Текст книги "Поединок. Выпуск 2"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

8

– Это ты?

Звонила Лариса.

– Инспектор Воронов, – официально ответил Алексей, делая вид, что не узнал ее голоса.

– Ты прикидываешься, что не узнал, потому, что забыл выполнить мою просьбу, – фыркнула Лариса.

И тут только Воронов вспомнил о своем обещании достать билеты на премьеру нового балета. Почему Ларисе захотелось пойти именно на этот спектакль, пожалуй, не смогла бы ответить и она сама. Так, по крайней мере, считал Воронов.

– Ты, как всегда, думаешь обо мне хуже, чем я есть. Представь, заказал два билета на ближайший же спектакль. Но предупредили – желающих слишком много. Какой-то невероятный ажиотаж, – соврал Воронов, понимая, что, если спектакль не моден, Лариса вряд ли на него пойдет. И, словно в подтверждение догадки, трубка милостиво произнесла:

– Ходить на заурядные постановки у меня просто нет времени...

– Знаю, потому вечером перезвоню – мне скажут: будут билеты или нет.

– То есть как нет? Может твоя знаменитая красная книжечка принести нам малейшую пользу в виде двух билетов вне очереди?

– Зарплату ты, конечно, в число полезных вещей не включаешь!

Воронову хотелось бросить трубку, но близкая перспектива очередной ссоры казалась ему малоприятной, и он решил отпарировать:

– Это все-таки лучше, чем стипендия вечного аспиранта.

– Считай, что ты меня уколол, – раздалось на другом конце провода. – И прощение получишь, лишь принеся в клювике два билета. До вечера.

Короткие гудки в трубке закончили довольно нелепый разговор.

Вечером Лариса позвонила неожиданно, как делала это всегда.

Глаза у Воронова слипались, и не хотелось даже протянуть руку, чтобы пододвинуть аппарат к себе. Разговор обещал быть долгим и острым.

– Так рано спать? – Тембр голоса Ларисы не предвещал ничего хорошего. – Где же великий Нат Пинкертон, который бдит, не зная личной жизни? Алешенька, я вас не узнаю! Вы – и спать! Вы, который даже не удосужился доложить мне о билетах! Не просиди я полвечера у телефона, так бы никогда и не услышала голоса великого сыщика.

Алексей поморщился.

– Лорочка, сколько раз я просил, не называть меня сыщиком. Я – инспектор уголовного розыска.

– Не улавливаю разницы! Скажу по секрету: «сыщик» мне нравится больше! В этом, если хочешь, есть что-то собачье...

– Ну, знаешь... – он даже поперхнулся. Но Лариса, предвосхищая продолжение его реплики, сказала:

– Ладно, не сердись. Хочу сообщить тебе новость – у меня намечается свободная суббота, и я готова посвятить ее работнику МУРа.

Воронов молчал слишком долго, гораздо дольше, чем, по представлению Ларисы, следовало молчать после столь заманчивого предложения.

– Видишь ли... Я некоторым образом работаю. С утра надо поехать на один объект...

Лариса рассмеялась, и смех ее звучал совсем плохо.

– Несчастный! И ты мнишь, что, губя жизнь, я свяжу свою судьбу с человеком, который будет вечно занят по субботам и воскресеньям? Ты ошибаешься. Найди себе садовницу, которая бы в дни, когда ты занят, бегала по любовникам и выращивала у тебя на лысине ветвистые рога...

– У меня нет лысины...

– Так будет. С такой работой у тебя не только лысина будет, но и грыжа! Я тебе обещаю.

– Лора, это чрезвычайный случай!

– Глупо.

В трубке зазвучали короткие гудки. Ничего не оставалось, как набрать номер Ларисы. Она откликнулась сразу.

– Если погулять со мной времени нет, хоть телефон свой почини, чтобы на расстоянии общаться было можно...

– Да, – поспешно поддакнул Алексей, – действительно, аппарат что-то барахлит. То не соединяет, то никак не отключишься после разговора.

