Текст книги "«Бог, король и дамы!»"
Автор книги: Юлия Белова
Соавторы: Екатерина Александрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
Молодой человек вздрогнул, потерянно огляделся вокруг, желая по лицам окружающих понять, как быть, но увиденное не утешило виконта. Телохранителю его светлости Бему были глубоко безразличны сомнения и какие-либо переживания. Он не признавал ничьей власти, кроме власти своего обожаемого герцога, и не способен был задумываться ни о чем, кроме того, как наилучшим способом выполнять его приказы. А, впрочем, чего еще ждать от какого-то богемца? Правда другие три дворянина герцога де Гиза также стояли с каменными физиономиями, будто все происходящее не имело к ним никакого отношения, да и офицеры его сиятельства не казались сколько-нибудь смущенными, а уж прятавшиеся за спинами вельмож пажи – те просто пританцовывали на месте от любопытства и нетерпения, тихонько хихикали, возбужденно перешептывались, украдкой поглядывали на лестницу в конце галереи и то и дело делали пальцами жесты, понять которые не составляло труда даже для такого провинциала как Мейнвиль.
Еще раз оглядев дворян графа де Лош молодой человек понял, что если смущаться они способны не больше тупицы Бема, то выполнять приказы жаждут ничуть не меньше его. Их глаза, казалось, служили лишь для того, чтобы подмечать, не гневается ли на кого-нибудь их господин, а руки – чтобы разить неугодного. Сдвинутые брови одного, улыбка другого, рука на эфесе шпаги третьего были выразительнее, чем самые пылкие речи. Мейнвиля даже замутило, и он вновь спросил себя, как быть. Благороднее всего было бы сломать собственную шпагу при первой же попытке лотарингских принцев приказать ему совершить что-либо несовместимое с честью. Однако… на что он тогда будет жить? Молодой человек с тоской припомнил родовое гнездо, убогое и холодное, поросший кустарником пролом в стене, который не могли заделать уже четыре поколения его предков, опустошенную голубятню, протекавшую крышу, жалкие трапезы, превратившие владение Мейнвилей в настоящую обитель голода, и печально вздохнул. Хотя, с другой стороны, если он будет содействовать позорной прихоти графа де Лош, как он вообще сможет жить?
Размышляя об офицерах графа де Лош, Мейнвиль заблуждался, во всяком случае – частично. Действительно, верный данной некогда клятве, д'Англере не видел ничего предосудительного в странной прихоти сеньора, и конечно, без колебания пустил бы в ход силу, вздумайся шевалье Александру проявить неповиновение. Однако второй дворянин графа – Готьеде Шатнуа – не разделял мнения д'Англере. Услышав приказ сеньора, бравый офицер почувствовал себя ничуть не лучше Мейнвиля. Молодой человек знал, что его сиятельству случалось терять голову от гнева, и еще не успел забыть, как сеньор собирался отправить на виселицу его самого. Положа руку на сердце, шевалье никогда не упрекал сеньора за подобную несдержанность, искренне полагая, что попытка сломать нос господину заслуживает смерти. Вот только нынешний приступ ярости графа превосходил все, когда-либо виденное офицером. Какое бы ремесло не избрал для себя шевалье Александр, Шатнуа не сомневался, что юноша откажется выполнить прихоть его сиятельства, и заранее трепетал, представляя, чемвсе это может закончиться.
Жорж-Мишель с гневным нетерпением оглянулся на лестницу, и сердце офицера сжалось. Он был обязан этому человеку всем, но какую бы преданность и благодарность молодой человек не испытывал к сеньору, какое бы презрение не питал к шевалье Александру, силой принудить юного стервеца к повиновению он был не способен. Офицер следил за малейшим душевным движением его сиятельства, даже не подозревая, что в этот же самый миг другая пара глаз испуганно ловит каждый его жест, и в отчаянии спрашивал себя, должен ли он броситься перед графом на колени, умоляя опомниться, или швырнуть ему под ноги шпагу, или проделать то и другое одновременно, или пронзить свою грудь клинком, погубив и тело свое, и душу?
