Текст книги "Поединок. Выпуск 2"
Автор книги: Юлиан Семенов
Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
САНТЬЯГО. ХУАН САЛЕС, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЧИЛИЙСКОЙ КОНФЕДЕРАЦИИ ВЛАДЕЛЬЦЕВ ГРУЗОВИКОВ, ВЫСТУПАЯ ПО РАДИО, ПРИЗВАЛ ВСЕХ ЕЕ ЧЛЕНОВ НЕМЕДЛЕННО ВОЗОБНОВИТЬ РАБОТУ И ТЕМ САМЫМ ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ ЗАБАСТОВКЕ, НАРУШАВШЕЙ ЭКОНОМИЧЕСКУЮ ЖИЗНЬ СТРАНЫ НА ПРОТЯЖЕНИИ ПОСЛЕДНИХ ШЕСТИ С ЛИШНИМ НЕДЕЛЬ. «УСИЛИЯ, ПРИЛОЖЕННЫЕ ВАМИ, ЗАВЕРШИЛИСЬ ЧУВСТВОМ ГЛУБОКОГО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, ЧТО ОТЕЧЕСТВО НАКОНЕЦ СВОБОДНО», – СКАЗАЛ ОН.
ДРУГОЙ РУКОВОДИТЕЛЬ КОНФЕДЕРАЦИИ, ИЗВЕСТНЫЙ ПРОТИВНИК НАРОДНОГО ЕДИНСТВА ЛЕОН ВИЛЬЯРИН, ПРИВЕТСТВОВАЛ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ, КОТОРЫЕ «ПРЕОДОЛЕЛИ ТРАДИЦИОННЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ НЕЙТРАЛИТЕТ И ОСУЩЕСТВИЛИ ПЕРВЫЙ ЗА 42 ГОДА ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ В ЧИЛИ».
У входа в пресс-центр Фрэнка окликнул Сэм Рассел, редактор международного отдела «Морнинг стар».
– Как вам понравилось выступление Вильярина? Мавр сделал свое дело.
– Я отстучал телеграмму об этом. Несу на визу.
Они вместе вошли в оффис, где спозаранку было полным-полно журналистов, жаждущих поскорее получить необходимую для их работы аккредитацию. Очередь двигалась вяло – офицер въедливо вчитывался в документы.
Француз Марсель Риво из крайне правой «Орор», надушенный, в песочного цвета клетчатом костюме при ярко-желтом галстуке, покуривал, независимо положив ногу на ногу. Встрепанный, припухший после ночных возлияний Фернандо Крус – представитель агентства «Эдиториаль фаланхиста эспаньола» – довольно похохатывал, смакуя пикантные фотографии свежего номера журнала «Люи», которым проныру-испанца снабдил, по-видимому, его дружок Марсель.
– Следующий. Пошевеливайтесь!
К столику дежурного офицера направился Жорж Дюпуа, прервав на полуслове разговор с Марлиз Саймонс, экстравагантной дамой, приехавшей в Чили от «Вашингтон пост». Та повернулась к молчаливому соседу-шведу:
– Слышал, что рассказывает корреспондент «Фигаро»? Рабочие многих заводов и фабрик все еще сражаются с солдатами.
– Студенты тоже. Против Технического университета брошены танки и боевые вертолеты. Говорят, путчисты применяют фугасы и напалм...
– Господи, какой ужас! – ахнула американка.
Рыжеволосый оператор Би-Би-Си, примостившийся с кинокамерой на кончике дивана, возмущенно – даже веснушки на его лице побледнели – жаловался заведующему бюро еженедельника «Ньюсуик» Джону Барнесу, что вчера, когда он пытался из гостиницы снять штурм «Ла Монеды» («Это же моя профессия, Джо! Именно за это мне платят деньги...»), по окну («Без предупреждения!») открыли с улицы огонь...
– По нашему телетайпу получено сообщение: в Вашингтоне осторожно взвешивают все «за» и «против» деликатного вопроса о признании хунты. – Корреспондент Ассошиэйтед Пресс перешел на доверительный шепоток.
– Почему осторожно взвешивают? И почему этот вопрос деликатный? – изумился обычно непроницаемо-замкнутый шеф отделения «Синьхуа» в Чили. С аляповатого значка, приколотого над карманом его синей куртки казарменного покроя, на империалиста-янки вопрошающе уставился великий кормчий.
