Текст книги "Адаптация (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– На играх. Мы с командой адаптантов решили поучаствовать в игре с хорошим призом,

где могут участвовать все желающие, заработать по-лѐгкому, так сказать, вот и полетели. А

потом… в общем, долго рассказывать, но в результате мы с кисейцем вместе попали в Росяные земли. Это такой участок, где находится по игроку от команды, в общем, так получилось, что мы с ним ходим тут вдвоем, так что никто нам не мешает. Лучшего шанса мне сто процентов не выпадет. Или сейчас – или никогда.

– Вдвоем? И давно вы ходите только вдвоѐм?

– Вторые сутки.

Ксюта запрокинула голову и рассмеялась.

– Ну и отлично. Три дня, Айка, нужно на кисейца. Всем известное так называемое «правило трѐх дней». Всем, кроме тебя, похоже.

– Точнее?

– Если он хоть что-то к тебе испытывает, в течении трех дней он сам к тебе пристанет. У

них такая физиология. Он не сможет устоять. Тебе и делать особо ничего не нужно. Только одно «но» – не прикасайся к нему первой. Можешь намекать, или даже прямо говорить, что его хочешь. Можешь оголяться, танцевать стриптиз, в общем, делать, что угодно, но он должен прикоснуться к тебе первым. И это важно. А вот если он не прикоснѐтся по окончанию трѐх дней… тогда всѐ, тогда бесполезно.

– Ты серьѐзно? – удивилась я.

– Конечно. Кисейцы часто так проверяют тех, кого разум отвергает – берут и оставляют поблизости на три дня. Если поддался соблазну, считается, это судьба. Так что просто не отходи от него далеко и надолго, и жди.

И с этими словами Ксюта отключилась.

Сказать, что новости меня ошарашили, это ничего не сказать.

Правило трѐх дней? Так вот почему кисейцы потащили меня в лагерь – они хотели проверить. И тогда, когда Парфен разговаривал с ними в начале сборов – они сказали, что должны убедиться, не судьба ли это. Получается, он сознательно не оставляет меня одну? Хочет и сам узнать, не судьба ли?

А ещѐ Ксюта сказала – когда разум отвергает.

Я обняла коленки и уткнулась в них лицом.

Его разум меня отвергает. А физически, возможно, его и тянет, только смысл в этом какой? Хочется, чтобы тебя любили не за тело, ну, вернее не совсем за тело, а ещѐ и за то, какая ты чудесная внутри. И если кисейцы не делают разницы между влечением и привязанностью,

то ладно, но я-то делаю!

Какая-то неразрешимая дилемма.

И самое потрясающее – новоприобретенные переживания так поглощают, что я даже забыла, по какой причине заварила всю эту кашу, в смысле, решилась на участие в игре.

Ладно, не время раскисать. Пока ничего ужасного не случилось, а если слишком тяжело думать о «трѐх днях», всегда можно охладиться, подумав о Земле.

Не время также бездельничать. Успокойся и возьми себя в руки, командовала я самой себе.

Вскочив и дернув головой, так чтобы хвост воинственно хлестнул меня по спине, что всегда приносило мгновенное облегчение, я принялась за устройство стоянки – примяла траву так, чтобы можно было сидеть друг напротив друга и при этом не выглядывать из зарослей,

потом уложила вещи и обследовала территорию по периметру. Нашла одну росинку, чем немного подняла себе настроение. Не стоит преувеличивать, игру выиграть шансов у меня мало,

даже если я сейчас уйду и посвящу поискам всѐ свое время. Но как уйти? Я, честно говоря, боюсь уходить. Не в смысле, ходить одной или заблудиться… хотя да, я теперь боюсь ходить одной – то есть без него.

И это пугает. Мамочка дорогая, как же это страшно!

Не время раскисать!

Чтобы чем-нибудь заняться, я вызвала Чипка, практически недрогнувшей рукой отдала ему еще четыре росинки, однако в результате получила паѐк походных продуктов, из которых приготовила своеобразный ужин. На самом деле я не рискнула готовить блюда инопланетной кухни, тем более я в ней ни бельмеса ни смыслю, но зато получилось соорудить нечто напоминающее нашу земную еду из тушенки и каши. Оставалось надеяться, что Парфен оценит мои труды, ну или что после ужина его хотя бы не вывернет на землю.