Мейнвиль зажмурился, пораженный свирепостью, с которой шевалье де Шатнуа сжимал эфес шпаги и пожирал глазами лицо сеньора. А когда наконец-то решился разомкнуть веки, его внимание привлек еще один офицер из людей графа де Лош.
Лицо шевалье де Ликура демонстрировало смену настроений. Вначале – выражение удивления, затем – некоторой растерянности и озадаченности, а после – полнейшего довольства собой и окружающими. Последнее проявилось мягкой, мечтательной улыбкой, более всего испугавшей шевалье де Мейнвиля. Однако виконт и на этот раз ошибался. Господин де Ликур улыбался не от предвкушения забавы. Отнюдь. Просто, наконец, господин де Ликур искренне зауважал графа де Лош.
За десять лет службы достойный шевалье давно позабыл некогда данную клятву, но это ничуть не мешало ему относиться к своим обязанностям с абсолютной серьезностью и никогда не давать повода усомниться в преданности Лошам. Однако все эти годы офицер искренне полагал графа человеком ветреным, легкомысленным и неспособным на сколь-нибудь серьезные чувства. В то, что граф де Лош до сих пор влюблен в свою жену, шевалье де Ликур не верил. Он полагал женщин – всех, без исключения – существами непостоянными, и считал, что испытывать постоянную привязанность к столь переменчивым созданиям просто немыслимо. Легкомыслие графа, таким образом, было единственным качеством, не устраивавшим шевалье де Ликура в своем сеньоре. Во всех остальных отношениях граф де Лош был дворянином воистину безупречным. И вот – о радость! – оказывается, шевалье Жорж-Мишель не просто безупречный дворянин. Он образец всех дворянских добродетелей.
Конечно, разве мог шевалье с тонким вкусом, прекрасным происхождение и великолепными манерами не обратить внимание на милого мальчика? И как только граф решился оставить малыша одного на целых полгода? Конечно, этот мерзавец подловил ангелочка на какой-нибудь детской шалости. Мерзавцем и ангелочком шевалье де Ликур считал соответственно виконта де Водемон и пажа, ибо почти единственным при дворе не обманывался насчет истинного возраста шевалье Александра. Равно как и любого другого юного шевалье. Ведь только истинная мужская дружба и привязанность представлялись в глазах господина де Ликура чем-то незыблемым и достойным уважения. По разумению господина де Ликура, если кто-то из молодых людей и заслуживал серьезного наказания – так это виконт де Водемон. Что же касается любимого сеньора, так в порыве ревности люди совершали и более жуткие вещи. По крайней мере, граф де Лош не собирался всаживать в грудь милого мальчика кинжал или уродовать его лицо. А что касается слов… Во-первых шевалье де Ликур искренне полагал, что одного взгляда малыша будет достаточно, чтобы суровость графа растаяла, как снег под лучами весеннего солнца, в ином же случае, он, шевалье де Ликур, возьмет на себя миссию парламентера. Офицер не сомневался, что его красноречие убедит сеньора простить опрометчивый поступок мальчика. Ибо в противном случае его любимый сеньор неизбежно будет страдать. А заставлять страдать такого прекрасного человека… Нет, это было выше сил господина де Ликура.
Так что шевалье твердо решил вмешаться и помочь. Вот тогда-то на его лице и появилась мечтательная улыбка, столь напугавшая виконта де Мейнвиля.
Мгновения бежали за мгновениями, и постепенно для всех участников сцены ожидание стало непереносимым. Мальчишки-пажи перестали хихикать и принялись грызть пальцы. Придворные и лакеи, привлеченные в галерею громкими голосами лотарингцев, застыли на месте, изображая статуи любопытства и нетерпения. На лице тупицы Бема промелькнуло нечто похожее на интерес, и он соизволил повернуть голову к лестнице. Даже виконт де Водемон перестал всхлипывать, неподвижно уставившись в конец галереи. Именно нетерпение и установившаяся из-за него тишина позволили господам и слугам без труда различить легкие и быстрые шаги двух пажей.
Когда шевалье Александр появился на верхней ступени лестницы, два офицера чуть было не хлопнули себя по лбу. «Смерть Христова! – пронеслось в головах Мейнвиля и Шатнуа. «Да этот шевалье… этот стервец… он же моложе виконта де Водемон!»
