Текст книги "Поединок. Выпуск 2"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

11

– Я где-то читал, что в день рождества одна из тусканских газет печатает только хорошие новости, какие бы дурные события ни происходили, – Воронов шел рядом с Ларисой, держа ее крепко под руку, словно боясь, что после восстановленного с таким трудом мира одно неловкое выражение может поломать все. – Почему бы нам при встрече не руководствоваться этим славным примером тусканской газеты, а, Лорочка? Будь ты, наконец, обыкновенной женщиной!

– А что такое обыкновенная женщина? Которая сидит на телефоне дольше, чем на диете? – Лариса фыркнула.

Они проходили мимо зоопарка. Воспользовавшись отличным воскресным днем, казалось, город собрал всех своих маленьких жителей к распахнутым воротам.

– И тебе не мешает почаще ходить сюда – найдешь многих предков тех типов, с которыми так любишь встречаться, – назидательно произнесла Лариса. – Да и себя, думаю, увидишь иногда, глядя в клетку!

– Можешь не сомневаться, – в тон ей произнес Воронов. – Подберем и тебе соответствующий подвид.

– А слабо́?! – Лариса остановилась и, прищурив глаза, озорно взглянула на Воронова. Вот такой ее взгляд Алексей любил. Он означал бесшабашность и нежность, близкую теплоту и веселую мудрость. Лариса с таким взглядом совсем не походила на Ларису, невыносимую своей язвительностью.

Воронов решительно протолкался к кассе.

Они пошли вдоль ряда сетчатых клеток, молча рассматривая вяло дремлющих или мечущихся от стенки к стенке обитателей. Им обоим, Алексей чувствовал это безошибочно, было хорошо. Но самое смешное, что так хорошо им было в зоопарке. Воронов хотел сказать это Ларисе, но не решился, боясь, что за очередной пикировкой пропадет то обостренное чувство контакта, который так трудно установить, но так легко потерять. Особенно с их несносными характерами.

Алексей обнял Ларису. Она прижалась к нему плечом:

– Это неприлично, Алексей. Люди приходят сюда рассматривать зверюшек, а мы с тобой почти в любви объясняемся.

– Во-первых, не почти. И во-вторых, не почти. А в третьих, мне действительно хочется объясниться в любви. Тебе не кажется, Лорочка, что мы слишком долго играем в игру, за которой есть еще более интересная игра – целая жизнь вдвоем!

Лариса ничего не сказала, но по тому, как задрожало ее плечо, Алексей почувствовал, что Лариса всхлипнула.

– Что ты, Лоронька, что ты? Кругом же люди!

– И звери, – сквозь слезы пошутила Лариса. Она вытерла слезы и сказала: – Вот мы с тобой и объяснились! Чудо! В зоопарке! Если я скажу об этом моей мамочке, она упадет в обморок.

– А мы ей нальем холодной водички, она и очнется от обморока.

Лариса печально вздохнула.

– Все ты, сыщик, знаешь, все ты видел, все ты слышал...

Алексей обнял ее за плечи, и они пошли по лабиринту узких переулочков зоопарка, сталкиваясь со встречными, обходя малышей и почти забыв, где находятся.

Алексей ловил себя на мысли, что никак не может решиться выйти из зоопарка – было страшно, что за его воротами все сложится как-то иначе, неуклюже...

Словно читая мысли Воронова, Лариса спросила:

– Боишься из зоопарка выйти? Думаешь, наш мир с тобой только среди этих клеток и существовать может?

– Боюсь, – чистосердечно признался Алексей.

– Вечно здесь бродить будем? А как же ловля представителей преступного мира?

– Пошли они!..

Воронов остановился возле бойкой лотошницы и купил два слегка расплывшихся от тепла «эскимо». Порций как раз хватило на дорогу до станции метро. Спустившись на перрон, они, с интересом переглядываясь и многозначительно улыбаясь друг другу, слушали, как разновозрастные дети, каждый по-своему, обсуждали увиденное в зоопарке.

