Текст книги "Невеста на уикэнд (СИ)"
Автор книги: Юлия Цыпленкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 17
– Восстань, упырица, испей свежей кровушки.
– Брысь, – отмахнулась я, зарываясь головой под подушку.
Одеяло отлетело в сторону, подушку с меня сдернули, и я порывисто обернулась. Костик стоял радом с диваном со стаканом в руке.
– Похмелись, пьянь.
Дежа вю? Я осторожно села, стараясь не делать резких движений, и поганец Колчановский пропел:
– Опять суббота, опять похмелье.
И на меня обрушились события вчерашнего дня. И то, что я вывалила на Лёльку, и то, что ездила к шефу домой, и что он опять увидел меня в состоянии «Шальная императрица». Застонав, я закрыла лицо ладонями.
– Головка болит? – больше ехидно, чем заботливо спросил Костя.
– Муки совести, – отозвалась я. – Мне стыдно. Уйди.
– Нет уж, я буду тебе немым укором, – воспротивился шеф.
– Точно немым? – с надеждой спросила я, глядя на него сквозь раздвинутые пальцы.
– Не дождешься, – сверкнул он жизнерадостным оскалом и сунул мне стакан. – Выпей, легче будет. Я ради твоего здоровья даже домой съездил, когда ты заснула. А ты – путешественница. – Я посмотрела на него поверх стакана: – И у меня побывать успела. А говоришь, что не скучала.
– Соседка настучала? Или консьерж? – спросила я и снова спряталась за стаканом с чудодейственным снадобьем.
– Ключи на кухонном столе, – усмехнулся Колчановский.
Я ничего не ответила, слов не было. Был стыд, а слов ни буквы. Я подтянула к себе подушку, снова улеглась, в ожидании эффекта от полезного пойла, и закрыла глаза, но сразу же их приоткрыла, чтобы подглядеть за шефом. Он отнес пустой стакан на журнальный столик, уселся в кресло и взял в руки собственный портрет. Я глаза закрыла, однако посчитала своим долгом сообщить:
– Это на всякий случай, если бы Поляковы собрались завалиться ко мне в гости.
– Я так и понял, – ответил Костик и велел: – Вставай, гулена, нам через три часа надо быть в аэропорту.
– Я умираю, – попыталась я воззвать к сочувствию Колчановского.
– Тебя оглоблей не перешибешь, – не вошел в мое положение шеф. – Вставай, в самолете доумираешь.
– Ненавижу тебя, – буркнула я и села, ощутив, что голове начало светлеть.
– Врешь, – уверенно ответил Костик и вышел из комнаты, не забыв сказать: – Жду на кухне. На ванную не больше получаса.
– Тиран!
– Какой есть, – услышала я удаляющийся голос и покривлялась ему вслед.
Пока я стояла под прохладным душем, жизнь постепенно вновь наполнилась красками. Похмелье постепенно отпускало, оставляя мне бесконечные воспоминания о вчерашнем дне и новые страдания. Но если вчера я страдала по шефу, то сегодня исключительно из-за себя. Очень не хотелось думать о том, что вчера меня несло по кочкам, но вот этого как раз и не получалось. Снова и снова я морщилась, мотала головой, пытаясь отогнать картинки из ушедшего дня, и называла себя самыми нехорошими словами, однако облегчения так и не наступало.
– Черт, черт, черт, – шипела я. – Какая же дура…
– Рыбка моя, ты там еще в водосток не уплыла? – послышался голос шефа под дверью.
Какая замечательная идея! Я посмотрела на водосток и удрученно вздохнула – утечь можно было только по частям, но мне такой подвиг был не по силам.
– Вера! – голос Колчановского прозвучал серьезно. – С тобой всё в порядке? Учти, будешь играть в молчанку, я дверь вынесу. Не шучу. Вера!
– Не надо громить мою квартиру, – отозвалась я, выключив воду. – Уже выхожу.
– Обязательно заставлять нервничать? – проворчал шеф и удалился от двери.
