Текст книги "Смертельная лазурь"
Автор книги: Йорг Кастнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Называйте меня Корнелис, прошу вас. А то я кажусь себе глубоким стариком. Что же касается моего скарба, думаю, этот воскресный день слишком чуден, чтобы транжирить время на канитель с перевозкой. В парк напротив сбежался, наверное, чуть ли не весь Амстердам. Я там еще не был. А вы?
– Меня туда водили, но давно, еще в детстве. Тогда мы жили на Йоденбреестраат. А с тех пор как перебрались сюда, я там ни разу не была. С нас и так хватает этого шума, музыки, криков подвыпивших горожан.
– Ну, знаете, одно дело веселиться самому, другое – слушать, как веселятся другие, – хитровато подмигнув, не согласился я.
– Значит, вы приглашаете меня, Корнелис?
– Приглашаю.
Это воскресенье без всяких оговорок стало веселым и радостным днем. Мне удалось уговорить Рембрандта взять меня в ученики, а теперь в обществе Корнелии я оценивал хитроумное изобретение немца Лингельбаха. Разумеется, Корнелия была для меня несколько молода, но стоило мне заговорить с ней, как я начисто забывал об этом. Девушка оказалась не по годам взрослой, искушенной в житейских делах, мудрой, да и физически она мало напоминала ребенка, виденного мною два года назад. Не раз я ловил себя на том, что чуть дольше задерживаю взгляд на женственной округлости форм. Однажды, когда взоры наши случайно встретились, Корнелия понимающе улыбнулась.
Бродя по Лабиринту, мы шутили, смеялись, останавливались у фонтанов, окроплявших нас свежестью в этот жаркий день. В Кунсткамере мы потешались над разными разностями, любая из которых вполне украсила бы коллекцию диковинок отца Корнелии: над малахитово-зеленым попугаем, изрекавшим сальности, мощным черепом слона, фигурками, приводимыми в движение механизмами и принимавшими самые замысловатые позы. В огромном Лабиринте мы, как и следовало ожидать, заплутали, а когда наконец выбрались из него, съели по доброму куску девентерского пирожного, к которому заказали и шоколад глясе. Ближе к вечеру мы, добредя до виноградников Лингельбаха, без сил опустились на деревянную скамью, велев принести нам графинчик сладкого вишневого вина.
– Корнелис, с чего это вы так расщедрились? – игриво спросила Корнелия, когда служанка торопливо поставила на наш стол вино. – Не забудьте, вам ведь еще оплачивать занятия у моего отца.
Я нагнулся к ней поближе:
– Могу я доверить вам один секрет?
– Какой?
– Договариваясь с вашим отцом, я произвел на него такое впечатление, что он даже запамятовал взять с меня обещанные деньги за первую неделю.
Корнелия улыбнулась.
– Рановато радуетесь, господин Зюйтхоф. Дело в том, что за все денежные поступления в этот дом отвечаю я.
– Вы?
– Разумеется. Вы забыли, что ли? С тех пор как мой отец одиннадцать лет назад был объявлен банкротом, ему ничего не принадлежит. Это для того, чтобы кредиторы не ободрали его как липку, забрав все нажитое до последнего гульдена.
– Но ваш отец работает и получает за это деньги. Как же он умудряется обхитрить кредиторов?
– Тогда у нотариуса было составлено соглашение, в соответствии с которым отцу предоставили место в лавке художественных изделий, принадлежавшей моей матери и моему брату Титусу. Отец, таким образом, получает крышу над головой и пропитание за свои ценные советы и за работу.
– И все это законно? – не поверил я.
– Вполне.
– И после смерти матери и брата все дела ведете вы?
– Можно сказать и так. Я получила от матери в наследство свою часть лавки. Конечно, за все важные вопросы отвечает мой опекун, художник Кристиан Дузарт. Но полагающиеся от вас отцу деньги вы спокойно можете передавать мне, ведь мы с Ребеккой рассчитываем все расходы по дому и делаем покупки.
Девушка полушутливо протянула руку за деньгами, и я, шутливо-театрально закатив глаза, вложил ей в ладонь гульден. И тут мы оба рассмеялись – вновь ставший беззаботным художник Корнелис Зюйтхоф и успевшая расстаться с детством Корнелия ван Рейн.
