Текст книги "Поединок. Выпуск 2"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Александр Горбовский,Борис Воробьев,Валерий Осипов,Виктор Федотов,Михаил Барышев,Анатолий Голубев,Эрнст Маркин,Николай Агаянц,Валентин Машкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– А есть такие? – безнадежно спросил шкипер.

– Должны быть.

– Поработали вы вчера с Быковым, вижу, – сказал шкипер. – Оставь автомат. Вам трех хватит.

– Лежи спокойно, – нагнулся Ратников, видя, что шкипер пытается приподнять голову.

– На всякий случай оставь, старшой. Прислони спиной к сосне, лежать не могу.

Его осторожно подтащили к дереву, устроили поудобнее, полулежа, подложив под голову и спину набитый свежей, пахучей травой мешок. Ратников положил рядом, под руку ему, автомат и ободряюще кивнул:

– Порядок, все будет как надо.

– А я вот... все, кранты.

– Вытянешь, держись.

Почему-то Ратников вдруг почувствовал неладное, тревогой обдало сердце, щемящая тоска подкатила под самое горло, но он все же сумел улыбнуться Маше, и она ответила ему тоже улыбкой. Легонько тронул ее на прощание за плечо.

– Ну, мы пошли.

Отыскать хутор оказалось непросто. Ратников и Быков долго плутали по лесу, останавливались, прислушивались, пытались уловить запахи жилья. Даже выходили к побережью, значительно западнее прежней своей стоянки. Но все точно вымерло в округе. И только уже за полдень набрели на большое картофельное поле на опушке леса. С самого края картофель был подкопан, валялась вырванная ботва, мелкие клубни, но дальше стоял густым, нетронутым, знать, дозревал последние дни.

Солнце опять пекло по-летнему жарко, даже не верилось, что ночью прошел такой холодный ливень и пришлось дрожать под навесом. На дальней стороне поле сразу примыкало к лесу, вроде обрывалось – похоже, отсекалось оврагом или неказистой лесной речушкой. И в самом деле, когда Ратников и Быков обогнули поле лесной обочиной, перед ними открылся длинный, глухой овраг, заросший кустарником и крапивой. На дальнем конце его, в широком раскрыве они и увидели хутор – десятка полтора дворов, стоявших без всякого порядка, вразброс. Какие-то люди – отсюда и не разглядеть – сновали возле домов, перебегали, сбивались кучками, и в этом торопливом, беспорядочном движении угадывалась встревоженность.

– Что-то там происходит, – сказал Ратников. – Давай оврагом.

Дремучий был овраг, непролазный, сыростью и гнилью несло снизу, как из зацветшего старого колодца, и пока они перебрались на другой край, прошло, должно быть, не менее получаса. Отсюда до хутора оставалось метров двести. Через скошенное поле хорошо стало видно, как десятка полтора немецких солдат сгоняли людей к ближнему дому.

– Эх, самое время подобраться и ударить! – сказал Быков. – Такой тарарам стоит, ни черта не разберешь. Под шумок и чесануть, а?

– Зачем же людей сгоняют? – пытался догадаться Ратников.

– На торжественный митинг! – сдерживаясь, зло ответил Быков. – Вишь, сколько фрицев? Из села подкинули. Выходит, нужда есть.

– Место открытое. Полем придется ползти. А отсюда опасно бить: своих заденешь.

– Давай, старшой. Момент – лучше не придумаешь. Поздно будет!

Горячность Быкова передалась и Ратникову, да и видел он: момент действительно подходящий.

– Отходить придется – тогда сюда, к оврагу.

– Не придется, старшой. Пошли!

Они уж поднялись было из зарослей, как кусты левее, метрах в двадцати вдруг ожили и над ними показалось бородатое лицо старика. Он повертел головой, настороженно осматриваясь, из-под ладони глянул в сторону хутора.

– Эй, дядя! – тихонько окликнул Ратников. – Хуторской, что ли? А ну, топай сюда.

Старик остолбенел.

– Давай, давай, не бойся. Да голову-то пригни, пулей проткнут.

Старик оказался не один, с ним был еще мужичонка, пощуплее, одноглазый.

– С хутора? – спросил Ратников, когда они, остерегаясь, подошли.