Я покачала головой и выбралась из ванной. Паникер. Сам сказал, что меня оглоблей не перешибешь, а теперь дверь сносить собрался… Я посмотрела на свое отражение в зеркале, повертела головой, разглядывая себя то с одной, то с другой стороны. Вроде ничего выгляжу. Свеженькая. Подумала было, что нужно подкраситься и привести голову в порядок, но вспомнила слова Колчановского наутро после посещения нас Поляковыми и намотала на голову полотенце. По-домашнему, так по-домашнему. Да и если сравнивать, какой он меня вчера видел, то сегодня я просто Афродита в банном халате.
С этой мыслью я и вышла к шефу. Он оглядел меня и заметил:
– В шелковом халатике выглядела симпатичней. Этот доспех, как пояс верности. Никакого простора для фантазии.
Я ответила возмущенным взглядом.
– На тебя не угодишь, – буркнула я, усаживаясь за стол. – То давай по-семейному, то давай ему красоту.
– Красота в наличии, – успокоил меня Костик. – Антуражу бы хотелось побольше.
Закатив глаза, я поднялась из-за стола и вышла с кухни.
– Куда?! – рявкнул мне вслед Колчановский.
– За антуражем, – буркнула я.
– Упырица, – донеслось до меня приглушенное ворчание.
Ждать себя я не заставила, просто поменяла громоздкий махровый халат на коротенький шелковый и вернулась назад.
– Так лучше? – спросила я, останавливаясь в дверях. Зачем я это сделала, я старалась не думать.
Колчановский осматривал меня несколько дольше прежнего, наконец, посмотрел в глаза и кивнул:
– Значительно. Фантазии появились.
– Дурак, – зарделась я и отправилась к кофеварке, чтобы налить себе чашечку бодрящего напитка.
– Завтракай, – велел шеф, не вдаваясь в дальнейшие обсуждения моего внешнего вида.
Пока я поглощала нехитрый завтрак из кофе и бутербродов, Колчановский подошел к табурету напротив и уселся на него. Поставил локти на стол, сцепил в замок пальцы и уместил на них подбородок. Я бросила на него взгляд. Костик был умыт, побрит, переодет и, конечно, вкусно пах.
– Ты уже позавтракал? – спросила я, чувствуя себя неуютно под его взглядом.
– Да, – кивнул шеф. – Не стал тебя будить раньше, дал подольше поспать.
– Ты у меня ночевал?
– У тебя, – на его губах появилась едва заметная улыбка. – Твой диван не такой удобный, как моя кровать. Но спалось всё равно сладко.
– Мы могли бы и утром встретиться, – заметила я.
– Я решил сэкономить время, – пожал плечами Колчановский. – Наш багаж у меня в машине. Выспаться я успел и собрался до того, как пришло время тебя будить.
– Ты меня переодевал?
– Нет, я только диван раздвинул и застелил. Потом потормошил тебя, и ты сама прекрасно справилась. Правда, снова вырубилась, как только коснулась головой подушки…
– Ты хоть отвернулся для приличия? – я поставила на стол чашку с кофе, опасаясь поперхнуться от картинки, которую нарисовало мое воображение.
– Почти, – улыбка стала шире, и я поспешила снова спрятаться за чашкой. – Глаз, который был с твоей стороны, я честно закрыл. Правда, второй всё равно смотрел, но за него я не в ответе. Не переживай, мне всё понравилось.
Я удержала на лице каменное выражение, невозмутимо закончила завтрак и отошла к раковине. Здесь уже округлила глаза и издала беззвучное: «А-а-а!». Чашку я мыла минут пять, ожидая, когда краска стыда сойдет со щек. И когда чашку из моих рук вырвали, я вздрогнула и скосила глаза на шефа. Он отставил скрипучий от собственной чистоты, чуть не затертый до дыр сосуд и выключил всё еще льющуюся воду.
– Успокойся, – усмехнулся Колчановский. – Ты переодевалась без моего присутствия. Я вышел из комнаты. А когда вернулся, ты уже лежала под одеялом. Я ничего не видел. Расскажешь, из-за чего вчера гульнула?
– А надо? – я развернулась к нему и посмотрела в глаза, в который раз ощущая, что захлебываюсь их синевой.
– Ну, любопытно, – ответил Костя. – Из-за меня?
– Чего?! – изумилась я и спросила, не скрывая иронии: – Корона на уши не давит?