Что за сюрпризы преподносит нам порой судьба! В этом мне предстояло убедиться вечером того же дня, когда я проводил Корнелию домой.
Еще не наступили сумерки, но у канала Розенграхт, где домики на узеньких улочках жались один к другому, было темно. Весь день меня не покидало чувство, что за мной кто-то тайком следит, причем казалось, будто за мной подглядывали даже во время наших с Корнелией скитаний по Лабиринту. Но там было столько народу – купцов, мушкетеров, моряков, радостно смеявшейся детворы, приличных и не совсем женщин, – что тому, в чьи намерения входило не упускать меня из виду, явно приходилось туго. В конце концов я отнес все мои предчувствия на счет расшатавшихся за последние дни нервов. Но теперь, шагая по узеньким переулкам, я ощущал незримую ледяную руку у себя на спине, словно предостерегавшую от неизвестной опасности. И тут я услышал за спиной шаги. Я несколько раз менял направление, однако шаги не исчезали, то затихая, то снова становясь громче. Все мои попытки украдкой разглядеть преследователя успехом не увенчались. Стоило лишь повернуть голову, как он мгновенно растворялся в тени домов. И вот, проходя мимо пекарни, где громоздились большие ящики, я принял решение. Проворно юркнув за ящики, я съежился в засаде. Если меня на самом деле кто-то преследует, он обязательно пройдет мимо. Я до сих пор пытался убедить себя, что шаги принадлежат какому-нибудь безобидному прохожему, как и я, возвращавшемуся из Лабиринта в город.
Снова до меня донесся звук шагов, и тут же кто-то возбужденно зашептал. Нет, случайностью это быть не могло. Вспотевшими от волнения ладонями я стал лихорадочно искать по карманам нож и не сразу понял, что подарил его своему будущему учителю мастеру Рембрандту. Я неистово проклинал свою щедрость и непредусмотрительность. Ту самую непредусмотрительность, если не сказать больше, что погнала меня в засаду выслеживать невидимого преследователя, о физической силе которого я мог лишь предполагать. Но сделанного не воротишь, и надумай я сейчас покинуть свое убежище, меня бы тут же обнаружили.
Я разглядел троих мужчин. Вид их мне явно не понравился. Здоровяки с патлатыми бородами, каких полным-полно околачивается в порту или в квартале Йордаансфиртель. И Боже упаси встретиться с ними где-нибудь в темном закоулке. К слабакам меня причислить трудно, не спорю, однако без оружия я при всем желании не смог бы устоять против этой троицы.
И когда один из них, широкоплечий, со шрамом через всю правую щеку, заговорил, у меня отпали последние иллюзии.
– Куда это он делся? Я же сам видел, как он прошел мимо этой пекарни.
– Свернуть здесь некуда, – заключил другой, с красным носом пьянчуги. – Могу поспорить на бочку бренди, что он где-нибудь здесь схоронился!
– Тогда ему от нас деться некуда, – отозвался третий, рассеянно проведя ладонью по голому, как колено, черепу.
– Если только в один из этих домов не забежал, – усомнился красноносый.
– Кто это, скажи на милость, пустит неведомо кого к себе в дом? – возразил лысый.
– А черт его ведает, может, к какой зазнобе завалился или к приятелю там, – пробормотал в ответ красноносый.
Бородач со шрамом, судя по повадкам, явно вожак, в молчании оглядывал улицу и дома. И как бы я ни съеживался, рассчитывать на то, что я так и отсижусь за ящиками, было вздором – рано или поздно он заметит меня. Так и произошло. Обезображенная физиономия растянулась в улыбке.
– Глядите-ка, вот где наш друг! Оказывается, сидит за ящичками!
Все трое, неспешно подойдя, обступили меня. Глаза у них светились радостным блеском, словно у охотников, сумевших выследить крупную дичь.
Поднявшись, я огляделся в поисках средства обороны, но ничего подходящего вокруг не было. Отчаянность положения усугублялась ножами в руках у человека со шрамом и лысого. Красноносый извлек откуда-то из-под одежды небольшую дубинку.
– Чего вам от меня надо? – спросил я, медленно пятясь к стене. – Кто вас подослал?