– А ты чего, собственно, звонишь?

– Мы же не договорились...

– Как не договорились? Ты в субботу работаешь, А я с приятелем поеду за город. Бабье лето на носу все-таки. А это значит, мое времечко...

– Я завтра вечером тебе позвоню...

– Звони. Может быть, вечером и буду дома...

Она зло швырнула трубку, и у Воронова не было никакого желания звонить ей еще раз. Но, когда он все-таки попытался набрать ее номер, он оказался занятым.

С горьким осадком на душе после нелепого разговора он заснул. С ним и проснулся.

9

Мотя ревела. Она не ответила толком ни на один вопрос Воронова. Так была перепугана вызовом в МУР, что не только дара речи лишилась, но и, похоже, способности воспринимать вопросы. А Воронова интересовало одно: кому она сообщила о том, что Хромов собирался разговаривать с Вороновым? Все, что Алексей успел узнать о диспетчере Кругловой, выводило ее из-под подозрения. Впрочем, скорее, «почти» выводило.

В ответ на все вопросы Мотя только ревела.

Третий стакан воды, налитый Вороновым, был наполовину пуст. На его тонких стенках жирно алели следы губной помады, а остатки воды помутнели от слез, капавших в стакан с накрашенных щек.

– Мотя, поймите, слезами тут не поможешь. Всю жизнь проплакать вам не удастся. Надо отвечать. Это очень важно. – Воронов говорил вкрадчиво, даже немного утрируя произношение, как это иногда делают, подстраиваясь под речь иностранца, плохо знающего язык.

Но Мотя ревела. Навзрыд. Иногда затихала, и тогда молча, уставившись взглядом в стену, сопела, изредка размазывая по грязному лицу остатки туши.

Прошло не менее получаса, прежде чем она пришла в себя. Воронов уже отчаялся добиться от нее толку. И впрямь, когда она заговорила, то, с его точки зрения, уж лучше бы молчала или ревела беспробудно.

– Я никому... Ничего... Не говорила... Я ничего не знаю... Ничего не слышала... Тогда очень торопилась на свидание... У меня... Клянусь, я не слышала ни слова, о чем вы говорили... Только отметила путевку... Даже в лицо не взглянула Василию Петровичу... – при упоминании имени и отчества погибшего она зарыдала вновь, и Воронов, заставив выпить еще стакан воды, отпустил ее, сказав уже у дверей:

– Смотрите, Мотя. Это было очень важно. И если вы обманули, вам придется отвечать по всей строгости закона.

Воронов вернулся за свой стол и, сняв пиджак, повесил его на спинку стула. Слова полковника Жигулева, сказанные им утром на оперативке, вместо того, чтобы стимулировать работу мысли, отбирали, как у заведомого труса, последние силы. А были эти слова, в общем-то, обычные и закономерные: «Ну, Алексей Дмитриевич, сами дров наломали, сами и в поленницы складывайте».

«Выслушай я тогда Хромова, половина, если не все, куда яснее виделась бы. А сейчас и подступиться не знаешь с какого конца. Из каждой ситуации минимум два выхода. Да и дела два: кража и убийство. Предполагаемое убийство, – уточнил Воронов. – Впрочем, и предполагаемая кража. Надо не только доказать, что это так, но и найти связь между двумя линиями. Не знаю почему, может быть, это похоже на самоистязание грешника, но мне кажется, что связь несомненна и что связующим звеном был Хромов. Но каким?»

Зазвонил телефон.

– Воронов слушает...

– Товарищ лейтенант, тут в проходной вас спрашивает гражданин один. Фамилия – Мишенев. Очень настойчив. Ждет уже долго...

Воронов обрадовался даже не самому приходу Мишенева, а любой возможности двинуться хоть куда-либо с той мертвой точки, на которой находилось дознание.

Мишенев вошел мрачный и, ни слова не говоря, уселся на стул напротив. Воронов терпеливо ждал. Мишенев молчал. Глаза его смотрели настороженно, словно он внутренне готовился к признанию в чем-то очень важном и решающем.