– Аж из самой Москвы, – с хитроватой ухмылкой ответил старик. – А вы чьи будете?

– У нас автоматы, у вас – колье, вам первым и отвечать.

– Резон, – заметил одноглазый. – Ну, спрашивай в таком разе.

– Что на хуторе? За старосту, что ли?

– За него, поганца. Из села карателей подослали.

– Кто его шлепнул?

– Может, и вы, кто вас знает, – поосторожничал старик. – Народ, гляжу, нездешний.

– Не хитри, батя, времени нет.

– А может, партизаны. Кто знает?

– А есть они здесь? Видел сам? – нетерпеливо спросил Быков.

– Сам не видал, а слухи ползут. Говорят, с неделю назад бой тут недалеко был, на море. Наши германский пароход утопили. И сами вроде подорвались. Кой-кто выплыл, будто партизанят теперь.

– Не вы, случаем? – спросил осторожно одноглазый.

– Может, и мы, – в тон старику ответил Ратников. – Вы скажите, кто старосту шлепнул? Сопоставить все надо, для ясности. Понимаете?

– Хуже фрицев поганых этот староста был, житья не давал, – заговорил одноглазый. – Еще в тридцатом году при раскулачивании на ножах с ним сходились... А немцы пришли – он и кум королю. Показал опять кулацкие клыки. Ну, мы с Устином и решились... А теперь со вчерашнего вечера в овраге вот. Ливень-то ночью прошел какой.

– Прошел. – Ратников поежился, вспомнив прошедшую ночь. – А каратели что?

– Вчерась еще явились. Да дело нашлось поважнее – не до нас было.

– Какое же?

– Посыльного утром послали с сообщением о старосте-то: связи с селом на хуторе нету. Хотели было мы его перехватить, да не поспели.

– Чудаки вы, честное слово! – покачал головой Ратников. – Вы что же, вдвоем воевать собрались? С кольями?

– А что станешь делать? – вздохнул одноглазый. – Припрет, с кулаками полезешь.

– Посыльный-то за полдень вернулся на хутор, не дошел до села, – пояснил Устин. – Вроде, партизаны перехватили. Говорят, убег от них.

– От нас бы не убег! – убежденно сказал одноглазый. – Каратели все же явились, как-то пронюхали. Базарный день вчерась был, молва, должно, докатилась. Ну, сунулись искать партизан, немец-то, что от них сбег, указал место, да уж там, слава богу, никого, только мертвый моряк в шалаше будто. Не из ваших?

– Ну, такая вышла завязка, – подхватил Устин, – тут рот не разевай. В одночасье свернулись мы с Егором – и в лес. Может, гадаем, партизан встретим.

– Про полуостров ничего не слыхали? – спросил Быков. – Моряки там у Волчьей балки прорвались. А?

– Э-э, милый, до него, до твово полуострова, больше ста верст сушей. Глушь-то какая, разве услышишь...

– Вот что, мужики. – Ратников помолчал, сопоставляя услышанное от них с тем, что произошло за последнюю неделю, за последние сутки и здесь, на побережье, и с горечью понял, что никаких партизан-моряков в этих краях нет и не могло быть. Кроме них самих. Судя по всему, об этом думал в эту минуту и сразу же помрачневший Быков. Значит, рассуждал Ратников, рассчитывать надо только на себя. – Вот что, мужики, – сказал он, внимательно оглядывая их. – Я понимаю так: возврата вам на хутор нет, и дорога у вас одна – к партизанам.

– Нету, нету другой дороги, товарищ! – заволновался одноглазый Егор. – Укажи ее, подмогни.

– А что Устин скажет?

– Что ж, тут куда ни кинь – везде клин.

– Тогда так, – у Ратникова моментально созрел план, он тут же стал прикидывать, насколько возможно его осуществить, но четкого ответа не было, да сразу и не могло быть. Ясно было пока только главное – тут не оставалось никаких сомнений. – Места вам знакомые. Хуторов много здесь?

– Есть маленько. Раскиданы верст на десять – пятнадцать друг от дружки. Ну и еще кроме Семеновского три больших села в округе.

– А у Семеновского вчерашним вечером не ваши, случаем, пошумели? – спросил Егор. – Слушок докатился, будто немцев там пощипали малость.

