Текст книги "«Бог, король и дамы!»"
Автор книги: Юлия Белова
Соавторы: Екатерина Александрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)
Глава 30
В которой Александр и Жером получают возможностью сравнить Консьержери и Шатле
Дворянин бушевал, сыпал отборной руганью, которой постеснялись бы даже портовые грузчики с Гревской площади, стучал кулаком по столу судьи и топал ногами. Мысль, что его, сеньора дю Гаста, полковника и приближенного дофина, обратил в бегство уличный мальчишка, приводила его в такое исступление, что он требовал примерно наказать виновного, спустить с него шкуру и отправить на виселицу. Старый судья с интересом внимал взбешенному дворянину, время от времени перемигиваясь с секретарем. Как и все горожане он не слишком любил заносчивых и наглых придворных и теперь с нескрываемым удовольствием разглядывал помятый наряд дворянина, темнеющий у него под глазом синяк, лохматую рыжеватую голову, лишившуюся в суматохе шляпы. Но больше всего судью и секретаря радовал тяжелый запах навоза, шедший от костюма и волос придворного, и они заранее предвкушали, какими забавными рассказами порадуют членов славной корпорации судейских.
Утомившись от гнева, полковник на мгновение умолк, и тогда раздался дрожащий голос Смиральды:
– Но, ваша милость, я же говорила, что он дурачок… Что его надо за угол завести… Его лошадь копытом ударила… по лбу – он и помешался. Теперь как завидит такую, кидаться начинает… себя не помнит…
– Так и держала бы своего помешанного взаперти! – рявкнул дю Гаст. – Дура!
Смиральда вздохнула:
– Так, ваша милость… как его запрешь – он же все крушит! – Девушка сочла необходимым пару раз всхлипнуть.
Любимец дофина набрал в грудь побольше воздуха, собираясь разразиться новыми проклятиями, и… умолк. Он вдруг заметил ехидные усмешки судейских, услышал приглушенные смешки стражников и задумался, представив, какие истории начнут рассказывать при дворе его враги. Даже когда мальчишку повесят… Проклятье! Еслиего повесят, сообразил вдруг дю Гаст, вспомнив о неприязненном отношении к себе короля Карла IX… весь двор съедется на Гревскую площадь дабы полюбоваться на щенка, обратившего в бегство неустрашимого дю Гаста. «А что скажет его светлость герцог Анжуйский?» – со все возрастающей тревогой думал полковник. Служба у дофина была не слишком обременительной и дю Гаст вовсе не жаждал с ней расставаться.
– Отдала бы дурака монахам! – проворчал полковник, несколько сбавив тон.
– Ваша милость, так у нас же денег нет! – пожаловалась Смиральда и разрыдалась.
– Вы подтверждаете жалобу, ваша милость? – самым елейным тоном осведомился судья.
Полковник мрачно уставился на судью, поднял было руку к глазам и в ярости оборвал манжет, заметив на нем следы навоза.
– Выдрать бездельников и пусть катятся ко всем чертям! И пусть благодарят Всевышнего, что я добрый…
Судья уже откровенно усмехнулся и всплеснул руками.
– Так ведь все уже записано, ваша милость. Записано, подписано и подшито. Непорядок получается.
Дю Гаст скрипнул зубами. Отцепил от пояса кошелек.
– Надеюсь, ста ливров будет достаточно, чтобы исправить этот… непорядок?
Старый крючкотвор закатил глаза:
– Сейчас подсчитаем. Бумага, чернила, труд секретаря… опять же свидетели… Нет, ваша милость, – радостно заключил он, – ста ливров будет недостаточно.
Полковник вторично скрипнул зубами, но вовремя вспомнил, сколь гибельной для его карьеры может оказаться болтливость этих людей. С тяжким вздохом выложил на стол двести ливров, потом добавил еще пятьдесят. Судья не двигался и по-прежнему улыбался. Дю Гаст выругался и положил перед ним еще пятьдесят монет.
Не сказав ни слова, старик смял заполненный секретарем лист и швырнул его в камин. Бумага съежилась и через пару мгновений обратилась в пепел.
Полковник с облегчением перевел дух.
– Только пусть с них шкуру спустят! – потребовал он.
– Непременно, – успокоил придворного судья. – Все три и спустят…
Дю Гаст собрался уже уходить, когда вспомнил, что купил молчание далеко не всех. Небрежно швырнул к ногам Смиральды два ливра: «Держи, дура, отдашь монахам за своего дурака» и, наконец, удалился.
