Текст книги "Адаптация (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5. Под дождём

Спальню мне оборудовали в штабе, разместив у стены за столом высокий надувной лежак, а после выдав во временное пользование длинную плоскую подушку и невесомое тѐмное одеяло. Кисейцы же собрались ночевать под открытым небом в спальных мешках, предусмотрительно вынесли из кухни несколько бутылок воды, оставили мне бледный голубой свет вдоль противоположной стены и пожелали спокойной ночи.

Выяснить, куда они девают обувь перед сном, не удалось – но не могли же они, ночуя за пределами палатки, ставить обувь в палатке? Хе-хе.

Заснула я, в принципе, легко – кисейцы болтали где-то вдалеке, но не настолько громко,

чтобы мешать.

Всегда, сколько себя помню, самым большим моим страхом была именно ночь. В детстве,

конечно, мне мерещились монстры, которые сидят под кроватью, плавают в унитазе и только и ждут, чтобы ухватить меня за высунутую из-под одеяла пятку. Став взрослой, я перестала бояться монстров, но восприятие ночи, как чего-то такого настораживающего, завораживающегося и, в отличие от всего, политого дневным светом, не поддающегося научным законам,

осталось. Ночью все видится по-другому, иначе. По крайней мере, мне.

Этой ночью я проснулась задолго до рассвета и не смогла вспомнить, что мне только что снилось. Но щеки были мокрыми, глаза горячими, а подушка влажной, потому что я плакала.

Почему? Что вызвало слѐзы? Не знаю, ни малейшего понятия. Наверное, мысли о доме?

Я ещѐ раз всхлипнула и вытерла рукой щеку. Столько слѐз – и непонятно, отчего. Удивляла навалившаяся странная растерянность – что-то же заставило меня плакать, но ночь уже скрыла причину и остаѐтся только гадать. Как будто всѐ это происходило вовсе не со мной.

За спиной раздался шорох. Мгновенно забыв про жалость к себе, несчастной, я подскочила и обернулась.

Он отступал в коридор, пятясь спиной назад. Будь дело днѐм, я бы его узнала, но сейчас,

когда свет горел только у стены, а на улице ночь, в коридоре, в густой темноте были видны только смутные очертания, а комбинезоны у них у всех одинаковые, как и фигуры. Я почти встала на ноги, когда он бесшумно выскользнул наружу, но тут же остановилась. И что дальше? Ну, выбегу я на улицу, с криком: «Ага! Попался! И кто тут только что ко мне заходил?».

А в ответ – восемь пар изумленных и наивных до идиотизма глаз, которые станут убедительно врать, что мне всѐ привиделось. Нужно, скажут, меньше напитков потреблять, особенно перед сном.

Короче, в любом случае не признаются.

Поэтому я легла спать дальше, снова отвернувшись от входа. Пусть смотрит, сколько влезет, подлый кисеец, наказывающий меня за то, что я отказываюсь считать своей ошибкой. Надо же – опозорили его, когда отказали его «интересу»! Тоже мне, неженки какие! Словечко-то какое выдумали! И теперь мурыжат меня, заставляя расплачиваться за прошлое. А о прошлом,

знаете ли, или хорошо, или ничего.

Хм.

Всѐ равно ведь узнаю!

Ладно, пусть пока живут спокойно, спать хочется. Я зевнула, чуть не вывернув челюсть, и снова закрыла глаза.

Утром меня никто не будил. Впрочем, я привыкла на тренировках в джунглях просыпаться рано и не удивлюсь, если и сейчас я проснулась раньше кисейцев. Видеть, однако, мне их совсем не хотелось, так что пришлось идти в душ, где я оторвалась в своѐ удовольствие, дважды вымыв голову, приняв контрастный душ и даже исполнив пару песенок собственного сочинения в полный голос. Плясать только не рискнула, хотя была у меня одна такая подруга в школе – в душевой бассейна прыгала и скользила по мокрому полу, как по льду. Не знаю, что с ней потом произошло, надеюсь, мозги она себе не отшибла (если там было чего отшибить).

Тьфу ты, чѐрт, нашла, кого вспоминать. Впрочем, всѐ лучше, чем мам…

Ну вот, начинается!

Помрачнев, я вышла из душа, оделась и вернулась в штаб.

Подозрительно как-то – завтрак на столе: свежеприготовленная, ещѐ дымящаяся каша и напиток, к счастью другой, не синего, а бежевого цвета, как кофе с молоком.

