Текст книги "Смертельная лазурь"
Автор книги: Йорг Кастнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Я по-прежнему валялся на лежанке, обхватив себя руками, дрожа и вновь и вновь вспоминая и переживая череду ужасных событий. Находясь во власти смертоносной лазури, я совершил то, о чем и помыслить не мог: еще немного, и я убил бы Корнелию, лишил бы жизни самое дорогое мне на свете существо!
Я пребывал в странном состоянии, витая между смятением и осознанием. И постепенно понимал, что именно подтолкнуло Осселя на зверское преступление. Дьявольская лазурь была наделена способностью вытаскивать из человека самое потаенное, даже то, в чем он и сам себе отчаянно избегал признаться.
В случае Осселя то была втуне терзавшая его озлобленность поведением Гезы Тиммерс, которую он любил и которая не гнушалась использовать его доброе отношение к ней в своих, отнюдь не праведных целях, постоянно унижая, позоря его. Любовь Осселя и его готовность поступиться ради нее своими интересами перевешивали упомянутую озлобленность, однако дьявольская синева заставила его позабыть о высоких чувствах, и верх одержало свирепое ожесточение, коренившееся где-то глубоко внутри Осселя, которое и превратило его в убийцу.
А как же все-таки обстоит дело со мной? Снова и снова я задавал себе один и тот же вопрос: неужели и во мне таится ненависть к Корнелии? Чем еще объяснить мою агрессивность в отношении ее? Ядовитая лазурь полотна заставила меня приревновать ее к Титусу, но разве имел я хоть малейший повод для такого рода ревности? Титус был родным братом Корнелии, к тому же умершим, и в этом я не сомневался, что бы мне там ни говорил Рембрандт, пытаясь убедить меня в обратном. Что же я мог в таком случае поставить в вину Корнелии? Может, ее, мягко говоря, негативное отношение к моим встречам с Луизой ван Рибек? Но как раз в этом мне было проще простого понять ее и даже посочувствовать ей. Какая уж тут может быть ненависть? Но как ни копался я в себе, все мои попытки обнаружить хотя бы ростки ненависти к Корнелии оставались тщетными.
И все же я зверем набросился на нее. Это доказывали пятна крови там, где лежала девушка. Ее вопли ужаса до сих пор стояли у меня в ушах, доводя почти что до отчаяния.
Бесчисленное множество раз я задавал себе этот вопрос – почему? Только один ответ мог быть на него: нет, не потаенная ненависть к Корнелии подвигла меня на бесчеловечный поступок, нет, скорее, речь могла идти о моей ненависти к себе. С тех пор как я из-за отношений, завязавшихся у меня с Луизой, утратил доверие Корнелии, я изводил себя бесчисленными упреками. С большой охотой я оторвал бы от себя и бросил в огонь ту часть своего естества, которая была одержима Луизой. И вот ядовито-синий демон докопался до столь потаенного чувства, вытащил его и обратил против Корнелии. Дьявольская горячка придала ему облик ревности, едва не погубившей меня.
Я невольно поежился. Завернувшись в одеяло, я продолжал размышлять о неправедном могуществе цвета под названием «лазурь».
Глава 27
Во всеоружии
30 сентября 1669 года
В конце концов изнеможение сделало свое дело, и я провалился в зыбкий, беспокойный сон, переполняемый апокалипсическими видениями, изнурявшими меня отвратительно яркой синевой. Не раз я просыпался в холодном поту, тщетно желая не засыпать больше, но усталость и слабость были сильнее меня.
Пробудившись в пятый или шестой раз, я расслышал непонятный и довольно громкий шум. Поначалу я принял его за продолжение кошмарных видений, однако шум не утихал. До меня доносились громкие крики, звуки торопливых шагов и выстрелы.