Судья и секретарь дружно расхохотались. Смиральда вытерла слезы. Жером шумно вздохнул. Александр с удивлением наблюдал, как судейские делят деньги. Когда дележ трехсот ливров закончился, старый крючкотвор довольно потер руки и повернулся к Смиральде.
– Так как, милочка, тебя зовут?
– Колетта, господин судья, а это мои братья – Тома и Ноэль, бедный дурачок.
– А ты бы пристроила дурака к какому-нибудь вельможе, – живо посоветовал судья. – Он у тебя хорошенький, хоть и дурак. А с другой стороны, это даже хорошо, что дурак. Послушнее будет. Ну ладно, дружок, пиши, – обратился судья к секретарю. – Братья Тома и Ноэль, и сестра их Николь, взяты под стражу за бродяжничество и нищенство. Двадцать пять ударов плетью каждому. Все, дети мои, сейчас вас выдерут и отпустят.
Однако выдрать друзей сразу не удалось. Слишком уж долго бушевал перед судейскими сьер дю Гаст, так долго, что день сменился вечером, подручный мэтра успел покинуть Консьержери, а приунывших виновников переполоха пришлось отправлять в тюремную камеру. И на следующий день провинившиеся не были наказаны, так много шлюх, нищих и бродяг томилось в огромной камере, ожидая порки. Смиральда ворчала, ругалась с товарками, Жером мрачнел, со страхом представляя встречу с отцом, а Александр в ошеломлении смотрел на эту толпу, где люди смеялись, играли в карты и кости, ругались, дрались, плакали, пели, плясали, спали, жрали, мочились на стены и совокуплялись, не обращая внимания на тюремщиков, стражу и друг друга. В Шатле подобного беспорядка не было никогда. Неожиданно мальчик подумал, что все это очень напоминает королевский двор, пусть и в странно искаженном виде. Так что укладываясь спать на вторую ночь, Александр постарался лечь поближе к стене и в своих опасениях был совершенно прав, ибо какой-то бродяга попытался было пристроиться к чумазому ангелочку, но тяжелый кулак Жерома вовремя охладил его пыл.
Когда на следующее утро вместе с тремя десятками бродяг, шлюх и нищих Жером, Александр и Смиральда были выведены во двор, чтобы получить свою порцию плетей, Александр вздохнул с облегчением, а Жером побледнел. Юный подмастерье, которому предстояло пороть осужденных, а кое-кого и стричь, хмуро оглядел галдящую толпу и радостно ухмыльнулся, заметив Жерома. Поманил его пальцем и Жером обреченно поплелся к приятелю, одной рукой держась за штаны, а другой почесывая в затылке. Александр и Смиральда на всякий случай двинулись за ним. Толпа загудела, предвкушая забаву и радуясь, что первыми шкуру спустят не с них, а с кого-то другого, а обиженная Смиральдой шлюха на весь двор советовала ей снять юбку и замотать ею голову, раз скоро она станет голой как зад.
– Ну что, Жером, попался? – с легкой ехидцей в голосе поинтересовался парень, поигрывая плетью. – За что тебя?
– Так. С одним индюком улицу не поделил… – мрачно отозвался Жером, вытаскивая из штанов рубаху.
– Да подожди ты! – отмахнулся подмастерье, увидев, что мальчишка собирается раздеться. – Кто это с тобой?
– Подружка… и родич мой… – с той же мрачной обреченностью отвечал сын палача. – Слушай, Кола, не бей его, ладно? Он у нас слабенький… и болел недавно.
– Да, слабоват, – с непонятным сожалением согласился подмастерье и вздохнул.
Жером с тоской оглянулся на оборванцев, посмотрел на плеть и скамью, махнул рукой:
– Ладно, чего уж там. Секи побыстрей. Только отцу не говори, что мы здесь были, ладно?
Кола расхохотался.
– Я, значит, тебя высеку, ты гулять пойдешь, а мне здесь отдуваться? Нет, приятель, так не пойдет. Я твоему отцу нажалуюсь, он тебя по своему проучит.
На глазах Жерома выступили слезы.
– Я… я тебе пять ливров дам…
Подмастерье презрительно фыркнул.
– Плевать… Я за волосы шесть ливров выручу… или семь… Так что выбирай, либо я вас троих так отделаю, что вы света не взвидите, да еще отцу твоему все расскажу, либо ты мне поможешь. Тогда, так и быть, я молчу и даже сечь вас не буду. Идет?
– Идет, – со вздохом согласился Жером и хлопнул Кола по руке.