Воронов не расслышал, о чем спросила Лариса, не понял и когда она недовольно что-то переспросила. Он, не отрываясь, забыв о детях, смотрел сквозь два стекла переходных дверей между вагонами. Там, в соседнем вагоне, прижавшись спиной к двери, стоял мужчина, и боком, склонившись к нему и что-то страстно выговаривая, стояла Мотя Круглова. Когда до сознания Воронова дошло, кого он видит, какая-то ассоциативная связь узнавания точно подсказала ему и фамилию собеседника. По плечам, по характерному, несколько капризному наклону головы, он догадался, что мужчина – Виктор Мишенев.

Лариса, проследив взглядом, куда смотрел Алексей, саркастически поджала губы:

– Не надолго хватило твоей любви, Воронов! Увидел кудлатую девчонку – и размяк весь!

– Размяк, – машинально повторил Воронов. – Да-да, размяк... Ой, да что я говорю! – он прижался губами к уху Ларисы. – Ты знаешь, кто эта женщина? Диспетчер Мотя, из моего гаража...

Лариса хмыкнула.

– И что тебя так к ней тянет? Версия?

– Версия! Интересна не сама Мотя! Важно, с кем она!

– А с кем?

– То-то и оно! Провалиться мне на этом месте, если широкая спина не принадлежит Виктору Мишеневу. Эх, хотя бы краешком уха услышать, о чем они там воркуют! О чем?

Но шум трясущихся вагонов и толстые стекла дверей превращали разговор в сцену из немого кино.

12

– Так я за вами заеду, – словно уже все решил сам, твердо сказал Мишенев.

– Это, Виктор, ни к чему. Скажите, когда выезд, и я буду в гараже...

– Бросьте! Выезжать будем в три утра. Почти затемно. Надо за Калинин выбраться до того, как малокаботажники свои телеги на дорогу выгонят!

– Всегда так рано выезжаете? – как бы молчаливо соглашаясь с предложением Мишенева, спросил Воронов.

– Не-е, – протянул Виктор. – Это больше от маршрута зависит. По какой дороге едешь. Если по Симферопольке, да еще в курортный сезон, то вылетать, как материковой кряковой утке, надо пораньше, затемно. Иначе полдня потеряешь.

Алексей написал на клочке бумаги свой домашний адрес, и Мишенев удовлетворенно буркнул:

– Знакомое местечко. Совсем по дороге. Буду точно. Не проспите.

Когда полусонный Воронов спустился вниз, в прохладный воздух едва-едва нарождающегося утра, фургон Мишенева глухо урчал у самого подъезда, а водитель стоял на асфальте посреди улицы и, закинув голову кверху, считал этажи – видно, проверял, не спит ли еще пассажир.

– Думал, будить придется, – проворчал он, здороваясь за руку с Вороновым.

Фургон лихо покатил по пустынной улице. Воронов, несмотря на полусонное состояние, успел заметить, что за рулем Мишенев как бы преобразился. И Алексей затих, присматриваясь, в чем это выражается и почему это произошло.

На Мишеневе ловко сидела застиранная ковбойка из шотландки, поверх которой, облегая ладный торс, белела отделочным мехом безрукавка, тоже видавшая виды, на голове цепко держалась маленькая чистенькая кепочка из зеленоватого брезента.

«Ну, конечно, в этой привычной одежде он как бы в своей тарелке. И это само собой разумеется, – рассуждал Воронов, время от времени отрывая взгляд от пустующего впереди блеклого полотна дороги и поглядывая искоса на Мишенева. – Нет, здесь что-то иное. Как он садился на свой облучок, как помог забраться мне! Да, именно в этот момент Виктор показался мне другим».

Воронов мучительно пытался уловить это ускользавшее определение, и Мишенев будто догадался о его муках.

– Особо не спешите о деле думать, – нараспев сказал он, не поворачиваясь от дороги. – У нас с вами времени хватит. Досыта наговоримся – путь предстоит неблизкий...

В эту секунду Воронов четко сформулировал долго ускользавшее определение – просто Мишенев был самим собой. Здесь он жил, здесь работал, и кабина тяжелого трейлера была его домом. Каждое движение подчинено строгой логике целесообразности, выверено до предела, скупо и эффективно.