Все кисейцы как на подбор: чистые, свежие, умытые (в раковине, что ли умывались, учитывая, что душ я заняла? Или на улице прямо из бутылок)? Наглухо застегнутые, подтянутые и, главное, все они резко вскочили, когда я вошла. А мне во главе стола (с другого конца сидел Зеленец) поставили гостеприимно развернутое кресло. Нет, ну нельзя же так пугать с раннего утра. Как подскочили, главное! Я чуть не упала, хорошо, стояла близко к креслу и успела схватиться за спинку. Нет, ну его, устраивать такие сюрпризы человеку, которого ноги в самые ответственные моменты не держат. Вплываешь себе, понимаете ли, не ожидая никакого подвоха, вся распаренная, расслабленная и с вполне терпимым настроением, а тут восемь кисейцев, как один вытягиваются по стойке смирно и рявкают: «С добрым утром»! Человека с нервами послабее хватил бы удар на месте. Я же сдержалась, с тоской поминая вчерашний напиток (между прочим, не первый раз). Надо потом проверить, не завалялся ли там на кухне стаканчик-другой.

– И вам не хворать, – слабым от пережитого потрясения голосом ответила я и царственно опустилась в предоставленное мне кресло.

Кисейцы остались стоять.

Ой, что-то мне стремительно плохеет.

– Перед тем, как приступить к завтраку, просим нас выслушать, – бойко отрапортовал Зеленец.

Я слабо дернула рукой. Валяйте.

– Мы просим прощения за свой поступок. За факт принудительного пленения… твоего и за удержание в нашем лагере силой. Мы не подумали, как это выглядит со стороны и только вчерашнее упоминание Врасиль высветило стороны, которые нас не красят. Ты плакала ночью. Так быть не должно. Мы уже связались с твоей базой, ваш командир ответил, что днем они заняты, но вечером за тобой прибудут. Мы хотели отвезти тебя сами, но твоя команда как раз вздумала переезжать и скрывает новое место вашего переселения. Потерпи нас ещѐ денек.

И, – Зеленец снова покраснел. – Парфен сказал, мы не правы. Он ругался утром и заставил нас принять окончательное решение. Мы согласились. Ты свободна.

Эта речь просто оглушала. Ещѐ бы Алой в самый ответственный момент не фыркнул, за что на него зашипели почти все, так просто хоть на память записывать и слушай в особо депрессивные времена.

Я растрогалась, непроизвольно хлюпая носом. Бедняжечки мои, всѐ неправильно поняли.

Подумали, я расстроилась из-за грязных намеков кисейки. Ха! Да она в нашем районе ни дня ни жила, сразу видно. Я уже слова «шикарный бампер» сразу как комплимент воспринимаю, а всѐ остальное просто пропускаю мимо ушей. Даже сложно сходу сказать, какие слова могут меня оскорбить. А они, горемычные, подумали, я страдаю. А вот не надо подсматривать да подслушивать, тогда и… Постойте-ка! Это же чудно, что они так подумали! Очень даже вовремя.

Я быстро опустила голову, скрывая свои предательски бегающие глаза. Это же отлично,

что они раскаиваются над своим поведением.

– Кто из вас Парфен? – тут же спросила я скорбным тоном, стараясь не смотреть им в лица, чтобы случайно не выдать алчный блеск своих глаз.

– Прости, – Зеленец замялся, но продолжил твѐрдо. – Но это всѐ же останется нашим секретом. Он имеет право остаться инкогнито, как ты имеешь право возвратиться домой.

– Ладно, – я надула губы и принялась наслаждаться их серьезными и даже торжественными лицами, с которыми они извинялись. Боже, как приятно всѐ-таки!

– Раз я сегодня ещѐ здесь, значит с вас две унции радия, плюс ещѐ одна в виде материальной компенсации, – быстро заявила я.

И вынуждена признать, не знаю, чего они там от меня ожидали, но точно не такого заявления. Зеленец снова ошарашено забегал глазами между Белком и Фиолетом.

– Э…

– И не будем больше упоминать мою подмоченную репутацию, – мрачным голосом закончила я.

– Согласен, – Зеленец сник. – Твоя взяла.

В этот момент я поняла – сегодня мой день!

Как оказалось в ближайшие часы, сегодня был также день кисейцев. По крайне мере, чем ещѐ объяснить, что они без потерь взяли самый редкий в игре рудник с никелевой рудой, а возвращаясь на базу, наткнулись на один из складов команды псевдо-хомеров, охраняемый всего одним игроком противника и подчистую его вынесли? Склад, в смысле, оставив связанного охранника на месте. Чем объяснить? Только удачей.