– Наши, – Ратников переглянулся с Быковым.

– Выходит, силенки есть? – Устин, приободрившись, посмотрел на него. – Значит, вы из тех, что пароход потопили?

– Значит, так, батя, – ответил Быков.

– Много вас? – Егор одобрительно поглядывал единственным глазом на трофейные автоматы в руках Ратникова и Быкова, кивнул на тот, третий, что висел еще у Быкова за спиной: – Не одолжите ненароком? Все одно лишний.

– С этим пока погоди, – остановил его Ратников. – Будет и оружие, все будет.

– Пиши в свой отряд! – твердо сказал Егор. – Пиши и к делу пристраивай.

– А дело вот какое. На хуторе вас уже хватились. Видите, какой аврал там идет? Может, это и лучше: немцы поняли, что старосту ухлопали вы, других не станут карать. А вас – ищи-свищи.

– Станут, – тяжело вздохнул Устин. – Пойди мы сейчас с Егором, дайся им в руки – все одно станут.

– Дело сделано – не поправишь, – сказал Ратников. – Уходите подальше от побережья, в глушь, надежное место подберите. Есть на примете?

– Лучше Соленого озера не подобрать, – сразу же определил Егор. – Зверь не проползет, такая чащоба. Верст двенадцать отсюда.

– Вот и хорошо. Идите туда и умно так, не нахрапом, дайте знать на хутора, что, мол, партизанский отряд есть, действует уже. Кто не может неволю терпеть, лютый на немца, кто за нашу власть советскую сражаться хочет, пускай идет к нам, на Соленое. Поняли?

– Чего ж не понять? – согласился Устин. – Только ничего ведь нету. А людям что говорить: какой отряд, кто командир? Спросят ведь.

– Спросят, – подтвердил Ратников. – Отряд, говорите, небольшой пока, будет расти, оружия, сами видите, немного есть. Еще добудем. Укрепимся, наберем силу, с Большой землей связь наладим. Оттуда помогут. А главное, фрицев лупить здесь, в тылу будем, чтобы под ногами у них горело.

– Святое дело толкуешь. Ну, а командир-то кто?

– Скажешь: командир отряда – моряк, по кличке «Старшой», – ответил Быков, взглянув на Ратникова.

– Это ты, что ли? Или он?

– Там разберемся. Скажи-ка, как до этого Соленого добраться?

– От моря ровнехонько на север, – пояснил Егор. – Вот оврагом вглубь, выйдете из него и не сворачивай, напропалую дуй. Отщелкаете двенадцать верст – и дома. Большое озеро, богатое, вода только малость солоноватая, оттого и прозвище – Соленое.

– Вот и условились обо всем, – сказал Ратников. – Прямо сейчас и идите. Только осторожнее: немцы из Семеновского облаву наверняка выслали – не напоритесь. Вчера мы их потревожили – искать будут.

– Когда сами-то на озеро явитесь?

– Завтра, должно. Приведем кой-кого еще из наших.

– Вот и добре. Свистните трижды, встретим.

– Ну, счастливо, мужики. Идите, народ поднимайте. Скоро увидимся.

– И то пора. Не ровен час, – заторопился Устин.

Оба они тепло и с надеждой пожали руки Ратникову с Быковым, попросили особо не задерживаться. Егор с завистью посмотрел еще раз на лишний автомат за спиной у Быкова, и они, поклонившись в сторону хутора, неслышно скрылись в зарослях.

– Значит, мы и есть партизаны, старшой, в этих краях? – сказал Быков, наблюдая за хутором.

– Значит, мы, боцман. Пока, выходит, одни. А раз так, план наш меняется. – Ратников тоже не отрывал глаз от хутора. – Наших здесь нет, и нет смысла нам метаться между хутором и селом: кроме немцев, никто нас не слышит. По-моему, надо уходить на Соленое озеро, сколачивать отряд. Мужики поддержат. Хорошее дело, боцман, затеять можно. С размахом.

– Есть смысл, – согласился Быков. – А с хутором как? Уйти, что ли, бросить все? Они же сами на мушку просятся. Поле голое перед нами, полезут – хорошая встреча произойдет.