– Видите ли, мой дорогой друг, – американец обращался со своим собеседником осторожно и бережно, как с драгоценным китайским фарфором. – Видите ли, эпицентр любого катаклизма, случившегося к югу от Рио-Гранде-дель-Норте, вечно ищут на берегах Потомака.
– Да, да, да, – сочувственно закивал головой китаец.
Фрэнк не особенно вслушивался в разглагольствования коллег: мысли были заняты предстоящей поездкой за Глорией. Но одна беседа газетчиков – из «Морнинг стар» и «Униты» – показалась ему интересной.
– Генеральный директор корпуса карабинеров генерал Сепульведа отказался примкнуть к мятежникам.
– Моя новость стоит твоей. Кубинское радио сообщает о красноречивом признании «Нью-Йорк пост»: в штаб-квартире ИТТ откровенно ликуют по поводу переворота. Добились своего!
Прошло по меньшей мере полчаса, прежде чем О’Тул оказался у столика, где оформлялись документы. Хамоватого цензора словно подменили. Не читая, подмахнул текст телеграммы. Предупредительно протянул анкету! «Заполните, пожалуйста, и распишитесь. Вот здесь». Старательно приклеил фотографию к удостоверению личности: «Возьмите, прошу вас». Из ящика своей конторки достал опечатанный сургучом пакет: «А это...» Фрэнк перебил его: «Я знаю, давайте сюда».
– Любовное послание от сеньора Пиночета? – угрюмо съязвил Сэм Рассел, которому только что отказали в аккредитации.
– От адмирала Карвахаля, – ответил Фрэнк. («Пусть думают, что хотят. Главное – удалось заполучить пропуск».)
В гараже О’Тул прикрепил разрешение на проезд к ветровому стеклу, и все равно по дороге его не единожды задерживали патрули. Правда, без каких-либо неприятных последствий. Как заклинание действовали слова: «Друг нового порядка», выведенные каллиграфически четко рукою писаря министерства обороны. «Надо же – нового порядка», – подумал Фрэнк. Тоталитаризм всегда был ему ненавистен. И не только потому, что в войне с нацистами погиб отец, капитан канадских Королевских военно-воздушных сил. Имя его выбито на мраморной плите памятника павшим пилотам, что возвышается на берегу реки Оттавы напротив столичного муниципалитета.
На улицах пылали костры: тысячи томов, вытащенных из книжных магазинов и библиотек, – за ересь! – предавались огню. На грязном асфальте тротуаров – неубранные для устрашения инакомыслящих – лежали трупы.
У поворота на Сантос Думонт «тойоту» остановил наряд карабинеров:
– Поезжайте прямо. Свернете не раньше чем через три квартала.
– А что происходит?
– Район оцеплен. Выкуриваем снайперов.
На улице Архиепископа Вальдивесо, возле каменной стены католического кладбища, Фрэнк увидел растерзанные тела двух девочек в синей школьной форме. Тут же с довольным видом хорошо потрудившихся людей стояли солдаты. Покуривали. Лениво перебрасывались шутками.
О’Тул невольно нажал на акселератор. И не сразу заметил, что проскочил нужный ему дом. Затормозил. («Ладно, оставлю машину здесь».)
Доктор Суарес со старомодной церемонностью проводил канадца в гостиную.
– Глупышка заждалась, хотя я ей втолковываю, что она может оставаться у нас, сколько пожелает. Здесь безопасно. Жилище христианского демократа не посмеют тронуть. – И будто отвечая на невысказанный вопрос Фрэнка, продолжал: – Я всегда был против Народного единства, но то, что происходит сейчас, ужасно!
По лестнице, ведущей на второй этаж, спускалась Глория. Радостно улыбнулась Фрэнку.
Следом шла донья Эухениа с желтым кожаным баулом в руках. Она собрала кое-что из продуктов, поверх положила сигареты и теплое шерстяное пончо.
– Сообщи о себе. Я уж найду возможность передать весточку отцу. – Доктор Суарес поцеловал девушку в лоб. – Тебе, насколько я понимаю, домой звонить рискованно.