В манере Виктора вести машину Воронову почудилось нечто, от красивости работы главного диспетчера, только мишеневская работа была более искренней, а потому и более впечатляющей.

Алексей устроился поудобнее на широком сиденье просторной кабины. Она убаюкивающе покачивалась на высокой скорости, словно плыла по легкой зыби.

Засмотревшись на пустую дорогу и думая о своем, совсем не причастном к мишеневскому делу, – о вчерашнем объяснении с Ларисой в зоопарке, – Воронов задремал. Проснулся, кажется, сразу. Но это «сразу» было именно кажущимся.

Во все ветровое стекло машины сияло солнце, стоявшее высоко над левой кромкой леса. Фургон тоже стоял – в очереди перед закрытым железнодорожным переездом. А за рулем сидела только половина Мишенева... Виктор высунулся в окно и беззлобно переругивался с водителем, вышедшим размять ноги из приткнувшегося где-то под капотом «Жигуленка». Воронов его поначалу даже не заметил...

– Вам какой двигатель ни ставь, вы все равно будете при обгонах висеть, как сопли, – говорил Мишенев, и спина его агрессивно дыбилась, хотя в тоне не чувствовалось злобы – скорее легкое презрение. – Не притормози я на том подъеме, сидел бы ты под самосвалом! А знаешь, сколько мне потом горбатиться пришлось, чтобы раскачать эту махину в гору? То-то! А вам что, вы только себя на дорогах и уважаете! И то не очень!

Видно почувствовав, что Воронов,проснулся, он обернулся и, улыбаясь, сказал:

– С добрым утром, Алексей Дмитриевич! Ну и спать вы здоровы! Я тут одного «Жигуленка» чуть не придавил, а вы даже и ухом не повели, – но, заметив смущение Воронова, весело добавил: – Это правильно, что поспали. Одна беда в том – водителю соблазнительно, когда пассажир рядом дрыхнет.

Мишенев был в прекрасном настроении и тому, похоже, не в малой степени способствовала погода: теплый, солнечный, сияющий день.

За переездом пробка быстро рассосалась. Скоростные легковушки ушли вперед. Удрали и газующие нещадно новые лихачевские самосвалы. Они вновь остались на дороге одни. Впрочем, теперь уже не надолго. Нет-нет да из-за спины выскакивали «Волги» или они сами доставали какой-то местный малокаботажный рыдван. Только здесь, в кабине трейлера, Воронов, привыкший ездить в стремительных, ничему не подчиняющихся оперативных машинах, ощутил давлеющее воздействие фактора постоянности скорости.

Чем дольше ехал Воронов, тем больше укреплялось в нем ощущение прямой параллели с кораблем. Размеренно, будто и независимо от воли кормчего, плыл тяжелый фургон то в разливе предосенних убранных полей, то вдоль прихваченной желтизной стены густого смешанного леса, подступавшего к самой дороге. Постепенно, но заметно для глаза, берез и осин становилось все меньше, а островерхие пики разлапистых елей подступали к дороге все ближе и ближе. Время от времени они проплывали сквозь деревни, мимо словно в солдатских шеренгах застывших одинаково окрашенных, по заказу, домов, с ярко полыхающими на солнце новыми крышами из оцинкованного железа.

В глухом лесу Виктор притормозил, завел машину в боковую аллею, и Воронов только сейчас заметил веселую вывеску русского ресторана. На поляне, где стоял теремок, отдыхало несколько фургонов. Все они смотрели задними дверьми в сторону ресторана. Мишенев тоже долго мудрил, гоняя громоздкую машину по тесной площадке, пока не поставил так, как хотел, и, довольно хмыкнув, предложил:

– Перекусим. Голод – плохой попутчик в дороге.

Они сделали заказ: русскую похлебку и мясо по-домашнему в горшочках. Воронов спросил:

– Ставите фургон так специально?

– А как же... Приходится хитрить. Дороги дальние, люди разные... Чтоб к вам лишний раз не заглядывать, еще и не то готов делать...

– Ну, а в туалет вышел или отвлекся с официанткой?

Мишенев засмеялся.