– Незачем было тебе, мазила несчастный, таиться от нас, – произнес вожак. – Мы на тебя обиделись. Вот пойди ты спокойно дальше, тогда ничего бы и не было. А так…
Судя по их довольным мордам, они предвкушали радость от осознания того, что сейчас со мной сделают. Негодяи были из тех, кто всегда найдет повод поизмываться над тем, кто слабее. Из тех, по чьему черепу плачет дубина палача.
Наткнувшись спиной на стену, я понял, что дальше отступать некуда.
Пальцы судорожно пытались нащупать хотя бы камень, с ним все-таки я чувствовал бы себя куда увереннее. Где там!
Я уже был готов к самому что ни на есть худшему исходу ночной встречи, как вдруг в темноте раздался чей-то бодрый голос.
– Эге-ге! Как же так – трое вооруженных на одного безоружного! Разве это по правилам?
Говорящий явно следовал в том же направлении, что и мои недруги. Это был рослый мужчина крепкого телосложения. Сначала мне показалось, что он из той же шайки, что и мои преследователи, но нет. Одежда незнакомца отличалась опрятностью, на голове у него была высокая темная шляпа, что говорило о принадлежности к числу зажиточных, именитых граждан Амстердама, а темная бородка была аккуратно подстрижена. Я чуть воспрянул духом от появления этого человека, но потом, убедившись, что и он без оружия, спросил себя, а способен ли он воспрепятствовать их недобрым намерениям.
Явно опешив, верзила со шрамом на щеке повернулся к нему:
– Чего тебе здесь надо! Проваливай, куда шел! Тебя это не касается!
– Что меня касается, а что нет, позволь уж мне решать, милейший, – с улыбкой отпарировал незнакомец, подходя ближе. – Когда я вижу, что трое оборванцев собираются напасть на порядочного человека, это меня как раз касается.
– Ну, а нам тогда ничего другого не остается, как навалять тумаков сразу двум порядочным, – осклабился бандит со шрамом на щеке. – Тебе следовало бы прихватить с собой оружие, прежде чем совать нос в чужие дела!
Неизвестный вытянул обе руки. Кулакам его можно было позавидовать.
– Вот мое оружие, и не одно, а целых два! – хохотнув, ответил он.
– Ладно, сам навязался, – пожал плечами предводитель троицы.
И тут этот флегматичный человек молниеносным движением схватил красноносого за правую руку и одновременно как следует врезал ему ногой в правое бедро. Подействовал этот прием в буквальном смысле сногсшибательно. Застигнутый врасплох, бандит выронил дубинку, не устоял на ногах и навзничь свалился на мостовую, крепко ударившись затылком о камни. Под головой у него быстро росла лужица крови. Все произошло настолько быстро, что вызвало замешательство в рядах его дружков.
Тут же мой спаситель, воспользовавшись секундной паузой, в два прыжка одолел расстояние, отделявшее его от верзилы с обезображенной щекой, и заломил ему за спину правую руку. Взвыв от боли, вожак выронил нож, но все же сумел вырваться из захвата нападавшего и, рыча от ярости, бросился на него с кулаками. Тот ловко уходил от ударов, и кулаки вожака молотили воздух. Ловким приемом незнакомец ухватил противника за плечи и что было сил швырнул на груду ящиков. Они рухнули, погребая под собой человека со шрамом.
Все это было настолько невероятно, что я, увлекшись зрелищем, не заметил набросившегося на меня лысого. Его нож оказался в каком-нибудь дюйме от моей груди. В мгновение ока отреагировав, я упал на землю и при этом невольно подшиб его. Он тоже рухнул вслед за мной. Когда негодяй попытался подняться, подоспел мой союзник и, вывернув ему руку, заставил выронить нож.
Тем временем человек со шрамом, с трудом выбравшись из-под завала, недоумевающе уставился на нас. Мой спаситель, недолго раздумывая, подхватил лысого под мышки и швырнул его на предводителя нападавших.
– Забирайте своего красноносого пьянчугу и прочь отсюда поскорее, вонючий сброд! – крикнул незадачливым бандитам незнакомец. – А если не уберетесь сию же минуту, вами займется городская стража.