Я прямо места себе не находила, хотя и старательно убеждала себя, что глупо переживать о такой мелочи – понравится ли ему ужин. Да он вообще мне ещѐ никто! Да какое мне дело?

Тем удивительнее, что этот вопрос, несмотря на попытки успокоиться, всѐ же меня тревожил.

Однако вынуждена сказать откровенно – когда появился Парфен, я к чѐртовой матери забыла обо всѐм, включая и еду и Землю. Парфен нес, крепко сжимая в кулаке, довольно увесистый прозрачный мешок, набитый росинками, а другой рукой придерживал висящую на плече куртку, вернее то, что от неѐ осталось. Он подошел к стоянке, задумчиво посмотрел на меня, застывшую столбом, потом себе под ноги и наконец, сел, при этом сморщившись. И

только тогда разжал руки, отпуская мешок и куртку.

Зрелище было ещѐ то. Куртка представляла собой ворох подранной ткани, но куда интереснее было смотреть на самого Парфена. Лицо и шея у него остались невредимыми, видимо,

куртка как раз и предназначалась для того, чтобы их защитить. А вот футболка была сплошь утыкана небольшими дырочками, сквозь которые виднелась кожа. И все руки, неприкрытые тканью, тоже были покрыты царапинами и крошечными укусами. И кожа под футболкой тоже сильно расцарапана. И ещѐ… Непроизвольно я подалась вперед, присматриваясь. А ещѐ у него на груди были какие-то рисунки вроде большой татуировки, слепленной из небольших кусочков из точек. Хотя учитывая, что на голове у кисейцев полосы с рождения, вполне вероятно, рисунки на груди тоже часть естественной окраски. И хотя я раньше не видела кисейцев без одежды, они всегда ходили в штанах и куртках, максимум – в футболках с рукавами до локтей, то теперь, благодаря бешеным белкам и их острым зубам стало понятно, что там очень даже есть на что посмотреть.

С сожалением я отвела глаза. Не время. Да и царапины выглядели опухшими и нуждались в обработке.

– Больно? – жалобно спросила я.

– Да.

Парфен поднял руку, снова сморщился и вызвал Чипка. От предложенной мною помощи,

какой угодно, наотрез отказался и вскоре, так же кривясь, опускал в шар росинки. Лекарство прибыло почти сразу же, будто Чипок его заготовил заранее и не столько летал на склад,

сколько сделал вид – поднялся метра на три, чтоб в зелени не разглядеть – и опустился обратно. Лекарством оказался тюбик с мазью, Парфен взял его в руки вдруг задумчиво покосился в мою сторону.

Интересно, что не так?… Перчатки? Они ему явно мешают, странно было бы наносить мазь пальцами, затянутыми в ткань. Но при этом по какой-то причине он не хочет или не может их снять.

Ну и к лучшему.

– Давай помогу? – повторно предложила я и на этот раз он, помедлив, согласился.

Я вымыла руки в собственноручно расковырянной неподалеку луже и взяла тюбик. Колпачка на тюбике не было, отверстие фиксировалось как-то само по себе.

Можно мазать. Но ведь порезы вначале нужно обработать, смыть кровь и грязь, чтобы не загноилось? Я не особо сведуща в медицине, но это кто угодно знает. Или у кисейцев дела обстоят иначе?

Пока я задумчиво смотрела на его разукрашенные руки, Парфен проникся моими сомнениями и сказал:

– Так мажь. Она делает всѐ, никаких дополнительных процедур не нужно.

Ну, так, значит так. Я выдавила в ладонь холодящую мазь и, чтобы не передумать или не выдать себя чем-нибудь, обхватила его пальцами за руку повыше локтя.

Ксюта говорила, что первой его трогать нельзя, но он разрешил, да и случай не тот, который можно трактовать двусмысленно, значит, можно. И у него потрясающие… всѐ. И кожа,

и руки, и стремительно распространяющийся вокруг флѐр горячего и привлекательного мужского тела.

