Текст книги "«Бог, король и дамы!»"
Автор книги: Юлия Белова
Соавторы: Екатерина Александрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)
Глава 13
В которой господин де Сен-Жиль понимает, в чем разница между дворянином и судейским
В то время как шевалье Жорж-Мишель наслаждался жизнью, а юная Агнеса Хагенау постигала сложное искусство управления Испанией, один шевалье, основательно забытый чуть ли не всеми родственниками и друзьями, был одинок и очень несчастен. Помолвка сына была последней радостью в жизни шевалье де Бретея, ну, возможно, еще пара другая месяцев, пока молодой человек не догадывался о собиравшихся над его головой тучах. К сожалению, когда гроза разразилась, Огюст даже не задумался о том, какие катастрофические последствия это может иметь для него и его семьи. Равно как и том, что он сам был виновником всех своих злоключений.
Все началось со вполне естественного желания молодого человека сделать подарок сыну. Самому себе подарок он уже сделал, заново отстроив Бретей, приведя в порядок старый парк и разбив новый, расширив конюшни и поставив в них еще с десяток лошадей, для чего молодому человеку пришлось без счета ссорить деньгами, раздавать направо и налево расписки и векселя. А полюбовавшись на дело рук архитекторов, шевалье де Бретей обратился взором к королевскому двору, мечтая о том времени, когда сын и невестка будут блистать в Лувре, Туре или Блуа. Огюст не раз слышал об особом пристрастии королей из династии Валуа к своим владениям в Блезуа, Турени и Анжу. Покойный господин де Бретей даже уверял, будто на берегах Луары, Шера или Вьенны их величества проводят больше времени, чем на берегах Сены, и воспоминание об этих словах заставило молодого человека приискать для сына и невестки охотничий домик в Турени, в которой юная чета могла бы находиться вблизи королевского двора и при этом в полной независимости от родителей.
Поиски шевалье де Бретея закончились быстро. Близость к королевскому двору была слишком притягательной, чтобы кто-либо из обитателей Турени пожелал от нее отказаться, однако те же обитатели Турени владели немалым количеством заброшенных охотничьих домиков, ферм и мельниц, которые можно было перестроить хоть в очаровательные любовные гнездышки, хоть во дворцы. Огюст не собирался повторять подвиг Жиля Бертело и его супруги Филиппы Лебаи и превращать какую-либо мельницу в волшебный замок, но охотничий домик в Турени приглядел. И даже съездил в Париж, дабы выправить владельческие грамоты после покупки дома у управляющего имением.
В столице Огюст постарался совместить приятное с полезным, точнее, приятное с приятным. Быстро завершив все дела и заказав дюжину модных костюмов, шевалье отдался веселью. Веселился молодой человек так, как это делали сотни провинциальных дворян до него, чувствуя себя в столице французского королевства словно в завоеванном городе. И, конечно, молодому человеку даже в голову не приходило обращать внимание на ворчание горожан, на тот глухой ропот, который в один далеко не прекрасный для виновника день разразится свирепой бурей, безжалостно сметая все на своем пути, не разбирая правых и виноватых.
Господин де Бретей во весь голос обсуждал неуклюжие манеры почтенных буржуа, постный вид их жен и дочерей и ни разу не попытался придержать коня, галопом проносясь по улицам Парижа. Не удивительно, что на третий день пребывания в столице Огюст сбил с ног почтенного буржуа, переходящего улицу у церкви Сен-Совер. На этот раз ропот простонародья был таким громким, что достиг ушей даже шевалье де Бретея. Молодой человек искренне удивился, что столь незначительное происшествие могло взволновать грубых простолюдинов. Почитая себя дворянином безупречным, Огюст счел необходимым вернуться на место происшествия, представиться пострадавшему и даже швырнуть ему золотую монету «на лечение». Восторженные крики простонародья, никак не ожидавшего от заносчивого юнца подобной щедрости, окончательно вскружили голову Огюсту. Молодой человек подбоченился и швырнул несчастному еще один экю. Швырнул и довольный поехал прочь.
