Текст книги "Адаптация (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Камера быстро смещается вниз. На протоптанную тропинку, которую даже я различила среди зелени, неторопливо выплывают, иначе не скажешь, четыре зверя. Ближе всего они походили, думаю, на тигров, ну или леопардов, я в них не особо разбираюсь.

Но вот раскраска… точно тигриная. Бежевая шкура с полосами, по крайней мере, на морде, не могла не напоминать кисейцев. А лапы у них белые, как будто они в носках – тоже своеобразные перчатки.

Однако хвосты, мощные челюсти и торчащие клыки не могли не убедить меня, что это все-таки животные, кстати, очень похожие на тех хищников, которых я повстречала у дикарей и долго рассматривала, сидя на верхушке бревна.

Тем временем Парфен на ролике закричал и привстал, собираясь прыгать вниз и…

Ролик резко прервался, на экране снова появилось лицо Парфена, такое невозмутимое,

что сразу стало понятно – пытается убедить, будто ничего лишнего мне не показал.

– И что там дальше? – поинтересовалась я.

– Да так, ничего, – честно-честно ответил он.

– Да конечно! Ты спрыгнул вниз! И не вздумай сейчас имитировать неполадки связи и отключаться!

Он задумался.

– Хорошая идея, кстати…

– Поздно! Так что в ролике дальше?

– Ты меня видишь, правда? Я живой и невредимый. Значит, никто не умер, никого не покалечили, просто мы иногда, ну…

– Неужто превращаетесь в оборотней? – похолодевшими губами спросила я. Нет, это был бы перебор. Но почему, чѐрт возьми, нет?

– Не, это ты загнула, – он закатил глаза. – Никто не может так кардинально менять облик,

мы же не свободная материя, мы постоянны.

– Ладно. Так что тогда?

– Просто мы иногда… общаемся с ними. С предками.

– Как? Они разговаривают?

– Нет, конечно, они же неразумные.

– А почему предки?

– Долгая история, хочешь послушать?

Ну нет, меня так просто не проведешь.

– В другой раз. Так каким образом вы общаетесь?

Он улыбнулся и больше не стал увиливать.

– Бывает, дразним их и удираем. Иногда немножко дерѐмся.

– Вы?! С ними?!

– Ты на вечере гудронцев видела таких псевдо-хомеров, в огромных очках и жилетках,

увешенных всякими приборами? У которых за спиной рюкзаки с разной дребеденью, которая им нужна для поддержания связей?

– Да. Мизо показывала.

– Этот народ настолько привязал себя к цивилизации, к датчикам, связи и автоматике, что они просто как младенцы становятся, когда всѐ это пропадает. Думаю, если бы в зале с них всѐ это обмундирование сняли, они бы и до комнаты своей не дошли. А если с них всѐ снять и дать в руки… ну не знаю, сырые овощи, они умрут с голоду, но не смогут их даже очистить,

не то что приготовить. Понимаешь? Они сами себя сделали совершенно беспомощными, чрезмерно положившись на цивилизацию. Кисейцы не такие. Мы поддерживаем в себе нечто первобытное, учимся не зависеть от цивилизации больше, чем нужно для удобства. В нашем клане считается, что мужчины должны уметь быть дикарями.

Я невольно облизнулась. Да уж, эта идея мне нравится.

– И у нас есть нечто вроде посвящения. Игры с предками.

– Ты напал один на четверых?

– Нет, конечно, дикарь не то же самое, что самоубийца. Нас тоже было четверо. Всѐ честно. Нам нельзя убивать предков, даже в качестве мести, если они загрызли кого-то из наших.

Я перевела дыхание. Вот уж не ожидала такого хобби. Хотя польза есть – он меня переключит от мыслей поиска выхода, которые уже взрывали голову и жутко захотелось спать.

– Ты поэтому там… на той планете так легко подошѐл к зверям? – почти зевая, спросила я.

– Ну, конечно! Я привык играть с хищниками и хорошо знаю их повадки. Все они примерно одинаковы. Те двое даже голодны не были, зато с удовольствием бы поиграли.

– Хочешь сказать, опасности не было? – от удивления даже глаза сами собой раскрылись.