Щеки налились краской, потому что в этот самым момент я поняла, что несмотря на свои слова, первым делом хочу его получить не столько в постоянные спутники, сколько вполне стандартным образом. Я хочу прикасаться к нему, обладая полными правами на это прикосновение, и тогда, когда взбредет в голову мне, а не благодаря нападению бешеных белок. Выходит, не так уж сильно я отличаюсь от кисейцев, ведь не верю же я в любовь двоих, если между ними отсутствует физическое влечение?

Надо намазать везде, чтобы не пропустить ни одной ранки, потому что даже крошечный укус может перерасти в большие неприятности. Чтобы удостовериться, что такого не произойдет, можно намазать в два слоя. Или даже в три.

Со временем я поняла, что обе его руки измазаны вдоль и поперѐк, мазь давно впиталась,

царапины выровнялись, а я всѐ так же продолжаю гладить его, причѐм одновременно пытаюсь прижаться к нему плечом, коленом, ну или хоть чем-нибудь.

Вот стыдобища-то какая!

Подняв глаза, я увидела, как внимательно он на меня смотрит. Но при этом не двигается и не пытается прикоснуться в ответ. А он должен сделать это первым. Я медленно, с трудом,

оторвала от него руки. Он не сделал попытки меня остановить, его глаза смотрели вполне обычно – серьѐзно и внимательно.

– Всѐ.

Пришлось откашляться, потому что голос превратился в писк.

– Спасибо, – спокойно ответил он.

Надо было срочно отвлекаться.

– Я ужин приготовила, – вспомнила я, подскакивая на ноги. Да, поесть не мешало бы, в животе уже ощутимо крутило, а есть без Парфена я не хотела.

Как ни странно, ужин ему понравился. Не то чтобы он остался в восторге, конечно, слегка удивился необычному вкусу, но в общем, был доволен и даже сказал, что эта еда чем-то напоминает одно из его любимых блюд.

Настоящий джентльмен. Если и соврал, то проделал это виртуозно – я так и расплылась в довольной улыбке. А ещѐ считала, что лестью меня не взять. Ага, как же!

Вечер вышел вполне приятный. Парфен уже не морщился и активно двигался, даже сходил искупаться, попросив его не преследовать. Я и не стала. Да, я конечно, выросла на Земле,

где люди общаются иначе и совсем не обязана вести себя в соответствии с кисейскими представлениями о правилах отношений, но всѐ же нужно попробовать хотя бы из уважения, ведь для него это действительно важно. Нельзя напрочь игнорировать важные ему моменты, ведь мне не хотелось бы, чтобы он действовал на своѐ усмотрение, не учитывая моего мнения и желания. Не хочу, чтобы он не считался с моими чувствами.

Боже, я сейчас такая правильная, что скулы от приторности сводит.

Придав нашей стоянке некое подобие порядка, я улеглась спать, тем более уже темнело,

да и устала я за день немало. И неизвестно ещѐ, как долго будет там плескаться Парфен. Может для них нормально сидеть в воде часами. Я так прямо и представила его, сидящего в воде

– голого, мокрого… в перчатках.

Ну вот, смех это однозначно лучше грусти. Свернувшись калачиком, я натянула край спального мешка выше, прикрывая шею, и сама не заметила, как заснула.

Вообще-то прошлой ночью было довольно прохладно, даже в мешке. Но во сне я часто высовываю из-под одеяла ноги или руки, отбрасываю его в сторону и не закрываюсь полностью только потому, что мне лень. Тут, на природе, из мешка не вылезешь, но насколько смогла, вниз я его стянула.

Не знаю, отчего я проснулась. Просто так получилось – я крепко сплю, а буквально через секунду открываю глаза.

И не закричала я не потому, что сразу его узнала, а потому, что захлебнулась воздухом, а чуть позже, когда узнала, кричать уже не было смысла.