– И все-таки лучше уйти незаметно, – с сожалением вздохнул Ратников. – Сядут на хвост, не уйдешь. Если бы налегке, еще ведь Маша со шкипером.

С хутора между тем доносились тревожные женские голоса.

Немцы с автоматами на изготовку охватывали кольцом толпу.

– Кажется, пожар затевают, – сказал Быков. – Гляди!

К ближней хате под соломенной крышей, отделившись от кольца автоматчиков, не спеша направился солдат с факелом в руке. Толпа, словно бы еще не веря в происходящее, замерев, следила за ним. Отсюда пламя было едва приметно в ярком солнечном свете. Солдату оставалось не больше десяти шагов. Толпа опять заволновалась, заголосила.

– Что делают, а? – взвинтился Быков. – Нет, ты видишь, что эти сволочи хотят сделать!

И вдруг сзади затрещали кусты, раздался за спиной приглушенный выкрик Устина:

– Милые, родные, не дайте! Снимите паразита!

Устин подбежал, упал рядом с Быковым, взмолился:

– Вовек не забуду! Кровная хата... Не дай запалить, не дай!

– Ты что, старик, очумел? – обернулся Ратников. – Засекут, все пропадем!

– Сними, сними поджигателя. До смерти не забуду! – не слушая его, умолял Устин.

Быков почувствовал, как загудело в голове от напряжения. Он слышал голос Ратникова, но не понимал, что тот говорит, хотя ясно различал все от слова до слова. Он еще не знал, не решил, что станет делать, а палец уже сам лег на спуск.

– Сынок! Христом богом молю, – теребил Устин. – Стрельни! Запалит сейчас, пропадет хата.

– Уходи, старик! Уходи, слышишь?

– Да это ж все одно что кровь живую пустить. На колени встану: не дай!

«Нельзя же, нельзя стрелять!» – лихорадочно думал Быков, а сам целился в факельщика. Тому оставалось три-четыре шага. Через поле долетали пронзительные, истошные голоса женщин. Быков краем глаза уловил страдальческий, нетерпеливый взгляд Устина, прошептал:

– Нельзя, понимаешь! – И рванул спусковой крючок.

Прозвучал выстрел. Ратникову показалось, будто из корабельного орудия ударили. Солдат с факелом замер, точно споткнувшись обо что-то, попятился назад, к толпе и, неуклюже взмахнув руками, опрокинулся навзничь. К нему кинулись двое.

– Теперь один черт! – обозлившись, крикнул Ратников. – Давай!

Они ударили оба. Но было непонятно: то ли немцы успели залечь, то ли пули достали их. Резкая автоматная очередь прострекотала в ответ. Толпа с криками рассеялась, хутор мигом опустел.

– Выручил, родной! Какое же спасибо тебе сказать? – ликовал Устин, благодаря Быкова. – Поклон хоть низкий прими.

– Какого черта! Зачем вы вернулись?! – Быков обжег его таким взглядом, что старик отшатнулся.

– Оглянулись, а он с факелом... К моей хате, – оправдывался Устин. – Да нешто можно...

– Все равно сожгут!

– Знамо дело, – растерянно согласился Устин. – Да ведь на глазах-то. Разве стерпишь: сколько сил в нее вложено.

– А твоя хата которая? – сдерживаясь, спросил Быков у Егора. – Может, и твою...

– Следом стоит, соседи мы, – виновато ответил Егор. – Соседями жили, соседями сгорим, соседями, может, и в землю ляжем. Не гневись.

– Вот что, мужики, – с досадой произнес Ратников. – Бестолково вышло, да сделанного не поправишь. – И уже тоном приказа произнес: – Все! Жмите во всю на Соленое. Мы, как и условились, завтра придем. А сейчас, – кивнул на уже появившихся за огородами немцев, – эти курортники сюда полезут. Жарко будет. Прикроем вас. Ну, счастливо!

– А может, нам того, с вами? – засомневался Егор.

– Идите!

– Ну, значит, до завтраго, – виновато-покорно кивнули мужики и тут же скрылись – лишь кустарник ворохнулся следом.

– Чепуха получилась, боцман, – сердито сказал Ратников, зорко следя за полем. – Один черт хутор спалят. Как же ты?

– Будто не я выстрелил, – оправдывался Быков. – Не соображал ничего.

