Текст книги "Поединок. Выпуск 2"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

– Вот у Быкова тоже жена и малыш. Он тоже должен жить ради них. Но ведь вы его хотите убить! За что, понимаешь ты это? А сколько тысяч русских уже убили...

– Я маленький человек. Не я воюю с Россией. Будь моя воля, сейчас бы домой уехал. Зачем мне эта война?

– Что ему известно о потопленном неделю назад транспорте? – спросил Быков.

– Говорит,-это произошло недалеко отсюда. На нем было около семисот солдат, подобрать успели лишь несколько десятков, остальные погибли. Но у них не любят говорить об этом.

– Не понравилось, значит? – Быков подмигнул шкиперу: – Вот она, шкипер, наличность. С одного залпа!

– Способные ребята, – засмеялся тот. – Жаль, не видел этого концерта.

– Знает ли он, спроси-ка, что-нибудь о прорыве русских моряков с полуострова, в районе Волчьей балки?

Немец долго пытался вспомнить, сообразить, о чем его спрашивают. Потом вскинул указательный палец.

– О-о! Отвечать не могу, это не мои слова. Один ефрейтор, мой знакомый, говорил: в той операции русских прижали к морю, сбросили с обрыва. Их было мало, они не могли устоять. Прорвалась только небольшая часть, – перевел шкипер.

– Прорвалась-таки! Слышишь, старшой?! – возликовал Быков.

– Ну, чего еще спросить у фрица? – насмешливо бросил шкипер. – Как хошь обкатывай, все выложит: тряпка! Эх, воспитал бы Гитлер всех своих подданных такими исусиками...

– Спроси-ка, есть ли базар на селе? – сказал вдруг Ратников. Он увидел возле другого шалаша Машу, развешивавшую по ветвям окровавленные тряпицы, и у него моментально созрел план.

– Да, есть. – Немец оживился.

– А лекарства, медикаменты можно купить?

Немец несколько удивился, но, тоже увидев Машу, понятливо закивал:

– Есть. Старый аптекарь торгует.

– Что теперь делать с ним? – неожиданно спросил шкипер. – По рукам и ногам свяжет.

Ратникова и самого мучил этот вопрос. Но ответа он пока не находил.

Шкипер вопросительно взглянул на него:

– Может, того, а?

– Законов не знаешь?!

– Война всему сейчас закон и судья...

– Анархию разводить! – посуровел Ратников.

Немец встревожился, почувствовал недоброе, что-то залепетал, перекидывая взгляд с Ратникова на шкипера.

– Куда же с ним денешься? – сказал шкипер. – Или в самом деле отпустить его хочешь? Как пить дать, заложит. Может, все-таки...

– Отойдем в сторонку. – Ратников поднялся и, когда они отошли за шалаш, жестко сказал: – Автомат сдай Быкову. Сейчас же!

– Да ты что? Автомат-то мой, я взял фрица!

– Я же предупредил: дисциплина корабельная!

– Черт с вами, лопайте! – Шкипер сунул автомат Ратникову. – Давай начистоту, старшой: не доверяешь?

– Подумай-ка: почему?

– Прошлое отбрось – не было его. Идет?

– Идет. Но ты докажи, чтобы я поверил тебе.

– Разве ты пленного взял? Или Быков?

– Герой. Тут и делать нечего было. Тебе самого себя взять труднее, чем пленного.

– Это как же? – не понял шкипер.

– В руки взять! Все эти анархические штучки: автомат мой, может, немца того, война всему закон... и прочие вывихи – от прошлого и идут. А говоришь, отбрось его. Это ты его прежде отбрось.

– Да мура ведь это, семечки...

– Говорю последний раз: дисциплина корабельная. Время военное и законы военные... Все!

– Какой же ты крутой мужик, – сказал шкипер, внимательно посмотрев на Ратникова.

– Отведи пленного в шалаш, – распорядился Ратников. Он почувствовал, что шкипер вроде бы надломился в этом коротком разговоре, понял наконец, чего от него хотят. – У Быкова пистолет возьмешь. Глаз с немца не спускай, головой отвечаешь.

– Сделаем как надо, не беспокойся.

– Форма немецкая нужна. Сними-ка с него.

– Обойдется, не зима, – усмехнулся шкипер. – Значит, в село?

Форму Ратников принес Быкову.

– Прифорсись, боцман, вроде вы одного роста.