– Не настолько. Когда ты ведешь себя как жертва, то будишь в хищнике инстинкт охотника. Для тебя они были опасны, очень даже, поверь на слово.

Парфен перестал улыбаться и наклонился, прикасаясь к экрану пальцами. Конечно, дотронуться до него невозможно, но я тут же попыталась, и вероятно не меньше его разочаровалась, когда не удалось. Только на пальцах отсветилась его нематериальная белая перчатка.

– Иди спать.

– У меня не получается, Парфен! – как на духу призналась я, отдѐргивая руку. Отчаяние вырвалось, как гейзер. Вероятно, сильная усталость ослабила самоконтроль, иначе я бы добровольно в такой слабости не призналась.

Он тоже осторожно убрал пальцы и спокойно сказал.

– Не переживай ни о чѐм. Я же сказал, свадьбы не будет. Мы просто соберѐмся и улетим.

– А потом ты меня за это возненавидишь!

Он невесело улыбнулся.

– С чего ты взяла?

– Я, так или иначе, причина, по которой ты влип. Потому что полетел за мной и освободил

Хиромэ. Потому что рано или поздно станешь так сильно скучать по своим братьям и родителям, что найдѐшь виновного во всех своих несчастьях. Меня, ведь я действительно…

Я вздохнула и замолчала. Он долго и внимательно смотрел на меня.

– В нашем клане воспитывают из мужчин воинов, – внезапно сказал. – На всякий случай.

Пусть даже войн в Союзе уже очень давно не было. Сильных, способных на защиту, способных принимать решения в экстремальных ситуациях. Силовые решения. Но… в нас нет хитрости, потому что хитрость – удел женщины. Я не могу найти выход. Думаешь, я не пытался?

Каждую свободную минуту, но… Я сделал что мог – принял то единственное решение, которое мне доступно. Свадьбы не будет. Никто не виноват. То, что произойдет после моего возвращения к гудронцам, для меня решено. Если ты хочешь изменить ситуацию по-другому, делай то, что должна делать женщина кисейца – примени хитрость. Мудрость. Ты хочешь победить?

Я молча ждала продолжения. Ответ он и так знал.

– Значит, ты сможешь, – сказал он и отключился.

Следующий день тоже прошел безрезультатно, и к ужину я вымоталась настолько, что уронила голову на бумажные вырезки и разрыдалась. Потому что устала раз за разом перебирать одни и те же варианты, все как один бесполезные, потому что ничего нового в голову не лезло. Да и как тут что-нибудь придумать, если я не владею элементарными знаниями о Союзе и его обитателях? И за десять дней их никак не выучить!

Не знаю, сколько я мучилась самобичеванием, и жалела себя, несчастную, но тут мне вдруг пришла посылка. Нечто вроде кастрюли овощного рагу, ну, судя по запаху. К коробке прилагалась рукописная записка, что выглядело просто невероятно.

Ещѐ невероятней было то, что записка оказалась от матери Парфена, к счастью, написанная на общем языке, потому что кисейский я не знала.

Привожу послание дословно.

«Уважаемая Айя!

Я понимаю, что сейчас не время настаивать на личном знакомстве, потому что ты занята очень важным делом и не стоит тратить отведѐнное время, отвлекаясь на пустые встречи.

Всѐ что я могу сделать – немного подпитать твои силы.

Сделай так, чтобы мой сын не стал изгоем. Это прекрасная возможность и для тебя тоже –

после высказанного в прямом эфире отказа на его предложение, которого я тебе, скорее всего,

никогда не прощу (эта фраза была несколько раз зачеркнута, но я разобрала), ты сможешь показать, что исправилась, что ты можешь действовать не хуже кисейской женщины, и способна разобраться даже с самой сложной ситуацией.

Если что-нибудь понадобиться – обращайся.

Мама Парфена».

И все – ни имени, ни адреса. Впрочем, думаю, координаты в случае необходимости найти не проблема, но она правильно сказала – не время.

Кстати, я не стала терзаться сомнениями и съела порцию присланной еды. И это был первый раз за долгое время, когда у меня не заболел живот. Не знаю, в чѐм причина, однако невольное уважение к повару я испытала.

Вечером я вышла на крыльцо, смутно надеясь, что Парфен позвонит, но нет – тишина.

