Текст книги "Поединок. Выпуск 2"
Автор книги: Юлиан Семенов
Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
САНТЬЯГО. РАДИОСТАНЦИИ, КОНТРОЛИРУЕМЫЕ ВОЕННЫМИ, СООБЩАЮТ, ЧТО АРЕСТОВАН ЛУИС КОРВАЛАН. ОН ЗНАЧИЛСЯ В СПИСКЕ «ОСОБО ОПАСНЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ», РАЗЫСКИВАЕМЫХ ХУНТОЙ. НЕСМОТРЯ НА АРЕСТ ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ КОМПАРТИИ ЧИЛИ И РЯДА ДРУГИХ ЛИДЕРОВ НАРОДНОГО ЕДИНСТВА, В СТРАНЕ – КАК Я УЖЕ СООБЩАЛ – ДЕЙСТВУЕТ СОЗДАННЫЙ ПОСЛЕ ПУТЧА ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СОВЕТ СОПРОТИВЛЕНИЯ, В КОТОРЫЙ ВХОДЯТ ПРЕДСТАВИТЕЛИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ И ДРУГИХ ЛЕВЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ.
За неделю до того, как Фрэнк отправил эту телеграмму (военный цензор, по привычке, завизировал ее, не читая: корреспондент – друг адмирала Карвахаля!), Исидоро и Глория сидели в кабинете Томаса де Леон-и-Гонзага и еще не знали, что в гости к хозяину виллы пожаловал старый друг сенатора Эстебан Кастельяно.
Новоиспеченный бригадный генерал, позвонив, толкнул незапертую дверь и вошел в холл.
– Стой! – он схватился за кобуру, увидев, что Томас, сорвавшись с места, бросился по лестнице, ведущей на второй этаж. – Стой! Стрелять буду! – Но лейтенант уже был наверху, на своей половине.
Тучный Кастельяно, зло отдуваясь и размахивая пистолетом, побежал за ним.
Усохший, согбенный годами старик сенатор вцепился в подлокотники кресла. Склеротический румянец схлынул с его щек. Но ни словом, ни жестом он не попытался остановить генерала. Кастельяно с размаху влетел в кабинет.
Томас шагнул к висевшему на стуле автомату. Не успел! Глухо грохнул выстрел. Лейтенант вскинулся, гримаса боли судорогой свела рот. Он захрипел и замертво рухнул на пол. Почти одновременно с генералом выстрелил и Исидоро. Первой пулей сорвало с головы Эстебана Кастельяно парадную фуражку с кокардой. Вторая угодила в висок.
– Прямо в сердце... Пульса нет... – Глория поднялась с колен, бережно положив безжизненную руку Томаса де Леон-и-Гонзага ему на грудь.
– Уходить надо! – Итурраран поднял с пола и протянул девушке пистолет. Чертыхаясь, стал обшаривать карманы френча убитого им бригадного генерала.
– Ты что, с ума сошел? Что ты делаешь? – поразилась Глория.
– Ключи ищу. Этот тип подъехал на машине. Вот они! Пошли!
У дверей кабинета столкнулись с горничной в крахмальной наколке и крохотном кружевном переднике, которая, увидев окровавленные трупы, отпрянула назад и заголосила:
– Дон Антонио! Хозяин! Нашего Томаса убили... Уби-иии-ли!.. Вы слышите, дон Антонио?
Старик сидел, не шелохнувшись, под настенным распятием у пылавшего камина, когда Глория и Итурраран стремительно пересекли гостиную и выбежали в сад к стоявшему у ворот черному лимузину.
Улица была безлюдна.
Девушка включила зажигание, придвинула сиденье ближе к рулю, неуверенно нажала на акселератор («мерседес» ей водить не приходилось).
– Скорей, милая. Скорей! Эта лысая мумия наверняка уже звонит в ближайший комиссариат карабинеров. Сейчас оцепят район, и мы окажемся с тобой в мышеловке... Как глупо все вышло!