Вскочив с лежанки, я подбежал к двери и прижался к ней ухом. Где-то неподалеку шла схватка, сомнений тому не было. Рванув на себя ручку, я вновь убедился, что дверь заперта. Тогда я, невзирая на совсем еще свежий порез на левой ладони, принялся что было сил барабанить кулаками по толстым доскам. И барабанил до тех пор, пока не расслышал, как кто-то снаружи возится с дверным запором. Перестав стучать, я отошел на пару шагов в глубь каморки.
И в ту же минуту готов был в очередной раз проклясть свою горячность. Может, не следовало действовать столь поспешно. В конце концов, я мог привлечь внимание отнюдь не только доброжелателей, но жерардистов.
Дверь распахнулась, и вошли трое вооруженных людей. Один, светловолосый и высокий, держал в руке тяжелый двуствольный пистолет. Я с облегчением вздохнул.
– Господин Деккерт! – радостно воскликнул я. – Вот уж не ожидал, что так обрадуюсь встрече с вами.
– Охотно вам верю, – ответил помощник инспектора Катона, оглядев мою каморку. – В этом и без того не слишком-то уютном месте вы умудрились отыскать воистину убогую нору.
Я кивнул:
– Хорошо, что вы сумели быстро взломать запор.
– К чему же взламывать, если есть ключи?
Деккерт показал на мужчину, недвижно лежавшего в коридоре как раз у входа в каморку. Подойдя поближе, я узнал в нем красноносого пьянчугу – моего охранника. Рядом валялся уже ненужный пистолет. В груди красноносого зияла огромная рана, а под ним растекалось темно-красное пятно крови.
– Ваша работа? – осведомился я у Деккерта, видя, что ни у кого из его сопровождавших огнестрельного оружия не было.
– Моя. Я оказался проворнее, – ответил он без тени хвастовства, заряжая оружие. – Уверенности ради решил пальнуть сразу из двух стволов, вот поэтому все так неаппетитно выглядит.
Я не знал, с чего начать. У меня был миллион вопросов к Деккерту.
– А Катон здесь? – Вот что интересовало меня в первую очередь.
– Где же ему еще быть? Конечно, ведь все мы здесь под его началом.
– А что с Рембрандтом и его дочерью? Вы их уже нашли?
К моему великому разочарованию, Деккерт отрицательно покачал головой:
– Ничего не могу вам сказать. Пока что повсюду здесь дерутся.
– Рембрандт и Корнелия не обязательно в подземелье. В этом квартале полным-полно выходов на волю через многие дома. И в верхнем этаже одного из таких домов у Рембрандта мастерская.
– Тогда нам надо как можно скорее отправиться на их поиски, – заключил Деккерт. – Здесь, как я понимаю, делать нечего.
Я обвел взглядом неуютную каморку, в которой не было ничего любопытного, за исключением разве что составленных у стены ящиков.
– Да нет, наверное, ничего, Деккерт. Если вас только не заинтересуют католические молитвенники. Так что можно отправляться!
Выйдя из каморки, я нагнулся и подобрал оружие убитого. Пистолет был заряжен. Я почувствовал себя куда увереннее. И уже вскоре похвалил себя за подобную предусмотрительность. Я бросился вперед, остальные последовали за мной. Подземные коридоры заполнял пороховой дым. Отовсюду раздавались крики и выстрелы, но у меня складывалось впечатление, что схватка на излете. Несмотря на проведенное в подземелье время, ориентировался я в нем ничуть не лучше Деккерта и его спутников, поэтому пришлось изрядно поплутать, пока я смог найти выход на лестницу.
Вдруг перед нами появились два человека. Ван дер Мейлен и мой лысый охранник.
Я отреагировал достаточно быстро и упал на колени, одновременно наводя на противников оружие. Вот только выстрелить не успел – тут же впереди грохнуло, и все заволокло ядовитым пороховым дымом. Пока я, кашляя и протирая глаза, приходил в себя, Деккерт осел на пол. В отчаянии я выстрелил прямо перед собой, не потрудившись даже толком прицелиться.