– Может, лучше шкиперу, – осторожно возразил Быков. – Языком все-таки владеет. И вообще...

– Не хочется эту шкуру напяливать? – спросил Ратников.

– Лучше бы нагишом, – признался Быков.

– Понимаю. Когда из плена бежал, на барже окунул одного. Хотел было переодеться, а душу отвернуло. Ну, это совсем другое... А сейчас надо, боцман. На село пойдем. Шкипер для такого дела чистилище еще не прошел. Немца пускай на первый случай посторожит.

– Не смоется вместе с ним? – забеспокоился Быков.

– Думаю, нет. Кажется, он кое-что понял. Да и в петлю не полезет: понимает, что фриц донесет – в плен-то он его брал. И пленный – лапша, без оружия, без формы побоится возвращаться, у них строго с этим. – Ратников подал ему автомат. – Пистолет шкиперу отдай. Машу с собой возьмем: удастся, на базар заглянет.

– Торговать-то нечем. – Быков пожал плечами.

– В чемодане у шкипера золотишко имеется: на лекарства для Апполонова, может, обменяем. Золото – и на войне золото.

– Откуда оно у него? – удивился Быков.

– Мучные коммерции... Маша на базар пойдет, а мы с тобой посмотрим кой-чего, тропу обследуем. Может, форма тебе как раз и сгодится...

– Слушай, старшой, чую я: не одни мы здесь, – заговорил Быков, горячась. – Кажется мне, что старосту на хуторе наши ребята прихлопнули. Те, что прорвались у Волчьей балки. Кто же еще? Одним нельзя. Если они где-то в этих краях – надо найти их: сольемся – такое «Бородино» закатим! Эх, связал нас этот пленный. Как теперь с ним быть?

– Нельзя было не брать. Все равно на могилу Федосеева наткнулся бы. Ну и автомат у тебя за спиной появился. – Ратников поднялся, окликнул шкипера. – Проинструктирую его сейчас... А с двумя автоматами мы с тобой, боцман, кое-чего стоим...

– Вот что, Сашка, – строго сказал Ратников, когда шкипер подошел. – Уходим мы, все трое. На село. Остаешься один. Посматривай за Апполоновым.

Шкипер невольно подтянулся, слушая приказание.

– Пленного связать.

– Да он у меня не пикнет, старшой. Глина: лепи, что хочешь.

– Связать, говорю! Сейчас же!

– Сделаю как надо. – Шкипер, нырнул в шалаш, вскоре появился вновь. – Скрутил намертво, старшой. Не пикнет. – И вдруг рассмеялся, глянув на Быкова.

– Чего зубы скалишь? – не понял Быков.

– Уж очень ладно сидит на тебе фрицевская форма, как влитая.

– На тебя бы ее напялить, – осердился Быков. – Тебе больше бы подошла...

– Пора, – сказал Ратников, закидывая за плечо автомат. – Гляди в оба, Сашка.

– Полный порядок, старшой!

Ратников окликнул Машу, уже готовую к дальней дороге, и они сразу же тронулись в путь. Первым шел Быков, за ним – Маша, шествие замыкал Ратников.

Шкипер стоял возле шалаша и глядел им вслед.

5

Быков вел их утренним лесом, шел уверенно: чувствовалось, дорогу к селу хорошо знает, хотя был там один-единственный раз. Кое-где он приостанавливался и по каким-то приметам, понятным только ему, замечал:

– Верно идем. Скоро сосна с дуплом будет, а там – небольшой овражек. Ручеек внизу пробивается.

Лес был сплошь сосновый, старый, но такая чистота и свежесть в нем стояли, что, казалось, только недавно здесь произвели тщательную уборку. Роса еще держалась, высокая, сочная трава омывала ноги, приятно было идти по ней, жмуриться от солнца, мельтешащего между деревьями, закидывать кверху голову, забираясь взглядом по стволам гигантских сосен все выше и выше, к самому поднебесью, где, чуть приметно раскачиваясь, плыли между легкими облаками высокие кроны.

– Корабельные сосны! – говорил Быков так, будто лес этот принадлежал ему и он сам, своими руками, вырастил все эти деревья-великаны.

А Ратников, поглядывая искоса на Машу, никак не мог согнать с лица улыбку.

– Маша, ты совсем стала деревенской дурнушкой, – смеялся он. – Не Маша, а Манька. Просто чудо!