Александр резко остановился, заметив в галерее множество людей. Разглядел их нахмуренные брови, сжатые губы, руки, лежащие на эфесах шпаг. Оглянулся на следовавшего за ним Можирона, уловил его насмешливый и торжествующий взгляд, непроизвольно вцепился в свою шпагу, хотя и понимал, что она не поможет против стольких шпаг и кинжалов.
Самым разумным, – лихорадочно размышлял мальчик, – было бы бежать, оттолкнув завлекшего его в ловушку пажа и нырнув в ближайший потайной ход, каковых он во множестве обнаружил в Лувре. Поскорее собрать все имеющиеся в его распоряжении деньги и удрать… например, в Англию… или во Фландрию… куда-нибудь, где все время воюют…
Шевалье Александр собирался было уже отшвырнуть стоявшего у него на пути Луи, когда его взгляд случайно упал на мраморные плиты ступеней. Видение наглого пажа, лежащего у подножия лестницы со сломанной шеей и раскроенной головой, показалось Александру настолько ярким, что он на мгновение зажмурился. «Проклятие!» – юный шевалье еще сильнее стиснул эфес шпаги, так что пальцы побелели. Один раз ему уже пришлось убить человека, но это был заведомый негодяй и подлец, а этот мальчишка… он просто дурак, – с отчаянием понял юноша.
– Ну? Что уставился? – насмешливо обронил Луи, даже не догадываясь, какая опасность только что пронеслась над его головой. – Давай, пошевеливайся! Его сиятельство ждет.
Шевалье де Бретей медленно отвернулся, сделал шаг, другой… Два дворянина герцога де Гиза неспешно отделились от стены и заступили ему за спину, отрезая путь к отступлению. Александр слышал их шаги, спиной чувствовал их взгляды, но не оглядывался, как зачарованный приближаясь к графу де Лош, в котором безошибочным инстинктом испуганного звереныша распознал главного в этом собрании врагов.
Жорж-Мишель хмурил брови, глядя на приближавшегося пажа. Нечто странное было в его взгляде, странное и вместе с тем знакомое. Шевалье Александр шел медленно, наплевав на все требования этикета, неотрывно глядя в глаза графа, так что недовольный шевалье усмотрел в этом вызов. Неожиданно Жорж-Мишель понял, где видел подобные же широко распахнутые глаза, ту же отрешенность во взгляде и мертвенную неподвижность лица. Такие взгляды ему приходилось видеть у солдат, твердо решивших умереть и озабоченных лишь тем, чтобы как можно дороже продать свои жизни, или, скорее, у приговоренных к смерти, потерявших всякую надежду на помилование.
«Да в конце-то концов, – раздражено подумал его сиятельство, – я же не собираюсь его убивать! Только дам небольшой урок Водемону и укажу этому стервецу его истинное место…»
Шевалье Александр приблизился еще на два шага и граф де Лош ясно увидел его побелевшие пальцы, нервно стискивающие эфес. «И чего он вцепился в эту дурацкую шпагу? Как будто она ему поможет!..»
Жаркая волна крови прилила к щекам шевалье Жоржа-Мишеля, и он с недоумением огляделся вокруг. Пять человек при нем, восемь с Гизом, какие-то совсем посторонние шевалье, пажи и лакеи… – целая толпа, сбежавшаяся на невиданное представление.
«Что я несу? – потеряно думал граф. – И что я делаю? Я же не оставляю ему выбора!..»
Королевский паж сделал еще шаг и Жорж-Мишель постарался утешить себя, заметив у пояса стервеца два тугих кошелька:
«А, с другой стороны, что здесь такого? Это его ремесло и час назад я сам видел, как он принял кошелек от какого-то шевалье. Может быть, как раз один из этих… Смерть Христова! Стервецу не привыкать… Поблагодарит за щедрость и пойдет…»
Молодой человек остановился перед графом, поднял на него глаза и Жорж-Мишель окончательно вспомнил этот взгляд. Точно так же смотрел маленький паж из Блуа, тот несчастный калека, которого Аньес вырвала из рук пьяных насильников. «Господи Боже! – прошептал потрясенный шевалье. – Те мерзавцы были по крайней мере пьяны… Ну а я то, я? Что происходит со мной?!»