– Ну, теперь осталось одно, другого нет: дадим бой сейчас, хороший бой! А потом – на стоянку. Заберем Машу со шкипером – и к Соленому озеру.

– Принято, старшой. Ты уж прости, погорячился я... Ишь как крадутся, согнулись в три погибели и перебежками. Ну, идите, идите. – Быков нетерпеливо заерзал, прилаживаясь поудобнее. – Метров восемьдесят осталось. Пора. А то повернут назад – подумают, никого здесь нет. Упустим.

– Не повернут, – отозвался Ратников. – Никуда теперь не денутся. Тринадцать гавриков лезут. Сосчитал?

– Число интересное... Может, не дадим хутор спалить – теперь чего уж там. А, старшой? Пора, пожалуй.

Ратников не отрывал глаз от поля. Оно было совершенно открытым, без единой копешки, и он слегка волновался от предчувствия удачного боя. Почему-то ему хотелось непременно разглядеть среди наступавших гитлеровцев того, которого взяли в плен вчерашним утром. И первую пулю всадить в него. Он уже довольно четко различал лица солдат, но того так и не приметил. «Черт с ними! Все они на одно лицо!» – подумал, закипая от ненависти. И выждав, когда передняя цепочка оказалась метрах в тридцати, возбужденно сказал Быкову:

– Вот теперь, боцман, самая пора. Огонь!

7

Уже. с четверть часа Маша слышала глуховатый, дробный перестук автоматных очередей. Они доносились с той стороны, куда ушли утром Ратников и Быков. Потом выстрелы затихли, тишина повисла над чистым, пронизанным солнечными снопами лесом, но она не успокаивала, напротив, пугала своей немотой, неизвестностью, будто затаилась, чтобы в любой миг обернуться бедой. Нет, никак Маша не умела выносить одиночества и, наверное, никогда уж, всю жизнь не привыкнуть к нему. Что кроется за этим солнечным безмолвием? Что означают эти выстрелы и это внезапное молчание?

– Сашка, Сашка, я не могу! – вскрикнула она, опустившись рядом со шкипером. – Что там с ними?

Шкипер лежал, привалившись головой к сосне, неуклюже прилаживал автомат правой рукой. Левая отказала совсем, и он лишь беспомощно шевелил пальцами.

В это мгновение совсем недалеко прозвучала новая очередь, послышались неясные голоса. И опять все смолкло.

– Беги, Машка! – прохрипел шкипер. – Туда беги, в глушь.

– Я не могу одна! – взмолилась Маша, с болью и страхом глядя на него. – Куда же я без вас?

– Беги, скорей! Пропадешь! – прохрипел он опять. – Ну!

Боясь выстрелов, которые вновь раздались неподалеку, боясь Сашкиного голоса и страшного его взгляда, Маша кинулась в чащу, ничего не помня, не соображая от надвинувшейся вдруг безысходности. Ей даже на ум не приходило, как же это она одна, без них, будет спасаться и для чего. Она бежала, не понимая, зачем это делает, а когда неожиданно поняла, что убегает от них, оставляя их в беде одних, остановилась: будь что будет! Теперь ей стало все безразлично. Выстрелы, крики уже не пугали – все это вроде уже не имело к ней самой отношения, и она в отчаянии бросилась назад, боясь только одного – опоздать.

Ратников и Быков чуть не наткнулись на нее. Она не могла, не хотела в эту минуту понимать, что произошло, знала лишь, чувствовала, что случилась беда, и как только увидела их, у нее сразу же отлегло от сердца: раз они рядом, значит, все хорошо, все будет как надо.

– Маша, беги в глушь! – крикнул Ратников. Левый рукав у него был весь в крови. – Нас преследуют. К Соленому озеру беги, там партизаны. Скорей!

Она не поняла его слов, ей стало просто легко и счастливо от того, что они опять рядом и не прогонят ее, как Сашка, и она опять будет с ними. Но почему у командира весь рукав в крови? И зачем он, добрый и заботливый человек, так на нее кричит? Разве она сделала что-то не так, не по его?

– Ты что, не в себе? – Ратников больно тряхнул ее за руку, повернул лицом к лесной глуши. – Туда беги, Маша, туда. Немцы рядом! К Соленому озеру беги, там найдешь партизан...