Маша смущалась, пыталась поправить волосы под платком, поддернуть непомерно длинную юбку. Она шла босиком – привыкала, – связанные ботинки болтались на шнурках через плечо, в руке узелок с краюхой хлеба. А за пазухой прятала золотую безделушку. Шкипер неохотно отдал ее Ратникову: мол, Апполонов и так через день-другой на тот свет отправится, на кой черт ему лекарства, все равно зрячим его не сделаешь, а вещица может в будущем пригодится. С Машей шкипер попрощался отчужденно, зыркнул в ее сторону: мол, гляди, дуреха, рот-то особенно не разевай.

– Обычно девушки красоту наводят, – говорил Ратников, шагая рядом с Машей, – а тут все наоборот. Как же ты себя обокрала в красоте – диву даешься! Вот ведь война, штука какая... Ну, все запомнила? Не боишься?

– Кажись, все. Немножко боюсь: не в гости идем.

– Значит, две вещи сделаешь: если удастся, обменяешь свою безделушку на лекарство, бинты и насчет партизан, по возможности, разузнаешь. А этому аптекарю приглядись. Помни: из-за одного лишнего слова погибнуть можно.

Босые Машины ноги иссекло мокрой травой, по самый подол юбки они были в розовых полосах, будто плеткой исхлестаны. Потом, когда она пойдет проселочной дорогой, на ноги осядет пыль, длинный подол тоже загрязнится на славу, и вряд ли на нее, такую дурнушку и неряху, обратит внимание какой-нибудь немец.

Некоторое время они шли молча, обдумывая предстоящее. «Конечно, – рассуждал Ратников, – самое позднее к вечеру хватятся этого фашиста, начнут искать. Могилу Федосеева сразу же увидят, разыщут и шлюпку, все найдут, черти. Без шлюпки никак нельзя... Как вернемся, если все обойдется, надо немедленно менять стоянку. В глубь леса уходить...» А вслух спросил:

– Скажи, Маша, кто же он все-таки, твой Сашка-шкипер?

Маша доверчиво взглянула на него, заговорила с горечью в голосе:

– Черная душа у Сашки. Такая черная, что до сих пор не знаю, кто он. Когда выручил меня Сашка, на барже укрыл, хорошо относился. Может, потому, что дела ладно шли. Потом как-то сцепились они с Куртом, из-за чего уж, и не знаю, что-то не поделили, должно. Курт и пригрозил ему. Сашка и так и сяк перед ним – ни в какую. Потом откупаться стал. И мной хотел откупиться...

– Ну, паразит! – вспыхнул Быков, прислушивавшийся к разговору. – На что пошел, а!

– Повезло мне, – вздохнула Маша. – Курт этот, слава богу, не из таких. Лавка торговая у него на уме, деньги ему подавай, а на девок наплевать... Потрепал как-то меня по щеке, засмеялся и говорит: «Муж твой иуда, Машка. Уходи от него». Представляете, даже он такое сказал.

– И ты не ушла? – возмутился Быков.

– Куда уйдешь? – виновато ответила Маша. – Фашисты кругом.

– Ты ведь уйти от него хочешь? Навсегда?

– Не могу так жить.

– Иди сейчас, – вдруг сказал Ратников. – А с нами неизвестно что...

– Пропадет она, старшой, – возразил Быков. – Куда тут сунешься? Чужой берег...

– Пропаду, – ухватилась Маша за его слова. – Без вас пропаду. Куда ж я без вас? Нет, нет, дело решенное.

– В обиду не дадим! – твердо произнес Быков. – То-то он мне сразу поперек горла встал...

Лес впереди редел, кончался, за соснами распахивался простор – словно море лежало за ними, слитое воедино с бесцветным чистым небом.

– Рядом теперь, – уже тише сказал Быков, – вот к уклону выйдем – и дома.

Ратников подивился, как он буднично и обыкновенно произнес: «Дома» – точно и на самом деле выйдут они сейчас из лесу и очутятся у себя дома, где их ждут покой и отдых, тихая прохлада спелых садов, полуденная знойная тишина...

Село Семеновское, стиснутое с трех сторон невысокими холмами, уютно лежало в зеленой низине. Почти до самых огородов спускался к нему сосновый лес и лишь у изгородей неширокой полосой кудрявился буйный кустарник. Красиво лежало Семеновское, все в садах, зелени, чистое и какое-то картинно-застывшее, как на полотне художника. Хорошо и богато, должно быть, жилось людям в этом райском уголке до войны.