– Если вы пришли, то, наверно, хотели мне что-то сказать? – первым начал Воронов и почувствовал, что начал неважно. – Я собрался к вам в гараж... Непременно хотел с вами серьезно поговорить.

– Видел вас... Вы начальство наше обхаживали...

– И почему не подошли?

– Каждый свою баранку крутит, – неопределенно ответил Мишенев.

Только сейчас Воронов обратил внимание на довольно грязный, в глине, мишеневский костюм, спешно и неаккуратно подчищенный. Особенно грязными выглядели широкие отвороты брюк. Черные импортные туфли были по-шоферски ополоснуты водой, очевидно, из лужи и пошли бурыми разводами.

– Я ездил на аварию, – наконец произнес Мишенев. – Все это вранье про несчастный случай. Такого быть не могло.

– Однако было.

– Смерть была, – упрямо повторил Мишенев. – Но Хромов здесь ни при чем. Старик слишком хорошо водил машину, чтобы ни с того ни с сего столько напахать.

– Ему могло стать плохо, – опять вмешался Воронов, интуитивно почувствовав: самое лучшее, что он может сделать – раззадорить Мишенева.

– А вы в отдел кадров загляните! – зло пробурчал Виктор. – Если найдете за последние десять лет хоть один больничный Хромова, я вам свою квартальную премию на блюдечке с голубой каемочкой принесу прямо сюда.

– Это зачтется как взятка. Сидеть будем оба, – Воронов попытался шуткой завести Мишенева.

– Сидеть буду я – типичный представитель ворья! – он криво усмехнулся. – Но не о моей сиделке речь. Нынче это вторым делом стало. Дяди Василия нет... – он дернул носом, почти как Мотя. – Это сейчас главное. Вот вам чем заниматься надо!

– Ну, знаете, – Воронов возмутился. – Уж как-нибудь без вас разберемся, чем нам заниматься!

– И то верно, – охотно согласился Мишенев. – Это, так сказать, мое личное мнение.

– На чем же оно зиждется?

– Чего-чего? – переспросил Мишенев.

– Я спрашиваю, на чем основывается ваше личное мнение, что нам следует заниматься аварией Хромова, а не кражей, совершенной водителем Мишеневым?

Виктор стиснул руки так, что пальцы у него побелели.

– Дядю Василия убрали, – глухо повторил Мишенев.

– Это такое же необоснованное предположение, даже менее обоснованное, чем кража Мишеневым государственных ценностей на сумму более полутора тысяч рублей.

Мишенев растерялся. Он искал выхода из тупика, в который загонял его Воронов. Алексей чувствовал, что в столь критическом положении тот должен будет или замкнуться или рассказать правду.

– Дядя Василий сказал мне, что должен был наутро с вами встретиться.

«Вот оно, – сердце Воронова захолонуло. – Как же я это не сообразил, что кроме слышавших нас и сам Василий Петрович мог рассказать кому-то о своих завтрашних планах».

– Да, это посерьезней кражи из фургона, – тихо сказал Воронов, стараясь поймать взгляд Мишенева, но тот упрямо смотрел в пол. – Вот что, Виктор, давайте-ка спокойно, начистоту и до конца рассказывайте все, что знаете. Вы единственный, – схитрил Воронов, – человек, который знал, что Хромов собирался встретиться со мной для очень важного разговора. Если вы предполагаете, что его убрали, то, простите, подозрение прежде всего падает на вас.

Вот когда Мишенев поднял свои глаза. И было в них столько искренней боли и ненависти к нему, что Алексею стало не по себе.

«Этот парень, пожалуй, может пойти на все. Уж не прав ли Станислав Антонович, что наглость его пределов не имеет...»

Взгляд Мишенева потух так же быстро, как и вспыхнул. Словно Воронову лишь почудилось мерцание в нем ярости.

– В тот вечер я после работы с дядей Василием пил пиво. И он сказал, что имеет кое-какие соображения насчет того, кто на нас поклеп в краже возводит.