Радостных грабителей с несколькими ящиками ресурсов, которые напоминают небольшие кирпичики и квадратики, сделанные из разных материалов (кстати, вода тоже выглядит как крошечный прозрачный водяной матрас, который очень приятно мять в руках) встретил дежурный по кухне Синь с подносом бокалов, наполненных вчерашним напитком. Еще одно очко в пользу сегодняшнего дня.

Между прочим, даже дежурный по кухне носил перчатки, не такие белые, как в остальное время, а бежевые, но всѐ равно – перчатки. Я даже не сразу сообразила, что это тоже не кожа,

в голову просто не приходило, что кто-то станет в них готовить. А когда присмотрелась – точно, перчатки. У всех. В любое время суток. Вполне вероятно, и в душе они их не снимают, потому что и в штабе не снимали, и хотя я умирала от любопытства, причину спрашивать не стала, не хватало мне ещѐ одной загадки, на которую они не изволят ответить!

– С удачным грабежом! – поприветствовал Синь вернувшихся победителей и слегка поклонился.

– Ничего себе размах, не ожидал, – сказал Зеленец, потянувшись к бокалу и произнес нечто вроде тоста. – Пусть и дальше не оставит нас удача!

Все подхватили тост, закричали и выпили до дна. И я, естественно, тоже. До дна в смысле, а не закричала, ещѐ чего – кричать в их честь!

– Это Айка наш талисман, судя по всему, – заявил Пепел.

– Прям там, – фыркнул Синь. – Знаем мы эти удачи, если каждый раз, когда поблизости симпатичная девчонка, объявлять еѐ удачей, придется завести гарем сразу из пары сотен кисеек. Говорят, в некоторых родах так можно – заводят себе если и не десяток, так несколько, а потом…

– А я согласен, – неожиданно для меня поддержал Пепла Алой. – Как она тут появилась,

нам стало везти, не знаю уж, почему.

– Ладно, так и быть, на ужин тогда будет сладкое! – заявил Синь.

Это был хороший день, чистый, светлый, хотя и ленивый. По крайней мере, для меня. Я

помогла, правда, Синю на кухне, а потом ещѐ помогла Зеленцу расставить на игровой карте флажки текущей принадлежности рудников и подсчитать диапазон выключения ресурсов, но большую часть дня бездельничала.

На ужин, кроме такого же как вчера рагу подали нечто вроде сладкого печенья. Не скажу,

что восторг, но на безрыбье… Я, оказывается, скучала по земным сладостям. На адаптации выдавали или сотни пиалок, наполненных не пойми чем, или какие-то белесые безвкусные пасты, а такую еду, как дома, пожалуй, тут я впервые встретила именно у кисейцев. Эх, жалко расставаться и с ними, и с печеньками (а тем более с покорившим меня напитком), уже привыкла, пусть и недолго мы были вместе.

Это ещѐ одно моѐ свойство – быстро привязываться. Видимо, чтобы потом, при разлуке,

можно было всласть пострадать.

А вечером, вскоре после ужина пошел дождь и резко похолодало. Вернее, пошѐл ливень,

или даже потоки воды. Пошѐл водопад, так вернее всего.

Кисейцы спрятали под навес всю походную мебель и включили в штабе обогревательный контур, расселись по местам и занялись кто чем. Я слушала их современную музыку, которую мне включил Белок, и жалела, что смысл песен остаѐтся для меня загадкой. Зато уловила рычащие и мурчащие звуки, которыми изобиловали кисейские песни. Особенно пронизывающе это звучало в медленных и грустных, которые, наверняка о любви.

Время шло, за мной никто не приезжал. Я адаптантов понимаю, по такой погоде собаку на улицу не выгонишь, не то что потащишься за мало нужным членом команды к чѐрту на кулички. От монотонных песен и плотного ужина накатывала сонная оторопь. Я то и дело проверяла коробок, торжественно врученный мне командой во время ужина, в котором сиротливо ютились три бруска иссиня-черного блестящего радия. Эх, надо было четыре просить!

От нечего делать я снова стала осматривать кисейцев. Будь дело в ожидании, я бы давно уже уснула. Но успокоиться не давала одна мысль, которая постепенно выползла-таки на поверхность и отказалась уползать обратно. Она мучила, тянула, предостерегала. Она грозила,

что если я не воздам ей должное внимание и забуду, никогда больше не смогу узнать что-то крайне важное. У некоторых поиски занимают всю жизнь, а я так глупо, так нелепо разбрасываюсь подсказками и даже прямыми указаниями.