Королевский паж стоял неподвижно, не произнося положенных «К вашим услугам, ваше сиятельство» или же «Ваш покорный слуга», и шевалье Жорж-Мишель почувствовал, что больше не в силах выносить этот взгляд. «Он не трус, – думал граф, отвернувшись к стене. – Негодяй, пройдоха и шлюха, но не трус… И он даже не кланяется… Конечно, разве приговоренный кланяется палачу?!»
Жорж-Мишель мрачно изучал каменную стену, но в конце концов понял, что молчать далее нельзя. Глубоко вздохнул и заговорил, четко выделяя каждое слово:
– Шевалье, мне не нравится ваше внимание к членам моей семьи. Постарайтесь впредь не досаждать своим обществом ни виконту де Водемон, ни кому-либо другому из моих родственников, иначе мне придется принять меры, которые навсегда избавят моих близких от вашей навязчивости. Все, шевалье, можете идти, я вас более не держу.
Граф де Лош бросил беглый взгляд на пажа, но почти сразу же отвернулся. Шевалье Александр стоял перед ним растерянный, оглушенный случившимся, потерявший способность двигаться и соображать. Удивление на лице Генриха де Гиза, разочарованные взгляды иных офицеров и пажей подсказали мальчишке, что все они ждали чего-то иного, чего-то гораздо худшего, чем даже этот злой и несправедливый выговор.
– Ну, чего ждешь? – раздражено поинтересовался герцог де Гиз, раздосадованный тем, что кузен отказался от забавной шутки. – Ах да, денег…
Генрих высыпал на руку пригоршню золотых и с размаху швырнул их на пол. Сверкающий дождь обрушился на плиты королевской галереи и шевалье Александр вздрогнул, словно его ударили.
– Подбери! – холодно приказал герцог. Паж посмотрел на Генриха де Гиза, на его вооруженных до зубов офицеров и слуг и наклонился к ближайшей монете. Жорж-Мишель поморщился. Каким бы негодяем и мерзавцем не был этот молодой шевалье, Генриху не стоило его позорить. Смерть Христова! Благороднее убить стервеца, чем подвергать подобному унижению…
Шевалье Александр вновь и вновь наклонялся к разбросанным по полу монетам, ползая чуть ли не у самых ног лотарингских принцев. Виконт де Водемон прикрывал руками пылавшие от стыда щеки. Подобрав с пола все деньги, королевский паж выпрямился, с неожиданной гордостью посмотрел на Генриха де Гиза, отстегнул от пояса кошелек, но вместо того, чтобы ссыпать в него подобранные монеты, высыпал на руку еще с десяток золотых. Затем тем же жестом, что и герцог за четверть часа до этого, юный шевалье швырнул горсть монет под ноги лакеев Гиза.
– Выпейте за здоровье вашего господина! – четко произнес Александр и, высоко вскинув голову, направился к лестнице.
«Гордец!» – с невольным восхищением пробормотал граф де Лош. Зеваки-придворные один за другим растворялись в дворцовых переходах, предпочитая не привлекать к себе внимание лотарингских вельмож. Вконец раздосадованный Генрих обратился к кузену, собираясь было потребовать отчет за сорвавшуюся шутку, но шевалье Жорж-Мишель отмахнулся:
– Потом, Генрих, все потом… А вы, – короткий жест в сторону офицеров, – до завтра вы мне не нужны. Развлекайтесь.
Граф де Лош коротко кивнул родственнику и пошел прочь. Ему никого не хотелось видеть – ни Генриха, ни своих дворян, ни пажей, ни лакеев, ни даже самых прекрасных дам двора. Его гнал прочь жгучий стыд и непереносимое ощущение, будто он совершил гадость.
Глава 37
Как виконт де Водемон позаботился о шевалье де Мотвиле
Шевалье Александр стоял перед зеркалом и изучал свое отражение. Стоять перед зеркалом лучше, чем плакать где-нибудь в закутке, а молодому человеку опять хотелось лить слезы. Они притаились где-то поблизости, и паж боялся, что стоит ему произнести хотя бы слово, как слезы вырвутся на свободу к немалому веселью толпящихся по коридорам придворных.