– Я не могу одна. И Сашка там. Вон он, рядом.

– Беги, тебе говорю! Мы следом. Заберем Сашку – и следом!

В это время из глубины леса ударили выстрелы, и почти одновременно – справа.

– Все, боцман, обложили! – торопливо осматриваясь, сказал Ратников. – Из села подошли, сволочи. К озеру не пробиться теперь! – Он с силой подтолкнул Машу к ближайшему кустарнику, буквально затолкал ее в самую гущу. – Не дыши, слышишь?!

– К морю давай, старшой! – крикнул Быков, и оба они бросились вниз, в сторону побережья.

Маша видела: на какое-то мгновение Ратников за: держался возле Сашки, бросил на него охапку веток, что-то второпях сказал ему. Потом она еще несколько секунд различала, как Ратников и Быков мелькали за деревьями, удаляясь, но вскоре потеряла их из виду.

Выстрелы раздавались теперь с трех сторон, и только оттуда, куда побежали Ратников и Быков, не стреляли. Маша пришла наконец в себя, сжалась от страха, затаилась в гуще кустарника.

Совсем рядом, в нескольких метрах от нее, послышались чужие торопливые голоса, топот ног, плеснула автоматная очередь. Кто-то крикнул гортанно и властно, мимо замелькали солдаты в сером, забухали сапожищи по непросохшей еще земле.

«Туда понеслись, за ними, – с ужасом подумала Маша. – Что же теперь будет, господи!»

И вдруг сквозь густые сплетения кустарника Маша увидела Сашку. Не его даже увидела, а лишь то, как шевельнулись ветки, которыми на бегу прикрыл его Ратников. Маша чуть было не закричала, чтобы Сашка не шевелился – может, пробегут немцы мимо, не заметят. Но Сашка, к ее ужасу, сбросил с себя ветки и выпустил очередь навстречу подбегавшим немцам. У него не хватило сил поднять автомат: пули взрывали землю почти у самых ног. И все же каким-то чудом, на одно лишь мгновение он сумел приподнять автомат, и еще одна очередь прошлась верхом, сшибая ветки с деревьев, и они опадали тут же, рядом, словно пытались укрыть его собой. Затем Сашкина рука обессилела, откинулась на сторону.

И только теперь Маша обмерла от неожиданной догадки: «Ведь он же впустую стреляет, даже не видит куда – лишь бы задержать немцев...» – И жаркой благодарностью плеснулась у нее в сердце кровь.

При первых же выстрелах немцы будто на невидимую стену наткнулись, бросились, как по команде, на землю. Они, видно, не могли определить, что же происходит и, не решаясь подняться, беспорядочно стреляли. А автомат продолжал биться в Сашкиной беспомощной руке, не принося им никакого вреда. И бился до тех пор, пока не вышли патроны.

Выждав минуту-другую, немцы поднялись и осторожно приблизились к Сашке. По-видимому, они пришли в ярость, увидев перед собой раненого, умирающего человека, поняв, что он не из тех беглецов, которых они преследовали. Что-то резко выкрикнул ближний к Сашке солдат, вскидывая автомат. Маша не расслышала, сказал ли им что-нибудь Сашка. Она только услышала короткую очередь.

Фашисты – их было человек восемь – что-то горячо, торопливо обсуждали возле Сашкиной сосны, показывая руками в разные стороны. Маша перестала дышать, наблюдая за ними из кустарника. Как же хотелось ей, чтобы они побежали не туда, где скрылись Ратников и Быков! Но они, посовещавшись, кинулись именно в ту сторону. Она подумала: хорошо, что у них нет собак, быть может, командиру с боцманом удастся скрыться. За эти десять – пятнадцать минут, на которые задержал немцев Сашка, они успеют добежать чуть ли не до старой стоянки. А там и до берега рукой подать. Почему-то Маше казалось, что если Ратников и Быков сумеют добраться до шлюпки и уйти в море, то все окончится благополучно. Она очень надеялась на море, спасение видела сейчас только в нем – может быть, потому, что оно два дня назад укрыло их при побеге.

Погони уже не стало слышно. Маша выбралась из кустарника, постояла, прислушиваясь к шуму леса, не зная, что делать.