Мэтр Жамар сжимал в перепачканной ладони злосчастные монеты и чуть не плакал от ярости. Нет, даже не то, что он едва избежал гибели под копытами коня, вызывало в почтенном буржуа бурю негодования – к наглости столичных, а также заезжих дворян мэтру было не привыкать. Но от мысли, что юнец-провинциал обошелся с ним словно с уличным попрошайкой, в голове мэтра рождались планы мести один страшнее другого. А мстить Жамар умел. Это умение постигали не одно поколение его предков. Шевалье де Бретей сколько угодно мог полагать, будто человек, одевающийся в унылое черное сукно, толстые шерстяные чулки и тяжелые башмаки с прямоугольными носами, не заслуживает внимания – достойный мэтр собирался доказать молодому человеку, что соблюдение эдиктов против роскоши еще не делает его бестолковым и безобидным обывателем.
Строго говоря отпрыск одного из знаменитейших судейских семейств и наследник одного из богатейших парижских торговцев никак не мог быть признан безобидным. С ранней юности Жамар видел, какими смирными делаются гордые дворяне, приходя в приемные судейских. Конечно, вначале некоторые из них начинали кричать, топать ногами и даже грозить палками, если мэтры немедленно не решат тяжбу в их пользу, но по прошествии некоторого времени и самые спесивые из вельмож принимались ублажать судейских лестью, дорогими подарками, крупными денежными суммами, а временами даже приводить к ним для услуг своих хорошеньких бедных родственниц. На пирушках судей, докладчиков по делам, писцов, клерков и прочего судейского люда не раз приходилось слышать пикантные истории, в которых оказывались замешаны дочери и племянницы самых славных во Франции дворянских родов, а от щедрости ищущих правосудия дворян немало перепадало не только судьям, но и привратникам. Жамары готовы были терпеть заносчивость дворян на улице при условии, что сполна возьмут свое в приемных и кабинетах. Народ попроще и вовсе не пытался перечить господам в мантиях, и уж с ним мэтры обращались с таким высокомерием, словно были по меньшей мере маркизами. Десятая или даже пятая часть от имущества, из-за которого сражались противники, беззастенчиво навязываемое родство – господа судейские делали с просителями все, что им заблагорассудится. Именно таким образом мэтр Жамар и стал зятем одного из богатейших парижских торговцев. Стоило его почтенному батюшке узнать о тяжбе из-за наследства двух братьев-виноторговцев, у одного из которых была единственная наследница-дочь, а у другого – пять сыновей, как мэтр Жамар-старший предложил отцу дочери содействие, если тот согласиться отдать наследницу замуж за одного из его отпрысков.
Торговец мог только вздыхать из-за ненасытной жадности судейских, но противиться их алчности не смел. Бедняге вовсе не улыбалось потерять законное наследство, и он согласился на брак дочери с младшим сыном судейского крючкотвора, однако в свою очередь поставил условие – зять должен был продолжить его дело и заняться торговлей вином. Старый Жамар с хитрой усмешкой согласился на условие будущего свояка, ибо, лучше всех в Париже зная законы, прекрасно помнил, что виноторговцы почитаются людьми наполовину благородными и даже имеют право, отправляясь в дорогу, цеплять на бок шпагу. По мысли судьи подобный брак должен был стать первым шагам на пути получения его сыном дворянства, а затем – кто знает? – возможно, его внуки или правнуки смогут похвастаться титулами и дворцами.
И вот теперь какой-то бездельник-юнец посмел швырнуть виноторговцу два экю, словно он не был отцом будущих дворян и дедом будущих графов. Нельзя сказать, будто родичи мэтра никогда не принимали столь скромные подношения. Цыплята, лесные орехи, десяток яиц или потертое экю, скромно завернутое в тряпицу – Жамары не брезговали и самыми скромными дарами, но, во-первых, один ливр экю бережет, а экю – квадрупль, а во-вторых – вручались все эти подношения с такими смиренными поклонами, что судейские чувствовали себя королями.