Проводить их вышли всей семьей. Роса-Мария и Пиляр хотели даже выбежать на улицу, но мать не позволила. Прижав растерянные недоумевающие мордашки к литой – под старину – ограде сада, они провожали взглядом автомобиль, который с ревом развернулся и, набирая скорость, помчался вдоль кладбищенской стены.
Стыли по-весеннему прозрачные деревья. Солнце оплывшим огарком едва пробивало завесу туч.
– Куда ты, Фрэнк?
– К автостраде Панамерикана-норте. Прежде всего надо попасть за город, а оттуда...
– Нет-нет. Сначала на Манантьялес, прошу тебя. Это очень важно.
О’Тул ни о чем не спрашивал, а Глория не стала вдаваться в подробности. Еще на рассвете она говорила по телефону с Сесаром Паланке и получила от него задание.
Чем дальше норовистая «тойота» уходила от центра, тем реже их останавливали для проверки. На окраине, среди пустырей и неказистых дощатых лачуг, с трудом отыскали нужный переулок, вздыбившийся ухабами незаасфальтированной мостовой. За подслеповатыми окошками хибар – Фрэнк это чувствовал кожей – роскошный лимузин настороженно, с опаской провожали сотни глаз обитателей квартала нищеты.
– Я сейчас, – Глория приоткрыла дверцу.
– Подожди. Вдруг там засада?
– Не беспокойся. Видишь, рекламный щит кока-колы на стене у входа повешен косо. На одном гвозде. Это условный знак, что все в порядке.
Она скрылась внутри убогого строения, напоминавшего большой, наспех сколоченный ящик. Визг ржавого засова резанул по нервам – Фрэнк вздрогнул и тут же, устыдившись минутного малодушия, потянулся за сигаретой. Закурил и включил приемник.
Радиостанция аргентинского города Мендосы передавала сводку новостей. Диктор монотонно перечислял страны, где проходят митинги и демонстрации протеста против государственного переворота в Чили. Сообщил о гибели Сальвадора Альенде. Потом зачитал телеграмму корреспондента Франс Пресс из Вашингтона.
– Ну вот и все. Можем ехать. – Глория вышла не одна. За ней, сутулясь под тяжестью дешевого фибрового чемодана, прихрамывал низкорослый худосочный мужчина лет пятидесяти. Типичный «рото» – простолюдин. Бережно уложив свой груз на запаску, подле баула, он вернулся к дому, выровнял линялую рекламу. И, обращаясь к Глории,сказал:
– Больше этой явкой пользоваться нельзя. Намертво засвечена. Народ здесь разный – много люмпенов...
– Исидоро поедет со мной, ты не возражаешь, Фрэнк?
– Разумеется. С пропуском, дарованным самим Карвахалем, не страшны никакие кордоны. Даст бог, без приключений доберемся до побережья.
Устроившись на заднем сиденье, Исидоро Итурраран протянул журналисту жилистую руку:
– Привет, товарищ!
– Привет, компаньеро, – ответил О’Тул, улыбнувшись про себя парадоксальности ситуации, в которой неожиданно оказался: «Знал бы Драйвуд, что я помогаю подпольщикам-марксистам и что те доверчиво величают меня товарищем».
У последнего контрольно-пропускного пункта на выезде из Сантьяго произошла заминка. Путь преграждал установленный за ночь шлагбаум. Поодаль хищно щерился пулеметами пятнистый бронетранспортер. Безусый лейтенант – судя по всему, вчерашний кадет – оперся о крыло «тойоты» и ломким баском приказал:
– Всем выйти. Приготовить документы и открыть багажник!
– А что, этого вам недостаточно? – Фрэнк, не трогаясь с места, небрежно постучал пальцем по пропуску на ветровом стекле. Заметил, что его спутники тоже держатся с завидной выдержкой: они вполголоса вели незначащий разговор.
Офицер всмотрелся в гипнотические слова:
«Друг нового порядка. Оказывать всяческое содействие».
– Кем выдан пропуск?
– Патрисио Карвахалем.
– Адмиралом? – растерялся начинающий служака.
– Именно. Если угодно проверить, позвоните ему. Вот номер телефона – на этой его визитной карточке.
Ах, как не хотелось лейтенантику «терять лицо» в присутствии своих солдат, с любопытством выжидавших, чем закончится трудная для их начальника сцена. Насупившись, он с минуту раздумывал. Потом – уже без командирских ноток в голосе – произнес: «Багажничек все-таки откройте, сеньор». Для проформы покопался в бауле. Вытащил из-под пончо блок сигарет. Повертел его в руках.