– Вот оно, – сказал Быков, – глядите. Дальше не будем спускаться, здесь укроемся.

Больше сотни дворов насчитал Ратников, тремя рядами они образовывали две прямые длинные улицы, которые стояли просторно друг от друга, пересекаясь широкими прогалами, точно переулками. В самом центре голубела небольшая церквушка с поржавевшим бурым куполом. На площади толпился народ.

– Базар, – показал Быков. – А туда дальше, по лощине, тропа. К водохранилищу.

Они пролежали около получаса на макушке склона, присматриваясь к внешне спокойной, несколько ленивой на жаре жизни села, изучая каждый закоулок, каждое подворье, широкую дорогу на въезде, перечеркнутую шлагбаумом возле будки, тропинки, протоптанные от дома к дому. На крыше самого видного дома – должно быть, в прошлом сельсовета – обвисал от безветрия чужой флаг. Возле крыльца – часовой с автоматом. Замер в теньке, не шелохнется.

– Ну, Маша, пора, – решил Ратников. – По дороге не ходи, левее спускайся. Напорешься, случаем, на патруль говори, как условились: с Гнилого хутора, на базар кой-чего поглядеть. Мы здесь будем ждать. Не удастся ничего – все равно не задерживайся. Ну, будь осторожна.

– Прощайте, – сказала Маша, – я скоро. – И такой детский, смиренный был у нее голос, и вся она сама такая беззащитная, покорная, что Ратников чуть было не окликнул ее, не вернул назад.

– Ну, теперь тропу покажу тебе, – сказал Быков после того, как они проследили за Машей до самой базарной площади, а потом она пропала из глаз. – Пошли.

Через полчаса они вышли к лесному оврагу, как раз напротив небольшого водоема. Зеркальной гладью, без малейшей ряби – словно утюгом отглаженная – стояла в нем вода. Сосны четко отражались на поверхности, стояли, опрокинутые кронами в глубину, не шелохнувшись; немая тишина висела кругом, только чуть слышно шумела вода, падая с невысокой плотины. На противоположном берегу находилось небольшое строение, напоминающее водонапорную башенку, а рядом – лесная избушка и деревянная вышка с нахлобученной легкой крышей.

– Караулка, – Быков кивнул на застывшего на вышке часового.

– Когда меняется караул? – спросил Ратников.

– Часов в семь, может, в восемь. Прошлый раз был у тропы – как раз смена шла. Часов-то нет, так, по солнышку.

– Тихая заводь у них здесь. Сыто, сволочи, устроились, сладко. Мину бы достать, сунуть на тропу, считай, новая смена жить приказала. А старую, как на взрыв выскочат, – из автоматов. Восемь фрицев как не бывало. Пятая часть гарнизона.

– Эту четверку мы и сейчас можем успокоить, – загорелся Быков. – В два счета!

– А дальше что? То-то и оно. Одним дальше нельзя. Тупик. Апполонов без движения, еще этот немец пленный... А Маша? Разве это ее работа? – раздраженно говорил Ратников. – Мы связаны, не можем быстро передвигаться, все равно что в клетке. В любой час она может захлопнуться...

– Может, действительно руки развязать, как шкипер предлагал... – вставил осторожно Быков.

– О пленном, что ли? Шкипер, шкипер... Ты-то человек. – Ратников сердился на себя, что не может решиться на такое. – Задача у нас одна, боцман, – партизан искать. Должны же они быть, раз старосту кто-то ухлопал. Из местных, в одиночку, вряд ли кто посмел бы.

– Должны, – согласился Быков.

– На хутор бы прежде заглянуть, – сказал Ратников. – Там все проще выяснить. Охрана жидкая, в случае чего...

– Дорогу не знаем.

– Пленного в проводники возьмем.

– Ночью можно нагрянуть.

Они возвратились на прежнее место, залегли, наблюдая за площадью, за улицами, млеющими в августовском зное. Площадь почти опустела за это время, жаркое высокое солнце загнало жителей в прохладные горницы. Из дома, на котором висел флаг, вдруг высыпала кучка солдат в серых мундирах, спешно выстраиваясь в две шеренги.

– Что-то случилось, – насторожился Быков. – Не с Машей ли?