Если бы мэтр Жамар и вправду был дворянином, он непременно вызвал бы шевалье Огюста на дуэль или нанял бы против него браво. Мысль о браво действительно пришла в голову мэтру, но наведя некоторые справки, торговец обнаружил гораздо более действенный способ проучить господина де Бретея. Как выяснил мэтр, юнец из Пикардии был весьма небрежен с деньгами. Молодой человек полагал ниже своего достоинства проверять погашение уже оплаченных расписок и векселей, а его управляющей за каких-то два года смог сколотить на безалаберности господина недурное состояние.
Идея скупить все расписки и векселя шевалье де Бретея была столь проста, что Жамар даже удивился, что это никому не пришло в голову раньше. У мэтра дух захватило, стоило ему подсчитать, на какую сумму он способен облегчить сундуки наглого мальчишки. Восторг виноторговца был столь велик, что даже смертельное оскорбление, нанесенное ему шевалье де Бретеем, основательно поблекло, вытесненное из памяти новыми заботами. Жамар занимался бумагами, посещал нужных людей, среди которых не последнее место занимали его родичи, обещал судьям процент с будущего барыша и, в конце концов, закончив все хлопоты, предъявил своему «должнику» судебный иск.
Огюст де Бретей не поверил собственным глазам, когда получил вызов в суд от неведомого кредитора. Прежде всего он не знал никакого мэтра Жамара с Ломбардской улицы в Париже, а во-вторых был уверен, что его управляющий не мог не оплатить счета. К тому же Огюст предпочитал сам швырять кредиторам кошельки, и его не оставляло чувство, будто он раскидал их достаточно.
Только господин де Сен-Жиль, которому молодой человек отправил полное сумбурного негодования на наглость парижских буржуа письмо, не на шутку встревожился из-за предстоящего процесса. Расспросив сведущих людей, полковник выяснил, что мэтр Жамар происходил из могущественного судейского семейства, и потому обладал двойной броней – состоянием и связями. Хозяин Азе-ле-Ридо знал жизнь, знал, каким образом в королевстве Французском вершится правосудие, и хорошо понимал, что длительный судебный процесс способен поглотить гораздо больше средств, чем необходимость вторично оплачивать перестройку Бретея. Поэтому в ответном послании будущему родственнику шевалье де Сен-Жиль посоветовал юноше не затевать тяжбу и без споров выплатить требуемую сумму.
Письмо полковника вызвало у молодого человека такое раздражение, что он как бешеный вскочил в седло и принялся носиться по окрестностям, не обращая внимания на ограды, поваленные деревья и поля. Шевалье де Бретей был прекрасным наездником, но гнев ослепил молодого человека. Результат неистовства шевалье был плачевен как для коня, так и для всадника. Несчастный серый отправился в свой лошадиный рай, разбив при падении голову, а молодой человек был доставлен в замок на носилках – в агонии конь сломал ему обе ноги.
Вынужденное пребывание в постели, боль и лихорадка не смягчили нрава юноши. В бреду хозяин Бретея беспрестанно осыпал бранью не весть откуда взявшегося кредитора и клялся примерно его наказать, а когда пришел в себя, вознамерился сразиться с обнаглевшим простолюдином в суде. Напрасно шевалье де Сен-Жиль посылал будущему родственнику письмо за письмом, пытаясь отговорить молодого человека от самоубийственного шага. Напрасно госпожа де Бретей молила мужа последовать советам будущего свояка – к мнению здравого смысла Огюст был глух. Лишь последствия падения помешали молодому человеку лично отправиться в Париж. Переломы, упрямство и непоседливость юноши, не желавшего выполнять предписания врачей, сделали свое дело – встав с постели через месяц после несчастного случая, молодой человек едва мог передвигаться по собственной спальне и уж, конечно, не мог отправиться в дальнюю дорогу. Зато по воле супруга в дорогу отправилась госпожа де Бретей.