– Ты переживала, что я не звонил, высказала свое негодование, даже у меня дома побывала. Я имею аргументированное мнение о том, что я невольно способствовал твоему моральному падению.
Я поморгала, глядя на его серьезную физиономию, и хохотнула. После развернулась и направилась к выходу из кухни. Нет, конечно, там одно наложилось на другое, но из-за Кости бы к Лёлику не помчалась. Мне и на диване неплохо страдалось. А если бы хотелось напиться по этому поводу, то бутылочка «Мартини» у меня еще с восьмого марта стоит не открытая. Нет, душевные терзания не могли сравниться с главной причиной моего, как там сказал Колчановский, морального падения. Вот это действительно была трагедь вселенского масштаба.
– Тогда почему? – он нагнал меня, и в комнату мы уже входили вместе.
– Да какая разница? – ответила я, открывая шкаф, где висел подготовленный для поездки миленький сарафанчик.
– Если начинаешь говорить, то имей привычку договаривать, – Колчановский уселся в кресло, закинул ногу на ногу и выжидающе посмотрел на меня. – По какой причине случился стресс в эту пятницу?
– Это неважно, – отмахнулась я.
После бросила взгляд на всё еще разобранный диван и направилась к нему, чтобы привести комнату в порядок. Но когда проходила мимо шефа, он перехватил мою руку и дернул на себя. Охнув, я упала на его колени. Возмущенно фыркнув, попыталась освободиться, но не вышло.
– Договаривай, – велел Костик. – В конце концов, на данный период времени ты – моя женщина, и я хочу знать, что взбудоражило мою женщину.
«Моя женщина» – это было нелепо и приятно одновременно. Я даже несколько растерялась, не понимая, как отреагировать: напомнить о вранье, или броситься на шею, вереща от радости. Первое мне показалось более правильным, но остановилась на третьем варианте.
– Прекрати меня допрашивать, – сухо произнесла я. – Будешь готов открыть свою душу, я открою свою в ответ. Хочешь быть откровенным? – Костя промолчал, и тогда я снова уперлась ему в плечи ладонями. – Тогда отпусти и дай мне собраться. У нас самолет и продолжение спектакля.
Костик разжал руки, и я встала с его колен. Раздражение, которое я сегодня не ожидала из-за угрызений совести, все-таки появилось. Какого, простите, черта он настаивает на моей откровенности, если не хочет быть откровенным в ответ?! Я, значит, должна быть перед ним душа нараспашку, а он будет свято хранить свои маленькие тайны? Оне, видите ли, знать желают, а вы, Вероника Андреевна свой нос в чужие дела не суйте, вам по статусу не положено.
Убрав постельное белье, я переместилась обратно к шкафу. Сердито фыркая, спряталась за открытой дверцей, раз уж господин Колчановский задом не двинули, чтобы оставить меня наедине с собой в момент сборов. Затем, вспомнив о зеркале за спиной, я порывисто обернулась и успела увидеть, как голова шефа отвернулась. Да и черт с тобой, подглядывай вуайерист несчастный. От меня не убудет, главное, чтоб себя ненароком показывать не начал. Я представила, как Костик выпрыгивает на меня из-за угла и, распахнув плащ, выкрикивает:
– О-па!
Хмыкнув, я расправила сарафанчик и отошла к зеркалу, натянув на лицо маску невозмутимости. Присела на низкий пуфик и взялась за баночку с кремом. Не смешно, не смешно, не смеш…
– А-а-а, – провыла я, откидывая голову назад, и все-таки расхохоталась.
А когда сумела подавить смех, обнаружила Костика за своей спиной. Он склонил голову к плечу и наблюдал за мной. Медленно выдохнув, я принялась за полубоевой раскрас. Колчановский присел за моей спиной, и его ладони, скользнув по талии, сошлись на животе. Затем уместил голову на моем плече, и смеяться мне расхотелось.
– Вернись на кресло, – попросила я.
– Мне и тут неплохо, – ответил он, устраиваясь поудобней. – Продолжай.
Ну, конечно, вот именно в такой компании я и хотела продолжить. Мало того, что сопит в ухо, так еще и наблюдает, нарушая всю интимность процесса подготовки и самого нанесения макияжа. Ну, какой женщине такое понравится?