Долго уговаривать ему не пришлось. Подхватив своего дружка, лежавшего с пробитой головой на мостовой, бандиты поспешили ретироваться. Уходя, человек со шрамом обернулся и бросил на нас полный ненависти взгляд.
Мой спаситель, подняв с земли упавшую шляпу, стал отряхивать одежду от пыли.
– Ну и времена! – произнес он. – Не успеет солнце зайти, как эти негодяи вылезают из своих нор. Порядочному человеку и выйти на улицу опасно.
Я не стал говорить ему, что эта троица – отнюдь не заурядные уличные грабители. Теперь я уже не сомневался, что они целый день не выпускали меня из поля зрения. Их вожак назвал меня мазилой, выходит, он знал, кто я и чем занимаюсь. Все так, но как объяснить моему спасителю то, в чем я и сам толком разобраться не мог?
Смущенно поблагодарив этого человека, я высказал свое недоумение:
– Удивительное дело! Ни одной живой души поблизости, и даже никто не вышел нам на подмогу. А ведь все слышали – нашумели мы тут изрядно.
– Увы, ничего удивительного я в этом не нахожу. Люди боятся бандитов и убийц. Они безумно рады, что на ночной улице попал в беду кто-нибудь другой, а не они сами. Да и на стражников мало надежды. Эти обычно появляются, когда уже все кончено, да вдобавок заберут того, кто пострадал от нападавших.
– Все кончилось благополучно для меня только потому, что вы оказались поблизости. Не подоспей вы…
Незнакомец перебил меня:
– Чистая случайность, друг мой. Вам следовало бы поучиться, как защитить себя в случае нужды. Вам когда-нибудь приходило в голову освоить навыки борьбы? К сожалению, меня ждут, и я должен идти. Меня ждет одна очень милая девушка. Надеюсь, вы извините меня. Если вы всерьез надумаете заняться борьбой, приходите в школу единоборств Николауса Петтера, там меня и найдете.
Я не успел поблагодарить за приглашение, как он повернулся и поспешно стал уходить. Я не был на него в обиде – наверняка та, что ждала его, и в самом деле была красавицей. Ибо мужчина был уже в том возрасте, когда имеют взрослых дочерей, а если ты дожил до таких лет, любая встреча становится еще волнительнее.
– Эй, погодите, а как вас зовут? Кого мне спросить? – крикнул я вдогонку незнакомцу.
– Я Роберт Корс, руководитель этой школы.
Глава 8
Загадочные женщины
Последняя ночь в доме вдовы Йессен выдалась неспокойной. Лежа без сна, я ломал голову над тем, кто были мои преследователи и чего от меня хотели. Их вожак тогда сказал, мол, незачем тебе было от нас таиться, не будь этого, мы бы тебя не тронули. Что могла означать эта фраза? Какова была их цель?
Поскольку вразумительного ответа у меня не было, я стал размышлять о загадочном человеке, вынырнувшем из темноты и как раз вовремя подоспевшем мне на помощь. О Роберте Корсе. Какое странное стечение обстоятельств – ведь не кто-нибудь, а покойный Оссель говорил мне об этом человеке незадолго до трагедии, и вот я по чистой случайности повстречал его в темном переулке. Я твердо решил последовать совету и сходить в школу единоборств. Я не подумывал всерьез о том, стоит ли мне заняться борьбой, но, кто знает, может, мне удастся узнать там что-нибудь любопытное о прошлом моего казненного на площади друга. Хотя мы с Осселем Юкеном были друзьями, что я мог знать о его жизни до Распхёйса?
В голове не укладывалось, что наш разговор с Осселем произошел всего лишь восемь дней тому назад и что за это время столько всего случилось: сначала дикое, ничем не объяснимое преступление Осселя, потом мое увольнение из Распхёйса, потом его казнь, потом появление загадочного Мертена ван дер Мейлена, всучившего мне сомнительный заказ, в результате которого я рассорился с вдовой Йессен… Лишь под утро я забылся тяжелым, тревожным сном.