По ливру привратникам, по двадцать ливров писцам за каждое посещение заветных приемных, сотня-другая ливров докладчикам по делу и немалые выплаты нанятым для ведения тяжбы стряпчим – госпожа де Бретей не жалела средств для успешного исхода дела, но могла только вздыхать, когда нанятые юристы советовали ей не питать надежд, а в будущем с большей осторожностью обращаться с расписками и векселями. Через полгода тщетных хлопот, хождений по приемным и выслушиваний весьма странных советов Анна де Бретей отправила отчаянное письмо супругу, умоляя как можно скорее выплатить злосчастный долг, иначе расходы на тяжбу могут превысить сумму претензий мэтра Жамара.
Уговоры госпожи де Бретей оставались гласом вопиющего в пустыне. Не имея привычки считаться с чьим-либо мнением и – за исключением нелепого увечья – до сих пор не сталкиваясь с несчастьями, шевалье де Бретей не мог даже представить, чтобы какой-то простолюдин мог взять верх над дворянином. Анна де Бретей принялась засыпать письмами о помощи родственников и друзей супруга, а также своих собственных родственников, надеясь, что они смогут повлиять на суд или, хотя бы, на Огюста.
Увы, господин де Кервенуа, с которым некогда был очень дружен отец молодого человека, был так занят финансовыми делами юного герцога Анжуйского, что не мог уделить Анне ни минуты своего времени. Герцоги Роганы и Ла Тремуйи, дальние, но все же родственники Огюста, были так увлечены идеями протестантизма и гражданскими войнами, что госпожа де Бретей не могла с уверенностью сказать, получили они ее послания или нет. Господин де Виллекье готовился к свадьбе, Лавали отговаривались ведением собственных тяжб, а родной кузен Анны граф де Бриссак хоть и уделил родственнице полчаса среди своих хлопот за получение герцогского титула, ничего утешительного сказать не мог. С ласковой снисходительностью попеняв кузине за уныние, маршал посоветовал Анне не связываться с Жамарами, поскорее выплатить долг и забыть о досадном недоразумении. Закончил же Бриссак и вовсе странно, заметив, что искренне не понимает отчаяния Анны, ибо красивая и умная женщина всегда сможет добиться исполнения желаний, а потом, после успешного завершения дела, будет вольна отправить к Жамару крепких лакеев с палками, дабы намять наглецу бока.
Удрученная Анна чуть ли не в слезах вернулась в свою гостиницу, а наутро по совету камеристки решила отправиться к истцу и если понадобиться на коленях молить его о снисхождении. Однако и здесь ее ждала неудача. Мэтр Жамар уехал по делам в Лион, а его жена уверяла, будто ее супруг вернется в Париж только через полгода, а она сама не имеет на мужа ни малейшего влияния. Демуазель Жамар была любезна и почтительна со знатной дамой, но Анне казалось, будто жене торговца наскучили ее жалобы и она уже не в первый раз выслушивает мольбы несостоятельных должников.
На какой-то миг кровь Бриссаков бросилась в голову госпоже де Бретей. Анне захотелось затопать на мещанку ногами, унизить ее резким словом, но вместо этого она с жалкой улыбкой вытащила из-под плаща футляр с изящной рубиновой брошью и предложила демуазель Жамар принять этот дар в качестве отступного и тем самым спасти ее семью от разорения.