Ты будешь жалеть. Ты будешь жалеть и никогда себе не простишь, – шептала она. И, в конце концов, я сдалась и стала внимательно к ней прислушиваться.

Мне нужно было узнать, кто он. Кто Парфен.

Спрашивать, естественно, бесполезно, всѐ равно не признаются. И что я могу сделать?

Чисто теоретически?

Пытать их, пока кто-нибудь не сломается? Сомнительный вариант, я не люблю вида крови и думаю, мне не понравится хруст сломанных костей. Хотя… если начать с Алоя…

Нет, до такого скатываться не буду.

Слѐзы мы проходили, угрозы, крики и мольбы тоже.

Нет, добровольно не признаются.

Значит, надо выяснить самой. На Земле, к примеру, можно было бы найти документы,

удостоверяющие личность, вроде паспорта или прав. Но тут не вариант, в Союзе не используются бумажные носители, подтверждающие личности, а для просмотра закодированной в браслетах информации нужны такие полномочия, которые мне и не снились. Я ведь даже не гражданка.

И вот ещѐ что вспомнилось. Говорят, своего суженого можно увидеть во сне. Отсюда вопрос – не его ли я увидала, когда проливала реки слѐз прошлой ночью? Боже, это кто, интересно, вызвал у меня такую реакцию? Не думаю, что кто-то из кисейцев, каждый из них вполне достойный молодой человек. Разве что я рыдала от жалости к нему, как к обреченному на себе жениться. С такой тещей, как моя мама…

Опять я не о том!

Если и так, всѐ равно подробностей сна я не помню.

Нет, бесполезно, мне не узнать, кто из них Парфен!

Что ж за прилипчивая-то такая мысль? Скоро за мной приедут адаптанты и пусть эти кисейцы катятся, куда хотят, со своими страшными тайнами! Вынудили меня испытывать угрызения совести, хотя я и уверена, что ничем не провинилась. Зачем они это делают?

Нет, я этого так не оставлю! Всѐ равно узнаю. Только как? Может, мне с ними переспать?

Я, не сдержавшись, фыркнула вслух, на меня покосились, но ничего не спросили.

Нет уж, это перебор. Хотя…

В смысле, переспать, конечно, не вариант, но если исходить из всемирного и вездесущего закона подлости, который в данном случае означает, что отвергнутый мною мужчина по любому тот идеальный и единственный, который мне нужен, значит, именно таким образом я и могу его вычислить.

Кого из них мне бы реально хотелось видеть на месте бойфренда? Нет, на месте мужа. На самом деле тут очень даже разные критерии оценки. С бойфрендом можно весело провести вечер или похвастаться им перед подругам, а от мужа ждешь поддержки на более глубоком уровне, куда доступа соседям и знакомым нет. Ждешь того мира, который и есть основа твоей жизни, твоего счастья.

Кого бы мне хотелось видеть там, рядом с собой?

Конечно, в такой системе оценки есть недосмотр. Можно, к примеру, некоторые недостатки простить или к ним привыкнуть, ведь кто идеален? Вот Синь очень болтливый, но со временем можно притерпеться и тогда…

Нет, по правилам, так по правилам. Вычеркнем даже мелкие раздражители. Итак, Синь отпадает, потому что утомительно болтлив. Алой, хоть и красавчик, но большая злюка. Желток чрезмерно и неоправданно оптимистичен, чем периодически раздражает, а муж не должен раздражать. Итак, Зеленец – зануда, как понятно из его командирского статуса, да и имя у него другое. Пепел…

Оглядывая комнату в поисках Пепла, я нечаянно встретила чужой взгляд, такой же нейтральный, как у всех остальных. Такой же нейтральный, как прежде, в течении всего времени пока я тут нахожусь.

Это было так, будто меня ни с того, ни с сего окатили ведром ледяной воды. Мгновенно,

неотвратимо, всеохватывающе я поняла, кто из них Парфен. Это было так явно, что просто стыдно, отчего я так долго гадала. Он ведь единственный, кто ни разу не прокомментировал мои поступки, слова и поведение. Ни разу не поддел и не засмеялся. Ни разу не полез с претензиями и не пытался меня поставить на место.

А сейчас побледнел и нахмурился.

Люди с такими упрямыми лицами не прощают. Никогда. Никого.

Я встала на ноги и поплелась на улицу, игнорируя удивленные возгласы и вопросы. Даже за выигрыш я не смогла бы объяснить, почему и куда направляюсь, ведь за мной ещѐ не приехали, а на улице ливень.