– Здесь через два квартала – панамское посольство. Попробуем укрыться в нем.
У дипломатического представительства Панамы вдоль невысокой ажурной ограды прохаживались солдаты. Четверо стояли на въезде, под аркой.
– Не проскочим, Глория. Не давить же этих стервецов прямо на посольской территории. Хунта потребует тогда нашей выдачи.
Глория не ответила.
Разогнала машину.
Проскочила мимо ворот – у патрульных не вызвал никаких подозрений дорогой автомобиль, мчавшийся по противоположной стороне, – и вдруг, круто повернув руль влево, под носом у оторопевших солдат врезалась в ограду.
Скрежет металла по металлу. Ажурная решетка разлетелась от сильного удара, и «мерседес», чуть не опрокинувшись, на двух левых колесах выскочил на газон, прочертив его глубокой бороздой.
Из посольского особняка к ним навстречу бежали люди. Солдаты не решились пустить в ход оружие.
Лишь во второй половине дня Глория смогла дозвониться до Фрэнка, который все утро провозился с Леспер-Медоком, вызволяя своего незадачливого соотечественника из концлагеря на стадионе «Насьональ».
О’Тул приехал и с тех пор каждый день навещал свою невесту.
27 сентября он вызвал Глорию из комнаты, где она ютилась вместе с девятью другими женщинами (посольство было переполнено людьми, спасавшимися от преследований военной хунты).
– Тебе привет от отца. Виделся с ним мельком. Он здоров. Отлично выглядит. Хуан обещал на днях отправить его в Чильян. Там, у родственников, ему будет спокойнее после того, как ты уедешь.
– У меня, Фрэнк, нет еще разрешения на выезд из страны.
– Разрешение скоро получишь. Я навел справки. Был в МИДе, на приеме у генерала Оскара Бонильи.
– Ох, родной, как бы все эти хлопоты обо мне не кончились для тебя плохо...
О’Тул задумчиво потер переносицу и улыбнулся с мальчишеской беспечностью:
– Я, как известно, дряхлый психостеник. А стало быть, человек мнительный. Но похоже, что за мной и впрямь теперь приглядывают. И не только из-за тебя, Гло. Из-за моих последних корреспонденции тоже. Они вызывают все большее разочарование и раздражение у моих высокопоставленных заклятых друзей. Опасаюсь, как бы не устроили обыск в номере.
– А разве у господина буржуазного журналиста есть что скрывать от властей? – она и не думала скрывать своей иронии.
И тогда Фрэнк впервые без утайки поделился с Глорией запутанной историей сложных своих взаимоотношений с торонтским издательством «Люис и сын», Джеймсом Драйвудом и Диком Маккензи, адмиралом Карвахалем и сенатором де Леон-и-Гонзага, Марком Шефнером и полковником Эстебаном Кастельяно. («Не имел сомнительного счастья лицезреть покойного в генеральских погонах».) Во всех подробностях впервые рассказал о перипетиях своего аргентинского вояжа и вообще о работе сыскного бюро «О’Тул энд О’Тул инкорпорейтед».
Разговор был долгим. И трудным. Глория никак не могла взять в толк, почему он прежде упорно скрывал от нее правду.
– Только, ради бога, не воображай себя Христофором Колумбом, открывшим Америку, – сказала Глория, прищурив погрустневшие зеленые глаза. – Многое из того, что тебе удалось раскопать, было известно тем, кому знать надлежало. Меры по обезвреживанию правых принимались... Все же некоторые из документов, которые ты раздобыл – ну, например, полученные от Монти, – будь они своевременно опубликованы, могли бы помочь нам в разоблачении происков реакции.