Госпожа Жамар равнодушно скользнула взглядом по рубинам и сообщила, что эдикты его величества не дозволяют ей носить драгоценности, что у ее семьи также немало забот, и уж в любом случае мэтр Жамар не может своей снисходительностью разорять собственное семейство. Кроме того, с неожиданной обидой добавила мещанка, господа дворяне так заносчивы и грубы, что каждодневно оскорбляют честных буржуа. Жена торговца не успела докончить жалобу, потому что госпожа де Бретей с бурными рыданиями рухнула на колени и принялась умолять демуазель Жамар простить ее супругу возможные обиды, уверяла, будто он и так сурово наказан, молила не лишать ее маленького сына состояния и даже пыталась поцеловать мещанке руку.
Догадавшись, что у знатной просительницы началась истерика, демуазель Жамар крикнула служанок, приказав им немедленно принести воды, нюхательной соли и полотенце. Только теперь госпожа де Бретей догадалась, что все то время, пока она пыталась склонить демуазель Жамар на свою сторону, в комнате сидели служанки мещанки и тихо занимались рукоделием. Но даже это открытие не могло осушить слезы бедняжки, и даже присутствие при ее унижении лишних свидетельниц не трогало. Демуазель Жамар невозмутимо отдала распоряжение и крепкая служанка торопливо проводила всхлипывающую госпожу де Бретей до носилок, где ее поджидала изнывающая от беспокойства камеристка.
Анна поняла – это конец. Спешно бросив все хлопоты в Париже, молодая женщина вернулась домой, надеясь, что ее рассказ образумит супруга. Надеялась она напрасно. Молодой человек вообразил, будто со свойственным всем женщинам малодушием Анна испугалась какой-то химеры, призрака, в общем чего-то, не представлявшего для него ни малейшей опасности, и потому решил продолжать борьбу. Даже приезд в Бретей шевалье де Сен-Жиля не произвел на молодого человека впечатления. Но когда полковник выслушал сбивчивый рассказ Анны, наспех изучил бумаги и состояние дел своих молодых друзей, шевалье с испугом понял, что положение его будущих родственников много хуже, чем он полагал.
Перво-наперво почтенный дворянин посоветовал юному другу рассчитать управляющего, слишком часто путавшего карман господина с собственным карманом. К несчастью, безалаберность шевалье де Бретея была столь велика, что способна была развратить самого честного человека, и полковник очень скоро в этом убедился. Хотя старый дворянин советовал юному другу резко сократить расходы, прекратить строительство в парке нового лабиринта, рассчитать половину замковых слуг, большую часть времени изнывавших от безделья, продать все пять охотничьих свор, а из тридцати восьми лошадей конюшни оставить только четырех, да еще пони для маленького Александра, Огюст продолжал вести тот образ жизни, к которому привык. Более того, обнаружив, что никогда более не сможет ездить верхом, юноша поспешил заказать для себя удобную и роскошную карету. Желая вернуть себе способность охотиться, повелел обустроить новые охотничьи угодья, прорубить просеки, соорудить специальные носилки и скамейки, с которых он мог бы стрелять по зверью. Заказал новую обстановку для охотничьего домика в Турени и повелел разбить вокруг него небольшой, но изысканный парк. Но более всего полковника ужаснула привычка шевалье расплачиваться долговыми обязательствами, а также его упорное нежелание покончить с тяжбой. О том, что мэтр Жамар скупает все расписки и векселя де Бретея было известно уже повсеместно, и вряд ли стоит удивляться, что новые обязательства Огюста немедленно оказывались в руках торговца.
С растущей печалью и безнадежностью шевалье де Сен-Жиль убеждался, что его молодой друг никогда не повзрослеет. Даже неурожай 1562 года и град 1563, побивший виноградники шевалье, не образумили Огюста. Оптимизм молодого человека с каждым днем возрастал, красота его жены стремительно увядала, а маленький Александр с испугом смотрел на калеку-отца и вечно плачущую мать и чувствовал, что привычный мир стал ненадежен и обманчив. В конце концов господин де Сен-Жиль нашел единственный способ спасти имущество будущего зятя – выкупить у юных друзей леса, виноградники и пашни, но когда старый дворянин заикнулся о подобном решении проблемы, шевалье Огюст не на шутку обиделся и заявил, что никогда не расстанется с родовыми владениями Бретеев.