Проснувшись, я первым делом отправился к зеленщику, у которого за пару штюберов позаимствовал ручную тележку, и на ней перевез на Розенграхт свои скромные пожитки. И обиталище выпало мне там скромное, куда менее комфортабельное, чем у вдовы Йессен, – каморка в верхнем этаже, где Рембрандт держал свое собрание диковинок. Впрочем, это имело и положительную сторону: в конце концов, не каждый подающий надежды молодой художник мог похвастать тем, что живет в окружении восточных ваз, бюстов античных героев и звериных чучел. Просыпаясь с первыми лучами солнца, первым, кого я видел, был лохматый медведь. Он с таким недовольным видом взирал на меня, будто не я, а он только что пробудился от спячки.
В первые дни Рембрандт не давал мне передохнуть, похоже, он собрался перепоручить мне все свои заказы. Может, таким способом он лишний раз хотел напомнить мне, кто учитель, а кто ученик. Мне же приходилось лавировать между ним и ван дер Мейленом, потерять доверие последнего мне явно не хотелось.
Будучи весьма удовлетворен завершенным портретом Марион, ван дер Мейлен стал приводить ко мне на Розенграхт и других натурщиц. Всех их надлежало рисовать в обнаженном виде, и все они в чем-то неуловимо походили на Марион. И все как одна вели себя так, будто, повинуясь неотвратимому, совершали некий непристойный акт. Ни одну из женщин после завершения очередной картины встречать мне не доводилось, ни одна из них не пускалась со мной в пространные беседы, ограничиваясь разве что необходимыми фразами, непосредственно относившимися к нашей работе. И стоило натурщице по завершении работы встать, одеться и уйти, как у меня складывалось впечатление, что ее вовсе не существовало. Единственным доказательством ее присутствия в моей мастерской оставался портрет, да и тот вскоре исчезал – его уносил прочь ван дер Мейлен.
Вначале я опасался, что такое обилие молодых и красивых женщин не ускользнет от внимания Корнелии и, вполне возможно, даже вызовет ее недовольство, однако ничего подобного не случилось. Напротив, мне даже казалось, что частые визиты ван дер Мейлена радуют ее. Девушка не раз заговаривала с ним, вероятно, надеясь выгодно пристроить работы своего отца. Но торговец вел себя более чем сдержанно, а однажды я, случайно подслушав их разговор, убедился, что ван дер Мейлен без обиняков заявил бедняжке Корнелии, что, дескать, те, с кем ему приходится иметь дело, к Рембрандту, деликатно выражаясь, равнодушны. Как же мне хотелось заехать ему в физиономию после таких слов! Лишь однажды, я тогда как раз завершал портрет Марион, Корнелия поинтересовалась у меня, кто моя натурщица. И когда я растолковал ей, что, мол, всех натурщиц поставляет мне сам ван дер Мейлен и что я даже имен их не знаю, девушка, как мне показалось, хоть и была удивлена, но отнюдь не расстроена.
В первые дни я почти не покидал своего нового жилища на Розенграхт, разве что сам Рембрандт отправлял меня купить что-нибудь для него. Я использовал эти выходы в город для пополнения запасов кистей, красок и всего необходимого для работы. По вечерам я был жутко доволен, когда после очередного суматошного и наполненного беспрестанной работой дня наконец добирался до постели. Изредка я под неусыпным взором моего лохматого цербера одолевал пару страничек из книги, подаренной мне Эманнуэлем Охтервельтом.
Я не нашел, что «Дневниковые записи капитана, старшего купца и директора Фредрика Йоганнеса де Гааля о его странствиях в Ост-Индию на службе Объединенной Ост-Индской компании» – выдающееся произведение. Но с другой стороны, я не так уж и много прочел изобилующих приключениями путевых заметок, столь обожаемых Охтервельтом, посему авторитетного мнения составить не мог. Напротив, я даже от души желал, чтобы его произведение на самом деле было талантливым, и сулил ему всяческий успех. И хотя Охтервельт, выражаясь весьма и весьма деликатно, не питал особого пристрастия к моим картинам, я питал к нему самые дружеские чувства, а к его темноволосой симпатичной дочурке Йоле был и вовсе неравнодушен.