– Какой же я дурак! – забеспокоился Ратников. – Лучше бы сам лохмотья какие напялил...

– Самого тебя тут же схватят: одни старики да бабы в селе.

– Слушай, боцман, надо идти! Ты в форме, посмотри на себя – настоящий немец. А я – задами.

– В капкан оба полезем?

– Ах, черт возьми! Что же делать?

Наконец солдаты выстроились, с крыльца сбежал, должно быть, командир, взмахнул рукой, и обе шеренги, повернувшись направо, побежали вдоль улицы.

– Чего бы им из-за Маши строиться да бежать? – резонно заметил Быков. Это вполне убедило Ратникова.

Они прождали Машу еще с четверть часа, но она появилась не со стороны дороги, откуда ждали ее, а вынырнула слева из кустов. Спуск тут был крутой, и Ратников удивился, как это она сумела подняться в таком месте. Маша задыхалась, пот катился с ее напуганного, побледневшего лица. Она спешила отдышаться и ничего не могла сказать.

– По селу... по селу слухи пошли: старосту в Гнилом хуторе партизаны убили, – наконец выговорила она.

– От кого слышала?

– От старухи. Вон ее третий дом с краю.

– Немцы-то чего взбесились? Построились, побежали куда-то как очумелые?

– Вот старуха и сказала: хутор карать понеслись за старосту.

– Как же они узнали? Мы ведь перехватили посыльного. Связи с хутором нет.

– Бабий телеграф лучше всякой связи работает, – заключил Быков. – Может, на базар кто пришел с хутора.

– Надо торопиться, – не успокаивалась Маша. – Вдруг на наших наткнутся.

– Пошли! – распорядился Ратников. – Как ты у старухи очутилась?

– Подошла к ней на базаре: добренькая лицом, дай, думаю, заговорю. Золотушку показала: поменять, мол, бабушка, на продукты. Она, знать, поняла толк – тут же свернула все и увела меня к себе.

– А лекарь? – спросил Быков. – Был лекарь с медикаментами?

– Нет, не было. Вчера арестовали. Старушка сказала, будто с партизанами был связан.

– Ишь, бойкое какое местечко! – удовлетворенно произнес Быков. – Скажи-ка: староста, аптекарь... Нет, это все-таки не случайность, что-то в этом есть, какая-то связь...

– Ну, бабушка, хитрю, – продолжала Маша, на ходу развязывая зубами небольшой мешок, – какие тут партизаны? Сплетни одни. И про старосту сплетни небось? Нет, сердится, здесь недалеко с неделю назад пароход германский потопили.

– И что же? – нетерпеливо спросил Быков.

– Наши моряки, говорит, кто жив остался, выплыли и ушли в партизаны.

Быков с Ратниковым переглянулись.

– А кто их видел? – спрашиваю. – Да нешто увидишь в лесу-то, отвечает. Будто лекарь только один и видел, говорят. Ну, за это вчера его схватили...

Маша наконец развязала мешок.

– Вот, посмотрите, что я наменяла. Сальца, яичек десяток, хлеба два каравая, картошки молоденькой. А лекарства нету. Отвар вот есть зато, на лесных травах настоянный.

Что-то тревожное и вместе с тем обнадеживающее угадывал Ратников за Машиными словами. Значит, все-таки, не одни, кто-то здесь есть из своих, действует.

– Старушка добрая, – продолжала Маша. – Я сказала, что братик мой меньшой обжегся сильно, вот она и дала отвар. Как рукой, говорит, снимет. И юбку сатиновую еще дала: с лица-то, мол, красна, а с одежки боса. Негоже, носи.

– Что о фронте говорят? – Быков забрал у нее мешок, закинул за спину. – Не слыхала?

– Плохо, говорят, – вздохнула Маша. – Да и чего скажешь: ни радио, ни газет. Что слышат от немцев, то и говорят.

– А все-таки?

– Даже подумать боязно: Москву, мол, скоро возьмут.

– Ох, трепачи! – Быков даже присвистнул от изумления. – Ну народ! Да им до нее – семь верст до небес и всё лесом! – Он явно приободрился, повеселел, услышав от Маши, что и здесь люди знают о потопленном немецком транспорте. И еще он полагал, что не пустые слухи идут о партизанах-моряках: все больше появлялось у него уверенности в том, что часть ребят прорвалась у Волчьей балки и выходит теперь из окружения. Не все же до единого полегли... Как бы встретиться с ними? А то уйдут на восток – ищи ветра в поле. Конечно, уйдут, чего им здесь торчать? Так небось, пошумели мимоходом...