В конце 1564 года судебный процесс завершился катастрофой. Парижский суд признал законными все претензии мэтра Жамара к шевалье де Бретею, обязал Огюста в кратчайший срок оплатить долги, а также наросшие на них проценты, и к тому же приговорил шевалье к уплате всех судебных издержек и расходов без какого-либо изъятия. Услышав сумму в семьсот восемьдесят три тысячи ливров, сколько то су и денье, требуемых к оплате, Огюст впал в ярость, а Анна де Бретей лишилась чувств. Хотя имущество супругов и оценивалось в гораздо большую сумму, свободных средств у сеньоров Бретея оказалось не более сорока тысяч ливров.
Когда в замок Бретей в сопровождении стражников прибыли судебные исполнители дабы описать имущество супругов, разъяренный Огюст принялся проклинать наглого разбойника Жамара и парижский суд, требовать от слуг выкинуть прочь дерзких захватчиков и в своем безумии вполне мог угодить за решетку, если бы не вмешательство господина де Сен-Жиль. С величайшим трудом угомонив молодого человека, выплатив сержанту взятку в пятьсот ливров, лично передав судебным исполнителям все ключи и деловые бумаги своих несчастных друзей, старый дворянин приказал слугам собирать господ де Бретей в дальнюю дорогу и через час увез их в Турень в своей карете – новая карета Огюста должна была пойти с торгов.
Если полковник де Сен-Жиль надеялся, что после торгов и выплаты долгов у его молодых друзей останется достаточно средств, чтобы обеспечить им приличную ренту, а также содержание охотничьего домика в Турени, ставшего единственным пристанищем семьи, то его постигло разочарование. Торги, на которых истец, судья, секретарь и пристав – все были Жамарами, прошли с такой стремительностью, что почти все имущество господ де Бретей по дешевке досталось виноторговцу (за исключением некоторых мелочей, вроде вышитых батистовых рубашек, голландских простынь, сукна из Лувена и великолепных скатертей из Гарлема, которые мэтр уступил своим родственникам), а за несчастными банкротами осталось еще тридцать тысяч долга.
Не успев как следует отдохнуть или хотя бы перевести дух, полковник де Сен-Жиль вынужден был вновь отправиться в дорогу, ибо стряпчие мэтра Жамара, вознамерившиеся во что бы то ни стало получить все долги сполна, принялись хлопотать об аресте молодого человека и заключении его в долговую тюрьму. Боясь, что из охотничьего домика Огюст отправится в заточение, а из заточения на кладбище, Антуан де Сен-Жиль принялся щедро раздавать взятки и в результате смог избавить молодого человека от тюрьмы и скорой смерти. Однако стряпчие мэтра быстро подготовили новый удар. Как уверяли крючкотворы, господин де Бретей все еще обладал достаточным состоянием, из которого мог выплатить долги. Как опекун собственного сына шевалье де Бретей мог распоряжаться принадлежащим Александру де Бретею охотничьим домиком в Турени и, следовательно, должен был отвечать перед кредитором и этим имуществом.
Узнав, что стряпчие мэтра Жамара уже подали ходатайство в суд, полковник окончательно рассвирепел. Он использовал все свои связи, даже те, что полагал давно утраченными, потратил годовой доход с феодальных сборов в графстве Перш, но в конце концов добился своего. Утверждая, будто тяжкое увечье не позволяет господину де Бретею подобающим образом опекать сына, Антуан де Сен-Жиль получил права опеки над мальчиком и тем самым лишил стряпчих Жамара всяких оснований претендовать на имущество Александра.