«Командир велел бежать к Соленому озеру, там партизаны, – в растерянности подумала она. – Но зачем мне теперь Соленое озеро? Кому я там нужна?»

Зачем шла, торопилась она вслед за Ратниковым и Быковым, Маша не сумела бы сказать и сама. Ей не верилось, не хотелось верить, что с ними что-то случится, она еще надеялась, что, может быть, все как-нибудь обойдется, они найдут выход из этого положения, вернутся к ней, чтобы опять быть вместе, и уж тогда она пойдет с ними на Соленое озеро.

Маша выбежала к обрыву, тревожным взглядом окинула распахнувшийся перед ней простор и сразу же почувствовала, как облегченно, ликующе забилось сердце. Над морем, над самой поверхностью белым гигантским покрывалом висел плотный туман. И в него уходила, удалялась, точно таяла на глазах, знакомая шлюпка. Отсюда, с высокого обрыва, еще можно было различить в ней силуэты двух человек: один сидел на веслах, другой на корме.

«Слава богу, поспели! – Маша заплаканными, счастливыми глазами глядела им вслед, жалея только о том, что она не с ними. И вдруг подумала с испугом: «Найдут ли приют теперь? Где? У какого берега? А если опять приплывут к чужому?..»

Немцы на берегу стрелять перестали: снизу, от кромки воды, окунувшуюся в густой туман шлюпку они, наверное, уже не видели. Просто сидели на валунах, курили, громко переговаривались, посмеивались беззаботно. Ей показалась странной их успокоенность, не верилось, чтобы они так просто отказались от погони. Но ведь им и на самом деле ничего больше не остается делать. Тогда почему они не уходят? Может, устали, отдыхают? Но что-то в этом покое тревожило Машу. Она слегка отступила в глубину кустарника, сказав себе, что станет ждать до тех пор, пока немцы не уйдут отсюда, пока не наступит ночь и шлюпка не окажется в безопасности.

А шлюпка между тем пропала в тумане. Сумерки стали сгущаться. Маша совсем уж было успокоилась, даже стала потихоньку думать и о себе: что теперь делать? куда идти? Кроме Соленого озера, которое еще неизвестно как разыскать, ничего не приходило на ум. Не пойдешь же в село Семеновское или на хутор, – там теперь немцы вовсю рыскают. Значит, только на озеро. Надо идти, как командир велел. И еще ей хотелось знать, куда поплывут Ратников и Быков – в открытое море или вдоль берега? Лучше бы вдоль берега. Тогда они смогут ночью пристать в другом месте, подальше, и тоже, как и она, добраться до Соленого озера, к партизанам. Там и встретились бы...

До ломоты в глазах она вглядывалась в укутанное туманом и сумерками море, но разглядеть ничего не удавалось. И вдруг Маша с ужасом поняла, почему немцы не уходят с берега, чего дожидаются: справа, со стороны села и водохранилища, долетел слабый звук мотора. «Катер, – догадалась она, с замирающим сердцем прислушиваясь к нарастающему шуму. – Значит, они вызвали сюда катер. Как же теперь? Что будет со шлюпкой?»

Позабыв обо всем, – об опасности, о себе, о том что ее могут заметить снизу и снять одним выстрелом, – Маша вышла из кустарника на самую кромку обрыва и стояла так, замерев, глядя в ту сторону, откуда доносился все усиливающийся шум мотора. Вот поверху, над слоем тумана, заскользила мачта сторожевого катера. Она двигалась быстро вдоль берега, не приближаясь и не удаляясь, – будто разрезала плотную молочную пелену. Но самого корпуса не было видно: верхушка мачты казалась отсеченной. Разорвав тишину, взвыла на катере сирена, нестерпимо пронзительный ее голос эхом заметался над берегом, над обрывом.

Немцы вскочили с валунов, что-то крича, забегали вдоль прибоя. Почти тут же от них в море, в ту сторону, куда ушла шлюпка, полетела ракета. Она сразу же побледнела в белом тумане, удаляясь, и растаяла совсем.

Маша увидела, как мачта катера, описав полукруг, стала быстро уходить от берега. Она еще надеялась, что немцам не удастся отыскать шлюпку в тумане, в сгущающихся сумерках. Но на катере вспыхнул вдруг прожектор, сильный луч света торопливо зашарил по поверхности. Маша похолодела. «Все, теперь конец, не спастись».