– То, что я раскопал, войдет в книгу, которую я начал писать. Это мой скромный вклад, дорогая компаньера Рамирес, в международную кампанию солидарности с демократами Чили... – Он открыл атташе-кейс и извлек оттуда две толстые тетради и объемистый пакет с бумагами и фотографиями. – Возьми. Здесь наброски и документы. Хранить их в «Каррера-Хилтон» больше не решаюсь. Пусть останутся у тебя. Прогляди на досуге, если разберешь почерк. Увезешь их с собой в Панаму. Я узнаю, кто из дипломатов полетит тем же рейсом, и попрошу пронести все это в самолет, минуя таможенный досмотр. Билет я тебе достал на 11 октября. С превеликим трудом. Сам выберусь отсюда, как только улажу последние дела. Встретимся в Панама-сити. А потом, – Фрэнк привлек к себе невесту, – потом в Канаду.
Весеннее сентябрьское солнце ярко светило, подчеркивая мертвенную оцепенелость города, захваченного солдатами, которые, хотя и говорили по-испански, говорили с чилийской напевностью, были оккупантами. Жестокими, бездушными. Фрэнк с горечью подумал об этом, когда отъезжал от посольства. Даже не оборачиваясь, не глядя в зеркальце, он знал, что «тойоту» неразлучной, привычной за последнюю неделю тенью, преследует приземистый темно-коричневый «форд».
В зимнем саду гостиничного холла экзотические рыбки нервно перебирали плавниками под пристальным взором слепых деревянных масок. Кто-то из темно-коричневого «форда» вошел следом. У Фрэнка пересохло в горле, на губах горчило, и он направился прямиком в бар.
Неизменный Игнасио с отрешенным видом протирал стаканы. На дальнем конце шеренги пустующих табуретов пристроился субъект из «форда». Заказал себе пиво.
– Двойное виски. Разбавлять не надо, – попросил О’Тул.
Бармен покосился на верткоглазого любителя пива. Достал потертый кожаный стаканчик:
– Сыграем в кости, мистер О’Тул?
– В другой раз. Пойду отдохну. Устал я очень.
В дверной щели номера торчал уголок конверта.
По листу мелованной бумаги, спотыкаясь и прихрамывая, разбегались шаткие стихотворные строки:
Все, что упущено когда-то,
Нельзя вернуть!
И путь лежит в крови заката —
Последний путь.
– Что за чушь? – Фрэнк недоуменно повертел в руках листок.
На обороте увидел приписку:
«Дорогой друг!
Надоела до ужаса нынешняя свистопляска – до чего довела эту милую страну фашиствующая камарилья! С меня хватит. Улетаю домой, благо подвернулся случай ускорить отъезд: вчера поздно вечером неожиданно отказался от билета оператор из Би-Би-Си. Все утро я пробегал, оформляя документы в МИДе. Очень хотел проститься с тобой, старина. Но не застал.
Нежный поцелуй Глории. Всегда твой Жак».
О’Тул покачал головой. Очаровательный бахвал, пустомеля Жак! Где эссе, в котором ты грозился излить свою израненную душу? Где обличительная сенсационная книга о злодействах хунты? Слова... Одни слова. Даже Шефнера отхлестать по щекам не смог – при встрече смутился, промямлил что-то конфузливое...
Мало быть добрым, думал Фрэнк, перечитывая письмо Леспер-Медока, мало быть честным и даже, как это принято теперь говорить, прогрессивным. Надо действовать.
Из воспоминаний О’ТулаВАШИНГТОН, ФОЛЛЗ-ЧЁРЧ, САНТЬЯГО. ИЮЛЬ – АВГУСТ
– Куда едем, сэр? – спросил пожилой усталый негр-таксист в форменной фуражке.
– Фоллз-Чёрч, пожалуйста. Штат Вирджиния. Вот по этому адресу. – Я протянул визитную карточку Чарли Бэрка.
– Йес, сэр.
Город, разморенный июльской жарой, задыхался в бензиновых выхлопах. Даже вечерний воздух был плотен и горяч, как только что вытащенный из духовки традиционный американский «эппл-пай» – яблочный пирог. Машина кромсала его на куски, выбираясь все дальше из раскаленного центра столицы. Мост через реку Потомак. Пятигранная громадина Пентагона, извещающая о том, что мы покидаем Федеральный округ Колумбия. И – огни Вашингтона остались позади.