Если бы старый дворянин знал, что где-то в Бретее пылится забытая Огюстом записка графа де Лош и де Бар, в которой юноша обещал всяческое содействие шевалье и его сыну, полковник мог бы собственноручно свернуть шею безалаберному другу. Хотя вмешательство Жоржа-Мишеля вряд ли могло повлиять на парижский суд, вмешательство его родственников – кардинала Лотарингского и королевы-матери – способно было привести совсем к иному исходу дела. В общем, в том дурном расположении духа, в котором пребывал шевалье де Сен-Жиль после Парижа, требовалось немногое, чтобы вывести старого дворянина из себя. И хотя Антуан ничего не знал о записке, обстановка в жилище будущих родственников была достаточно неприятна, чтобы у полковника зачесались руки.
За прошедшие полтора месяца Огюст, еще недавно жизнерадостный и любезный молодой человек, превратился в желчного мизантропа, Анна де Бретей стала непривлекательной измученной женщиной средних лет, а Александр – болезненным ребенком, изможденным постоянным недосыпанием, длительными постами и молитвами. При виде подобных перемен Антуан де Сен-Жиль нахмурился и бросил на Огюста такой грозный взгляд, что молодой человек ненадолго очнулся от своего мизантропического настроения. Полковник вызвал слуг и тоном, которым некогда отдавал приказ струсившим солдатам вторично идти на приступ под убийственным огнем испанцев, приказал собирать Александра в дорогу, ибо отныне юный шевалье будет жить в Азе-ле-Ридо. Услышав подобный голос и догадавшись, что полковник не потерпит ни малейшего промедления, слуги бросились выполнять приказ с таким рвением, с каким прежде не выполняли ни одно распоряжение шевалье де Бретея.
Если бы не необходимость ехать с мальчиком в Азе-ле-Ридо, Антуан мог бы немедленно сообщить своим юным друзьям о переменах в их жизни, ничего не смягчая и не подбирая деликатных слов. К счастью для Огюста три дня, которые потребовались для обустройства Александра на новом месте, смягчили гнев полковника, и когда сеньор Азе-ле-Ридо вновь предстал пред своими молодыми родственниками, он сумел разъяснить им необходимость своей опеки над мальчиком и принадлежащим ему имуществом с такой деликатностью, что даже Огюст не смог найти причин для обид. Лишь начавшиеся хозяйственные нововведения полковника не на шутку задели молодого человека, и он целый месяц просидел в собственной спальне, отказываясь с кем-либо разговаривать.
Первой жертвой преобразований полковника стала парадная серебряная посуда охотничьего домика. Второй – роскошная мебель и прекрасные шпалеры, изображавшие охотников и дровосеков. Почти всю эту роскошь господин де Сен-Жиль без жалости продал, заменяя более скромной и дешевой посудой и обстановкой, а вырученные средства потратил на приобретение угодий, давших Бретеям пусть небольшой, но зато стабильный доход. Третьей жертвой хозяйственной деятельности старого дворянина оказался парк, вместо изысканных цветочных клумб которого полковник повелел разбить грядки с овощами, а вместо декоративных кустарников – посадить фруктовые деревья. В общем, стараниями господина де Сен-Жиль изысканная и неимоверно дорогая игрушка, требующая на свое содержание немалых средств, превратилась в небольшое, но доходное имение.
Если бы у господ де Бретей было на то желание, они могли бы принимать у себя гостей или даже выезжать в свет. Однако воспоминания об утраченном богатстве и положении, мысли о том, что они сравнялись с какими-то мелкопоместными дворянчиками, заставили молодых людей замкнуться в четырех стенах, прекратить всякие сношения с родными и друзьями и даже отказаться от общения с соседями. На все попытки окрестного дворянства завести знакомство с супругами их немногочисленные слуги отвечали, будто господа больны и никого не принимают. После трех месяцев тщетных усилий познакомиться с новоприбывшими, соседи оставили Бретеев в покое, вообразив, будто имеют дело с престарелыми людьми.