– Уйди, деспот! – возмутилась я.
– Зануда, – фыркнул на меня шеф.
Костик послушно отошел. Я, наконец, вздохнула с облегчением и продолжила колдовать над своим лицом. Колдовать-то особо было не над чем. Не вечерний макияж, хвала небесам, но без шефа, торчавшего за спиной любопытной глыбой, стало и вправду комфортней.
Закончив приводить в порядок лицо и волосы, я подправила помаду на губах и улыбнулась своему отражению. Теперь мне вспомнился совсем другой момент из вчерашнего дня, и я обернулась к Колчановскому.
– Значит, ты скучал?
– А тебе-то что? – спросил он, намеренно вредничая. – Ты же по мне не скучала?
– Не-а, – я мотнула головой, даже не стремясь спрятать предательскую улыбку.
– И моего звонка не ждала?
– Не ждала. Дел было по горло, вообще на телефон внимания не обращала. Даже забыла его, сам видел.
Костик поднялся с кресла, приблизился ко мне и поддел кончик моего носа согнутым пальцем:
– Врушка, – усмехнулся он, рассматривая меня с улыбкой.
– Мы никуда не летим? – деловито уточнила я, уходя от ответа. – Можно раздеваться?
– Ну, если хочешь, чтобы мы точно никуда не полетели, можешь раздеться, – ответил шеф, подцепив пальцем лямку сарафанчика, и она заскользила по плечу вниз.
Опешив, я округлила глаза.
– Ты это чего? – спросила я вдруг севшим голосом.
– А сама как думаешь? – ответил он и потянулся ко второй лямке.
Я шлепнула ему по руке и устремилась к двери, чтобы спрятать заалевшие от смущения и предвкушения щеки.
– У нас нет времени на глупости, – строго сказала я, подхватывая свою сумочку. – Нас ждут великие дела! Вперед, mon ami, гастрольный тур отменить невозможно!
– Какая самоотдача, – проворчал за спиной Колчановский и вдруг хохотнул: – Обожаю тебя пугать. У тебя глаза в два раза больше становятся. А главное, мотивация вырастает до небес. Так страшно поддаться искушению?
Я остановилась, и он отшатнулся, чтобы не налететь на меня. Обернувшись, я склонила голову к плечу и, прищурившись, посмотрела в глаза шефу.
– Поддаться? Страшно. Всегда страшно, когда нет будущего, – ответила я, и направилась к двери, не дожидаясь ответа.
Его и не последовало – Колчановский промолчал. Шутки шутками, но свой взгляд на собственную жизнь, шеф уже успел обрисовать предельно четко. Конечно, хотелось бы узнать, что он ко мне неравнодушен так же, как и я к нему, и что готов выйти за рамки договора и нашего сценария, но вероятность такого исхода была процентов десять, если не меньше. И его слова о том, что он скучал, я расценивала трезво. Мы весело общаемся, всаживая друг в друга шпильки. И времени провели рядом немало, так что, вновь натянув на себя маску истукана, Костя должен был заскучать. Со мной ему, наверное, и вправду было комфортно, как и мне с ним.
Я даже не исключаю, что он мог увлечься. Этому должна немало способствовать его детская трагедия. Он лишился семьи, жил у чужих людей. Они относились к нему хорошо, но не могли заменить тепло, которое мальчик получал с родными родителями. Хотя бы инстинктивно, но Колчановский должен тянуться к душевному огоньку. А мы с ним вполне успешно разыгрываем счастливую семейную жизнь.
Женщины, которых он подпускал к себе, были чем-то вроде обязательного приложения, к которым Костя не испытывал ничего, кроме желания. А у нас, хоть и фальшивые, но все-таки близкие отношения, где есть забота, ласка и нежность. А еще всё тот же словесный пинг-понг. Да, наверное, он тоже испытывает ко мне притяжение. Только будет ли будущее у этой симпатии? Проверять опытным путем не хочется. И его молчание – лучшее доказательство того, что за рамки оговоренного временного промежутка он выбираться не намерен. Не буду спешить и я. Костик – мужик умный, и сам понимает, что к чему. Так что продолжаем лгать и изворачиваться перед его родными и друг перед другом.
– Сердишься?