– Честное слово, вы говорите так, будто в фургон забраться что спички из кармана вытянуть. С ним повозишься. К тому же присмотритесь, – он одними глазами показал на соседние столики, где, беззаботно болтая, шумно ели водители других фургонов. Присмотревшись, Алексей заметил, что они будто несли коллективную службу дозора, временами поглядывая на машины. Стороннему человеку могло показаться, что они еще не налюбовались мощью своих трейлеров.

– Не всегда, конечно, такое идеальное место выпадает. Бывает, в сутолоке машину воткнешь, в сутолоке ешь, и мимо машины разный люд шмыгает. Но за долгие годы не доводилось видеть, чтобы кто-то с пломбами шалил в обеденное время. Чужой среди наших машин слишком заметен опытному глазу.

После обеда Мишенев поболтал с водителями идущих навстречу машин, порасспрашивал о дороге, вспомнил с кем-то совместную ночевку на юге, отказал пассажиру, просившемуся в попутчики, хотя Алексей легко мог потесниться и его поместить.

Потом, поведя плечами, как бы сбрасывая тяжесть обеда и проделанной дороги, сказал:

– В путь? – И сам себе ответил: – Трогаем.

«Странная привычка у этого малого – задавать самому себе вопросы и тут же отвечать на них. Не очень-то вежливо по отношению к собеседнику. Но, наверно, я тут не справедлив к нему. Характер, как он сам говорит, диктуется обстоятельствами. Сидя в кабине, чаще всего в одиночку, волей-неволей научишься самого себя спрашивать и самому себе отвечать».

13

Это только со стороны, да такому непросвещенному в шоферском деле человеку, как Воронов, казалось, что они катятся сами по себе да еще и по воле судьбы. Только когда они на третьи сутки прибыли на базу, расположенную в Таллинском пригороде с певучим названием Меривялья, точно к открытию, Воронов понял, что Мишенев рассчитал маршрут не только по часам, но и по минутам. И неспешную одиночную ночевку возле речушки, в которую они перед сном окунулись, а потом забрались на кровати: Воронову Виктор уступил верхнюю, подвесную, а сам устроился на сиденье. Понял Алексей и суть озабоченных взглядов на часы, и сегодняшнего поспешного подъема, словно они проспали положенное время отправления.

На базе Воронов был совершенно лишний. Собственно, разгрузка его мало интересовала. Он познакомился с ней на базах Москвы. Только удивился, как Мишенев, не зная эстонского языка, так споро договаривается с парнем, знающим русский не лучше.

Машину поставили к пакгаузу, акт о приемке нетронутой пломбы Мишенев послюнявил и, сложив вчетверо, сунул в пухлый бумажник.

– Ну, пошли с городом знакомиться. В Таллине бывать не приходилось?

Воронов отрицательно покачал головой.

– Занятный городок. Улочки малые – не по мне. А вот запах, как в никаком другом городе! Кисло-сладкий какой-то! Говорят, от сланцев, горящих в печах. Не знаю. Но щемит в душе от его привкуса, и снова, когда вспомнишь где-нибудь далеко, этот таллинский воздух вдохнуть хочется.

– А как же с машиной?

Мишенев махнул рукой:

– Это дело их. Разгрузят и здесь же другой товар поместят. Под вечер пломбу проверим и айда в обратный. Не рейс, а прогулочка!

Видно, Воронов и впрямь с интересом осматривал город, потому что только после обеда, сытного и вкусного, в маленьком затемненном кафе Мишенев решился предложить:

– Не знаю, может, вам и ни к чему, только мне бы хотелось очень... Тут первенство страны по мотогонкам... Потому и народу в городе раз-два – и обчелся! Все там, кто свободен.

– Увлекаетесь мотоспортом?

– Не сказал бы. Просто выступает здесь один наш парень, Петька Чуев, мастер спорта. Грозился без «золота» в гараж не возвращаться.

– Он работает в Дальтрансе?