– Полтора десятка голов на нос… Это уже ничего… А родич твой пускай шлюх стрижет. Эй, малый, чего глаза вылупил?! – прикрикнул на Александра Кола. – Бери ножницы и работай!
Александр послушно взял в руки ножницы и в растерянности остановился, не зная, с кого и с чего начинать. Кола нахмурился.
– Он у тебя что, совсем к делу не приучен? – проворчал подмастерье. – И куда только мэтр смотрит…
– Почему не приучен? – обиделся Жером. – Он инструмент чистит, а еще моет. А к другому делу его пока рано приставлять – не окреп еще.
– Все равно придется, – пожал плечами Кола. – Ладно, малый, смотри. Берешь девку за волосы, – с этими словами подмастерье выловил из толпы первую попавшуюся шлюху, одним грубым толчком усадил ее на табурет, ухватил прядь волос, – и стрижешь под самый корень. А потом складываешь волосы по цветам. Только смотри, не перепутай и не рассыпай.
Александр несмело приблизился к сидящей женщине, робко сжал в кулаке волосы, щелкнул ножницами. Посмотрел на дело рук своих, аккуратно положил на разложенное полотно светлую прядь. Вскоре голова молодой женщины стала напоминать покрытое щетиной колено, и Александр даже испугался, как бедняжка пойдет по Парижу со стриженой головой и в рваной рубашке. Однако вслед за первой шлюхой перед Александром появилась вторая, вслед за второй третья, а после третьей мальчику пришлось выбирать сразу из четырех, так что на жалость времени не оставалось.
На четвертой голове Александру показалось, что ножницы потяжелели. На пятой – что пальцы невозможно согнуть и разогнуть. На шестой – Александр пожалел о порке, размышляя, что двадцать пять ударов плетью – не так уж и много, и все его муки уже давно бы кончились, и им позволили бы идти домой. На седьмой голове мальчику стало до того жалко свои пальцы, готовые отвалиться от усталости, что на глазах навернулись слезы.
Наконец, во дворе осталась лишь одна нестриженная девчонка и Александр бездумно ухватил ее за волосы. Смиральда взвизгнула, мальчишка выронил ножницы и, сообразив, наконец, кто сидит перед ним, забормотал извинения.
– Да ладно, – Смиральда снисходительно махнула рукой. Кола и Жером сложили плети и тогда Александр указал подмастерью на четыре аккуратные кучки волос, для надежности перевязанные тесемками. Тесемки Александр позаимствовал с рубах шлюх, справедливо рассудив, что коль скоро Жером и Кола разорвали их наряды в клочья, хуже бедняжкам уже не будет. Несколько ошалев от подобной предусмотрительности, Кола с уважением взглянул на Александра, сообщил Жерому, что его родич далеко пойдет, и даже сунул мальчику су за работу.
У ворот Консьержери Смиральда по обыкновению растаяла, Жером утомленно вытер рукавом влажный лоб и Александр с удивлением заметил, что рубаха и куртка друга насквозь пропитались потом.
– А все-таки, я как следует отходил того гада! – гордо сообщил Жером, лихорадочно расчесывая пятерней зудящую голову. – Ну того, что к тебе приставал…
Александр благодарно улыбнулся и принялся чесаться с не меньшим остервенением. Спеша как можно скорее забыть о своем пребывании в Консьержери, друзья чуть ли не бегом направились к мосту Менял, однако чем ближе они подходили к Шатле, тем чаще спотыкался Жером. Наконец мальчишка и вовсе остановился.
– Слушай, Александр, ты дома помалкивай, ладно? Я отцу скажу, мы в деревне у тетки задержались.
Александр, уже усвоивший, что дружба важнее пресловутой дворянской чести, с готовностью кивнул. Несколько повеселевший Жером ускорил шаг, а когда перед друзьями показались башни Шатле, мальчишки помчались к воротам чуть ли не наперегонки. При виде друзей расхаживающий перед воротами часовой остановился, расплылся в улыбке и наверняка всплеснул бы руками, если бы не мешавшая ему алебарда:
– Объявились, проказники… Слава тебе, Господи… живые…
Александр заулыбался – все-таки приятно, когда о тебе волнуются, когда тебя любят и ждут. Однако следующие слова часового заставили мальчишек встревожиться:
– Ну и задаст вам мэтр! Ей-Богу задаст. Уж вы у него взвоете. Виданное ли дело, две ночи Бог знает где шлялись!