Колчановский открыл мне пассажирскую дверцу, и я сжала посмотрела на него.
– Нет, – сказала я, пожав плечом. – Не на что.
– Я нарушил обещание, – заметил шеф.
– Если не будешь пытаться затащить меня в постель, чтобы после окончания договора сообщить о том, что всё это было временным помутнением, мне обижаться будет не на что, – ответила я и нырнула в уютное нутро автомобиля.
Костик закрыл дверцу, обошел машину и сел рядом. Он поджал губы, завел двигатель, но трогаться с места не спешил. Шеф повернул ко мне голову.
– Мне сложно оценить то, что я чувствую, – сказал он, кажется, решив быть откровенным. – Эта игра порождает ощущение близости, и оно толкает на некоторые поступки… Ты ведь чувствуешь то же самое, верно?
– Что-то в этом роде, – уклончиво ответила я. Мне оценить свои чувства было проще, даже больше – я точно знала, что чувствую.
Костя отвернулся и неожиданно произнес:
– Я не хочу влюбляться. Мне это не нужно.
– Тогда мы знаем, как вести себя дальше, – чуть хрипловато ответила я и отвернулась.
– Прости, – голос Колчановского прозвучал глухо.
– В нашем договоре чувства не прописаны, – отозвалась я. – Сыграли, разбежались.
– Да, – кивнул он и, мгновение помолчав, добавил: – Но меня всё равно тянет к тебе. Я разберусь с этим.
И машина, наконец, тронулась с места. Мы молчали – сказать оказалось нечего. Ну, хоть выяснили отношения сразу. Ему не нужны чувства, мне нужны, но взаимные. Ладно, будем вместе разбираться с неожиданно возникшей тягой друг другу. Жаль, конечно, что у нас осталось общее дело, без него было проще быстро переболеть и забыть всю эту историю. Черт, обидно-то как…
Мы так и молчали всю дорогу до аэропорта. Костя смотрел только на дорогу, я тоже. Не хотелось даже искать тему для разговора, чтобы разредить обстановку. Я меланхолично покручивала в пальцах подвеску на цепочке. Шеф поерзал, кажется, собираясь что-то сказать, но не сказал, только крепче сжал руль. Музыку в этот раз включила я, но что неслось из колонок, не смогу даже вспомнить. Голова была пустой, и на душе ощущался гадкий осадок от короткого разговора.
Я протяжно вздохнула и… салон огласила мелодия вызова. Вытащив телефон из сумочки, я, не глядя на экран, нажала ответ.
– Аллё.
– Ну, как ты там, племяшка?
– Дядя Ваня, – елейно отозвалась я. – Чем хочешь порадовать?
– А ты еще не радуешься? Пироги печешь? Хлеб с солью для дорогого гостя уже подготовила? – жизнерадостно спросил дядя.
– А как же, вся в муке и в капусте, – по-прежнему медовым тоном ответила я.
– Только чеснок не клади, – хохотнул родственник. – И кол осиновый убери подальше, меня таким не возьмешь.
– Тебя танком не переедешь, это точно, – осклабилась я.
– А я смотрю, ты полна оптимизма, солнышко, – не менее сладко пропел дядя. – Это радует, тем приятней встреча.
– Боюсь, встреча откладывается, дядя Ваня, – теперь и я засияла от накала нахлынувшего счастья. – Так что не спеши, меня в городе не будет.
– А куда это ты намылилась? – насторожился дядя.
– Тебе не дотянуться.
– Если надо, из-под земли достану, ты меня знаешь, – напомнил родственник о своей хватке. – Куда сваливаешь? С кем? Насколько?
– Далеко, с кем надо, насколько душа пожелает, – ответила я на его вопросы.
– С мужиком? – посуровел дядя. – Верка, задуришь, наизнанку выверну. Что творишь?
– Приеду, напишу, – пообещала я. – Сам не звони. Пока, дядя Ваня.
– Вероника!
Я вырубила телефон и шумно выдохнула. Вот теперь ищи ветра в поле, дядя Ваня. Как же все-таки вовремя вся эта затея с поездкой!
– Кто это? – Костик впервые нарушил молчание, и я, усмехнувшись, ответила:
– Моя самая большая проблема и головная боль.