Прошли уже больше половины пути. Солнце стало уже скатываться потихоньку с полуденной макушки, пронзая раскаленными лучами светлый и чистый сосновый лес, весь пропитанный запахами хвои и теплой травы.

– Как придем, отваром Апполонову лицо протру, – сказала Маша. – Самогонки бабушка немного налила – рану промыть надо, перевязать. Боюсь я крови, товарищ командир.

– Кто же ее не боится, – ответил задумчиво Ратников. – Ее и надо бояться... – Всю дорогу он не переставал думать о создавшемся положении. Надо немедленно менять стоянку, уходить глубже в леса. Немцы, конечно, кинутся искать пропавшего солдата. Каратели вот пошли на хутор. Кто же им сообщил об убийстве старосты? У Ратникова появился даже дерзкий план захватить немецкий сторожевой катер, который базировался где-то за водохранилищем. Но он понимал, что это уж совсем сумасбродная мысль, и тут же отмахнулся от нее. – Ничего, перевяжешь. Ты вон к немцам в гости ходила и то не струсила, – подбодрил он Машу.

– Сердце чуть не оборвалось.

– Не оборвалось же. Стучит. – Ратников одобрительно посмотрел на нее. – Страшно, конечно. Но переборола же себя. Зато дело какое сделала!

– Продуктов-то наменяла?

– И продуктов. Но, главное, Маша, ты надежду нам принесла. Где-то в этих местах действуют наши люди. Разве это не надежда?

– Дай-то господи встретить их, – вздохнула Маша.

– Сами встретим, без господа.

– Жалко Апполонова, как же это его? – спросила Маша у Быкова.

– Это когда пароход топили. Наша работа! – не без гордости сказал Быков. – Апполонов едва из рубки выбрался – дверь заклинило. Катер горит, немцы из орудий расстреливают нас, вторая торпеда вот-вот рванет. Ну лицо ему и обожгло, в ногу ранило.

– Страх-то какой!

– А старушка тебе зря сказала: из уцелевших моряков в партизаны никто не ушел. Кроме нас с Апполоновым, никто не уцелел... Что с пленным делать, старшой? – помолчав, спросил Быков. – Не будешь же его за собой таскать... Черт его знает, может, и вправду безвредный фриц. Показания-то его совпали...

– Совпали, – сдержанно согласился Ратников, наливаясь яростью. – Если бы ты видел, как дружка моего, Панченко, танк заутюжил. Живого! – Слушая, как Быков рассказывал Маше о торпедной атаке, он невольно вспоминал и свой последний бой у реки, на плацдарме. – На моих глазах заутюжил!

– Понимаю: сам и нагляделся и натерпелся.

– А кто от них не натерпелся?! – зло продолжал Ратников. – Маша, может быть? Шкиперу даже перепало. – Он не мог, не решался рассказать им о своем, как он считал, непоправимом позоре, когда его, пленного, тащили на буксире за немецким танком. Только Тихону в концлагере и рассказал, но то случай особый... Нет, он знал: те минуты будет носить в себе до последнего вздоха, о них будет говорить вслух только оружием... И все-таки, несмотря на ярость, которая кипела в нем, Ратников и в эту минуту не смог бы поднять руку на безоружного, на этого пленного, ставшего для них обузой. Это стояло за пределами его понимания цены человека, его значимости, даже если он враг. Такое понятие исходило из самой сути восприятия жизни, жило в нем как нечто само собой разумеющееся. А между тем он убежден был: окажись сам в руках у фашистов, те не стали бы ломать голову над пустяковым для них вопросом... «Ну, хоть бы бежать кинулся, что ли, чертов фриц, – с досадой подумал, – тогда и прихлопнуть не грех. А так, что с ним, на самом деле, делать теперь?»

– Ночью, может, на хутор подадимся, – сказал Ратников, – возьмем его проводником. Машу с Апполоновым оставим, а сами – на хутор. Маша, не побоишься ночью остаться? – ласково спросил он.

– Останусь, останусь, раз надо, – говорила она, взглядывая на него, и в глазах у нее стоял полудетский, чистый, ничем не прикрытый страх перед той, должно быть, еще не наступившей неизвестностью, которая придет темной лесной ночью, когда она останется одна с раненым, полуслепым Апполоновым.