«В первый раз он выставил меня из своей спальни, во второй – нарисовал, в третий – отчитал. Должно быть, в четвертый раз он меня убьет», – размышлял шевалье Александр. «А, впрочем, как раз это и не страшно…» Юноша вспомнил пренебрежительную усмешку пажа графа, зареванного Водемона, попытался догадаться, о чем говорили лотарингцы до его прихода. «Нет, я не буду об этом думать!» – вскинул голову шевалье Александр, решительно отвернулся от зеркала и почти столкнулся с виконтом де Водемон.
– Александр!
– А-а-а… Это ты… – с трудом подавил досаду паж. Незаметно оглянулся и отступил в амбразуру окна.
– Я уезжаю… Меня отсылают домой… – пожаловался виконт.
– Я уже понял, – голос Александра звучал ровно и обыденно, хотя сам по себе отъезд юного вельможи не мог не радовать шевалье.
– Мерзавцы!!
– Ну что ты… Просто – принцы, – возразил паж.
Водемон всхлипнул:
– Но это же гадко! И несправедливо!.. Они не имели права!..
– В том-то и дело, что имели, – вздохнул Александр.
– Ты не понимаешь! – в запальчивости выпалил юный виконт. – В конце-концов это я принадлежу к старшей ветви Лотарингского дома, а вовсе не они! Они не имели права мной командовать!
Шевалье Александр бросил на его сиятельство косой взгляд и нахмурился.
– А они… они пообещали нажаловаться кузену… герцогу Лотарингскому…
– Вот, значит, как… – тон королевского пажа похолодел.
– И теперь… через два часа… я должен покинуть Париж, – упавшим голосом сообщил Эммануэль. – И я ничего не могу сделать! – с отчаянием закончил он и расплакался.
Шевалье Александр смотрел на «золотого мальчика» остановившимся взором, чувствуя, как в груди закипает раздражение и гнев.
– Прекрати, – процедил он сквозь зубы. – Увидят.
– А… плевать… – всхлипнул Водемон.
– Проклятие! – уже не скрывая раздражения, проговорил паж. – В конце концов – ты мужчина!..
При всей серьезности данное внушение не произвело на юного виконта ни малейшего впечатления. Его сиятельство плакал как самый обыкновенный уличный мальчишка. Шевалье де Бретей вздохнул и переменил диспозицию, стараясь заслонить всхлипывающего Эммануэля от любопытных глаз. Особым успехом его усилия не увенчались, так как даже согнувшись от рыданий виконт де Водемон был крупнее и выше королевского пажа.
– И что в этом такого ужасного? – возобновил уговоры Александр, тревожно оглядываясь – не дай Бог кто-нибудь заметит плачущего виконта! Шевалье не сомневался, что при дворе найдется достаточно доброхотов, способных довести до сведения лотарингцев, будто его сиятельство расстроился именно из-за него. – Съездишь домой, повидаешься с отцом, с братьями-сестрами… Тебе можно только позавидовать…
Водемон хлюпнул носом и попытался вытереть его рукавом. Александра передернуло. Он еще мог понять парижских оборванцев, не имеющих под рукой платков. Но вид знатного вельможи, приспособившего под платок собственный рукав, вызывал у шевалье естественное чувство брезгливости.
– У тебя что – нет платка?!
– Камердинер забыл… в карман положить… Сволочь… – всхлипнул виконт.
Александр раздражено швырнул виконту собственный платок.
– На… Вытри нос…
Его сиятельство послушно высморкался, пару раз всхлипнул, утер струящиеся по лицу слезы, спрятал платок в карман.
– Тебе бы тоже лучше куда-нибудь убраться, – проговорил виконт неожиданно спокойным тоном. – По-моему, Жорж и Анри решили тебя прикончить…
Александр замер. Четвертый раз настал быстро. Гораздо быстрее, чем он предполагал.