– Он вам сказал, какие соображения?

– Нет, – помотал головой Мишенев, – только собирался, но тут подошла моя очередь брать пиво. А еще в две кружки недолили, ну дядек и завелся. Пиво уже выпили, а он все успокоиться не мог...

– И вы больше ни разу не поинтересовались, что он мне хотел рассказать? – недоверчиво переспросил Воронов.

– Поинтересовался... – Мишенев отмахнулся. – Дядя Василий балагур, но, сколько бы ни трепался, если не захочет, из него нужного клещами не вытянешь. Всегда может скрыться за словами, которые не встречаются в словарях. Да, честно говоря, мое настроение тоже ни к черту было! И потому интереса особого не проявил... Мало ли у меня самого соображений имеется! Не было бы, не пришел к вам прошлый раз.

– Какие у вас были отношения с Хромовым? – в упор спросил Воронов.

Мишенев помолчал, пожал плечами, словно прежде всего мысленно отвечал самому себе, и сказал:

– Обыкновенные. Он меня шоферить учил. Когда я в гараж нанимался, он преподавал на курсах. Машину знал отменно, но пуще всего езду разумел. У него я наслушался тогда правил, которыми до сих пор пользуюсь.

– А именно? – неизвестно почему полюбопытствовал Воронов.

– Ездил дядя Василий грамотно – скорость свыше ста километров не признавал, но под сотню держал так плотно, что мышь не проскочит. Не как некоторые сопляки – раскочегарят до ста двадцати, а потом зависнут на сорока. И так дергаются всю дорогу, ни себе, ни людям езды не давая. Потом три золотых правила было у дяди Василия... Следи за третьей впереди идущей машиной, а не за той, которая перед тобой, только тогда успеешь среагировать на внезапную остановку. Старайся ездить так, чтобы тормозами не пользоваться – не тормозишь, значит, режим скорости верный. Нос машины старайся держать всегда в пустоту, чтобы впереди идущего в зад не поцеловать. Расчетливым хозяином, говорил дядя Василий, себя на дороге в любую минуту чувствовать надо, а больше всего, говорил, опасайся пижона в зеленой шляпе за рулем вчера только купленной «Волги» с любительскими правами, полученными с пятого захода...

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо остановил Мишеневский монолог Воронов. – Ну, а вы, Виктор, как считаете, кому Хромов мешал?

– Ну, мешал-то он с его острым язычком многим. Начальству был как прыщ на заднице. Меня они тоже не жалуют особой любовью. Но, признаться, меня и любить не за что – характер уж больно неустойчивый, как выражается директор. А дядя Василий – человек! Он свой шоферский хомут тянет не только грамотно, но и с лихостью, присущей старым работягам. Думаю, мешал он тем же, кому и раньше мешал и кто меня и его кражей под удар поставил... Чтобы избавиться...

– Считаете, что оба вы – жертвы определенного заговора? Прошлый раз вы мне этого не говорили...

– Все думки сразу даже верблюд выплюнуть не сможет, – насупился Мишенев. – Кто знает, правильно ли я сделал, что вообще к вам пришел. Пусть бы себе обычным порядком тянулось. Вот только локомотивовская история меня попутала. И еще дядя Василий, с которым посоветовался, не отговорил. Правда, особой веры в вас тоже не высказал...

– Почему же сам потом решил прийти?

– Всякое случается... Значит, мнение свое изменил...

– Хорошо, Виктор. Как вы считаете, с чего мне надо начать? – Воронов доброжелательно посмотрел на Мишенева. Но тот не ответил тем же. Наоборот, колюче бросил:

– Дело ваше. Вам за то деньги платят. А только ни я, ни Хромов ничего из кузова не брали и пломб не срывали. На то даем наше общее честное слово. За себя говорю и за Хромова тоже.

Воронову показалось, что клятва Мишенева прозвучала несколько фальшиво и выспренно.