Видимо, занят или просто не может остаться один, потому что он не любит, когда наши разговоры слушают посторонние. А я ему звонить не могу, вот такая несправедливость.

Я уже смирилась с тем, что придѐтся просто идти и ложиться спать, не услышав человеческого голоса, когда из-за дома выскользнула капсула, на которых перемещались кисейцы, и гостеприимно откинула крышку. Судя по пустым внутренностям, автоматически настроенная.

– Айка, – голос Парфена, наверняка, запись, звучал тепло и печально. – Я хочу показать тебе самое красивое место нашей планеты. Садись, маршрут я загрузил, полет займѐт всего час, но зато увидишь то, за что мы ценим нашу связь с предками. Связь, которую не понимают в Союзе. А ты поймешь, я уверен. Но сейчас не думай об этом, ни о чем не думай, просто смотри. Это тебе мой подарок.

Конечно, я беспрекословно залезла в капсулу, села, пристегнулась и стала смотреть. Вначале окна были замутнены и транслировали мне урок кисейской кулинарии, не знаю, кто подсуетился его запустить. А когда через полчаса мы прилетели, куда планировалось, окна стали прозрачными, чтобы можно было любоваться окрестностями.

С первого же взгляда мне захотелось вскрикнуть, настолько открывшийся вид был впечатляющим, хотя кого можно удивить древними развалинами и деревьями? Оказалось, меня можно. Очень даже.

Развалин было всего несколько – квадратные башни разной высоты, с квадратными оконными проѐмами, в которых пустые рамы без стѐкол, башни из мелкого кирпича цвета тѐмной глины, углы которого со временем округлились. Обычные на первый взгляд здания, кропотливо и не очень ровно сложенные из кирпичиков, но чем-то неуловимым привлекающие внимание. Такие крепкие, спокойные, уверенные… Капсула, как выяснилось, облетала какой-то холм по кругу, благодаря чему картинка быстро менялась, и новая башня оказалась расположенной на участке прямо над пропастью. Причѐм в воздухе висел и сам участок, вроде тонкой тарелки, приставленной к скале. Да я на такой бы и одной ногой ступить не рискнула, а уж строить огромную башню!

Капсула повернулась, уходя обратно в лес и я увидела дерево. А потом ещѐ одно. Собственно, мы летели по лесу, этакой увеличенной копии соснового – где лес без подлеска, с землей, усыпанной толстым слоем сухой хвои, а все деревья с голыми стволами изо всех сил тянутся вверх. И всѐ они были большими, судя по тому, что капсула летела почти у поверхности, а кроны располагались куда как выше.

Но именно эти деревья были просто огромными. Не все – всего несколько штук на фоне остальных относительно обычных. Этакие застывшие великаны: ленивые, уставшие. Слегка блестящая от времени, с дочиста вытертой корой древесина, свитая огромными узлами, даже на вид крепкая и прочная, как башни, которые остались наверху. И каждое дерево – такая же монолитная, неизменимая часть рельефа, как горы.

Капсула спускалась, нарезая круги, и деревья остались позади. А в конце понеслась так быстро, что дух захватило, и мы просто скользили над поверхностью крутого холма, покрытого ровной густой травой, где-то за спиной остались древние башни и деревья, и весь осмотр занял не больше минуты, но я не ожидала… такого.

Я в жизни не переживала настолько потрясающего аттракциона. И главное – ну чего необычного? Башни, деревья? Ну да, дряхлые поселения. Ну да, вековые деревья, пережившие столетия. И всѐ же – в чѐм особенность? Может, в мрачных цветах: пасмурное, строгое небо,

глиняные коричневые неровные стены с налѐтом черноты, прибавленной временем, и много светло-зелѐной травы. Вроде всѐ сто раз виденное… Так как тогда получилась настолько изумительная, мучительная, проникающая в каждый уголок души картина?

Наверняка, в деле замешан дух места, другого объяснения просто не существует.

У меня просто нет слов!

Пока я пыталась прийти в себя, капсула развернулась и отправилась обратно. Оказывается, я летела полчаса ради одной-единственной минуты. И – оно того стоило.