Фредрик де Гааль по поручению Ост-Индской компании совершил четыре дальних похода: два – капитаном корабля и два – старшим купцом. Два последних нашли подробное отражение на страницах его дневника. Четвертая поездка удостоилась лишь общих описаний с некоторыми приведенными данными и цифрами; создавалось впечатление, что он, не мудрствуя лукаво, передрал их из вахтенного журнала. И это при том, что, повествуя о предыдущих трех поездках, де Гааль расписывал, не скупясь на слова, все даже самые незначительные события, очевидцем которых ему выпало стать. В связи с этим мне вспомнился рассказ одного моряка в таверне у порта, который, будучи сильно навеселе, утверждал, что, дескать, последнее плавание де Гааля вызвало столь бурную реакцию еще и потому, что в Амстердам удалось вернуться далеко не всем членам команды. Но я понятия не имел, что в этой истории правда, а что вымысел.
Лишь в начале сентября я смог урвать время для посещения школы единоборств под началом Роберта Корса. Рембрандт в тот день отлучился куда-то по своим делам. Это было в порядке вещей, нередко мастер пропадал по полдня, и даже Корнелия понятия не имела, где он. Однажды в разговоре со мной она высказала догадку, что отец, мол, ходит на могилу Титуса скорбеть в одиночестве.
В тот сентябрьский вторник Рембрандт ушел из дома, едва миновал полдень. Благоволившая ко мне Корнелия великодушно даровала мне свободу на оставшиеся часы дня. Погода уже мало напоминала августовскую, попахивало осенью, но, несмотря на затянутое тучами небо, дождя все же не было. Я предпринял долгую прогулку в направлении Принсенграхт, настроение мое оставалось хорошим, невзирая даже на злое напоминание: по пути мой взгляд ненароком упал на расположенные в отдалении красильни. Школа единоборств занимала довольно большую постройку, из чего я заключил, что дела господина Роберта Корса идут как нельзя лучше.
Привратник отвел меня в просторный зал для занятий, где стоял резкий запах пота и щелока для мытья полов. На матах под надзором наставников упражнялись две группы борцов. Сам Роберт Корс стоял, прислонившись могучей спиной к стене зала и поглядывая на своих питомцев. Как я понял, одна группа состояла сплошь из новичков. Я определил это по характерной для начинающих неповоротливости. Наставник без устали заставлял их отрабатывать один и тот же прием. Зато вторая группа выглядела куда сноровистее, борцы молниеносно делали захваты, я даже не успевал следить за их действиями. Зрелище увлекло меня, и в голову пришла мысль, что в свое время в этом же зале вот также упражнялся и Оссель Юкен.
Из раздумий меня вывел Роберт Корс. Подойдя, он вопросительно взглянул на меня:
– Чем могу служить, сударь? Решили освоить искусство единоборств?
– Пока что, вот, хочу немного понаблюдать, если позволите. Вы ведь сами зазвали меня сюда, господин Корс.
– Я? – Корс вперил в меня испытующий взгляд, но явно не мог вспомнить, кто я такой.
– Вспоминайте – тихий переулок у канала Розенграхт, – решил я прийти к нему на помощь. – Субботний вечер в августе. Вы тогда спасли меня от трех громил. Если б не вы, они бы меня точно отправили к праотцам.
Лицо Корса осветилось улыбкой.
– Ах вот оно что! Так это вы?
– Да, это я, – улыбнулся я в ответ и назвал ему свое имя. – Вы еще тогда очень спешили на свидание с какой-то красавицей, и я даже толком не успел вас поблагодарить. Вот, как видите, не забыл.
– А борьба вас не интересует, так? – напрямик спросил Корс.
– Не знаю, смогу ли все это освоить. Я всего лишь бедный художник.
Понимающе кивнув, Корс процитировал детский стишок:
– «Понедельник, вторник иль среда – мой карман пуст всегда!» Нет, скажите прямо, вы на самом деле без гроша в кармане?
– Ну, это слишком сильно сказано, сударь. Однако и богачом назвать себя даже при большом желании не могу. Поэтому и вынужден отказаться от ваших услуг, как наставника, господин Коре. Но поговорить с вами мне было бы очень интересно.
– Вот как? И о чем же вы хотите со мной говорить?
– Об одном из моих друзей. Об Осселе Юкене.
– Об Осселе? – Лицо Корса непроизвольно дрогнуло. – Так вы дружны с Осселем Юкеном? Где он сейчас? И как у него дела?