Парфен сидел рядом со мной на корточках, упираясь руками в землю и, наклонившись вперед так сильно, что просто нависал сверху. Я увидела его широко раскрытые глаза, со смешанными в единое зрачками и радужкой, блестящие, как будто живое приклеили к куску ватмана, изображающего лицо, и крепко сжатые губы, и только потом поняла, что он выглядит как существо, не имеющее разума. Вначале я боялась вздохнуть, а когда, наконец, смогла,

вздох прозвучал громко и дико. Его глаза чуть расширились, губы разомкнулись – и он снова замер. Каждая мышца в его теле была напряжена и готова к внезапному рывку. Потом я пошевелилась, поворачивая голову – и он не отреагировал. Странный фиолетовый свет, который испускали местные цветы, окрашивал его плечи и голову широкими мазками.

Интересно, а кисейцы страдают лунатизмом? Как-то не похоже его поведение ни на что другое. И хотя от его взгляда меня то и дело окатывало тем предвкушением, которое сулит довольно близкое знакомство с симпатичным молодым человеком, мне нельзя его трогать, а он трогать меня всѐ же не собирается. Честно говоря, больше похоже, что он собирается на когото охотиться, в прямом смысле этого слова, то есть догнать, придушить и съесть.

И всѐ равно – мои инстинкты твердили, что он думает совсем о другом.

Потом мне, как это ни пошло звучит, захотелось застонать, закричать, сделать хоть чтонибудь, чтобы он или решился, или не дразнил меня своим видом! Это свинство, между прочим. Я никогда себе не позволяла никого дразнить, если не собиралась знакомиться ближе. Я

всегда была честна, даже в ущерб себе. И как же карма? Почему она оборачивается против меня? Почему он смотрит так, будто единственное, чего хочет, это прижать меня к земле своим телом – и при этом ничего не делает?

– Парфен, – наконец, выдавила я и сама услышала в своѐм голосе укор вселенской скорби.

Ну как так можно?

Он мгновенно отпрыгнул в сторону, а потом резко поднялся на ноги. Его грудь высоко поднималась, и теперь он смотрел на меня по-другому, вполне трезвым взглядом. Фиолетовые мазки света подтвердили, что его мышцы полностью расслабились.

Очнулся.

Стало досадно, и я даже немного разозлилась.

– Что ты делаешь? – спросила я.

Просто поразительно, каким разочарованием меня окатило, когда стало понятно, что Парфен не собирается ко мне прикасаться, теперь уж точно.

Не знаю, когда он вернулся с купания, но на нем была новая футболка, отличающаяся от старой только отсутствием дырок, и, видимо, новые перчатки, которые он уже отряхивал от мусора, приставшего во время, пока он упирался руками в землю прямо возле моего тела.

– Извини, – шѐпотом сказал он.

– За что?

Знаю я, за что! А слабо признаться?

Ага, а теперь будем делать вид, что не расслышали вопроса. Парфен молча ушѐл к своему мешку, устроился в нѐм, повернулся ко мне спиной и собрался спать.

Не помню ни одного момента из своих прошлых туристических ночѐвок, когда бы мне хотелось забраться в чужой спальный мешок. А сейчас хотелось, так сильно, что меня даже потряхивало. Вот как это выглядело бы со стороны: если сбросить свой мешок и быстро пробежать разделяющие нас три метра, а потом, пока он не успел отреагировать, откинуть край его мешка и забраться внутрь, вплотную, так близко, чтобы прижаться грудью к его груди, и отталкивать меня или отстраняться самому будет просто некуда, поэтому его руки сразу же смирятся с текущим положением дел и вместо этого сожмут меня, поднимут мою футболку и проведут по спине, и скользнут ниже…

Ой, это я так восторженно вздыхаю? Палево какое…

Он не пошевелился.

Надо спать. Я почти силой заставила себя отвернуться. Всѐ будет хорошо, обязательно будет, вот уже завтрашней ночью, третей по счѐту, он не сможет от меня отойти. Непонятно откуда, но я знаю это совершено точно. Остается только потерпеть.

Ненавижу терпеть!

И чтобы зря не мучиться мечтами, переключимся на что-нибудь нудное. На программу

1С, к примеру, где сам чѐрт ногу сломит. Вот, помниться, у меня никогда не получалось сделать так, чтобы цифры из того столбика совпадали…

И в этот раз беспроигрышная привычка думать о работе не подвела – я и сама не заметила, как перестала мечтать о Парфене и заснула раньше, чем цифры отчѐта переместились на своѐ законное место.