Я прошла по коридорчику, как сомнамбула, с трудом понимая, что вокруг, вышла на улицу, и теперь водой меня окатило на самом деле, потому что дождик тут был не такой, как на

Земле, в городе, где я жила. Вода текла не каплями, а струями, волосы тут же намокли, вокруг было темно, где-то высоко над головой гремел гром, небо светилось розовыми и зелеными изломанными молниями, а я брела по укатанной дороге, поскальзываясь, но не видела никакой цели, ни одного ориентира. Приближающегося вездехода тоже нету.

Нет. Нельзя так просто уходить. Я делаю, как любой другой человек, ошибки, да, я их делаю. Но я не специально. Я не хотела. И я ведь достаточно взрослая, чтобы если не попытаться исправить их, так хотя бы принять за них ответственность.

Когда я обернулась к палатке, он стоял в нескольких шагах позади. По лицу стекала вода,

прилизав волосы, струилась по щекам, капала с ресниц и срывалась вниз. Он молчал.

Я подошла вплотную, и даже сквозь дождь ощутила, как к нему тянет. Если бы за последние два дня я хотя бы раз оказалась к нему так близко, вероятно, я бы почувствовала. Теперь нет смысла отрицать, теперь даже физическое притяжение видно практически визуально.

Мой идеальный мужчина (ну, по крайне мере, предположительно), который уже не мой.

– Это был ты, правда?

Идеальные губы разомкнулись.

– Какая теперь разница?

– Это был ты. Я знаю, потому что ты единственный, о потере кого я жалею, когда думаю,

что отказалась от попытки стать достойной спутницей. Единственный, за кого, по моему мнению, стоило бороться.

Он аккуратно пожал плечами.

– Ты можешь сказать сейчас это кому угодно.

Потом развернулся и пошел в палатку. Со спины его напрягшуюся, настороженную, но так же уверенно удалявшуюся фигуру осветили фары приближающегося вездехода, который сейчас меня увезет.

Парфен не оглянулся. Вся его поза выражала сомнение в происходящем. Зачем он выбежал следом за мной?

– Эй, Айка! Топай сюда! – крикнул Белошвейка, высовываясь из приоткрытой дверцы.

Ну вот. Мой герой не оставил меня. Однако, в отличие от сказок, это не тот герой, которой мне нужен. А самого идеального я оттолкнула сама.

– Подождите минутку, я кое-что забыла, – крикнула я в сторону фар, отплѐвываясь от воды, которая сразу же с большим усердием принялась заливаться в рот, и побежала в сторону палатки кисейцев.

Они все с нейтральными лицами по-прежнему сидели в штабе, делая вид, что ничего не случилось, хотя не заметить мокрого Парфена не могли. И в воздухе висела тяжелая, мрачная тишина, когда молчание поддерживает друг друга больше, чем болтовня. Даже Синь молчал.

Это счастье – когда у твоего… нет, когда у него есть такие друзья.

Я тряхнула головой, чтобы вода не текла, щекоча кожу, не мешала говорить и не отвлекала, и уставилась куда-то в стену.

– Я хочу извиниться, – громко сказала я. Пришлось на секунду прерваться и сглотнуть. Извиняться перед целой компанией здоровых парней, неизвестно как ко мне настроенных не так просто, как кажется. – Я хочу извиниться перед Парфеном за то, что тогда сделала. За свой глупый отказ. За то, что не смогла доверять. В тот момент я знала о существовании Союза, как и о существовании других планет, населенных разумными существами, всего неделю. Я почти умерла, оказалась далеко от дома, в изоляции, среди инопланетян, в существование которых прежде не верила. С единственным желанием – вернуться домой, к родителям, которые уверены в моей гибели. Я их единственная дочь. И мне объяснили, что никто помогать с моими проблемами мне не станет – я должна заработать на дорогу сама. Да, я мало тогда знала о кисейцах, разве что название расы. В моѐм мире татуировки – признак дурного тона. В моѐм мире книги по этикету напоминают заумные словари, и считается, что когда любишь, любишь только за одно существование человека, не пытаясь его переделать по своему образу и подобию. Это не оправдание, но хотя бы попытка пояснить, почему я так сделала. И всѐ равно…

мне жаль, что ничего не вышло.

Я развернулась и быстро пошла к выходу, а потом, шлепая по лужам и увязая в грязи, к вездеходу. За спиной осталось ничем не потревоженное густое молчание.