После прикрыла глаза и выругалась. Неправильно я с ним разговаривала, ой, неправильно… Надо было попробовать умаслить его, чтобы сидел дома и не вздумал на самом деле притащиться сюда. Но не могу я на него спокойно реагировать! Дядька для меня, как красная тряпка для быка. И вроде люблю его, хорошо понимаем друг друга, когда не ругаемся, но его характер…
– Кто этот дядя Ваня?
Я посмотрела на Костика и покачала головой:
– И как твой детектив работал? Родной дядька, брат моего отца. Тот еще упырь.
– Расскажешь?
Ответив ему мрачным взглядом, я кивнула. А почему бы и нет? Если дядя приедет, он станет нашей общей проблемой, так хоть подготовлю. Однако начать разговор мы не успели, потому что подъехали к аэропорту, и свой рассказ я отложила на потом, в самолете будет достаточно времени для задушевных бесед. А пока было чем заняться и без откровений.
В здании аэропорта я завертела головой, пытаясь понять, куда нам идти, но Колчановский потянул меня за собой, прочь от других пассажиров разнообразных рейсов.
– Куда? – удивленно спросила я.
– У нас бизнес-джет, – коротко ответил шеф.
И когда мы оказались подле небольшого частного самолета, я совершенно неприлично присвистнула.
– Твой? – спросила я, поднявшись на борт и озираясь по сторонам.
– Свой самолет пока не потяну, – усмехнулся Костик. – Аренда. Зато полетим прямым рейсом до Марселя без пересадок и ожидания.
– Дорого?
– Не забивай голову лишней информацией, – отмахнулся шеф, и во мне проснулся дремавший эти дни бухгалтер.
Интересно, какой спектр услуг вообще возможен при найме, и сколькими из них воспользовался мой расточительный шеф? Дайте мне прайс, пожалуйста!
– У тебя в глазах цифры, как на старом кассовом аппарате скачут, – усмехнулся Костик. – Я так и слышу: дзинь-дзинь-дзинь. Успокойся, тебе на вознаграждение хватит.
– А на потом останутся? Учти, я зарплату люблю круглый год получать, – заметила я, ерзая на удобном мягком кресле.
– На хлеб с маслом для родного бухгалтера наскребу, – пообещал Колчановский.
Я покивала головой, показывая, что такой ответ принят, но любопытство о стоимости крылатого удовольствия не исчезло.
– Костя…
– Угомонись, – строго велел Константин Горыныч. – Я ничего лишнего в заказ не включал, и к цвету салона тоже не стал придираться. Гляди в иллюминатор, пичкай меня ядом и рассказывай про своего дядю.
– Пристегните, пожалуйста, ремни, – с приятной улыбкой произнес стюард. – Мы взлетаем.
Я щелкнула замком ремня и устремила взгляд в иллюминатор. Самолет медленно тронулся с места. Где-то за спиной остались белоснежные гиганты, на чьих бортах красовались названия авиакомпаний. Серое полотно аэродрома бежало всё быстрей и быстрей, и, наконец, стало отдаляться – мы оторвались от земли. Я перевела взгляд на своего спутника и подумала, что впервые не боюсь летать. Может, дело было в Косте, а может в том, что самолет был только для нас, и от этого рождалось ощущение чего-то основательного и безопасного.
А потом мысли вернулись к недавнему разговору.
– Ты хоть что-то обо мне знаешь? – полюбопытствовала я.
– О тебе достаточно, – ответил Колчановский. – Твоей семьей я не интересовался.
– Потому и не знаешь, почему я уехала из родного города, – кивнула я, вспомнив его вопрос, заданный еще неделю назад. – Отвечаю. Уехала из-за дяди.
Кольцов Иван Васильевич – человек своеобразный. Одно время он вычеркнул нас с родителями из своей жизни и не вспоминал много лет. Хотя нет, не так, он просто перестал общаться с братом, которого считал слабаком и рохлей. Однако я получала от него подарки на новый год и на день рождения. Дядя Ваня не пропустил ни одной из этих дат. Но в гости к нам не заходил, к себе не приглашал. Изредка звонил папе, разговаривал пару минут и отключался.