Утро наступило рано и довольно неожиданно – раздался звонок связи.

Парфен, не теряя ни секунды, сел прямо в мешке и машинально ответил. Я перевернулась на бок, пытаясь продрать глаза и понять, что происходит. Экрана я не видела, но зато отчетливо слышала незнакомый мужской голос.

– Я нашел способ, – сказал этот кто-то. – Заплатишь по игровому курсу и расширишь территорию росяных земель на милю в выбранном тобой направлении. Расширяй на лагерь. Заявку прилагаю, заполнишь и отправляй, рассматривают за несколько минут. Всѐ? Больше проблем нет?

– Да, я понял. Больше нет.

По голосу и не скажешь, что Парфен только что проснулся. Бывают такие люди – среди ночи разбуди, а голос будет такой, будто он кристально свеж. А ещѐ бывают пьяницы, которые, судя по безупречно ровному голосу ну просто вечные трезвенники. А ещѐ…

– Айка, – Парфен повернулся, но быстро отвѐл глаза. Помнит, видимо, о вчерашнем. Надеюсь, не я одна всю ночь ворочалась с боку на бок, очень надеюсь. – План действий такой. Я

пойду к лагерю вольнодумцев и попытаюсь узнать, что они задумали.

Одновременно с объяснениями Парфен набирал что-то на экране, видимо, заполнял заявку. Затем вызвал Чипка и просто ссыпал в него все росинки из пакета, так, что тот даже покачнулся и опустился под тяжестью веса. Когда Чипок, тяжело гудя, улетел, Парфен встал, оделся, вернее, обулся, потому что спал он одетым, и стал быстро собирать вещи. Его куртка, которую он накинул на плечи, после вчерашнего выглядела довольно оригинально – вся в мелких дырочках, местами рваная, большей частью покрытая зелеными травяными пятнами, но другой у него не было, и не похоже, что он очень переживал по поводу своего внешнего вида.

Я тупо сидела, завернувшись в свой мешок, растрепанная и опухшая со сна, и думала, что невозможно бегать за ним всегда. Невозможно всегда просить и рыдать, напрашиваясь на компанию. Да и если я даже захочу, всѐ равно его не догоню в этих проклятых кислотных джунглях!

Как же меня это бесит!

Он подошѐл ближе и присел рядом на корточки, сложив руки в своих перчатках, которые меня в данный момент тоже уже немало бесили, прямо у меня перед носом.

– Айка, ты пойдешь со мной?

Ничего себе! Я вскинула глаза. Парфен улыбался, причѐм очень искренне. В голове мгновенно пронеслось столько всего – и желание сообщить ему, что я знаю про три дня. И что я пойду за ним хоть на край света, что в нашей культуре означает высшую степень привязанности. Или нет, высшая всѐ-таки отдам жизнь, но надеюсь, до такой крайности не дойдѐт. Ну не обязательно же всем влюбленным в качестве доказательства отдавать за своего любимого жизнь? Кто тогда останется на белом свете? Только нелюбимые. А размножаться как? Тоже с нелюбимыми?

Как всѐ запутано, если вдуматься.

– Так что, пойдешь? – мягко повторил Парфен, обрывая мои не относящиеся к делу размышления.

Несмотря на все признания, которые желали немедленно быть озвученными и разрывали глотку, единственно, что я смогла, так это кивнуть.

– Тогда собирайся. Позавтракаем по дороге.

Вскоре мы вышли.

За двое суток, проведенных рядом с кисейцем, это первая на моей памяти прогулка, в течении которой мы оба чувствовали себя по-настоящему неловко и скованно. По крайней мере,

я точно чувствовала, а что там думал себе Парфен, понятия не имею, но судя по появившейся в его движениях напряжѐнности, ночное происшествие на нѐм тоже сказалось.

Интересно, он признается мне про три дня раньше, чем наступит вечер или нет?

Опять эти прилипчивые мысли!

Я почти заставляла себя вернуться к делу, в частности, смотреть не на попутчика, а по сторонам и искать Росу, пропади она пропадом!