– Ладно, – коротко подвел итог Воронов. – К вам просьба: изложите письменно все, что считаете нужным, в доказательство вашего утверждения неслучайности происшедшей аварии. И про кражу можете тоже...

Воронов показал на соседний стол, на котором лежали бумага и ручки:

– Пишите спокойно, обстоятельно, скоро вернусь.

Он запер сейф и прошел в комнату Стукова. Петра Петровича не было. С ним он столкнулся уже в дверях, когда выходил.

– Как дела? – спросил Стуков, но по тону вопроса Алексей понял, что у самого Стукова дел по горло, и решил с дальтрансовскими заботами не лезть.

– Корпим помаленьку...

– А мне полковник подарочек подкинул – самострел сторожа. Твои-то автофургоны все бегают?

– Где-то бегают, – рассеянно сказал Воронов. – Ну, пока. Освободишься – позови, хоть расскажешь, как пузо жарил под южным солнцем. Что лысина загорела, я и так вижу.

Взяв у Мишенева две страницы, – на создание большего тот был явно не способен, – исписанных, к удивлению Алексея, ровным, как бы законсервированным со времен изучения каллиграфии почерком, Воронов отпустил шофера и погрузился в анализ его сочинения. Потом, прихватив папку с документами, поехал в ГАИ. Ему не терпелось свести мнение майора Хромова и шофера Мишенева воедино, но на базе профессионального инспекторского разговора. Нужен был абсолютно определенный ответ: авария случайная или нет?

10

В воскресное утро Воронов решил поработать с бумагами, хотя свободного времени оставалось немного: свидание с Ларисой было назначено на двенадцать. Едва он сел за стол, вошел Стуков. Воронов понял, что надежда поработать тщетна, и, вздохнув, настроился на курортные воспоминания. Но Стуков, поправив очки, словно угадал мысли Алексея.

– Мешать не буду. Немножко в курсе твоих дел. Один дружеский совет – Мишенева надо разрабатывать основательно. И потому я бы на твоем месте прокатился с ним в какой-нибудь город. Во-первых, узнаешь, почем кусок шоферского хлеба. Во-вторых, чем черт не шутит, может быть, сойдешься с Мишеневым поближе – дальняя дорога тому способствует: много разного народа вокруг будет. Глядишь, просочится информация, которой тебе недостает...

– Мишенев считает, что Хромова убрали. А сам еще далеко не чист. Никакого алиби по делу о краже. Только голословное утверждение. Похоже, от своей персоны отвлечь внимание намерен. Так и сказал: «Нынче мое дело вторым стало».

– А если кто-то захочет убрать и Мишенева? – внезапно спросил Стуков.

– Ну, Петрович, так можно договориться и до существования мафии!

– Для существования мафии, – словно читая лекцию, произнес Стуков, – в нашей стране нет социальных корней. А вот три тесно сплотившихся головореза перед угрозой разоблачения могут не одного человека с дороги убрать...

– Преувеличиваешь, – резюмировал Воронов.

Стуков пожал плечами.

– Проповедь в церкви не делает громоотвод над ней бесполезней... Совет дармовой – платить не надо. Следовать тоже... Как знаешь.

– Не обижайся. Ничего-то я не знаю, потому и спорю. Одно, пожалуй, знаю – никогда себе не прощу, что Хромова в тот вечер не выслушал...

– Ладно терзаться угрызениями совести... Вывод сделал, и хорошо. Самокритика чем сильна – у нее слишком много союзников в стане критики.

– Что поделаешь, если моя основная работа – заваливать элементарные дела! Скажи-ка лучше, как отдыхал.

– Ты же поработать пришел в выходной день, а не байки слушать? Твоя Лариса, наверно, тебе живописнее про курорты рассказывала?..

– Фу ты, зануда! Можешь человеку, озабоченному твоим здоровьем, ответить, как ты от-ды-хал? – по слогам протянул Воронов.