И Ратников, прочитав все, что было написано в это мгновение на ее незащищенном лице, в доверчивых глазах, пожалел, что не оставил Машу вместе со шкипером на барже и не ушел на шлюпке один. По крайней мере, думал он, не знал и никогда не узнал бы, что стало с ними дальше. Ведь сколько людей вот в эти самые минуты, часы мыкаются по свету со своим горем – тысячи и тысячи, наверно? – и он не знает о них. Так и здесь. Шкипер, черт с ним, у того дорога путаная, где, как она кончится, не его, Ратникова, забота. А вот Маша!

Быков торопил их, они шли скорым шагом, почти бежали. До места стоянки оставалось не больше полукилометра. Между побронзовевшими, облитыми солнцем стволами сосен уже стало проглядываться море, далекая застывшая его округлость четкой линией обозначалась у горизонта. Глухо куковала в глубине леса кукушка, и Ратников невольно прислушивался к ее голосу, считал, сколько же лет жизни она, эта лесная пророчица, отпустит ему на земле. Выходило много, после сорока он сбился со счета, но отвязаться совсем не мог, продолжал считать, загадав теперь на Машу и Быкова. «Ку-ку, ку-ку...» – долетало до слуха, и он прислушивался с еще большей напряженностью, словно и впрямь от кукушкиной прихоти зависело, сколько они еще проживут. Пустяк, казалось бы, так – лукавая народная примета, знакомая с детства, а вот, поди ж ты, посветлело на душе. И Ратников, сбившись опять со счета, сказал с улыбкой:

– Долго жить нам накуковала кукушка.

– Добрая попалась, – улыбнулась Маша. – Вот и шалаши наши показались. Дома, считай. Ноги совсем не идут. Что же это никого не видать?

Быков первым нырнул в шалаш, подивившись, что ни шкипера, ни немца не слышно. «Где же они?» – успел подумать и тут же как ошпаренный выскочил назад.

– Апполонов! – закричал он навстречу Ратникову и Маше. Лицо его перекосилось, нервно дернулся подбородок.

– Что, Апполонов? – бросился к нему Ратников, срывая с плеча автомат.

– Убили Апполонова, зарезали!

– Ты что, в уме?!

– Ох, – легонько охнула Маша и осела на траву, закрыв руками лицо. – Да что же это? Что же!

Апполонов лежал, как и прежде, на топчане из травы и березовых веток, обожженным лицом кверху, в вылинявшей грязной тельняшке. Только тельняшка от самой шеи до пояса была теперь темно-багровой от пропитавшей ее крови. Под подбородком горло будто провалилось, осело вглубь – такая глубокая и жуткая зияла рана. Видно, смерть он принял неожиданно, мгновенно – в распахнутых и теперь уже совсем ничего не видящих глазах застыли не испуг, не мучительная боль, а какое-то остекленевшее удивление: мол, да что же это такое?

– Шкипер! – выдохнул Ратников через силу, стискивая автомат задрожавшими руками. – С пленным вместе... Как же я... – Он чувствовал, что не вынесет больше этого взгляда мертвых глаз, торопливо укрыл березовыми ветками лицо и грудь Апполонова и, ничего не видя, согнувшись, выбрался на ощупь из шалаша.

– Боцман, догнать! Своими, вот этими руками... Догнать, слышишь? – Ратников понимал, что не то говорит, что нельзя уже догнать шкипера, сговорившегося с фашистом, неизвестно даже, в какую сторону ушли они и когда... Разумом понимал, а сердцем не мог понять. – Далеко уйти не могли...

– Рядом хотя бы осмотреть! – с ожесточением сказал Быков. Склонившись над Машей, он успокаивал ее, говорил какие-то ласковые слова, и голос у него дрожал, срывался. – Говорил тебе... Прошляпили! Что теперь, что?

– Но ведь хоть что-то в человеке должно человеческое остаться! – закричал Ратников, выходя совсем из себя. – Должно или нет, скажи?

– В человеке! – вскипел Быков. – Но в нем, в этом уголовнике, что ты увидел человеческого? Или в этом паршивом фрице?

– Как же я... доверился. Разве можно, ну разве можно было подумать?

– Слюни, старшой, детские слюни!

Ратников диковато посмотрел на него.

– Слюни, говоришь?