– Как сказать... «Работает» – не совсем точное выражение. Правильное было бы – «числится». Зарплату получает регулярно, а дел у него – только с мотоциклом! Тут, конечно, не белоштанный теннис и, пока машину приготовишь к соревнованиям, всякой работы – от сварщика до электрика – наделаешься. Чуев – наша штатная слава. Да мы не в обиде. Для миллионного оборота Дальтранса его зарплата нипочем. Выдюжим! А славы Дальтрансу спортивной не занимать! Вам не довелось до наших клубных боксов добраться?

– Нет. А что, и такие есть?

– Есть! – не без гордости сказал Мишенев. – Директор сам лично распорядился старые мастерские отдать спортсменам. Человек тридцать этим самым мотоспортом у нас балуются. И я немножко... Месяца три назад свой кроссовый заложил. С полгодика придется доводить машину...

– Кто-нибудь еще, кроме Чуева, такую же зарплату получает?

– Нет, конечно, – раздраженный непонятливостью Воронова, сказал Виктор. – Он ведь ас, знаменитость! Понимать надо! Инструктором как бы считается. А настоящим-то инструктором Хромов был. Тот на своем старом «цундапе» будто король ездил. Он и Чуева в люди вывел. Да вот в последнее время что-то разошлись они. Очень не нравилось Хромову, что работает в секции он, а деньги Чуев загребает. И не от зависти, не от жадности. Нет! Просто начал Петька уж очень нос воротить! Куда там – в чемпионы прорезается!

– А что, это очень интересно! Ехать-то далеко надо?

Мишенев облегченно вздохнул и, не скрывая радости, сказал:

– Недалеко, если в автобус попадем. Мне тут несколько раз доводилось быть, да и Петька все расписал.

Они сели в старый, тяжелый красный автобус, и тот скоро вылетел за город, к морю, и понесся вперед, словно торопился до захода солнца обежать его – уходящее в дымку тихое серебристое зеркало.

Последние километра два пришлось идти пешком. Навстречу тек людской поток, и Воронов понял, почему они так легко сели в автобус: время было позднее, и зрители уже начали возвращаться в город. Мишенев шел уверенно, словно много раз ходил этой дорогой. Они постояли до конца заезда на повороте, носившем название «Пирита». Поворот был этак градусов на сто двадцать, с желтыми мешками, обнимавшими стволы сосен, с белой предупредительной лентой и канатами, удерживавшими кричащих людей, так и норовивших вылезти на иссеченный черными полосами резины асфальт.

После заезда перебежали кольцо и лесными тропами вышли на поляну, уставленную пестрыми палатками и машинами всех цветов и марок. Словно восточный базар, шумел мотоциклетный лагерь. На траве отдыхали парни в кожаных брюках и куртках. Диковинными грибами красовались брошенные на траву шлемы.

Воронов давно бы потерялся в этом ералаше, но Мишенев чувствовал себя как рыба в воде. Уже через минуту он притянул его к группе ребят, среди которых выделялся высокий, стройный блондин, державший в руках пачку американских сигарет. Одет он был в изящный черный кожаный костюм и яркую малиновую рубашку, видневшуюся из-за расстегнутой молнии.

– Здорово, Петро! – радостно сказал Мишенев.

– А-а, Колумб наших дорог! Здорово. Новую партию кальсон привез? – под хохот присутствующих сострил блондин.

– Никак, тебе уже новые штаны понадобились? – с притворным испугом, под еще более дружный хохот, отпарировал Мишенев.

Блондин смутился.

– Скажешь ты, Витька!

– Точно. У меня не залежится! – примирительно протянул Мишенев. – Так как, Петро?

– Пока третье место есть... Но завтра второй заезд. Считай так, что почти ничего и нету!

– Хватит плакаться, не в карты играешь! – ободряюще сказал Виктор. – Как машина?

– Вроде выдержала. Посмотрим, что завтра будет.

– Сломается, бери мою! – засмеялся Мишенев. – Она хоть и серийная, зато помощнее твоей...

– Если ты фургон имеешь в виду...

– Ну-у?! – хихикнул Мишенев.

– С товаром гоняться опасно! Еще потеряешь что-нибудь, за сосну зацепившись...

Чуева отозвал эстонец в форменном пиджаке, очевидно, кто-то из организаторов. Они отошли к сосне и принялись вместе рассматривать принесенную эстонцем бумагу.