– Возьмите себе... Берите-берите, капитан! Не стесняйтесь – у меня есть еще.
Разжившийся дефицитным куревом и походя «повышенный в чине» блюститель «нового порядка» таял от удовольствия. Он застегнул молнию на желтой дорожной сумке и торжественно водворил ее в багажник, рядом с чемоданом, к которому так и не прикоснулся. Почтительно откозырял: «Счастливого пути». И гаркнул: «Поднять шлагбаум!»
Когда отъехали достаточно далеко от злополучного КПП, спутники О’Тула заговорили разом – возбужденно и с облегчением:
– Спасибо, любимый! Ты настоящий друг. – Глория поцеловала Фрэнка.
– Ты и впрямь молодчина! – Исидоро крепко хлопнул его по плечу. – Ловко провел сопляка. Сунься он в чемодан, пришлось бы отстреливаться, товарищ...
Обычно забитая транспортом автострада была пустынна. Лишь изредка попадались военные грузовики. Фрэнк вел машину на бешеной скорости – стрелка спидометра держалась на отметке «сто миль». К двум часам дня впереди показались нарядные коттеджи Топокальмы. В богатом курортном поселке, хотя и притихшем, жизнь шла своим чередом. Нигде не было видно ни солдат, ни карабинеров.
Двухэтажный каменный особнячок одиноко стоял на самом краю обрыва, отгородившись густым садом от валунов и скал с узкой тропинкой между ними, сбегавшей к пляжу.
Пока О’Тул возился с замком, Исидоро достал ящик из багажника.
– Отнесем наверх? – Фрэнк протянул руку к чемодану.
– Возьми баул. А чемодан я отнесу сам.
Из воспоминаний О’ТулаБУЭНОС-АЙРЕС, САН-МАРТИН-ДЕ-ЛОС-АНДЕС. МАЙ
Крошечная, будто обезьянья лапка, бледная рука в коричневых старческих пятнах и массивных золотых перстнях деликатно коснулась меня:
– Сеньор, с какой скоростью мы летим?
– Объявили, что пятьсот миль в час.
– Чудесно, это просто чудесно, – затрясла головой моя соседка. Ее пергаментное костистое лицо с выцветшими глазами горделиво венчал пышный голубой парик. Тщедушные плечи укутаны в норковое боа, хотя в самолете совсем не холодно.
– Изволите торопиться? – спросил я.
– Не откажите в любезности, говорите громче. За этим ужасным гулом моторов я ничегошеньки не слышу. – Старушка вплотную придвинула ко мне ухо со слуховым аппаратом, вмонтированным в оправу очков.
– Куда вы так спешите, мадам? – больше из вежливости, чем из любопытства повторил я вопрос.
– Переселяюсь в Аргентину – прочь от марксистских безбожников.
– У вас там родня, наверное?
– Да, да. Небольшая кондитерская фабрика под Буэнос-Айресом. Филиал нашей чилийской компании «Бонбонес пара тодос» – «Конфеты для всех». Национализировали ее в прошлом году. – Древняя леди поскучнела и умолкла. До конца рейса она сладко проспала (может, ей снились милые сердцу леденцы и тянучки?).
В креслах через проход щебетали две смазливые американочки. Девицы, расписанные, как пасхальные яички, и раздетые не по погоде (весьма условные мини-юбки и некое, очень прозрачное и призрачное, подобие кофточек), хихикали, советуясь со стюардом, где лучше остановиться в аргентинской столице.
– O tempora, o mores! [7] 7
O tempora, o mores! (лат.) – О времена, о нравы!
[Закрыть] – сокрушенно заметил пассажир, сидевший слева от меня. Он оторвался от иллюминатора и теперь заинтересованно поглядывал на разбитных туристок. – В какие только крайности не бросается нынешняя молодежь: секс, наркотики, преступность. А правящие классы не гнушаются использовать это в своих корыстных целях, чтобы отвлечь молодое поколение от борьбы за социальную справедливость. Вы не согласны со мной, сеньор?..
– О’Тул, – представился я.
– Падре Порфирио, – отрекомендовался радетель нравственности в поношенной серой тройке.