Маше показалось, что они кинутся сейчас друг на друга, перестреляются. Она вскочила, встала между ними, раскинув руки.

– Нет, нет, опомнитесь! – И, обхватив голову, кинулась с криком прочь.

– Вернись! – вдогонку ей прозвучал голос Ратникова. – Стой, говорю! – Но только шорох и треск кустарника доносились в ответ.

Затихло все на какое-то мгновение. Билась кровь в висках, стучал в соснах дятел, шумел прибой невдалеке, других звуков не было на земле, только эти, чистые и отчетливые до нереальности. Только эти звуки – никаких больше. Даже голос Быкова не расслышал Ратников, когда тот что-то сказал ему.

И вдруг будто разорвало криком лес:

– А-а-а! Сю-ю-да-а!

Ратников и Быков бросились на голос, срывая автоматы, не успев еще ни о чем подумать, ни о какой опасности, понимая только, что она зовет их, значит, что-то случилось с ней. Они увидели: Маша, загораживаясь руками, пятилась от куста, не спуская с него глаз, точно завороженная. И ужас метался у нее в глазах, когда они подбежали.

– Вон он, там, за кустом, – дрожащим голосом произнесла она, продолжая пятиться.

Шкипер лежал под кустом, на боку, точно спал, свернувшись калачиком. Ратникову бросился в глаза топорик, валявшийся у него за спиной. Он помнил этот легкий, удобный топорик: шкипер на всякий случай захватил его в шлюпку, когда бежали с баржи, потом рубили им ветки, когда ставили шалаш.

Удар пришелся шкиперу поперек правого плеча, ближе к шее, видно, нанесен был сзади и как-то наискось, будто топор скользнул по кости. Кровь на ране уже запеклась и на робе тоже, но еще немножко сочилась между пальцами левой руки, которой шкипер, видно, пытался зажать рану.

Ратников припал к его сердцу.

– Дышит! Тряпки, настой! – крикнул Маше. – Живо!

Молча, сосредоточенно они с Быковым обработали рану, перевязали, располосовав сатиновую юбку на куски, уложили шкипера на ветки.

– Живой пока, – вздохнул Ратников, утирая пот. И Маше: – Не плачь, возьми себя в руки. Значит, немец, этот слизняк...

Быков стал вдруг остервенело стаскивать с себя форму. Он не снимал, сдирал ее с гадливым отвращением, точно она нестерпимо жгла ему кожу, точно тело у него горело под ней. И рвал в клочья, исходя злобой, серое чужое сукно, затаптывал его в землю чужими сапогами, потом сбросил и их, остался босиком и в одном белье, рассматривая в руках автомат, будто впервые увидел.

Казалось, он вот-вот хватит его о дерево, разнесет вдребезги.

– Ну, наплясался, и будет, – сказал Ратников, хмуро наблюдавший за ним. – Автомат оставь, пригодится, от него иудским потом не несет: железо. – И аккуратно влил немножко самогона шкиперу в рот, заросший дремучей бородищей.

– Крови утекло много, – боязливо подойдя, сказала Маша. – Помрет, наверно.

– Пожалела? – зло бросил Быков, облачаясь в свою прежнюю одежду. – Кого жалеешь? За такие дела к стенке ставят!

– Обороты сбавь! – оборвал его Ратников. – Время нашел.

– Сниматься надо отсюда, старшой. Сейчас же.

– Надо. – Ратников положил шкиперу на лоб влажную тряпицу. – Испарина пошла, отойдет.

– Наверно, шум на селе этот гад поднял. Обработал их обоих, сначала шкипера, потом Апполонова – и на село, – предположил Быков. – С минуты на минуту жди гостей.

– Может, на хутор подался. Если в село, там не только про старосту заговорили бы.

– Похоже. Но как же он их, а? Ведь связал его шкипер.

– Теперь какая разница. Давайте уходить. Арифметика простая: слева – село, справа – хутор, перед нами – море. Дорога, выходит, одна.

– В леса надо уходить. Со шлюпкой-то как?

– Спрячем понадежней. Апполонова бы похоронить.

– Не тот час. Мертвому любой дом подходит.

– Нехорошо, человек ведь.

– Да они и Федосеева из могилы выковырнут. Ты же видишь, чего только один фашист наделал. Идиоты мы, старшой, свет таких не видывал: гадали, сомневались, как с ним быть? А он не гадал, не сомневался.