Парфен действительно думает, что существование обнаруженного вчера лагеря является угрозой для его друга и наследника, а я не могу игнорировать то, что он считает важным, тем более, откуда мне знать, может он и прав? Как у них тут обстоят дела с похищением людей,

совершенно неизвестно.

А остальное… Думать об этом можно вечно, сейчас важнее разобраться с текущими вопросами, а уж к вечеру я постараюсь сделать так, чтобы он не смог больше от меня отодвинуться. Кошелек – или жизнь, вот так!

А когда он станет моим, я смогу, наконец, заняться вопросом посещения Земли, потому что пока никак не могу этим заниматься, зациклившись на мужчине (кто бы подумал!) и это немало мучает мою совесть.

И вот я как заговорила – посещением. Не возвращением, стоит отметить, как говорила раньше, а просто посещением, временными гостями, рано или поздно отбывающими по своему постоянному месту проживания. Вот что он со мной сделал.

А ведь мы даже не вместе! Даже гарантии никакой нет, что мы сойдемся, что он сможет переступить через свой позор, запрещающий теперь некоторое время брачные предложения!

Погодите… а не месть ли это с его стороны? Возможно, он так вежлив и улыбается с утра только потому, что хочет отомстить за мой поступок, по меркам кисейцев чудовищно невежливый. Может, у них даже кодекс чести существует, в котором позор можно смыть только кровью обидчика, то есть моей. Какой ужас.

– Осторожно!

Парфен подхватил меня под локоть, как только я стала падать, угодив ногой в яму, предательски возникшую на моѐм пути, и оттащил в сторону, а потом быстро убрал руку. – Что с тобой? Ты сама не своя. Ты почему под ноги не смотришь?

Я сглотнула. Точно, изощренная месть.

Он вдруг стал предельно серьѐзным. Отступать не стал, посмотрел прямо, без улыбки, не пытаясь отвести глаз. Одновременно непроизвольно выпрямился, сам того не сознавая, как будто его сейчас начнут толкать, а он собирается не поддаваться напору и удержаться на ногах.

– Хочешь поговорить?

Я покачала головой. Сейчас мне остаѐтся только прямо сказать – делай со мной, что хочешь, я на всѐ согласна. Но он должен первый, и не только прикоснуться, а ещѐ и дать понять,

что простил мою ошибку. Он же понимает, что это была ошибка, что я не хотела его оскорбить, верно? Он же поверил тогда, в кисейском лагере?

– Хочешь поговорить… вечером? – осторожно уточнил он, и на его губах быстро расцвела и так же быстро растаяла улыбка.

Я быстро кивнула. Парфен тут же прикрыл глаза и его взгляд опустился ниже, туда, где моего лица уже нет, а потом ещѐ ниже, туда, где уже ноги.

Некоторым я бы за такой жадный оценивающий взгляд сразу бы влепила, но сейчас я просто смотрела на него в ответ так же жадно. Надеюсь, мне не мерещится, иначе станет совсем печально. Когда тебе мерещатся несуществующие мужские взгляды, значит, пора в заточение лечить разбитое сердце.

Он молча кивнул в ответ, как будто мы договорились о чѐм-то крайне важном, и снова поспешил в сторону лагеря.

Птичка прилетела, когда мы уже подходили к торчащим камням-свечкам, и выплюнула

Парфену на ладонь скомканное сообщение. Исходя из полученных данных, его заявка одобрена, плата принята, поэтому теперь территория росяных земель захватывает и долину под горой, то есть то место, где в данный момент стоят лагерем вольнодумцы.

Перед ведущим к лагерю спуском мы остановились возле последнего высокого каменного пальца, Парфен поднял руку и я молча стала ждать.

– У тебя есть позывные кисейской команды? – спросил Парфен.

– Нет. Откуда?

– Сейчас передам. – Он замялся. – На всякий случай. Они помогут, только попроси, а то мало ли что бывает.

Приятно, знаете ли.

Как только мой браслет оповестил о полученных позывных, Парфен снова поспешил вперед. Еще через несколько минут мы оказались на том самом месте, где вчера выглядывали из травы, рассматривая чужой лагерь. Сегодня прятаться смысла не было, и мы спокойно пошли дальше, спускаясь с холма.