Господин де Сен-Жиль не одобрял подобного затворничества, равно как и нового пристрастия Бретеев к нескончаемым молитвам и постам. Временами у полковника появлялось искушение поймать молодого человека на слове и отправить в монастырь, где у Огюста не было бы возможности тратить чуть ли не все доходы с имения на церковь. Только воспоминания о покойном друге, а еще больше мысли об Александре удерживали старого дворянина от решительного шага. Шевалье вполне хватило потрясения мальчика, когда тот обнаружил, что его роскошный охотничий домик превратился в скромное имение, ничего общего не имеющего ни с Бретеем, ни с Азе-ле-Ридо. Антуану понадобилось немало времени, дабы убедить воспитанника, что удивившие его перемены были вынужденным шагом его заботливых родителей, постаравшихся обеспечить Александра приличным доходом.
Если не считать этих мелких неприятностей, жизнь Бретеев и Сен-Жилей наладилась. Избавившись от молитвенных бдений и постов, Александр окреп, повеселел и вскоре превратился в обычного проказника, такого же как и все мальчишки. К счастью, размышлял иногда господин де Сен-Жиль, характером мальчик мало походил на отца и его шалости не внушали серьезного опасения. Александр обладал живым и любознательным умом, был настойчив, но не упрям, своенравен, но не капризен. Впрочем, не на шутку боясь избаловать воспитанника, полковник всегда был с Александром сдержан и строг и ничем не выдавал своей привязанности, так что мальчик обещал вырасти образцовым паладином времен Карла Великого.
Только мэтр Жамар, получивший в результате процесса огромное состояние, был недоволен исходом дела. Виноторговец был олицетворением известной пословицы, в соответствии с которой аппетит приходит во время еды, и потому даже по прошествии полугода не мог успокоиться из-за того, что какой-то дворянчик мог увести у него из-под носа изрядный куш. Узнав же, каким образом полковник смог обвести его вокруг пальца, мэтр Жамар сначала удивился, затем обиделся и, наконец, восхитился. Мысль о том, что не все дворяне болваны, оказалась для виноторговца настоящим откровением, и он решил, что с полковником стоит иметь дело. К тому же неожиданная изворотливость шевалье навела Жамара на весьма удачную идею, так что мэтр перестал хмуриться и даже решил вознаградить обогативших его Бретеев.
Встреча мэтра Жамара и шевалье де Сен-Жиль более всего напоминала переговоры двух враждебных держав, которые так и не смогли решить свои разногласия на поле брани. Полковник был вежлив и насторожен, виноторговец почтителен, но тверд. Быстро покончив с приветствиями, Жамар преступил к делу.
– Совершенно напрасно, ваша милость, вы полагаете меня своим врагом, – с самым любезным видом уверял виноторговец. – Дело есть дело, и в любом случае, я не предполагал, что шевалье де Бретей проявит подобное неблагоразумие.
Господин де Сен-Жиль поморщился.
– Должен признаться, шевалье, я нахожусь в некотором затруднении. Это имение в Пикардии мне совершенно ни к чему, к тому же корона весьма косо смотрит на подобные приобретения людьми моего сословия. Если бы я был президентом парламента или хотя бы советником, а так… – Мэтр Жамар с сожаление пожал плечами. – Я хотел бы вернуть это имущество шевалье де Бретею… при выполнение одного условия, конечно, – после краткой паузы добавил виноторговец.
Полковник молчал. Опыт подсказывал, что господа судейские никогда ничего не делают просто так.
– Как мне стало известно, вы взяли под опеку юного шевалье де Бретея и, следовательно, получили право распоряжаться личностью как самого шевалье, так и его имуществом, – деловым тоном продолжил Жамар. – Должен признать, я этому рад, и если вы согласитесь обручить своего воспитанника с моей дочерью, а лет через пять-шесть женить его – я передам шевалье Александру замок Бретей и прилегающие к нему угодья в качестве свадебного дара.