Звук недосмотренного кулинарного урока пришлось приглушить, чтобы не мешал наслаждаться остатками настроения, отголосками ощущения, когда ты часть чего-то великого,

крепкого, вечного. Когда ты часть мира.

Именно тогда позвонил Парфен и, увидев моѐ лицо, расплылся в широченной улыбке.

– Даже не буду спрашивать, – многозначительно заявил.

Во мне тут же заговорило чувство противоречия и заодно коммерческая жилка, которая обычно молчит, как немая.

Второе победило.

– Я, честно говоря, не понимаю, почему ваш клан не очень богат, с такими-то достопримечательностями! Да тут туристов…

Он не дослушал, а просто рассмеялся.

– А что смешного?

– Айка, да всѐ как раз наоборот. Мы никак не можем шикарно жить именно из-за этих, как ты их называешь, достопримечательностей, хотя для нас это не просто зрелище, а места предков, наш исконный дом.

– И какая связь?

– На их содержание уходит много денег, большая часть прибыли клана. Там температура,

влажность, наличие определенного состава земли, и ужасно хрупкое равновесие между этими компонентами. Так что наоборот, туристы тем местам противопоказаны и практически не допускаются, чтобы не нарушать систему. А ступить на землю, дотронуться до дерева каждому позволяется всего один раз – на совершеннолетие. Ну, а потом только в виде награды за особые заслуги, очень редко. Члены нашего клана – бесплатно, а остальные кисейцы платят огромные суммы. И всѐ это снова уходит на содержание. А на съѐмках эти деревья и башни теряют всѐ своѐ величие, можешь сама посмотреть. Лес и лес, и куча старых развалюх. И никто не знает, почему они так нефотогеничны.

– То есть часто туда нельзя летать? – вот что первым делом я вынесла из всего услышанного.

– К сожалению, нельзя. Я там всего несколько раз был, и до сих пор помню каждый. И

больше всего – тот момент, когда прикоснулся к нему… к стволу великана. Такое ощущение,

будто прямо в ладонь медленно бьѐт огромное сердце. Даже объяснить не могу…

И хотя он вслух не сказал, в воздухе повисло недосказанное – получить для меня такую прогулку было непросто и удалось, возможно, только в ущерб себе. Может, он даже уступил мне свою очередь. Что для кисейцев значит посещение этого места?

– Сколько ты теперь их не увидишь? – наугад спросила я. Он почти дернулся… почти, но вовремя остановился.

– Терпимо.

Терпимо?! Как…

Теперь понятно, всѐ встало на свои места. Он показал мне это место, потому что, если мы сбежим, то шанса увидеть его у меня уже не будет. Он хотел, чтобы я посмотрела. Чтобы я запомнила.

И он… потеряет это всѐ, если у меня не получится. Лишится своих корней. Никогда больше не увидит кирпичную башню с темнеющими квадратными окнами, где не осталось стѐкол и не замрѐт в тени величия дерева-исполина.

Эх, Хиромэ, Хиромэ… Глупая, наивная девчонка, которая верит, что встретила свою единственную любовь, хотя это, конечно, самообман. А сама не интересуется ничем, кроме нарядов. Меняет их как перчатки каждый сезон, прямо как…

Глава 12. Главный козырь ярко-алого цвета

Идея пришла утром, когда я проснулась и открыла глаза. Пришла так внезапно, что я захлебнулась воздухом, закашлялась и резко села, даже голова пошла кругом. Клянусь, даже после длительных пьянок с утра меня так не прошибало, как в этот судьбоносный момент!

Конечно, не факт, что получится, стопроцентной уверенности у меня нет. Но это самый лучший способ – показать ей на деле, на чѐм-то вещественном, что можно пощупать. Объяснить то, что она не хочет слушать. Заставить думать над тем, что неинтересно.

Купить еѐ за правду.

Осталось одно – мелочь, которая и есть основа всего. Когда-то давно мне повезло. Случайно. И неизвестно, что будет теперь, но я почти готова молиться кому угодно и просить –

если на мою жизнь отмерено ещѐ чудес, пусть я сделаю… пусть я придумаю узор.

За день узор сам собой сложился в моей голове, пока я сидела на крыльце и упрямо сверлила глазами Одинокий кисейский лес, скрывающий от взгляда массу всего потрясающего.