Встреча с членом совета директоров компании «Интернэйшнл телефон энд телеграф» Джеймсом Драйвудом была не единственной и уж, конечно, не главной целью моего приезда в Штаты. Прежде всего я хотел потолкаться среди всезнающих столичных журналистов, послушать, что говорят они о чилийских делах, порасспросить их по-дружески и конфиденциально. Но летнее отпускное время лишило меня возможности увидеть многих моих друзей и приятелей из числа собратьев по перу. Не застал я в городе и Джека Андерсона, на осведомленность которого привык полагаться. Хорошо еще не уехал никуда толстяк Чарли. Он обрадовался, когда я зашел к нему в редакцию. Удивился, узнав, что за заботы привели меня в Вашингтон. («А ты переменился, непоседа Фрэнк. Прежнего О’Тула вряд ли могло всерьез заинтересовать подобное. Но я рад этой метаморфозе!») Он охотно вызвался помочь. («Никаких гарантий, старик, не даю. Не в моих правилах бросаться пустыми обещаниями. Однако постараюсь – будь уверен! – через сведущих людей получить нужную информацию».) Четыре дня спустя Чарли Бэрк позвонил мне в гостиницу. («Ждем сегодня часам к девяти. Адрес на карточке, которую я тебе дал. Не потерял ее?.. Сьюзэн приготовит стейки и испечет отличный эппл-пай».)
– Приехали, сэр, – сказал таксист, останавливаясь перед парадным подъездом с алюминиевыми буквами над козырьком: «Апартамент хаус – Бродфоллз».
На щитке с фамилиями жильцов отыскал Бэрка. Нажал кнопку домового телефона.
– Алло! Ты, Фрэнк? Открываю.
Зажужжал запор автоматического дверного замка.
Скоростной лифт подбросил меня к пятнадцатому этажу, в холле которого семейство Бэрков уже ждало в полном составе.
– Дядя Фрэнк! – бросились навстречу дети. Пятерых я узнал сразу, хотя они здорово выросли. А вот шестая – малышка, семенившйя позади, – появилась, надо полагать, за время, что я не видел своих друзей. Чарли и Сьюзэн блаженно улыбались.
– Ну, входи, входи в наши новые апартаменты. Год назад решили с женой перебраться в Фоллз-Чёрч: квартиры здесь подешевле, чем в Вашингтоне, да и для ребят лучше – не так шумно и воздух чище.
После ужина, когда Сьюзэн укладывала детей спать, а мы остались в гостиной вдвоем, Чарли ключом открыл ящик секретера и извлек оттуда хрусткий банковский билет достоинством в сто чилийских эскудо:
– Полюбуйся!
– Неужто фальшивые?
– На сто процентов.
– Ловко! – Я всмотрелся в новенькую купюру. – Не отличишь от настоящих. И где же их печатают?..
– Без комментариев, сэр, – отшутился Чарли и, заметив мое огорчение, добавил: – Сожалею, Фрэнк. Я просто повторяю слова человека, который передал мне эти фальшивые деньги... Оставь их у себя, если хочешь.
Вошла Сьюзэн:
– Джентльмены, ваш кофе...
– Может, ты угомонишься, наконец, и побудешь с нами, Сьюзи? – сказал я.
– Сейчас домою посуду и вернусь... Знаешь, сколько хлопот с таким семейством, как наше... – Она притворила за собой дверь.
– Даже лучше, что мы пока одни... У меня есть еще небольшой сюрприз, – Чарли достал из секретера подшивку журналов. – Читал когда-нибудь такой? Нет? Не мудрено. «Статьи по разведке» – самое труднодоступное издание в мире. В продаже не бывает. И на всей территории Соединенных Штатов его можно получить лишь в одной библиотеке. В штаб-квартире ЦРУ. Полистай. А я пойду помогу Сьюзэн.