– Никак, к сожалению. Он мертв.
Корс был ошеломлен тем, что я сообщил ему. В общих чертах я передал ему историю Осселя.
– Так это, выходит, его казнили тогда у ратуши за зверское убийство сожительницы? – недоверчиво протянул Роберт Корс. – Вот это да! Нет-нет, конечно, я знал об этом, весь Амстердам тогда пересказывал эту историю. Но имя виновного ускользнуло от меня. Я ни сном ни духом не подозревал, что им может быть Оссель Юкен. Знай я об этом, может быть, и…
– Что стало бы, если бы знали? – сгорая от любопытства, спросил я.
Он сделал неопределенный жест:
– Ах, так, ничего особенного. Сами посудите – что я мог бы для него сделать? Несчастный старина Оссель! Столько лет. – Хозяин школы единоборств помрачнел. – Жизнь меняет людей и их отношения, и – Бог тому свидетель – отнюдь не всегда к лучшему. Разве не так?
– Вряд ли могу с вами поспорить, – помедлив, ответил я. Я все еще не понимал, к чему клонит Роберт Корс.
– Нет-нет, тут уж я прав окончательно, поверьте. Но мне не хотелось бы говорить об этом здесь. Давайте-ка лучше пройдем ко мне в контору.
Крикнув обоим наставникам, чтобы те продолжали без него, он провел меня в светлое помещение с двумя окнами. На стенах были развешаны гравюры с изображением борцов в различных позициях.
– Тут представлены всевозможные приемы борьбы, я заказал эти рисунки для наглядности. Хочу создать книгу об искусстве борьбы. Но мне эти гравюры не нравятся. Уж очень примитивно на них все показано. – Корс призадумался на мгновение. – Вы упомянули, что вы художник, господин Зюйтхоф. Может, найдете способ урвать для меня время и изготовить парочку гравюр на эту же тему? Думаю, у вас получится ничуть не хуже.
– Надо подумать, – уклонился я от конкретного ответа.
Откуда ему знать, что гравер вовсе не одно и то же, что художник. Видимо, придется обращаться за объяснениями к Рембрандту в надежде, что он поможет мне исполнить заказ Корса. Пока я размышлял, взгляд мой упал на написанную маслом картину, висевшую на противоположной окнам стене. Портрет женщины. Я знал ее!
– Что это с вами? Голова закружилась? – обеспокоенно спросил Роберт Коре.
С трудом сохраняя невозмутимость, я показал на картину.
– Я знаю эту женщину!
– Вы никак не можете знать ее – она умерла шестнадцать лет назад. А вы тогда были еще ребенком.
– Умерла… шестнадцать лет… – выдавил я. Я был поражен. – А что с ней произошло? Отчего она умерла?
– Ее легкие сожрала чума.
– Кем она была?
– Это Катрин, дочь Николауса Петтера. Именно по ее милости добрые друзья стали непримиримыми врагами или хотя бы теми, кто избегает встреч друг с другом. – Корс горько усмехнулся. – Со времен Евы женщины только и делают, что сеют раздор среди мужчин. И все же куда нам без них? Мы не понимаем их, но они нужны нам как воздух. Вот в чем состоит извечная их загадка.
– Вы имеете в виду Осселя и себя, как я понимаю? Не расскажете мне эту историю?
– Расскажу, никуда не денусь. Но вы уж сядьте и выпейте со мной кружечку отличного дельфтского пива.
Он наполнил две кружки из оловянного кувшина, и мы опустились на стулья с высокими спинками. Роберт Корс поведал мне историю двух молодых борцов, оттачивавших свое искусство в школе мастера Николауса Петтера. Оба проявили себя весьма способными учениками и вскоре уже сами натаскивали начинающих.
– Вероятно, кое-кто уже видел в нас преемников Петтера, – добавил Коре. – Потому что мы оба втрескались по уши в молоденькую красавицу Катрин, наперебой предлагая ей свое сердце, как никто в Амстердаме.
– И чьему же призыву вняла Катрин? – полюбопытствовал я.