Самую эффектную на моей памяти достопримечательность, которую когда-либо видели туристы, хотя Парфен прав – называть это место, вызывающее непроизвольный священный трепет, таким банальным словом довольно пошло. И ещѐ лес скрывает диких предков, с которыми молодые кисейцы привыкли играть… Там тайна, изумляющая и привлекающая, скрытая от прямого взгляда. Вот почему узор сложился, вернее, сплѐлся, по пути впитав дух этой всѐ ещѐ

дикой и потому ещѐ более прекрасной земли.

Дома я бы нипочѐм не успела воплотить свой королевский замысел за жалких пять дней,

но тут мне помогли. Яста ночевала со мной две последних ночи, терпеливо и послушно делая всѐ, что я просила, бесконечно меняя настройки аппарата – изготовителя и подбадривая. К моменту отлѐта к гудронцам на торжественную церемонию объявления даты свадьбы всѐ было готово и множество раз проверено. Идеально.

Мы с Ястой в последний раз стояли посреди дома Парфена, в упор смотря на покачивающийся манекен и я, изучая линии и узор, знала – всѐ, что от меня зависело, я сделала. Большего не смог бы сделать никто. Разве что взять наследницу, да выпороть хорошенько розгами,

но…

– Яста, – попросила я перед отлѐтом. – Дашь мне что-нибудь из кисейской одежды? Только… сама понимаешь.

– Конечно.

Она выбрала мне из своих вещей традиционный костюм бледного синего цвета и разрешила оставить привычный хвост, потому что в кисейской моде он входит в число традиционных причѐсок. Потом я в сопровождении Пепла отправилась на корабль, где ждали остальные кисейцы в полном составе, оставив на Грундэ не только Ясту с крепко сжатыми губами, но и зачарованные веками башни. И живые, замершие во времени деревья. Даже страшно подумать, что, возможно, живьѐм я их больше никогда не увижу. Ни за что бы раньше не согласилась, что за минутную возможность прикоснуться к дряхлой сосне можно заплатить сумасшедшие деньги, но теперь я понимаю – можно.

Но я хоть успела попрощаться, пусть и своеобразно, а вот он…

Кроме Ясты, деталей моего плана никто не знал, поэтому само путешествие вышло не очень приятным. Ладно, ещѐ ночь, но утром пришлось выйти в кают-компанию и ждать прибытия вместе со всеми. Аппетита практически не было, и я просто сидела и молчала, терпеливо снося любопытствующие взгляды, – не хотела, чтобы мою уверенность подрывали чужие скептические высказывания. Ведь чего скрывать – я уверена, что сделала всѐ возможное,

но вовсе не уверена, что этого окажется достаточно.

Но одно я знаю точно – сегодня у меня будет единственный шанс, и разговор с Хиромэ во многом пройдет так, как я себя поведу.

– Только не думай, что нам плевать, как обернутся дела, – наконец, мрачно заявил Белок и я не сразу поняла, что высказывание адресовано мне. Насупившись, он резко спросил: – Он хочет улететь, да?

Я огляделась – кисейцы сидели каждый сам по себе и при этом составляли нечто целое,

соединѐнное чем-то невидимым, но всѐ равно крепким. И как я раньше не догадалась? – ведь ежу понятно, что они летят не только на праздник, а чтобы в случае чего попрощаться с братом.

– Не вижу смысла это обсуждать.

– Конечно, он решит улететь! Какой у него выбор? – Пепел.

– Если у тебя не выйдет, я не дам ему улететь. Я лучше сам на ней женюсь, – заявил Белок,

и всѐ было бы прекрасно, не дрогни в конце фразы его вполне уверенный голос. Понимаю,

лучше на дракона с копьем, чем с Хиромэ под венец.

– Не говори ерунды! – привычно вспылил Алой. – Ты будешь лидером. Зачем тебе такой хвост? Такую жену на себя вешать – и добровольно?!

– Да потому что моѐ сердце совершенно свободно! Мне не так уж важно, кто рядом. А

ему, сам знаешь…

– Вечно вы начинаете спорить, когда спорить уже поздно. Надо было с самого начала держать эту гудронку подальше и близко на праздник не соваться! – влез и Синь. – Взяли бы награду да смылись тем же вечером! Кто вообще на праздник согласился ехать, да ещѐ и полным составом?