– Для священнослужителя вы рассуждаете довольно необычно.
– Я принадлежу к движению «Католики за социализм». Учение Христа не противоречило и не противоречит марксизму.
– Разве?
– Социальная доктрина церкви всегда зиждилась на признании высокогуманных принципов свободы, равенства и братства. Беда в том, что нерадивые пастыри веками выхолащивали революционную суть заветов сына божьего и его апостолов. Их и сейчас предостаточно, таких пастырей. Но есть и другие. Мы – а нас немало в странах Латинской Америки – стремимся возродить в обществе идеалы раннего христианства. Мы идем в массы. Простыми рабочими поступаем на заводы, фабрики, рудники. Я, к примеру, коммивояжер. Продаю книги. И заметьте, сеньор О’Тул, предприниматели нас боятся. Мой хозяин не подозревает, что я священник. В противном случае меня давно бы уволили.
– А не проще ли свои идеи высказывать с амвона?
– Увы! Я понял, что, возглавляя приход, практически невозможно вести революционную пропаганду среди трудящихся. Без эвфемизмов в этом случае не обойтись, а иносказания не до всех доходят.
Принесли ужин. Стюардесса не стала будить приморившуюся старушку. Мы же с красноречивым падре принялись за бифштекс. Я не раз встречал левых в сутанах, и всегда мне были непонятны эти люди. Кто они? Блаженные? Подвижники? Или попросту ловкие слуги Ватикана, пытающиеся не отстать от эпохи?
Священник допил кофе. Промокнул рот бумажной салфеткой и вновь повернулся ко. мне. Его интересовало, где я постоянно проживаю, надолго ли собрался в Аргентину и зачем. Узнав, что в моем предполагаемом журналистском маршруте значится Сан-Мартин-де-лос-Андес, он с воодушевлением воскликнул:
– В этом забытом богом городке настоятель монастыря Святой Троицы – мой друг! Обратитесь к нему. Падре Лукас – преобязательнейший человек. Он охотно покажет вам достопримечательности: новую больницу для бедных с рентгеновским кабинетом, который, правда, пока не работает, кварталы ремесленников, скотоводческие фермы в окрестностях и замечательный лепрозорий.
«Каравелла» пошла на снижение. Мы подлетали к распластавшемуся на равнине самому большому городу южного полушария – Байресу (так называют аргентинскую столицу ее жители – «портеньос»).
Таможенные формальности не отняли много времени. Простившись с падре Порфирио и тут же забыв о нем, я нанял такси. Попросил шофера отвезти в любой приличный отель. Общительный водитель на непривычном для меня местном диалекте выпалил с дюжину названий, из которых удалось разобрать лишь одно – «Инглатерра».
– Хорошо, отправимся в «Англию».
Семимиллионный Байрес встретил нас долгими километрами разномастных и разнокалиберных строений (я ахнул, увидев на одном из домов номер 10053). Темпераментная толпа морским приливом захлестывала улицы. Пешеходы, не считаясь со светофорами и заливистыми трелями полицейских свистков, бросались прямо под колеса автомобилей и автобусов. Казалось, каждый здесь помышляет о самоубийстве, но только не всем это удается. Водители не уступали им в безрассудстве, неслись сломя голову, будто на финишной черте сумасшедших гонок их ждал, по крайней мере, гран-при.
– Не спешите! – взмолился я.
Таксист осклабился:
– Сеньор иностранец – не первый, кому становится муторно от уличного движения в Буэнос-Айресе. Но не волнуйтесь: хоть нас, шоферов, и называют «асесинос» – убийцами, жертв дорожных происшествий в Аргентине не больше, чем в других странах, – при этих словах он присвистнул, как заправский аргентинский ковбой гаучо, и дал шенкеля своему покрытому свежими ссадинами восьмицилиндровому «мустангу».
«Приличный отель», обещанный удалым таксистом, обернулся заурядной второсортной гостиницей, построенной во время оно в добрых традициях кастильских постоялых дворов. Англией в «Инглатерре» и не пахло. Впрочем, привередничать я не стал, не рискуя вновь окунуться в автомобильный омут: жизнь, в конце концов, дороже удобств.