Вольнодумцы только что проснулись, некоторые из них бродили по территории, кучкуясь возле уличных умывальников под тентом, парочка дежурных в фартуках перемещалась вокруг столов, расставляя посуду, кто-то стоял на выходе из палатки, зевая во всю пасть, в общем, лагерь жил своей привычной жизнью.

Парфен шел так, будто никого не видел. Когда они нас заметили, то не сказать, чтоб удивились, но насторожились совершено точно. Подозрительных людей видно невооруженным глазом – они напрягаются, распрямляют плечи, голову наклоняют вперед и всегда смотрят пристально. Вот, все вольнодумцы именно так себя и вели. Неприятно. Однако по Парфену не скажешь, что атмосфера его напрягает, как топал себе легко и непринужденно, так и топает.

Я постаралась соответствовать, хотя почти сразу же почувствовала себя под их изучающими взглядами довольно скованно. Ну и пусть мои движения деревянные – ну не могу я так просто отодвигать в сторону страхи и подозрения, как некоторые, даже чтобы сохранить лицо. Шпион, короче, из меня ни к чѐрту.

И ещѐ Парфен не предупредил о том, как нужно себя вести. Что можно говорить и делать,

а что не стоит. С одной стороны это означает, что вести себя можно как угодно, раз уж он не посчитал нужным уточнить, но с другой – наверняка существуют неизвестные мне тонкости,

так что мог бы хотя бы предупредить!

Парфен равномерным шагом пересѐк территорию лагеря и остановился только у входа в палатку, которую перегораживал большой человек в форме, сложивший руки на груди. Людей такой комплекции в моѐм окружении принято было называть гориллами. Форма, кстати, раскраской напоминала камуфляж, но почему-то в темно-красных и багровых тонах. На фоне сочной зелени джунглей смотрелось бы довольно глупо, однако тут, у оврага, открывающего почву, немного похожую на глиняную… Нет, всѐ равно глуповато.

– А где главный злодей? – в лоб спросил Парфен игрока, перегородившего проход.

Мне слегка поплохело. Вернее, мое самочувствие неожиданно ухудшилось. Хоть первый вариант используй, хоть второй – результат одинаковый.

– А чего тут забыл кисеец? – вместо ответа на вопрос басом поинтересовался охранник,

вставший на нашем пути.

– Дак тут зона поиска, Росяные земли, – не моргнув глазом, соврал Парфен. И так натурально прозвучало, что стало совершено понятно – эти глупые вольнодумцы шмякнулись и расположились лагерем на Росяных землях, где некоторые игроки, между прочим, делом заняты, то есть лошки эти вольнодумцы, сами накосячили, а теперь удивляются, почему все считают их немного… глуповатыми?

Кажется, охранник покраснел, по крайней мере, лицо его по цвету приблизилось к гамме костюма.

– Так где злодей-то? – повторил Парфен.

– Тут он я, – раздался голос из глубины палатки.

Горилла послушно отодвинулся и в проходе появился высокий, худой и удивительно наивный на вид молодой человек в таких же камуфляжных штанах и красной футболке с длинными рукавами. Его прическа представляла собой множество отдельных свалянных прядей наподобие дредов, собранных в пучок, а на лбу красовалась красная точка, как у танцовщиц из индийских фильмов. Голубые глаза Злодея ярко выделялись на фоне загорелой кожи и всей этой чрезмерной красноты. Столько красок было в этом Злодее, что я просто диву давалась.

Кстати, почему его так называют?

– Парфен? – Злодей вскинул брови, и у меня возникло подозрение, что они тоже покрашены, хотя и в коричневый цвет. – Ты ли это?

– Тарлонг? – Парфен хмыкнул и кивнул, здороваясь. Кроме меня никто не заметил, что на секунду он напрягся, а я заметила только потому, что практически прижималась к его плечу.

– Да, я. Какая встреча. Да ты ещѐ и с девушкой! – голубые глаза переместились на меня и засверкали ещѐ ярче. – А что это, кстати, за девушка? – Злодей улыбался приторно и не понастоящему. Говорят, так улыбаются американцы – не выражая чувство радости, а просто показывая свой миролюбивый настрой. – Твоя?