«Красивый парень, этот Чуев! А Виктор-то, Виктор! Оказывается, ему палец в рот не клади – отхватит!»

Они посмотрели последний заезд в классе до 175 кубических сантиметров. «Тарахтелки», как пренебрежительно назвал их Мишенев. Но Воронову понравилось. Зрелище было действительно захватывающее. Темные фигурки, казалось, лежали не на баках своих машин, а прямо на асфальте. Они вырывались из-за частокола сосен, и, взвыв мотором, выносились из поворота, почти касаясь дороги коленом. Сначала мотоциклы виделись Воронову все одинаковыми. Но, наблюдая, как они проходят круг за кругом, вновь и вновь, Алексей стал отличать и посадку гонщика, и мастерство, с которым вписывались в поворот, и определенный почерк ведения машины. Возвращаясь в забитом людьми автобусе, Воронов, однако, продолжал думать не о гонках, хотя был возбужден и страшно доволен тем, что довелось увидеть. Он думал о том, как Виктор представил его Чуеву.

– Твой новый напарник? – спросил Чуев, протягивая крупную, пахнущую маслом и бензином руку.

– Нет, – неуверенно протянул Мишенев, – приятель просто. Со мной решил прокатиться.

– А-а, – протянул тот и посмотрел на Воронова странным, оценивающим взглядом.

«Почему он так?» – думал Воронов, стараясь подставить разгоряченное лицо жиденькой струе свежего воздуха, едва пробивавшейся из приоткрытого окна автобуса.

14

Когда отправлялись назад после загрузки, Воронов невольно сам взялся за пломбу, проверив ее целостность. Мишенев усмехнулся:

– Не доверяете? А мы вот доверяем! Правда, с оглядкой. Я ее, подлую, насквозь вижу, как посажена.

Стоявшая рядом девушка-эстонка, опломбировавшая фургон, не очень уловив смысл разговора, переспросила:

– Пломба плохо почему?

– Нет, милочка, все в порядке! – успокоил ее Мишенев. – Мой товарищ по неопытности думает, что ты плохо тиснула своими клещиками...

И, повернувшись к Воронову, добавил:

– Давайте трогаться. Гостиницы сегодня не будет. Ночевка на Ягале. Река такая недалеко от города. Там наш брат свой шоферский отель имеет. Думаю, для вас любопытно.

К Ягале подъехали засветло. Река тихо плыла в тенистых берегах, но вода ее была коричневой и не от тени. Мишенев пояснил.

– Тут только мыться можно. Пить опасно. Химкомбинат всю речку загадил. А бывало, некоторые наши рыболовы, что спиннинги с собой таскают, еще пару щук на уху прихватывать вечерком успевали.

Они поздоровались с шоферами, сидевшими на поваленной березе у старого костровища, и направились к реке.

– Мы рано прибыли. Минут через сорок начнется большой сбор.

– В каком смысле? – переспросил Воронов, не очень понимая, что имеет в виду Мишенев.

– А в том, что на ночевку собираться начнут корабли. И посмотрите, здесь будет веселее, чем в любой гостинице.

Они прошли к реке и развалились на крутом берегу. Мишенев, кидая камешки в воду, поглядывал на большой современный мост метрах в двухстах, подле которого один за другим сворачивали на стоянку тяжелые машины. При виде одной из них он помрачнел.

– А, черт! Значит, не ошибся. Именно Хвата видел на улице. Собственной персоной пожаловал.

– Кто такой Хват?

– Рвач есть в нашей системе. Почти корешами одно время были. Такая гнида. Морской волк на суше, – Мишенев сплюнул и, поднявшись, пошел к машине.

За время, которое они провели у тихой воды, место на старом костровище преобразилось. Две женщины в нейлоновых куртках, лопоча между собой, поставили на огонь большие ведра, а смазливый парнишка, махнув корзиной, крикнул:

– Эй, туристы! Жрать со всеми будете или отдельно сервировать?

– Со всеми, – буркнул Мишенев и полез в кабину. Он достал оттуда сверток и, не разворачивая, кинул парню в корзину. Проверив содержимое, парень удовлетворенно хмыкнул.