После беспокойной ночи, проведенной в неуютном и душном номере, я решил развеяться, побродить по городу. Но меня хватило часа на два. Когда тебе перевалило за сорок и ты досыта насмотрелся на мир, чужедальные края приедаются быстро. Вот почему бездумная поначалу прогулка завершилась деловым визитом в Ассоциацию иностранных журналистов. Мне тут же выдали корреспондентскую карточку, снабдили адресами, телефонами коллег и местных политических деятелей. Долго расспрашивали о развитии событий в Чили со времени мартовских выборов.
Этот визит имел неожиданные последствия.
Вечером портье вместе с ключом протянул старательно заклеенный конверт:
– Вам письмо. – Заметив мое удивление, добавил: – Не извольте сомневаться. Здесь же ясно написано – «Номер 212, мистеру Фрэнсису О’Тулу». – Он понимающе и восхищенно причмокнул губами: – Очаровательная сеньора – загляденье. Блондинка! А фигура! Вылитая Джейн Мейнсфилд. Назвалась вашим старым другом. Видно, тоже из Канады. Говорила со мной по-английски.
Записка, которую, не отходя от конторки, я извлек из надушенного конверта, ровным счетом ничего не прояснила:
«Настоятельно прошу о встрече. Жду вас завтра в час дня в кафетерии «Джиоконда» на улице Флорида. Я подойду к вам.
Заранее благодарю.
Аллика».
Странное, трепетное имя незнакомки преследовало меня даже во сне, бредовом и болезненном, как сюрреалистические фантазии Сальвадора Дали.
Рваными клочьями пепла стремительно падали облака. И все не могли упасть на раскаленную докрасна пустыню в черных шрамах глубоких трещин, над которыми клубились ядовито-зеленые испарения. В овальное – медальоном – разводье туч с размаху врезался месяц. Акульим плавником вспорол темную лазурь – небо разверзлось. Надо мной парил тяжелый гранитный крест чудовищных размеров. С распятой женщиной. В гнетущем безветрии медленно шевелились складки пропитанной кровью легкой туники и пряди длинных медвяных волос, скрывавших лицо.
«Аллика! Аллика!» – в отчаянии крикнул я.
Она рывком подняла голову.
Наши взгляды встретились.
Это была Глория.
Без четверти час, заказав бутылку «пепси» и попросив официантку прихватить свежий номер газеты «Ла Расон», я сидел в кафетерии «Джиоконда» на самом видном месте – за свободным столиком у входа. Будничная обстановка закусочной средней руки никак не вязалась в моем представлении с романтичностью предстоящей встречи. Где же моя загадочная блондинка? Ни одна из студенток, секретарш, модисток, продавщиц из соседних магазинов, забежавших на обеденный перерыв в это бистро со своими приятелями, не соответствовала всемирно известному стандарту безвременно усопшей голливудской дивы.
– Разрешите? – спросил по-английски представительный господин в летах, присаживаясь за столик.
– Извините, но здесь занято.
– Полагаю, что для меня. Мистер О’Тул?
Я рассмеялся:
– Судя по восторженным описаниям портье, мне предстояло сегодня волнующее рандеву с пленительной дамой.
Незнакомец вежливо и чуть иронично улыбнулся и ответил:
– Письмо в гостиницу отвезла Энн-Маргарет – моя секретарша. Самому появляться там не хотелось по многим причинам.
Привстав и слегка поклонившись, он назвал себя:
– Фабио Аллика, корреспондент нескольких аргентинских газет в Нью-Йорке, при ООН. В Байрес прилетел на две недели. Был вчера в Ассоциации иностранных журналистов – хотелось повидать знакомых – и узнал, что вы здесь.
– Будь я проклят! Не могу припомнить, где и когда мы встречались...
– А мы не встречались. В Ассоциации мне подробно описали вашу внешность.
– ?..
– Терпение сэр. Сейчас все объясню. Но прежде, если не возражаете, перекусим. Кормят здесь вполне сносно, хотя и без особого изыска. К тому же в таких скромных кафе, как «Джиоконда», меньше любопытных глаз. – Пст! – сеньор Аллика на латиноамериканский манер окликнул миловидную девушку в переднике, спешившую с подносом на кухню.
Пока, поминутно советуясь со мной, он делал заказ, я украдкой присматривался к нему. Перейдя с официанткой на родной язык, Фабио разом преобразился: говорил громко, оживленно жестикулировал, пересыпал речь солеными словечками. Место суховатого американизированного денди занял истый портеньо. Горячий. Порывистый. Открытый.