– Куда же я… «уберусь»? – растерянно проговорил паж. – Мне некуда… «убраться»…
– Как знаешь, – в голосе Водемона послышалось раздражение. – Мое дело предупредить, а уж ты… – виконт резко замолчал, будто прикусил язык. Отвернулся. Впрочем, быстрый взгляд, брошенный им на шевалье Александра, и так был достаточно красноречив: «Кузены были правы, – размышлял юный вельможа. – Шлюха шлюха и есть. Никогда не откажется от своего ремесла, что бы ему не втолковывали… Скотина неблагодарная!»
Шевалье де Бретей вспыхнул от гнева, стыда и беспомощности. «Да что же ты со мной делаешь, стервец?!» – чуть было не закричал он. «Навязался на мою голову…»
– Ты еще не знаешь, с кем связался, – заметил Эммануэль, вновь вытаскивая платок и сморкаясь. – Им человека убить, все равно, что муху прихлопнуть… И вообще, если бы не я… Знаешь, они хотели, чтобы ты за три тысячи прямо там их обоих…
– Довольно! – шевалье Александр вскинул голову с тем гордым и властным видом, который так восхищал господина Тестю, забавлял барона де Нанси, бесил герцога де Гиза, то удивлял, то раздражал графа де Лош. – Довольно, – повторил юноша, – я не желаю об этом слышать.
– Ну… как знаешь, – смешался виконт.
Александр на миг прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Так вот зачем его звали. Вот почему пажи и дворяне лотарингских принцев смотрели на него с таким любопытством и… брезгливостью. Конечно, кто он для них? Шлюха и только. «Дворянин не может быть другом шлюхи», – с отчаянием вспомнил шевалье собственные слова.
Виконт де Водемон стоял перед Александром в полной растерянности. Что-то злое и неправильное происходило на его глазах, что-то странное и противоестественное, но его сиятельство был слишком юн, чтобы догадаться, что именно его мучит. Со свойственным большинству принцев тщеславием шестнадцатилетний виконт счел, что причина его смутного беспокойства таится в той досаде, которую каждый благородный человек обязан испытывать, обнаружив, что одарил своим вниманием недостойного. «Конечно, три тысячи ливров на дороге не валяются, – со вздохом признал Эммануэль. – Александр злится на меня из-за этих денег. Вон даже в лице переменился. Конечно…» Шевалье де Бретей поднял голову и виконт отшатнулся, столько горя было в глазах королевского пажа. «Господи, да как он не понимает, что, приняв деньги от моих родственников, он бы меня опозорил?! Шлюха! Шлюха! Шлюха!» – отчаянно шептал юноша, беспрестанно всхлипывая.
Александр порылся в кармане, вспомнил, что отдал платок Водемону, постарался сдержать слезы. Неужели его пощадили только из-за сиятельного юнца? Ну, конечно, пожалели кузена. Они ведь не знали, что Водемон ревет вовсе не из-за шевалье Александра.
Молодой человек покачал головой. Нет, чепуха, он же все видел. Они не собирались щадить ни его, ни Водемона – никого. И Гиз был разочарован, когда граф де Лош заговорил о другом. Его пожалел Лош. Интересно, почему? Может быть, потому, что заботился о нем тогда… в Блуа? Что ж, его сиятельство проявлял к нему доброту трижды, а это гораздо больше, чем можно ожидать от любого принца. Но теперь время доброты миновало и его попросту прирежут, да еще ни за что, ни про что. Ну и пусть! Что такого в этой жизни, чтобы цепляться за нее, таскать на себе кольчугу, выкупать свою жизнь у парижских браво, скрывать от всего света свой дом? Завещание у него уже есть и менять там нечего. Пьер? Пьер не пропадет. С деньгами в этой жизни еще никто не пропадал… или почти никто. Вот только Мотвиль… С Мотвилем то что будет?!
– Я пойду, – прошептал Водемон, чувствуя все большую неловкость от своего нахождения в обществе недостойного. – Мне надо собираться.
Александр поднял взгляд на его сиятельство. Два мальчишки – тринадцати и шестнадцати лет – стояли друг против друга, не зная, что сказать на прощание, и стоит ли вообще что-либо говорить. Наконец, виконт прервал молчание:
– Мне пора… Пусти…
Шевалье де Бретей безропотно посторонился и его сиятельство сделал шаг, другой. Неуверенно оглянулся и почти сразу же отвернулся.