Я стал просматривать оглавления номеров полуторагодовой подшивки узкоспециализированного журнала... Ну и ну... «Что делать с агентом-двойником в случае его провала?», «Методика устранения тех, кто слишком много знает», «Современная хирургия и способы установки подслушивающей аппаратуры в организме домашних животных (собак, кошек и т. д.)», «Шпионаж во времена царя Соломона и царицы Савской (исторический очерк)». Пространные наукообразные исследования ученых мужей от разведки перемежались сухими отчетами оперативных сотрудников ЦРУ. Среди этих статей я нашел две, касавшиеся событий в Чили: «Опыт организации антиправительственных выступлений на примере октябрьской забастовки членов чилийской конфедерации владельцев грузовиков» и «Финансирование прессы, стоящей в оппозиции к Народному единству». Первая из них с неопровержимой достоверностью (таиться автору было не от кого!) подтверждала то, на что намекал Монти, – саботаж, беспорядки, направленные на создание в стране экономического хаоса, щедро оплачиваются крупнейшими американскими монополиями, которые в результате национализации лишились привычных сверхприбылей. Вторая статья преподнесла мне поразительную новость. Оказывается, все сверхсолидные, архиреспектабельные, супернезависимые органы демократической печати чилийской республики, все эти поборники и защитники Свободы Слова (включая «Меркурио» – латиноамериканскую «Монд», как принято считать) кормятся из рук тех же самых «ущемленных марксистами» фирм и компаний США.
– Чарли! Как же ты исхитрился получить доступ к самому труднодоступному изданию в мире? – спросил я приятеля, когда тот вновь появился в гостиной.
– Только не думай, что я связался с парнями из Лэнгли. Все гораздо проще. Сидит там один мой однокашник по Гарварду. Блистал он в университете (профессора прочили фантастическую научную карьеру), а стал заурядным аналитиком в ЦРУ. Вот и мучается комплексом неполноценности. Опубликовался в своем секретном журнальчике и притащил мне сегодня утром – похвастать – подшивку...
Засиделся я у Бэрков допоздна. Сьюзи пришлось еще несколько раз варить кофе. Пили ликер. Все трое, перебивая друг друга, с удовольствием вспоминали время, проведенное в Мехико, где Чарли и я – совсем молодые! – работали корреспондентами.
Прощаясь, Сьюзи чмокнула меня и тихонько спросила:
– Так что, Фрэнк? Разлад с Кэтрин непоправим?
– Это не разлад, дорогая, а разрыв. Окончательный и бесповоротный.
Четыре дня, отделявшие нашу первую встречу с Чарли от поездки к нему в Фоллз-Чёрч, не прошли для меня впустую.
Была аудиенция у Драйвуда в оффисе столичного отделения ИТТ на Л-стрит, 1707. Недолгая аудиенция. Но ждал я ее долго – проторчал в приемной почти полчаса. «У шефа совещание», – извинилась мисс Меллоуз, тоненькая, хрупкая секретарша – фарфоровая статуэтка за серым металлическим канцелярским столом. Все в Пегги отвечало общепринятому и широкораспространенному стандарту девушек из солидных фирм. Все, кроме, быть может, умного, цепкого взгляда и нешаблонных суждений, которые искорками вспыхивали порой на зеркально гладкой поверхности нашей с ней, прерываемой звонками, беседы ни о чем.