– Годится! С таким харчем из гостей в хозяев сразу переводят! Держи, девки, придачу на закуску!

Воронов растерянно посмотрел на Мишенева:

– А с меня что же?

– Потом сочтемся, – он недобро поглядывал на успокоившийся, наконец, голубой фургон. Из него вышел плотный парень цыганского типа, с курчавыми черными волосами, скуластый, с тускло белеющим шрамом по правой щеке.

– Привет, земляк! – поздоровался он только с Виктором.

– Привет, – нехотя ответил Мишенев.

– Что кислый? Аль хороший левачок с крючка сошел? Так не печалься – завтра подсечешь! – Он кивнул остальным небрежно, но по тому, как почтительно поздоровались с ним, Воронов догадался, что Хвата хорошо знают на дорогах и что он, наверно, не зря носит эту хлесткую кличку. Хват между тем, бросив в общий котел большого потрошеного гуся, хлопнул по заду одну из поварих.

– А ты, Цветик, все кухаришь?

– Кухарю, Хват, кухарю, – скрипучим голосом согласилась та, совсем не реагируя на его фамильярный жест. – Ты же, поспав, все равно жрать захочешь? Вот и кухарю...

– Брось врать! Твоя забота не о нас! Сначала о себе забота! Ладно, ладно! Не дуйся! Я ведь не в обиде. Так, правды ради...

Хват насторожился и уставился в сторону подходившего трейлора, который еще и было-то плохо видно. Огонь костра делал наступавшие блеклые балтийские сумерки непривычно густыми.

Пока Хват балаганил, шоферы сидели молчком, не ввязываясь в разговор. Чувствовалось, что они недолюбливают или побаиваются Хвата.

«Силен! Как же он смог такой авторитет нажить в шоферской компании? И почему мой Мишенев сразу помрачнел? Не очень-то они любят друг друга. Хотя Хват виду не подает. Но не потому, что иначе относится, – силу свою чувствует».

Из отпарковавшегося трейлора выскочила молодая женщина с яркой сумкой и, размахивая ею, подлетела к костру.

– Здрасте, люди добрые! И злые тоже здрасте! – но ее веселье как рукой сняло, когда она увидела Хвата. Он смотрел на нее насмешливо, запустив руки глубоко в карманы. Мишенев, помогавший кухаркам снимать с костра ведро, только искоса бросал взгляды на эту немую сцену. Наконец, Хват тихо произнес:

– А ну, Катерина, шагай в машину!

Та понуро побрела к машине, но не к той, в которой приехала, а к хватовской. Привезший Катерину шофер еще возился возле фургона, доставая свою долю к общему котлу, и не видел этой сцены.

Хват молча пошел за Катериной. Молодой парень, что собирал харчи, крикнул:

– Гуся-то своего захвати! Пригодится!

– За мое здоровье почавкаешь, – огрызнулся Хват. Мотор его фургона взревел и натужно вырвал машину из сомкнутого строя.

Катин шофер проводил фургон безропотным взглядом и растерянно подсел к костру.

Разговор не клеился. Ели молча. Мишенев от водки отказался.

– Неудачный вечер, – пробормотал он. – Надо идти спать. Паскуда! Все своими грязными руками залапал...

Пока укладывались, Воронов спросил:

– Кто эта девица, что Хват увез?

– Катя-то? Да так... Ее на всех дорогах знают – от Симферополя до Калининграда.

– А почему у Хвата такие особые права на нее?

– Любовь, говорят, была... Он за нее, верно ли, нет, одного инспектора «уговорил». Правда, копались ваши ребята, ничего толком доказать не смогли. А по слухам, прижал он инспектора, который ему на горло наступил с левым рейсом, на крутом вираже и под откос отправил. Может, и брехня все. Но с Катькой у него серьезно было... Потом расклеилось. Говорят, она после того инспектора с ним жить отказалась.

– Сейчас же поехала?

– Поедешь! С Хватом шутки плохи. – Мишенев тяжело вздохнул.

Воронов дорого бы отдал, чтобы узнать причину Мишеневского вздоха.