За ленчем аргентинец выложил карты на стол. Против законного чилийского правительства готовится заговор. Международный валютный фонд разработал план государственного переворота под кодовым названием «Кентавр», осуществление которого возлагается на Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов. Он надеется, что я напишу об этом в канадские газеты.
– Отчего же вы сами не используете столь выигрышный материал?
– Сведения получены из сугубо конфиденциальных источников. Я связан словом. Появление моего имени под разоблачительной статьей сопряжено со смертельным риском для тех, кто доверительно поделился секретной информацией. Больше того, мистер О’Тул, ни одна душа не должна знать о нашем разговоре. Именно поэтому сегодняшнее свидание я обставил в стиле дешевого детективного романа. Уж извините великодушно...
– А что заставило вас остановить выбор на мне?
– Вы не аргентинец и, кроме того, приехали сюда ненадолго! Вряд ли кому придет в голову связать вместе наши имена.
– Ваша откровенность меня поражает. Откуда вам известно, что я за человек?
– Положим, кое-что известно. От моих друзей в Сантьяго. Они неплохо знают Глорию Рамирес, да и о Фрэнсисе О’Туле отзываются как о человеке твердых принципов и... достаточно радикальных убеждений.
Если в конце этой фразы и прозвучал вопрос, я на него никак не отреагировал, думая о своем. В том пасьянсе, который я начал раскладывать в Сантьяго, кажется, появилась еще одна нужная карта. Вот только не крапленая ли?
– Есть основания полагать, – продолжал Фабио Аллика, – что путч в Чили будет первым шагом «Кентавра». На очереди Панама и Аргентина.
– Даже так?
– Представьте себе. Нынешние режимы этих стран тоже вызывают раздражение в определенных и притом, весьма влиятельных кругах Вашингтона своим стремлением покончить с неравноправным партнерством.
Знакомые интонации. Знакомые доводы.
Словно мой экспансивный портеньо позаимствовал их из книги канадского профессора Уорнока. Бедные «партнеры Бегемота»! Или в сочувствии нуждается сам бедняга Бегемот, от которого все шарахаются?
Десятого мая, наутро после моего дня рождения, отмеченного более чем скромно в баре Ассоциации иностранных журналистов, я вылетел в Сан-Мартин-де-лос-Андес, в тот самый «неприметный городишко» на границе с Чили, о котором говорили Пепито Акоста и полковник Кастельяно. Впервые я выступал в роли частного детектива (правда, работающего на самого себя да еще, пожалуй, на Истину). С чего начать свой персональный сыск, решительно не знал. И потому начал с визита к отцу Лукасу, настоятелю монастыря Святой Троицы.
Священник-коммивояжер Порфирио не преувеличивал: его друг и вправду оказался преобязательнейшим человеком. Он угостил отменным обедом (в прохладной с низкими сводами трапезной, где гулко разносились голоса монахов, звон оловянных тарелок и шаги обслуживающего нас бледного послушника), рассказал об истории этих мест (от седых времен испанской конкисты до войны за независимость против тиранов-испанцев, в которой особо отличился генерал Хосе де Сан-Мартин), охотно согласился познакомить с достопримечательностями города и окрестностей (и позже выполнил обещание – сам водил меня до тех пор, пока я не стал валиться от усталости, по мастерским ремесленников, больнице для бедных с рентгеновским кабинетом, лепрозорию. До скотоводческих ферм, слава богу, мы не добрались).
Преломив со мною хлеб (если только можно так назвать сочное асадо со свежими овощами и терпкое монастырское вино), настоятель пригласил пройтись по саду.
– Этот розарий – моя гордость и услада, – францисканец потянулся к хрупкому стеблю лимонно-желтого цветка, склонился над кустом, умиленно вдыхая аромат чайной розы.
Нелепо выглядел в сутане этот рослый, пышущий здоровьем красавец с лицом умным, живым и мужественным. И что ему вздумалось в затворники податься? Воистину, неисповедимы пути господни! Но так ли уж он далек от мирской суеты? Я спросил:
– Вы разделяете воззрения падре Порфирио на роль церкви в современном мире?