Жером побледнел и принялся объяснять, что они с Александром задержались в деревне. Часовой отмахнулся:
– Это ты отцу будешь говорить, а сейчас иди, нечего у порога мяться. О, святой отец, – повернулся часовой к выходящему из калитки священнику, – вы только взгляните – пропащие нашлись. Живые и здоровые!
Священник всплеснул руками, споро ухватил мальчишек за воротники и чуть ли не потащил в открывшуюся калитку. С первых же шагов по крепости, приятно поразившей Александра порядком и чистотой, друзья узнали, что святой отец не зря две ночи и один день молился, а теперь помолится еще, дабы возблагодарить Всевышнего за спасение неразумных отроков. На прощание священник посоветовал друзьям перенести предстоящее им наказание с истинно христианским смирением, пообещал принять у них на досуге исповедь и, в конце концов, унесся прочь, сообщая всем встречным и поперечным радостную новость о нашедшихся озорниках.
Едва мальчишки вышли во двор Шатле, как солдаты, тюремщики и даже арестанты наперебой принялись обещать им хорошую порку, черствый хлеб и воду и еще что-то, что за общим гвалтом Александр не разобрал. Всех доброжелателей переплюнул капитан де Бон, громко сообщивший, что будь провинившиеся его внуками, он не только приказал бы спустить с них шкуру, но и запер бы в каком-нибудь карцере, дабы тамошняя прохлада остудила их легкомысленные головы.
Обещание седовласого капитана не на шутку напугало Жерома, а когда он увидел матушку, его и вовсе обуял ужас. Бедная женщина с громким воплем бросилась к мальчишкам. Изо всех сил прижала их к своей груди, чуть было не задушив. Расцеловала – сначала Александра, затем Жерома. Наградила тяжелыми подзатыльниками – сначала Жерома, потом Александра. Вновь прижала к груди – обоих разом. Еще раз отвесила по подзатыльнику. Наконец, разрыдалась. Александр, даже не подозревавший о силе чувств матушки Кабош, остолбенел, а когда пришел в себя и захотел обнять добрую женщину, чьи то железные пальцы ухватили его за ухо и потянули вверх. Александр вскрикнул и услышал такой же крик Жерома, попытался повернуть голову – лучше бы он этого не делал! Неумолимые пальцы мэтра Кабоша тащили его вперед и вверх, и мальчишке пришлось чуть ли не на цыпочках бежать по тюремному двору среди внезапно наступившей тишины.
– Эй, мэтр, не горячитесь, – крикнул вдогонку палачу капитан де Бон. – Щенки больше не будут…
– Как выдеру – так и не будут, – даже не замедлив шага откликнулся мэтр.
Яркое солнце сменилось сумраком коридора и Александр споткнулся о лестницу. Вскрикнул. Чуть не ослеп от слез. Мэтр Кабош продолжал волочить провинившихся за собой, не отвечая на причитания жены.
– Скамью, розги, живо! – отрывисто приказал палач, и младшие сыновья Кабоша унеслись прочь, стремясь как можно скорее выполнить приказ. Как только требуемые предметы предстали пред очами виновников переполоха, палач разжал пальцы, и Александр поспешил убедиться, что его многострадальное ухо не оторвалось.
– Раздевайтесь, – приказал мэтр и мальчишки, более не надеясь на снисхождение, принялись торопливо стаскивать куртки и рубашки. – Штаны тоже, – неумолимо добавил Кабош. Оглядев провинившихся, бледных, перепуганных, с пунцовыми припухшими ушами – у одного правым, у другого левым – дрожащих без рубашек и робко придерживавших развязанные штаны, мэтр взял в руки внушительный пучок розог и подтолкнул Александра к скамье. – Ваша милость первый…
Мальчишка обреченно спустил штаны и лег. Нельзя сказать, чтобы прежде беглого пажа никогда не секли. Нет, как и всякому проказнику-мальчишке ему не раз приходилось подвергаться этой неприятной процедуре. Однако после первого же удара Кабоша Александр догадался, что всякая порка, испытанная им прежде, была не более, чем лаской, мягким внушением, даже отдаленно не напоминавшим воспитательную методу мэтра. Александр чуть не охрип, прославляя означенную методу, а когда добрый Кабош покончил с обязанностями приемного отца, мальчик с трудом сполз со скамьи и мог бы упасть, не подхвати его на руки матушка Кабош.