– Эммануэль! Подожди, не уходи! – торопливо позвал юный шевалье.
– Ну? Чего тебе? – проворчал, останавливаясь, виконт.
– Ты можешь мне помочь?
Его сиятельство уставился на пажа, не веря собственным ушам. Шевалье Александр никогда никого ни о чем не просил, и виконт совершенно потерялся.
– Не знаю, – пожал плечами «золотой мальчик».
Александр покраснел, побледнел, провел дрожащей рукой по лбу.
– Нет, ты не думай, мне ничего от тебя не нужно… Но как же Мотвиль?
– Какой такой Мотвиль? – удивился Эммануэль.
– Тот мальчик… паж короля… за которого ты заступился… – прошептал Александр.
– А что с ним такого? – не понял шевалье де Водемон.
Александр сглотнул. Прежде он жил сам по себе и потому не умел просить, и даже не пытался учиться этой науке. Но сейчас у него на руках был Мотвиль и он должен был заботиться о нем, должен был просить за него, умолять, даже если его просьбы и мольбы окажутся напрасными.
– Он ведь маленький… его любой обидеть может, – пояснил паж. Водемон молчал и Александр заторопился, боясь, что сейчас виконт развернется и уйдет: – Ему нельзя оставаться при дворе… Он не сможет себя защитить… А ты уезжаешь. Возьми его с собой… пожалуйста. У тебя же может быть свой паж… или у твоего отца, – несмело предложил Александр. Щеки, уши и даже лоб шевалье де Бретея пылали. Он ненавидел и презирал себя за почтительный и просительный тон, за дрожащие руки, за выступившую на лбу испарину. Но другого выхода не было. Только виконт де Водемон мог помочь Жилю.
– Мотвиль послушный мальчик, правда, – и все умеет, что надо уметь пажу. И он очень хорошего рода… – продолжил сбивчивые уговоры Александр.
– Но он на службе, – возразил Водемон.
– Он подаст в отставку, королю плевать, он отпустит его! – торопливо проговорил паж. – Ты что думаешь, Карл помнит всех своих пажей по именам? Да он их даже в лицо не запоминает, ей Богу!
– А что скажет мой отец? – с некоторой опаской поинтересовался его сиятельство.
Александр умолк. Если граф де Водемон хотя бы немного походил на Генриха де Гиза, Мотвиль вряд ли мог рассчитывать на сочувствие дяди герцога Лотарингского. Может быть, обратиться за помощью к господину де Нанси? А смысл? – вздохнул паж. Капитан королевской стражи был слишком занятым человеком, чтобы уделять внимание какому-то мальчишке, и был слишком тесно связан с королевским двором, чтобы найти Мотвилю место за пределами Парижа. Ну куда он сможет его спрятать? В армию? Так для армии Мотвиль слишком мал.
– Жиль не виноват… Буасе принудил его… силой, – пробормотал юноша. – И, ей Богу, Мотвиль не опозорит твою семью… Да он всю жизнь будет вам благодарен! А твой отец… Скажи ему правду, расскажи все, как есть… Что ты спас мальчика… Что без тебя он бы пропал… Ну неужели ты не можешь ничего для него сделать?! Неужели тебе на него плевать?!!
– Шевалье! – виконт де Водемон возмущенно топнул ногой. – Вы забываете, с кем разговариваете!
Глаза пажа широко распахнулись, затем он виновато опустил голову и незаметно смахнул с ресниц слезы.
– Ради Бога, ваше сиятельство, простите, я не хотел вас оскорбить, – проговорил шевалье де Бретей, судорожно сжимая в руке берет.
Виконт приоткрыл рот, недоверчиво уставившись на Александра. Все это настолько не походило на обычное поведение шевалье, что Водемон заподозрил какой-то розыгрыш всегда готового на насмешку пажа. Впрочем, ни тон, ни поза шевалье Александра, в которых даже самый придирчивый наблюдатель не смог бы разглядеть и тени иронии, не давали юному вельможе оснований для подозрений. Виконт приосанился. Хотя он чуть ли не на голову возвышался над шевалье де Бретеем, временами у Эммануэля возникало неприятное ощущение, будто разбойник смотрит на него сверху вниз. Однако сейчас никто не смог бы ошибиться, кто из молодых людей был выше – во всех отношениях.