– У меня не было выхода! – Белок.

– Теперь уже поздно, – сквозь зубы заявил Зеленец.

– Да, давайте теперь выдумывать планы, один другого нелепее. Надо же, женится он на гудронке! Да еѐ в…

Кисейцы как с цепи сорвались, будто долго-долго копили в себе негатив и тут вдруг решили взять да выплеснуть. Ор стоял такой, будто стая мартовских котов ночью под окном делили благосклонность какой-нибудь облезлой кошки.

– Хватит, – сказала я.

Осмотрела их, ещѐ горячих, взъерошенных и побагровевших, и повторила:

– Хватит.

Довольно быстро наступило молчание, застывшее и местами даже виноватое, только тяжѐлое дыхание да далѐкий звук двигателя. Мрачные, серые лица. Я отвернулась, потому что сложно передать словами, насколько мне хотелось сделать так же – просто заорать, разгромить всѐ вокруг, и пропади всѐ пропадом!

Однако чуть ли не впервые на моей памяти таким способом ничего не добьѐшься.

И вот, наконец, мы прибыли. Последние полчаса на мягко передвигающемся планетарном катере – и вот перед нами знакомое здание, кишащее гудронскими наследницами и наследниками, вероятно, такими же мало управляемыми, как героиня дня Хиромэ. На крыше дворца,

оказалось, разбит сад, а я в прошлый раз даже не обратила внимания. Впрочем, тогда был вечер и не такое яркое солнце, как сейчас. Кожа моментально покрылась испариной.

Стоило выйти на дорожку и протянуть руку за своим «грузом», как выяснилось (с легкой руки встречающего персонала), что Парфен уже прибыл и готовится к вечернему приѐму, то есть со спокойствием обречѐнного мученика терпит попытки стилистов привести его в товарный вид.

Уверена, он не передумал и поэтому дату свадьбы в любом случае не назначат, но всѐ

же… Впрочем, пока видеться нам никак нельзя, даже случайно.

Мда… Неприятно, наверное, сидеть на месте, пока тебя пытаются накрасить и расчесать,

и думать, кем ты отсюда выйдешь – свободным человеком или беглецом без роду без племени.

К комнате гудронки меня провел лично еѐ отец, который ради этого отвлекся от развлечения важных гостей. Расспрашивать ни о чѐм не пытался, но всю дорогу косился на манекен,

который плыл за нами, нависая сверху и мерно покачиваясь.

– Надеюсь, у тебя выйдет, – сказал он и, судя по голосу, ему уже было всѐ равно. Замучался, вероятно, решать проблемы, бесконечным потоком льющиеся на его бедную королевскую голову.

Я кивнула и позвонила в звонок. Через пару минут гудронка осталась в одиночестве – король красноречивым взглядом выгнал из комнаты всех еѐ подружек, а она так и сидела на канапе с ало-золотой обивкой, на которой аккуратно расправлено еѐ прекрасное платье…. Хм.

Насчѐт последнего можно поспорить.

Я завезла в комнату силовой манекен, а король, выйдя, закрыл за собой дверь.

– Что ты тут делаешь? – спросила Хиромэ, косясь на плотное покрывало, свисающее с манекена практически до пола.

– Кое-что тебе привезла.

– Что?

Не оттягивая, я взяла за край накидки и сдернула еѐ с манекена. Сердце замерло и, кажется, совсем не билось, пока я следила за лицом Хиромэ, за малейшими изменениями еѐ мимики. Если я хоть в чѐм-то просчиталась, хотя бы одно малейшее несоответствие, небольшое отклонение от цели – и всѐ, баллов не хватит, дело не провернуть. Проигрыш.

Побег. Тоска.

Платье и правда было шедевром. Из алых ниток, кружевное, созданное в технике ирландского вязания, когда одежду собирают из кусочков, соединяя их воздушными цепочками.

– Ручная работа, – не преминула добавить я.

– Как это? – почти шепотом спросила Хиромэ.

Я включила подготовленный ролик, где были собраны промежуточные этапы изготовления платья: руки, вывязывающие крючком одну из деталей, готовая деталь, несколько, наколотых на валик, потом они же, соединенные…

– Видишь? Его сделали руками. Ничего подобного нет ни у кого в Союзе. И не будет.