Она сжалась, следя за хищным лучом, который, словно жало, все глубже и глубже впивался в серую вязкую стену тумана.

Вскоре луч прожектора перестал метаться, присмирел, замер на месте. «Нащупали, окаянные, нащупали!» – Маша чуть не закричала в отчаянии, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. И в тот же миг с моря донеслись слабые отзвуки автоматных очередей. Потом в тумане тускло вспыхнуло далекое пламя, точно спичкой чиркнули, прогремел орудийный выстрел. Следом еще один. И все смолкло. Луч прожектора некоторое время подержался на месте, словно разглядывал, что там наделали эти выстрелы, затем ликующе взмыл ввысь, уперся в вечернее, уже потемневшее небо и погас.

Немцы на берегу громко засмеялись, потоптались еще несколько минут и, посвечивая карманными фонариками, пошли в сторону села. Отошли метров двести, остановились, как угадывала Маша, возле могилы лейтенанта Федосеева, скучив на ней несколько пучков света сразу. Послышался хохот, они тронулись дальше и вскоре пропали.

«Негодяи! – Маша опустилась на жесткую, иссушенную морскими ветрами траву. – Ненавижу, не могу... Будьте вы прокляты!»

Она сидела не шелохнувшись, как изваяние, закрыв ладонями лицо, точно хотела отгородиться от этого жестокого мира, с которым оставалась наедине и из которого, казалось, не было никакого выхода. Кругом, в какую сторону ни пойди, – всюду фашисты, как саранча налетела проклятая, повсюду слезы да кровь, и нет спасения человеку на своей же на родной русской земле. Да что же это такое! Неужто нет на них никакой управы?..

Все отчетливей доносился рев моторов – сторожевой катер возвращался назад. Скользил над укутанной туманом поверхностью моря клотиковый огонь. Тяжело накатывался на берег прибой. Но Маша не слышала ни рева моторов, ни скорбных вздохов прибоя, не замечала, как неожиданно резко похолодало, как быстро надвигается тревожная ночь. Она бросилась ничком на холодную, неприютную землю, прижалась к ней, словно искала спасения, и, как когда-то в далеком детстве во время грозы, заставшей ее в лесу, забилась, зашлась в беззвучных рыданиях. Беззащитная, безучастная ко всему на свете, Маша лежала на крутом обрыве, укрытом зябким туманом, не думая, не зная, что станет делать дальше, сегодня или завтра, как и зачем будет жить и будет ли жить вообще...

Она не знала, что сулит ей будущее, лишь смутно сознавала, что надо идти на Соленое озеро к партизанам, как велел командир... Не могла знать она и о том, что партизан там пока никаких нет, кроме двоих хуторских мужиков – Устина и Егора, что партизанский отряд у Соленого озера по-настоящему сформируется и начнет действовать еще не скоро...

И уж совсем не могла Маша в этот горький вечер подумать о том, что спустя много лет после войны, когда в газетах станут помещать объявления о розыске пропавших без вести в военное лихолетье, она, как тысячи несчастных матерей и жен, с глубокой болью и робкой надеждой будет вчитываться в те скорбные строки, за каждой из которых кроется никем не разгаданная тайна... Нет, к великой печали своей, она не сможет вспомнить фамилий командира, боцмана, загубленного пленным фашистом полуслепого радиста с обожженным лицом – ведь пройдет столько долгих лет, а она находилась вместе с ними всего лишь два дня... Она не сможет сказать, кто они были и откуда, потому что сама этого не знала. Но Маша расскажет людям, какими они были, как воевали и как погибли безвестными...

С чистым сердцем она сможет рассказать и о Сашке-шкипере...

Но все это будет уже в каком-то другом, далеком и неправдоподобно счастливом времени, когда люди многое перезабудут, отойдут сердцем, когда у них зарубцуются военные раны и высохнут слезы.

Через много-много лет придет такое время...

А сейчас были обрыв у моря, окутанный холодным туманом, надвигающаяся, полная неизвестности черная ночь и невыносимо горькое ощущение одиночества. Шел еще только третий месяц войны...