач на следующие две недели. У меня неотложные дела вне студии. Маленький Бун немного поворчал. Затем отыскал программу и протянул ее Ками.

– Это на будущую неделю. Дальше мы пока не заглядываем. Остальное можете узнать лишь послезавтра.

Она взяла программу, а редактор вновь схватил телефонную трубку. Он соединился с архивом и попросил сообщить ему фамилию и адрес корреспондента, от которого телецентр получил материал о событиях во Вьетнаме для последних известий. Ему отыскали эти данные, которые он, повторяя вслух, быстро записал в свой блокнот.

– Дункан… Дэвид Дункан, отель. «Ройял», Райядамнюен. Работает для ЮПИ? [10]10
  Сокращенное наименование одного из крупнейших американских агентств печати – Юнайтед пресс интернэшнл. (Примеч. пер.)


[Закрыть]это мне особенно приятно слышать! Благодарю вас!

Ками присела в кресло и сделала заметки на листочке бумаги. Когда редактор закончил разговор и удовлетворенно откинулся на спинку стула, она поднялась и отдала ему программу.

– Спасибо. Я загляну с вашего разрешения еще раз через пару дней.

Бун Сен кивнул. Он сиял от радости.

– Американец! Я так и знал! Ну, пусть теперь американцы договариваются сами между собой…

– Нельзя забывать, что он американец, – сказала Ками Лао Йону, когда они подъехали к отелю «Ройял». – Посмотрим, захочет ли он говорить с нами.

Найти Дэвида Дункана было гораздо легче, чем они думали. Бой провел их в конец холла и попросил подождать, а сам направился в ресторан. Он быстро вернулся и, придерживая дверь, сделал приглашающий жест рукой.

– Мистер Дункан как раз ужинает. Он просит вас к столу.

В почти пустом зале Дункан сидел за столом в углу и разрезал на кусочки бифштекс. Он кивнул им и сказал:

– Садитесь. Мне зажарили кусок старого-престарого быка, но я все же пытаюсь справиться с этой подошвой.

Он вытер руки салфеткой и поздоровался с ними. А затем снова принялся за бифштекс.

– Вы хотели поговорить со мной? Пожалуйста, у меня есть немного времени.

Он крикнул пробегавшему мимо официанту, чтобы тот принес его гостям что-нибудь выпить, а затем попросил молодых людей приступить к делу. И ничуть не встревожился, когда узнал, что речь идет о его вьетнамском репортаже.

– Неплохие люди на тайском телевидении, – сказал Дункан. – Они мне прекрасно заплатили. Жаль, что не видел на экране, как это выглядит. Вы говорите, показывали сегодня?

– Сегодня, – подтвердила Ками.