– Все шло к тому, что счастливчиком уготовано было стать Осселю. Поговаривали даже о скорой свадьбе. Я к тому времени уже оставил все попытки, но вот один теплый летний вечер перевернул все. Оссель тогда вместе с мастером Николаусом Петтером отправились по делам в Гоуду, и Катрин согласилась пройтись со мной вечером в Лабиринт Лингельбаха. – Тут глаза Корса странно заблестели. – Да, гот вечер изменил все. Нам с ней было весело – мы смеялись, шутили, пели. И как это бывает, вдруг поняли, что жить друг без друга не сможем. Дождавшись, пока вернутся ее отец и Оссель, мы им все и выложили начистоту.
Я даже подался вперед через стол – так мне хотелось услышать продолжение истории.
– И что же Оссель?
Корс поставил опустевшую кружку на узенький столик и беспомощно развел огромными руками.
– Словами этого не опишешь. Он в одну секунду стал другим человеком. Из всегда приветливого друга и спутника, с которым мы нередко предпринимали всякие авантюры, он превратился в озлобленного упрямца, не желавшего прислушаться ник каким доводам, замкнутого и злопамятного. Уже на следующий день он решил уйти отсюда, хотя мастер Петтер предложил ему хорошее место. Он хотел поручить нам руководство школой после своей смерти, причем независимо от того, за кого пожелает выйти Катрин.
– И Оссель не согласился?
– Он даже слушать мастера Петтера не пожелал. И минуты не мог пробыть там, где ему отказала та, кого он любил больше всего на свете. Не мог больше видеть Катрин.
– А вы не пытались пойти с ним на мировую?
– Пытался, и не раз, но он наотрез отказывался даже говорить со мной. В его глазах я поступил как предатель, как вор. Разве могу я винить его за это? Когда мы оба ухаживали за Катрин, мы ведь понимали, что кому-то из нас ей так или иначе придется отказать. Мне тоже пришлось немало вытерпеть, когда у них с Осселем все было вроде как решено. Иными словами, мы были с ним на равных. А когда мы поменялись ролями, он, видите ли, воспринял это как предательство, как вероломство. А как могло быть иначе? Мы с Катрин были молоды и любили друг друга.
Корс, торопливо схватив кружку с пивом, жадно припал к ней. Кадык судорожно дергался, сопровождая глотки, пиво стекало по уголкам рта. Осушив кружку, он отер рот тыльной стороной ладони и устремил пустой взгляд на картину.
Я, невольно последовав за его взором, тоже посмотрел на портрет молодой женщины с задумчивыми зелеными глазами. Я отказывался верить тому, что видел. И чем дольше я всматривался в этот портрет, тем больше прояснялся мой разум. Все то, что прежде казалось мне в Осселе необъяснимым, обретало четкие очертания. Я, хоть и с запозданием, начинал понимать моего друга.
– Господин Корс, – заговорил я после длительной паузы, – вы сказали, что я слишком молод, чтобы знать изображенную на портрете женщину. Это, конечно, верно, но, с другой стороны, не совсем. Женщина, я имею в виду сожительницу Осселя, которую он, как утверждали, убил…
– Да-да, слушаю вас…
– Так вот, ее звали Геза Тиммерс, и она вылитая Катрин. Я бы принял обеих за сестер-близнецов. И у Гезы тоже были зеленые глаза. Скажите, а у Катрин не было родной или двоюродной сестры?
– Насколько мне известно, нет. И среди ее родственников нет никого по фамилии Тиммерс.
– Тогда, выходит, Оссель случайно повстречал женщину, как две капли похожую на свою первую любовь, во всяком случае, внешне похожую. Потому что покойная Геза Тиммерс была женщиной пьющей и распутной, короче говоря, падшей. Вероятно, когда-то раньше, еще до того как они познакомились с Осселем, она могла быть другой. Теперь мне по крайней мере понятно, отчего он так прикипел к этой Гезе Тиммерс, почему прощал все, хотя ей ничего не стоило надерзить ему и вообще вести себя безобразно даже в присутствии посторонних, в частности меня. Не ее душа, а внешность околдовала его, причем настолько, что отодвинула все остальное на задний план. Геза как бы перенесла его в прошлое, предоставила возможность получить то, чего он в свое время лишился, хотя бы частично обрести утешение.