А когда мне исполнилось шестнадцать, дядя вдруг решил воссоединиться с братом и его семьей. Произошло это после его пятого развода. И вот с тех пор его в моей жизни стало слишком много. Мне кажется, дядя Ваня порой забывал, что он просто дядя, а не мой отец. Его слово должно быть решающим, его мнение приоритетным. Виной такому повышенному вниманию стало то, что дядя, затолкав гордость куда поглубже, прошел обследование и узнал, что детей у него не будет никогда. Но была я! Пусть и не совсем родной, но все-таки ребенок. Это-то и стало приговором… для меня.
Он лез в мою учебу, ходил на родительские собрания, навещал учителей, чем доводил их до нервного тика и истерик. Мне даже боялись ставить оценки. Просто Иван Васильевич жутко обижался, если я получала тройку, считая это личным оскорблением. Причем, умудрялся сделать виноватым учителя, потому что я априори у него умница и красавица – вся в него. А раз так, то виноват учитель – не доучил.
А если мне ставили отлично, то дядя сурово хмурился и начинал подозревать, что мне оценку завысили, и значит, дитя выйдет из школы неучем и пропащей душой. Мог потребовать провести опрос при нем. В общем, смотреть в глаза преподавателям мне было стыдно. Признаюсь, я никогда не рвалась к заездам, но внезапные тернии вынудили стартануть, чтобы дядя Ваня уверовал в то, что я действительно знаю предмет, оценка заслужена честно, и, как следствие, угомонился в своем почти отеческом рвении сделать из ребенка человека.
А когда у меня появился молодой человек, угадайте, что сотворил наш семейный деспот? Отвез парнишку в лес! Я ждала его, названивала, обижалась, а мой Юрик в это время копал себе могилу. Так дядя вбивал ему в голову, что мой подол должен оставаться на своем месте, и никакие шаловливые ручонки не должны вдруг оказаться под ним. Заодно вырвал клятву, что Юрик будет меня холить и лелеять, так что тот потом боялся дышать в мою сторону. И только после этого добыл парня из ямы, отряхнул и доставил домой, чтобы он привел себя в порядок и сменил штаны.
С Юриком мне пришлось расстаться, потому что он вздрагивал и начинал блеять каждый раз, когда я подходила к нему. Я была в него влюблена и желала только счастья, потому наступила на горло собственной песне и рассталась, чтобы парень, наконец, вздохнул полной грудью. А дядя Ваня на мой хмурый взгляд сказал только одно:
– Слабак.
И вот тогда мы в первый раз поцапались с ним так, что родители схватились за телефоны, только так и не решили, кого вызывать. Милицию для одного из дебоширов, скорую себе, или МЧС на случай атомной войны, которая вот-вот должна была разразиться на территории нашей небольшой жилплощади. В конце концов, мама затолкала меня в комнату, а папа вытолкал брата из квартиры.
– От ребенка не отстану, – заявил дядя отцу, когда тот закрыл входную дверь грудью. – Она у меня одна.
– У нас тоже, – ответил папа.
– Вот и будем беречь ее дальше, – безапелляционно произнес дядя и удалился.
Но обороты немного сбавил. Совсем чуть-чуть. Моего следующего парня он в лес уже не возил, так… прессовал, прижав к стене его родного дома. И преподавателей в университете доставал на порядок меньше, чем учителей в школе. Однако его по-прежнему было чересчур много. Кстати, профессию я выбирала не по душевной склонности, а благодаря сточасовой лекции Ивана Васильевича Кольцова. Он вынес мне мозг настолько, что поступать я шла с пустой головой и с удавкой на шее из дядиных извилин. Училась, правда, старательно, почти не участвуя в студенческой жизни. А как участвовать, если дорогой родственник был начеку? Он мог заявиться с инспекцией на вечеринку и всё испортить всего за пару минут? Однокурсники шарахались от меня, как от чумы.
Я выбила себе место в общежитие, надеясь, что там смогу вдохнуть полной грудью. Однако моя свобода закончилась уже на следующее утро. Дядя Ваня поставил условие: я живу у него, я живу дома, или он занимает соседнюю комнату, чтобы следить за мной. Я выбрала родной дом. Ни ехать к нему, ни тем более видеть его своим соседом я не хотела. А ведь сделал бы! Не человек – танк! У него ни преград, ни тормозов. Видит цель, прет к ней напролом, встанешь на пути – переедет.