Джеймса мучила изжога. Он глотал таблетки и ежеминутно посматривал на часы, словно желая подчеркнуть недовольство зарвавшимся, отбившимся от рук щелкопером. Мои объяснения были точным слепком спасительной версии, изложенной ранее – с тем же пафосом – Дику Маккензи. Судя по тому, что мистер Драйвуд перестал, наконец, заниматься таблетками, мои слова о стремлении воспеть героев чилийской оппозиции прозвучали для него в достаточной степени убедительно. Хотя и не поручусь, что убедили хитрую бестию полностью. Как бы то ни было, шеф отпустил меня с миром, вяло благословив на продолжение работы над книгой. «Ну, как?» – мисс Меллоуз подарила мне улыбку номер пятнадцать, самую ослепительную и самую расхожую – для особо важных посетителей святая святых столичного филиала ИТТ. «Успешно, – ответил я и, не знаю почему, предложил: – Время ленча. Может, перекусим вместе, Пегги?» – «Ол райт. У нас внизу кафетерий для служащих компании». – «Лучше ресторан. Есть что-нибудь приличное поблизости?»
Застольный разговор, покрутившись вокруг тем незначащих, пустяковых, принял вдруг совершенно неожиданный оборот. Когда я обронил, что работать в одном из известнейших концернов Америки, наверное, лестно и приятно, секретарша Драйвуда неопределенно покачала головой:
– Так кажется только со стороны. Людям непосвященным... «Интернэйшнл телефон энд телеграф» – государство в государстве. Со своими уставами, уложениями о правах и – преимущественно – обязанностях. Со своей религией, главный догмат которой – поклонение и преданность фирме. И не дай бог кому-нибудь из служащих – любого ранга! – оступиться и преступить закон, вероотступника неминуемо ждет жесткая кара. Был у нас в департаменте социологических исследований довольно видный работник, некий Билл Смазерс. Тридцать лет безупречной службы! Так знаете, за что его выставили за порог? Вольнодумец Билл удобрял газончик у своего дома химикатами не дочернего предприятия ИТТ, а конкурирующей компании. К тому же позволял себе, уезжая в отпуск, останавливаться не в гостиницах «Шератон», принадлежащих нашему концерну, а в каких бог на душу положит. Это стало известно, и – фьють! Смазерса в одночасье вытурили.
По адресу, который – после долгих уговоров – дала мне Пегги, «вероотступника» из ИТТ не оказалось. Дом в зеленом пригороде Вашингтона он продал и переехал в меблированные комнаты в районе, пользующемся не самой лучшей репутацией у столичных жителей.
Насупленные лица прокопченных кирпичных зданий. Зданий-близнецов, зданий-горемык, построенных где-нибудь в тридцатых годах по убогому проекту незадачливого архитектора-урбаниста... Грязный крикливый бар на углу. Мусор... Бездомные кошки... Рукодельная вывеска: «Румз ту лет» – «Сдаются комнаты»... У лифта я посторонился, пропустив выпорхнувших из кабины трех деловитых красоток с томно ищущими глазами (мини-шорты, модные сетчатые кофты – в стиле «смотри насквозь» – на голом теле). На самом верхнем, шестом этаже, в конце сумрачного коридора отыскал нужную мне квартиру: к двери прикноплена визитная карточка «Уильям Смазерс. Директор Си-Ар-Би-Эс».
– Вы ко мне с рекламным объявлением? – сверкнул зубами в любезной улыбке седой моложавый джентльмен, затягивая витой шнур домашней вельветовой куртки. – Располагайтесь... Я сейчас, извините.
Через несколько минут он вернулся в столовую уже тщательно, хотя и не по возрасту броско одетый (кремовый летний костюм, лиловая сорочка и широкий галстук, расцвеченный оранжевыми орхидеями). Приглаживая длинные прямые волосы (концы их упрямо топорщились над воротом пиджака), повторил вопрос:
– Так что собираетесь рекламировать?
Я представился. Сослался на знакомство с мисс Меллоуз. Дал понять, что мне известно о его изгнании из телефонно-телеграфного рая. Поинтересовался значением загадочных литер Си-Ар-Би-Эс.
– Литеры расшифровываются просто: Столичная Радиостанция Билла Смазерса.
– Вот как. Значит, вы процветаете? – Я украдкой глянул на просиженный диван с выпирающими пружинами. Прочая мебель в комнате была не лучше.