Хиромэ даже заѐрзала, но сжала руки и осталась сидеть на месте.

Платье покачивалось в полуметре – длиною в пол, рукава простые, прямые, приталенный силуэт, вырез треугольный и подкладка цвета жемчуга, которую вполне можно снять, и носить платье так, без ничего… перед мужем, к примеру.

Ну, не будем.

Я опомнилось.

– Тебе нравится это платье?

Хиромэ нехотя сморщила нос, безуспешно натягивая на себя равнодушную маску. Потом сдалась.

– Это шедевр, – честно ответила она.

– Оно твоѐ.

– В обмен на что? – она ухмыльнулась, смотря снизу вверх, но при этом так, будто я просительница, которая пришла умолять о милости.

Нет, на провокации не поддадимся. Хотя вариант про выпороть всегда остаѐтся. Ну, про запас. Мало ли…

– Ни на что. Просто так. Оно твоѐ.

Хиромэ приподняла брови.

– И ты не хочешь, чтобы взамен я оставила Парфена в покое? Ты же для этого прилетела,

между прочим, без приглашения. Чтобы его оградить от всего, что сделает его несчастным?

Опа-на! Я не ожидала, что гудронка будет в курсе событий. В общем-то, это как раз предсказуемо, ведь она знакома с укладом кисейцев куда лучше меня. Хорошо, что мой план не рассчитан на обман, вот тут я бы и пролетела.

– Конечно, я этого хочу, но…

Она перебила:

– И ты подаришь мне это чудесное платье, даже если я за него выйду?

Гудронка пренебрежительно хмыкнула, хотя вышло неубедительно. Мне и в голову не приходило, но… она реально смотрела на платье так, как даже я не смотрела, хотя идею кружев я считала своим личным достижением. Однажды я мимоходом создала милое плетение для сердечек, которое радовало глаз. Но в этот раз я создала нечто, чем реально можно гордиться. На что можно любоваться.

Глупая, маленькая девчонка, которая верит, что только я стою на пути к еѐ большому счастью. Я-то как раз и ничто, по сравнению с желаниями Парфена, почему же она не понимает? От меня можно отделаться раз и навсегда, но как она будет уживаться с ним?

– Хиромэ. Я сказала правду. Я подарю тебе это платье, но не бесплатно, уговорила… Взамен я попрошу несколько минут твоего времени. Я хочу, чтобы ты меня выслушала.

– Давай, – согласилась она, не отводя жадных глаз от алых кружев.

– Это платье – шедевр, ты сама сказала. А теперь подумай минутку и скажи – ты готова носить его… всегда?

Хиромэ резко повернулась ко мне и вытаращилась.

– Всегда? Нет, конечно, что за глупость!

И она с облегчением рассмеялась.

– И это всѐ, чего ты хотела?

– Да. Я понимаю, что всѐ выглядит довольно нелепо и не к месту. Сейчас я уйду, а ты подумай, пожалуйста, всего чуть-чуть и ответь на другой вопрос. Не мне… Себе самой, потому что сегодня решается твоя судьба. Так вот Хиромэ, Парфен – это платье. Идеальное. Но – одно, раз и навсегда. Не будет больше ни зеленого, ни блестящего, ни… любого другого. Навсегда. Подумай, Хиромэ, действительно ли ты этого хочешь?

Она сидела, прищурившись, и смотрела на меня довольно враждебно.

Всѐ, я сделала что смогла, заронила столько зѐрен сомнений, сколько влезло в благодатную почву, теперь пора уходить, иначе она будет злиться, и я точно проиграю.

И как же хотелось подойти к ней, наклониться и проорать в самое лицо, что если она сейчас не опомнится, она сломает жизнь не только себе самой, а и мне, и Парфену. И что нельзя из-за минутного каприза делать глупости космического масштаба. Нельзя, и всѐ тут!

К сожалению, кричать тоже нельзя.

Я развернулась к двери и, хотя руки дрожали, всѐ-таки нажала на ручку.

– Эй, а ты сама… готова носить это платье всегда? – спросила Хиромэ мне в спину.