Пока заботливая женщина как можно удобнее устраивала всхлипывающего мальчишку на тюфяке, пока смазывала его раны какими-то густыми и вонючими мазями, Кабош толкнул на скамью старшего сына и вновь взялся за розги. Александр даже всхлипывать перестал, пораженный дикими воплями, вырывавшимися из глотки друга, и в удивлении спрашивал себя, неужели он кричал так же громко. Наконец Жером плюхнулся на тюфяк рядом с ним и матушка Кабош продолжила свои хлопоты, время от времени подсовывая мальчишкам горячую лепешку или кусочек сыра. К удивлению наказанных их аппетит куда то улетучился и они отворачивались от тех самых лакомств, о которых еще недавно мечтали.
Бедная женщина только сокрушенно качала головой и беспрестанно охала. Отчаявшись накормить мальчишек хлебом, сыром и яичницей, матушка Кабош принялась поить их бульоном, не обращая внимание на ворчание мужа, который привычно твердил, будто сорванцы вводят его в расход.
Первые два дня после отеческого внушения Кабоша Александр и Жером плашмя пролежали на своем тюфяке, не в силах подняться и даже двигаться. Матушка Кабош сочла подобную неподвижность весьма кстати, ибо пребывание друзей в Консьержери не осталось без последствий и мальчишки завшивели. Без сожаления обкорнав лохматую голову Жерома и собираясь так же состричь выцветшие волосы Александра, матушка Кабош в последний момент пожалела кудри мальчика и уселась рядом, терпеливо вычесывая его голову, смазывая ее дурно-пахнущими снадобьями, моя и вычесывая вновь. Александр молча блаженствовал, чувствуя, как утихает нестерпимый зуд. На третий день после порки мальчишки попытались ненадолго сесть, а на четвертый – сидели почти не морщась. Когда на пятый день Жером и Александр вышли на короткую прогулку во двор Шатле, их встретили громкие приветственные крики, а капитан де Бон даже подарил Александру простенького деревянного часового, вырезанного за эти дни одним из солдат.
Через десять дней, бодрые и веселые, Жером и Александр вышли из крепостных ворот Шатле, рассчитывая вновь окунуться в полный приключений мир Парижа. Прежде всего сорванцы собирались полюбоваться на трех фальшивомонетчиков, которых должен был вздернуть мэтр Кабош (как болтали в Шатле, столь мягкий приговор был выхлопотан у короля ее величеством королевой-матерью), вместе с итальянцем устроить небольшое представление для щедрых парижских зевак, насладиться балаганами Сен-Лоранской ярмарки, искупаться в Сене, забраться на самую вершину заброшенной башни Нель и, наконец, подразнить влюбленных, имевших привычку встречаться на кладбище Невинноубиенных младенцев.
Впрочем, осуществить эти планы мальчишкам было не суждено. Не успели друзья добраться до Гревской площади, куда с раннего утра начал стекаться парижский люд, как столкнулись с невесть откуда взявшейся Смиральдой. Девушка была серьезна словно монах, только что принявший исповедь у фальшивомонетчиков, и сердита, как судья, которого оторвали от обеда. Даже не подумав ответить на приветствие мальчишек и отказавшись разделить с ними забаву, Смиральда недовольно заявила, что только лентяи и неженки могут валяться десять дней в постели после какой-то жалкой порки. Напрасно Жером и Александр живописали свои страдания и похвалялись своими ранами. Напрасно Александр обещал снять рубаху, а Жером штаны – Смиральда только презрительно пожимала плечами и кривила губы. Наконец, когда Жером в третий раз начал доказывать подруге, что подобного мастерства, как у его отца, нет и не было ни у одного палача Парижа, шлюха досадливо отмахнулась:
– Хватит болтать чепуху! – Девушка отодвинула Жерома в сторону и взяла Александра за руку. – Пошли. Я уже обо всем договорилась.
Александр, за десять дней успевший забыть о наставлениях Смиральды и своем решении, приуныл.
– Может быть, не сегодня? – залепетал он. – Может быть, в другой раз?
– Про свою корзину ты не говоришь «в другой раз»! – в запальчивости отвечала Смиральда. – И про купание тоже. А, впрочем, если у тебя есть тридцать ливров – можешь идти на все четыре стороны. Яуже за тебя заплатила. Тебя ждут.
Беглый паж опустил голову. Тридцать ливров… Александр не мог даже представить подобных денег, не говоря уж о том, чтобы вернуть их подруге.
– И ты тоже пойдешь, – с прежней бесцеремонностью велела Жерому Смиральда. – Провожать и встречать его будешь. Пока Кривой Жан ничего не прознал.
Друзья потерянно переглянулись и послушно кивнули. Беззаботная жизнь закончилась, так и не начавшись. Это понял даже Жером.