В общем, ни нормальной юности, ни отношений, ни даже собственных желаний у меня толком не было. Родители остановить этот локомотив не могли, как не пытались, Иван Васильевич полумер и полутонов не признавал. Любовь – так на всю катушку, опека – так до судорог опекаемого, забота – так до полного удушения. Он считал, что защищает меня от суровой правды жизни, и что желает только самого лучшего. И ведь так оно было! Дядя искренне любил меня, как родную дочь любил. Но его подход к делу был моим кошмаром во сне и наяву целых шесть лет.
Но однажды конец всей этой истории, ну, или антракт в бесконечной пьесе «Забота дяди Вани» настал. Иван Васильевич зарвался. Он превзошел сам себя, навязывая мне свои взгляды на мою дальнейшую жизнь. Это уже была не опека, ни забота, а конкретный указатель в будущее. Ни возражений, ни увещеваний он слушать не желал. У нас в семье был прав только один человек, а кто сомневается… ну, как в той пословице про начальника, смотрите пункт первый.
Я решила – с меня хватит. Собрав вещи и некоторые накопления, я рванула в новую свободную и счастливую жизнь, где всё буду решать сама. Родители прикрыли мое бегство, решив, что так для их дочери будет лучше. Дядя сначала хотел броситься вдогонку, но после нашего скандала по телефону решил что-то вроде: пусть ребенок помыкается. Хлебнет горя, сама приползет, поплачет в жилетку и примет доводы дядиного разума. А не приползла!
Помыкалась, конечно, но устроилась вполне неплохо и жила себе не тужила, наслаждаясь своим умом и воздухом свободы. Мы, конечно, встретились год назад, когда я приехала навестить родителей со своим молодым человеком. Иван Васильевич оценил моего приятеля крайне низко, найдя его балбесом, дармоедом и сосунком. И все-таки мои заслуги признал (правда, оценил немногим выше, чем выбор молодого человека) и решил дать мне побарахтаться еще немного.
– И вот представь, что я почувствовала, когда он сообщил, что собирается навестить меня! – воскликнула я, глядя на шефа негодующим взглядом. – Это же катастрофа! Как мне потом людям в глаза глядеть? Он ведь и на работу может заявиться, и своего мнения при себе держать не будет. Я уже не говорю о соседях и знакомых. Если ему кто-то не понравится…
– Я думаю, ты несколько сгущаешь краски, – улыбнулся Колчановский, внимательно слушавший мои откровения. – В моем офисе я никому не позволю хозяйничать. Ты под моей защитой.
– Пф! – пафосно фыркнула я, махнув рукой. – Блажен, кто верует.
– Зря сомневаешься…
– Пф-ф-ф.
– Короче, дядя – проблема не первичная, – не стал спорить Костя. – С этим мы будем разбираться, когда придет время.
– Главное, не называй меня невестой, иначе не заметишь, как женишься, – проворчала я. – Осторожность, осторожность и еще осторожность. На этом минном поле сам черт подорвется.
– Учту, – улыбнулся шеф. – А сейчас расслабляйся и получай от жизни удовольствие.
– Да уж, – буркнула я и отвернулась к иллюминатору.
Нас окружали облака. Я смотрела на них и думала, что предложенное наслаждение жизнью подобно обманчивой плотности «белогривых лошадок» за бортом самолета. Размечтаешься, бухнешься, ожидая приятную мягкость, а полетишь прямиком на твердую землю, потому что кому-то «этого не надо». Хотя… Что я в самом деле? Наслаждение не сошлось на Колчановском. Мы, черт возьми, летим на берег Средиземного моря! Хрустящие круассаны, лавандовые поля (хотя для них еще рано) и куча исторических достопримечательностей. Нас и вправду ждут увлекательные дни, если, конечно, мы не проведем их, охраняя семейство Поляковых и радуя их идиллическими картинами вселенского счастья.
– Вера, – я повернулась к Косте, и он протянул ко мне руку через столик, разделивший нас. Я удивленно приподняла брови, а затем накрыла его ладонь своей ладонью. Шеф надел мне на палец кольцо с тремя бриллиантами.