– Крайности сходятся. Я бы, конечно, не стал торговать книгами на улице ради пропаганды «всеобщего равенства и братства», однако я тоже не стою в стороне от борьбы за социальную справедливость. Ведь Второй Ватиканский собор внес существенные изменения в программную и практическую деятельность церкви. Здесь, в Латинской Америке, революция все равно произойдет. С нами. Или без нас. Но ясно как божий день, что если она свершится без нас, то будет против нас...
Многое из того, что поведал настоятель, было не лишено интереса, однако это ни на шаг не приблизило к цели предпринятого расследования, так мне, по крайней мере, в тот день казалось.
Рыжими лучами солнце зацепилось за остекленный фасад шестиэтажного банка – самого высокого и модернового здания Сан-Мартин-де-лос-Андес. Был час сиесты. Разомлев от очередной экскурсии, организованной неуемным францисканцем, я сидел под тентом в кафе, которое притулилось к моей гостинице «Каса гранде», и цедил из кружки студеное пиво. За компанию со мной томились от жажды припыленные деревья сквера, разбитого на центральной площади. Она, как и во всех старых латиноамериканских городах, конечно же называлась Пласа-де-Армас – Арсенальной. Где – в этом сонном царстве! – скрыты тайные арсеналы? Или они – плод фантазии кичливого полковника Кастельяно, выдающего желаемое за действительное?
– Могу предложить на выбор несколько девочек. Молоденьких. – Заискивающе-нахальный сутенер подошел неслышно, по-кошачьи. Веером развернул скабрезные фотографии.
– Не требуется.
– А сигареты с марихуаной? Товар первосортный...
– Это другое дело – готов приобрести оптом большую партию.
Озадачил я зализанного субъекта – оптовая торговля определенно не по его части. Замявшись на минуту, он тут же вновь оживился:
– Сам я не оптовик. Но сведу с нужными людьми, – засуетился он. – Сегодня же вечером. В десять часов. Годится?
– О’кей. Ждите меня в отеле. В холле.
Кажется, я напал на след контрабандистов. А там, где промышляют наркотиками, может быть, наживаются и на продаже оружия.
Тусклая, засиженная мухами лампа не столько освещала комнату, сколько подчеркивала никогда не покидавший ее сумрак. Если бы даже я попал сюда днем, единственное узкое, как бойница, оконце вряд ли добавило бы света в подвальное помещение, смахивающее на тюремную камеру, – впечатление это еще усиливали металлические прутья оконной решетки, кованная жестью тяжелая дверь, холодный цементный пол и давно нештукатуренные стены в бурых подтеках то ли вина, то ли крови.
Гаденький сутенеришка вел меня в этот притон контрабандистов разве что не с завязанными глазами: мрачным зловонным переулком; узкими проходами кладбища ржавых, отживших свой век машин; безлюдным двором, забитым пустыми бочками и ящиками; крутой неосвещенной лестницей; сырым тоннелем длинного коридора. Привел и надолго оставил одного.
Я курил сигарету за сигаретой, стряхивая пепел в консервную банку из-под пива, валявшуюся на осклизлых досках грубо сколоченного стола. Не по себе мне было в каменном мешке. И откуда тут глухие звуки музыки, шарканье ног, неясное бормотание?
В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась.
В комнату вошли двое. Третий задержался на пороге.
Молча подняли меня с колченогого стула. Молча прощупали – нет ли оружия. Кивнули третьему:
– Все в порядке, Эль-Тиро.
– Тогда валите, ребятки. Будьте поблизости. Можете понадобиться.
Рослые, широкоплечие «ребятки» – щуплый шеф рядом с ними выглядел преждевременно состарившимся мальчиком – ретировались с невозмутимой покорностью на лицах, тупых и невыразительных, как плоские валуны в предгорьях Анд.
– Мачо сказал, что вам требуется большая партия товара. – Морщинки на лбу выжидательно сошлись к переносице.
– Верно. – Я сообразил: прозвище относится к сутенеру.
– А почему сеньор надеется именно в Сан-Мартин-де-лос-Андес найти то, что ему требуется?
– О вашем городе мне рассказывали еще в Чили.
– Любопытно узнать, кто же? – контрабандист недоверчиво прилип ко мне взглядом, будто брал на мушку. Этот Эль-Тиро – Выстрел – наверняка бьет без промаха. Я невольно поежился под двустволкой его глаз.