Смазерс перехватил мой взгляд:
– До подлинного процветания еще далеко. Но просперити придет! Я верю в успех.
Начать все заново, от нуля! – каким завидным запасом энергии и упорством должен обладать этот человек, тридцать долгих лет успешно делавший карьеру и вдруг дошедший до полного ничтожества. После увольнения он не мог найти работу по специальности. («Боссы ИТТ позаботились, чтобы мое «скандальное дело» стало известно директорам других компаний».) Сбережений закоренелого холостяка хватило бы от силы на два года. А дальше что? Тут Биллу подвернулся случай – спившийся хозяин крохотной радиостанции вознамерился сбыть с рук опостылевшее, хотя и небездоходное дело. Купил. («Пришлось продать дом, машину новую».) Весь штат – он сам («Директор, репортер, диктор – един в трех лицах») да парнишка-рассыльный. («Он же секретарь-машинистка».)
– Ублажаю себя тем, – кривил Смазерс губы в недоброй усмешке, – что особенно охотно беру заказы на рекламу от злейших конкурентов ИТТ. Да иной раз в обзорах новостей, если речь заходит о делишках бывшей моей работодательницы, пну ее, проклятую, и на сердце легче...
– Многое, должно быть, знаете о закулисных махинациях «Интернэйшнл телефон энд телеграф»? В Чили, например? – я подбросил головешку в костер не забытых и не прощенных Смазерсом обид.
– Еще бы! Именно на Л-стрит, 1707, спланирована чилийская операция. Я, когда там работал, постоянно был в курсе всех важнейших директив высокого начальства. Не миновали меня и сводки от Дика Маккензи, начальника департамента социологических исследований филиала компании в Сантьяго. Каждое утро их просматривал, прежде чем явиться с докладом к Драйвуду...
– Бедняга Дик! Тоже лишился своего места...
– Мне бы его печали! – взорвался Билл. – Сыскное бюро, которым он руководит, куплено на денежки ИТТ. И зарплату он получает от фирмы исправно. Не знаю, часто ли заглядывает наш пинкертон в постели нарушителей супружеской верности и сколько на его счету раскрытых адюльтеров, но то, что он сам состоит в тайной связи с противниками Народного единства и, если хотите, руководит их подрывными действиями – факт непреложный.
«Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным», – словами евангелиста Луки подумал я, слушая разоблачения Билла Смазерса. Фрагментарные мои сведения о происках противников правительства Альенде дополнялись новыми деталями и штрихами, складываясь в объемную панораму широкого заговора под уже известным мне кодовым названием «Кентавр». ИТТ вкупе с американскими медными королями и прочими промышленно-финансовыми магнатами – при непосредственном участии Центрального разведывательного управления США – усердно, не скупясь на расходы, готовят почву для государственного переворота в Чили. Разработаны различные подстраховывающие друг друга способы свержения власти «ненавистных марксистов»: a) вооруженное выступление правых ультра; b) интервенция наемников, навербованных среди эмигрантского отребья и авантюристов; c) любой из упомянутых двух вариантов в комбинации с мятежом отдельных воинских частей и подразделений и, наконец, d) армейский путч.
– Чилийские вооруженные силы, не в пример другим в Латинской Америке, привержены Конституции. Сомнительно, чтобы они ее нарушили, – заметил я.