– Я прощаю вас, шевалье, продолжайте. Но не затягивайте этот разговор – я спешу, – холодно произнес виконт.
– Я не задержу вас, ваше сиятельство, поверьте. Я только хочу сказать, что кроме вас никто не сможет помочь Мотвилю. Вы так много для него сделали… Вы спасли больше, чем его жизнь – вы спасли его честь. Прошу вас, ваше сиятельство… окажите ему покровительство… и в дальнейшем…
«А все-таки кузены были правы», – с растущим удовольствием размышлял Эммануэль. «Стоило только прикрикнуть на стервеца, стоило только заговорить с ним строгим тоном и он сразу понял, где его место. А я-то, дурак, относился к нему, как к равному», – пожал плечами юный вельможа.
– Ну что ж, шевалье, если вы успеете уладить все формальности за два часа, я приму шевалье де Мотвиля под свое покровительство, – величественно произнес виконт. – Но поторопитесь, я не намерен вас ждать.
– Благодарю вас, ваше сиятельство, – по всем правилам этикета поклонился паж. – Через час шевалье де Мотвиль явится в отель Водемонов.
Небрежно кивнув на поклон Александра, юный вельможа прошел мимо королевского любимца. Настроение лотарингского принца неуклонно повышалось. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжкий груз. Водемона так и подмывало перепрыгнуть через ступеньку или подняться на самый верх лестницы и съехать вниз по перилам, однако гордый одержанной победой, виконт шел важно и неторопливо, откинув назад голову и выпрямив спину.
А все-таки, хорошо, что он уезжает. За те несколько месяцев, что он проведет дома, при дворе успеют забыть и про его дурацкую дуэль, и про его не менее дурацкую дружбу с шевалье Александром. И как он мог быть так глуп, чтобы принять шлюху за благородного человека? Если бы не кузены – страшно подумать, чем бы это могло закончиться. Нет, хорошо иметь родственников, которые любят тебя и заботятся о тебе. И угораздило его им надерзить! Да они просто святые, раз после этого не нажаловались на него герцогу Лотарингскому или его отцу.
Водемон вышел во двор Лувра и с непривычным высокомерием отдал конюху приказ вывести к нему коня. Ничего! В следующий раз он будет умнее. Но жаль, ей Богу, жаль, что Жорж и Анри не видели, как он разговаривал со стервецом. Тогда они непременно бы признали, что он уже взрослый и ему нет нужды покидать Париж, а он бы гордо объявил им, что сам хочет отправиться домой, дабы загладить последствия своей опрометчивости.
Виконт де Водемон рысью выехал за ворота Лувра. Апрельское солнце было по летнему жарким, небо над Парижем весело голубело, так что юноша не удержался и на целый час застрял на мосту Менял, глазея на уличных мальчишек, которые лихо ныряли с моста в Сену. Увлекательное зрелище окончательно излечило шевалье от несвойственной ему печали и юный вельможа вскоре забыл о кузенах, Мотвиле, Александре и даже о своих недавних слезах.
Правда, и кузены, и Мотвиль не замедлили напомнить о себе его сиятельству. Первый, кого увидел виконт по возвращению в отель Водемонов, был его новый паж, уже успевший снять пажеский наряд с цветами короля Карла и облачиться в простую дорожную одежду, на удивление маленький, тихий, растерянный и очень, очень почтительный. Но самое главное – Эммануэля ожидали два кошелька с вышитыми гербами Лорренов. В одном, украшенном гербом герцога де Гиза, обрадованный виконт обнаружил сорок тяжелых монет по десять ливров каждая, а в другом – с гербом графа де Лош и де Бар – с еще большим восторгом нашел двести новеньких золотых экю. Нежданный подарок и скорое прощение рассерженных кузенов так обрадовали юного вельможу, что, расщедрившись, он вручил растерявшемуся Мотвилю десять ливров, даже не догадываясь, что благодаря заботам шевалье де Бретея кошелек пажа не многим уступал кошелькам лотарингских принцев.