– Да, – тихо ответила я, потому что горло сжалось от подкативших слѐз.

За дверью гудронки стоял охранник, который по договору с королѐм теперь никого сюда не пустит, чтобы Хиромэ не отвлеклась на подружек и болтовню, а всѐ-таки попыталась обдумать сложившуюся ситуацию и свою в ней роль. А я пошла в комнату, где ждал Парфен.

И вот ещѐ – я не сказала ей, что платье может быть одно, но зато обувь, прическу и аксессуары можно менять постоянно.

Я шла куда-то по коридору, пустым взглядом смотря вдаль (в кино со стороны такое действие наверняка выглядело бы весьма эффектно), но по дороге меня аккуратно развернули и привели в некую комнату, где присутствовал король и Парфен. Кисеец выглядел очень строго и даже солидно. Его костюм напоминал форму – темная плотная материя с окантовкой светлым и белыми пуговицами, такая же строгая обезличенная обувь. Яркими пятнами выделялась только его раскраска, а вот белые перчатки впервые сливались по цвету с его лицом.

Видимо, Парфен нервничал, чему сложно удивляться.

А на меня накатило то неестественное спокойствие, когда ты настолько выложился, что сил и эмоций больше ни на что другое не осталось. Наверное, если сейчас перед моим носом взорвут огромную бомбу, я ничего не почувствую.

Я села напротив Парфена, который не шевелился и только пристально следил за мной, не отрывая взгляда от моего лица. Одиннадцать дней своеобразного отпуска на пользу ему явно не пошли.

Я вздохнула. Как я, оказывается, по нему соскучилась, пусть мы даже периодически общались. Однако видеть его таким, настоящим, а не проекцией, куда приятнее. И всѐ равно –

сейчас невозможно к нему прикоснуться точно так же, как когда нас разделял экран.

Парфен не стал задавать вопросов, а я не стала ничего рассказывать. Всѐ предельно понятно – или у меня получилось, или нет. Сейчас в зале веселились гости, их хорошо слышно,

видимо, мы находимся недалеко от зала, и вскоре наследница с папой и женихом выйдет на сцену, чтобы сообщить новости, а в нашем случае – объявить направление, по которому будет развиваться наше дальнейшее будущее.

Король тоже молчал и устало хмурился. Наверное, ему давно всѐ надоело и хотелось только одного – чтобы ситуация хоть как-то разрешилась, и уже неважно, в чью пользу.

Время текло так неторопливо, что я почти слышала, как оно журчит, как ручеѐк, прыгая по камешкам…

Потом за нами пришли два гудронца в униформах. Вежливо поклонились, приглашая пройти в зал.

– Я не пойду, – вдруг сказал Парфен.

– Что значит, не пойду? – переспросил отец Хиромэ.

– Если она объявит дату, а я буду стоять рядом…

Я ожидала, что сейчас последуют угрозы, потому что данного заявления явно никто не ожидал, но отец Хиромэ сказал:

– Хорошо. Стойте за кулисами. Но если она объявит дату… ты выйдешь на сцену.

После этих слов Парфен и король уверенно уставились друг на друга, как будто играли в гляделки. Подозреваю, король в курсе, что Парфен решил сбежать, и не особо против. Зачем ему?

– Хорошо.

Поднявшись, Парфен сразу взял меня за руку и, выждав несколько минут, повѐл к залу.

За это время Хиромэ не пришла… Значит, отправилась красоваться прямиком на сцену,

не стала тратить драгоценное время, отвечая такой, как я, неудачнице. И, правда, зачем?..

Но показывать, насколько меня охватывает отчаяние, я не рискнула. Парфен тоже выглядел, как замороженная треска и почти не шевелился, если бы он не дышал и парил в воздухе,

то вполне сошѐл бы за манекен, который я бросила в комнате гудронки.

Хотя нет, он сжимал мою руку, и от этого почти детского жеста было тепло и чудно.

Главное, чтобы не отпустил, а он и не пытался.

Ближе к залу, когда шум уже был таким, будто гости говорили прямо за спиной, мы свернули в сторону и в следующем коридорчике протиснулись в узкое пространство к сцене, на которой первым делом увидели неподражаемую королеву вечера Хиромэ. Во рту пересохло –