– Это соображение принимается в расчет. Потому в оркестровке переворота и предусматривается несколько вариаций на заданную тему. А чтобы эти замыслы успешнее претворить в жизнь, в ход пущены вспомогательные средства – террористические акты, диверсии, саботаж, распространение панических слухов и запугивание населения «ужасами коммунизма». Наш департамент социологических исследований составил, например, анкету, которую правые – выдавая себя за представителей городских властей – распространяли среди обеспеченных чилийцев. Были в ней и такие, если не изменяет память, провокационные вопросики: «Готовы ли вы поделиться частью своей жилплощади с семьями бедняков из кварталов нищеты? Сколько человек вы сможете принять на подселение? Обладаете ли вы уживчивым и общительным характером? Согласитесь ли вы разрешить подселенцам пользоваться вашим автомобилем, телевизором, холодильником и кухонной посудой?» Это, мистер О’Тул, лишь одна из фальшивок, печатавшихся на деньги ИТТ. Но самая грандиозная фальшивка припасена на будущее – далекое ли, близкое, не берусь судить. Она предназначена для морального оправдания действий заговорщиков во время и после переворота путем компрометации правительства и активистов Народного единства. Пишется так называемая «Белая книга», стержнем которой явится некий план «Зет».
– Слыхал я, слыхал о нем. Дурно пахнущий документ.
Билл помрачнел:
– Да, сейчас мне делается мерзко при одной лишь мысли о том, что сам пачкал руки в этом дерьме.
Мусор. Бездомные кошки. Мутный свет фонаря. На углу у грязного крикливого бара Уильям Смазерс, директор Си-Ар-Би-Эс попрощался:
– Мне направо. Жаль, что у вас нет времени взглянуть на мою радиостанцию, мистер О’Тул. – И неожиданно добавил: – Ничего, я когда-нибудь выплыву!
Еще в Вашингтоне мне стало известно из газет, что сбылось предсказание Монти – 26 июля в Чили забастовали пятьдесят тысяч владельцев грузовиков и автобусов. Теперь-то было ясно, из какой кормушки подкармливались саботажники.
Сантьяго, когда я туда вернулся, выглядел осажденным городом. Из-за инспирированной правыми стачки усилились перебои в снабжении населения товарами; лихорадило заводы и фабрики, испытывавшие нехватку сырья; то один, то другой район столицы погружался во мрак. Выстрелами осадных орудий звучали – по ночам и на рассвете – взрывы бомб у зданий партий Народного единства, в домах лидеров и активистов правящей коалиции.
– Это похоже на прелюдию к вооруженному выступлению реакции. Но у мумий ничего не выйдет – лишь бы армия осталась верна своему долгу, – как-то за завтраком в «Каррера-Хилтон» сказала мне Глория.
В августе мы с ней виделись очень редко. После университетских занятий (или вместо них) она со своими товарищами охраняла от террористов и провокаторов шоферов-добровольцев и отказавшихся примкнуть к забастовке водителей, помогала разгружать товары на автостанциях, участвовала в работе по контролю за распределением продовольствия. Уставала, недосыпала. Лицо ее осунулось, побледнело.
В последних числах месяца мне удалось уговорить Гло уехать на два дня в Топокальму – отдохнуть хоть немного. Жак, неведомо зачем, укатил в ту пору на Огненную Землю.
Из беседки, что прилепилась к краю обрыва, был виден весь по-зимнему сонный курортный поселок, опрокинутые рыбачьи лодки на берегу, пустынный пляж с заброшенными кабинками. Океан натужно катил тяжелые волны цвета позеленевшей бронзы. Обветренные прибрежные скалы тянулись им навстречу. В цинковой хмари неба отчаянные чайки боролись с ветром, пружиня крыльями, вскрикивая зло и пронзительно.
Щемящая печаль августовского утра нас ничуть не печалила. Будни – напряженные, горячечные – вдруг прервались на миг.
Мы были вдвоем. Мы были одни на всем свете.
Подолгу сидели в беседке. Безмолвно. Умиротворенно.
Словно дети, боясь потеряться, расстаться, сплетали руки и ходили вдоль кромки воды по мокрому, плотному, пахнущему водорослями и солью песку.
Скинув бремя лет, я карабкался по каменистым уступам обрыва, чтобы там – в расщелинах, в фиолетовых брызгах вьюнка – отыскать для Глории первые, редкие цветы бледно-лимонного утёсника.
Был день.
И была ночь.
И еще день.
И последняя наша ночь в Топокальме.