– Отменно отдыхал. Отдыхать – не работать. Лучше всего, конечно, в таких отпусках – теплое ласковое море. Загульность курортную не люблю, а вот водичку бархатную очень одобряю. Знаешь, чем старше становлюсь, тем яснее понимаю: если в море не окунулся, в отпуске не побывал.

– От жизни следует требовать услуг по возможностям, а не по нашим желаниям, – согласился Воронов.

Они помолчали. Каждый отчетливо понимал, что разговор об отпуске – так, дань дружеской вежливости. И если они сегодня, в день, когда надлежит отдыхать, пришли сюда, значит, в том есть нужда.

– Ну, что, Алеша, тяжко? – спросил вдруг Стуков, и в тоне его Воронов неожиданно уловил так много общего с голосом матери, спрашивавшей, бывало, когда работал и учился, если не теми же словами, то таким же участливым тоном.

– Тяжко, Петр Петрович. Смерть как не люблю делать ошибки...

– Кто их любит делать? Важнее другое – любишь ли ты их исправлять!

– Я вот тут пытаюсь проецировать кое-что на дело Мамлеева...

Стуков перебил его, даже не дав закончить фразы.

– Это и есть твоя следующая ошибка. Новое дело проецировать непосредственно на старое – самое последнее, что позволительно делать нашему брату. Прямые аналогии противопоказаны. Только опосредствованно, через опыт, через какие-то аналитические формы, – Стуков говорил резко. – Пойми, такая проекция, как шоры для лошадей, – кроме того, чем задался, ничего больше не видишь!

– Признаться честно, – примирительно сказал Воронов, – я и сейчас ничего иного не вижу. Более того, заданности определить не могу. Не улавливаю связи между недостачей Мишенева и смертью Хромова.

– Это тебе хочется, чтобы не было, – и, успокаивающе подняв ладонь, поскольку Воронов хотел возразить, Петр Петрович продолжал: – И это естественно. Но ты, на мой взгляд, должен сейчас сделать главное – собрать максимум информации. И любое сомнение должно быть не более чем проявлением бдительности, иначе оно станет опасным. Скажу по совести, мне очень не нравится смерть Хромова. И не только потому, что по-человечески жалко Василия Петровича, а потому, как уж слишком решительной реакцией на сгустившиеся для кого-то тучки выглядит все это. А коли так, то ветвистый сорняк растет... Логический вывод – много народу, много следят, ищи следы глазом и ухом.

Воронов с интересом смотрел на Стукова, который разговорился с несвойственной ему многословностью. Старший следователь был прав. Алексей и сам осознавал неслучайность смерти Хромова, но боялся признаться себе в этом: сделанная им ошибка росла, будто на дрожжах, и принимала размеры почти катастрофы.

– Смотри, – Стуков неожиданно прервал свой монолог. – Вот схема твоего поиска...

Он взял красный карандаш, и жирная линия легла на лист бумаги.

– Одна точка ясна – это база Дальтранса. Чем дальше от нее, тем труднее. Точка загрузки... Адресов уже много... – Стуков объединил их в большое красное кольцо. – И вот эта прямая. Как ты помнишь, геометрия учит нас, что прямая всего лишь выстроенные точки, числом до бесконечности, – довольно произвольно сформулировал аксиому Стуков. – Где-то в этом море точек и лежит твоя разгадка. Похоже, надо идти методом исключения. Сначала проверь, как разгружают. Предположим, ты это уже знаешь.

– Ты рассуждаешь так, словно мне позволят целую вечность заниматься Дальтрансом. Да еще в одиночку!

– Считай, что тебе уже не дали вечности и тем более действовать в одиночку.

– Как прикажешь понимать?

– Разъясняю последнее, – Стуков улыбнулся. – Решением руководства старший следователь Петр Петрович Стуков придается для совместной работы инспектору МУРа товарищу Воронову Алексею Дмитриевичу, если только тот сочтет нужным...

– Шутишь, старик. Не по чину это...

– Чинами сочтемся, когда на пенсию выходить будем... А если серьезно – буду рад помочь. Дерзай!