– Моя, – спокойно ответил Парфен.

Злодей быстро взглянул на мои руки и расплылся в понимающей улыбке. Странно, но у меня на миг возникло такое ощущение, будто я перед ним предстала голой и теперь всякий может меня безнаказанно рассматривать. Жаль, что у меня нет перчаток, чтобы прикрыться…

До чего странная мысль. Я невольно нахмурилась, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не спрятать рук за спину, а Злодей продолжал:

– Вижу-вижу, временная подружка. Она вероятно из тех дурочек, которые верят, что близость с кисейцем подарит ей невероятное наслаждение? Ага, мечтай, девочка, мечтай, это всѐ

байки. Ничего такого они не умеют.

Парфен безразлично пожал плечами.

Пришлось прибегать к последнему средству и прикусывать язык, чтобы не сказать чего лишнего, а сказать было, надо заметить, ого-го сколько, ибо терпением и скромностью я не отличаюсь!

Но что не сделаешь ради кисейца, которого не хочется позорить. То есть ещѐ раз позорить, повторно, так сказать.

Не дождавшись от меня ответа, Злодей немного поскучнел и снова обратился к Парфену.

– Так чем обязан?

– Да просто собирал росинки и поздороваться зашел, – легко ответил тот и я мгновенно поверила, что да – просто прогуливался тут мимо с утреца, увидел лагерь да зашѐл по пути поздороваться.

– Разве мы не за границей росяных земель? – осторожно поинтересовался Злодей, впервые с начала встречи переставая радостно улыбаться.

– С чего ты взял? Граница во-он там заканчивается, где за долиной полоса деревьев.

Мы все вместе уставились на деревья, на которые указывал Парфен. Он тем временем слегка подвинулся, так что соприкоснулся со мной плечом, как будто быстро повернулся. Наверное, смотрел в другую сторону? Впрочем, если и так, я ничего не заметила, да и Злодей тут же снова посмотрел на нас. Улыбнулся.

– Может и ошибся, с кем не бывает. Да вы не стойте, присаживайте, выпьем за встречу утренней клапски, – он широким жестом указал на небольшой столик под тентом, стоявший обособленно. – Погостите. Вы же не очень спешите на поиски, судя по всему?

– Не очень, – уклончиво ответил Парфен.

– Вот и хорошо! Поболтаем, давно не виделись. В последний раз, помнится, нехорошо расстались. Ты всѐ обвинял меня в каких-то заговорах, таких заковыристых, что я сам себя зауважал – такое смог выдумать! Жаль, что ты ошибся и на самом деле я ничего не планировал.

– Ага.

Ого, а они, оказывается, знакомы! Неужели Парфен уже раз пытался обвинить его в чемто и не смог? И снова собирается? Вот не повезло-то, кто ему поверит с такой-то историей?

– Ну, ничего, я не злопамятен. Пошли, с девушкой своей познакомлю. Она у меня давно,

уже месяц как. А это уже срок, не находишь?

Парфен многозначительно присвистнул.

– Ещѐ какой.

Ах, он поросѐнок! Я снова прикусила язык. Не откусить бы ненароком. Впрочем, вскоре это средство не понадобилось, потому что я онемела и уже не нуждалась в средстве, которое заставляет молчать.

Из-за палатки вышла девушка, в камуфляжных шортах и майке, но не красной, а темной,

почти черной. Волосы, как и у Тарлонга у нее были сваляны прядями и скреплены в пучок.

Лицо восточного типа с узкими хитрыми глазами и на лбу три чѐрные точки – на переносице и над бровями. Этакая юркая лисица в камуфляже.

Я еѐ сразу невзлюбила, не знаю уж, почему, хотя не скажу, что я недолюбливаю всех женщин вместе взятых. Совсем нет, я довольно просто нахожу с ними общий язык, даже с конкурентками. Я, к примеру, до недавнего времени периодически общалась со следующей девушкой моего последнего бой-френда, хотя это скорее исключение. Не считаю я нормальным общаться с подругами человека, с которым ты прежде спала, а теперь спит она. Что-то в этом есть противоестественное. Но всѐ равно – неприязни к ним я не испытываю (скорее, жалость,