Вместе с его напарником мы бросились к Деккерту. Помощник Катона, сморщившись от боли, обеими ладонями зажимал рану в правом бедре.
– Слава Богу, вы живы! – воскликнул я, отрывая клок от своей рубахи.
Наскоро перевязав Деккерта и дождавшись, пока рассеется едкий дым, мы разглядели лежавшего на нижней площадке лестницы человека. Это был лысый, но я не сразу узнал его – выпущенная мною пуля снесла ему полголовы. Вид был ужасный – окровавленные осколки черепных костей, разбрызганные остатки мозга… Тут даже изувер ван Зельден поморщился бы, прежде чем забрать сей экземпляр в свою коллекцию.
– Да вы, оказывается, еще и стрелок, бьющий без промаха, Зюйтхоф! – уважительно воскликнул Деккерт и, кряхтя, стал подниматься с пола.
– Бросьте, Деккерт. Случайность, не более того, – скромно потупился я. – Я и стрелял-то, наверное, первый раз в жизни. Так что управляюсь я с пистолетом наверняка еще хуже, чем вы с кистью художника. Как вы?
– Вообще-то лучше, чем могло бы показаться, – вымученно улыбнувшись, процедил Деккерт. – Пуля, к счастью, только полоснула меня по ноге. А второй, как я понимаю, скрылся?
Я кивнул.
– Ван дер Мейлен либо выбежал наружу, либо забежал к Рембрандту. Если поторопиться, мы схватим его.
– Что? Так это был ван дер Мейлен? Ну-ка, живее за ним!
Мы поспешили вверх по лестнице, Деккерт, несмотря на полученную рану, старался не отставать. Если мы верно угадали, куда бросился ван дер Мейлен, он опережал нас. Во всяком случае, видно его не было. Или я что-то напутал и повел нашу небольшую группу не туда, куда нужно? Нет, это был тот самый коридор, по которому меня препровождали в мастерскую мастера Рембрандта, расположенную в мансарде. Дверь мастерской была распахнута настежь, что ничего доброго не предвещало.
Ворвавшись внутрь, мы увидели, как ван дер Мейлен что-то втолковывает мастеру. Наверняка торговец подбивал старика бежать. При виде нас ван дер Мейлен явно сконфузился – он ведь рассчитывал, что уйдет, – и запаниковал. Пистолет в его руке растерянно сновал между нами и Рембрандтом.
Интересно, успел он перезарядить оружие? Этого я знать не мог, да и выяснять не собирался. Я отважно швырнул пистолет в оторопевшего ван дер Мейлена. Увесистое оружие угодило торговцу прямо в висок.
Промычав от боли что-то нечленораздельное, он выронил пистолет и, крякнув, инстинктивно отступил на пару шагов, задев стоявшие тут же мольберты, затем с шумом упал прямо на доходившее до пола широкое окно. Раздался звон стекла, и почтенный торговец антиквариатом выпорхнул наружу. Раздался крик, за которым последовал глухой удар тела о брусчатку.
Подбежав к окну, я посмотрел вниз. Ван дер Мейлен в неестественной позе неподвижно застыл на камнях мостовой. В том, что он мертв, сомнений не было.
Подошел Деккерт.
– Нет, Зюйтхоф, вы действительно мастерски владеете пистолетом.
Ничего не ответив, я повернулся к Рембрандту. Тот с ошарашенным видом взирал на нас. Я заметил, что с зажатой в пальцах кисти мастера оторвалась ярко-синяя капля и упала на пол.
– Что все это значит? Что вы сделали с господином ван дер Мейленом, Зюйтхоф?
– Только то, что он заслужил, – с горечью ответил я. – Вы лучше скажите, что ему нужно было от вас!
– Я должен был пойти с ним. Он очень спешил. А я пытался ему объяснить, что сначала необходимо закончить вот эту картину.
И мастер ткнул кистью в то самое полотно в лазурных тонах, которое мне уже приходилось видеть во время первого визита в эту мастерскую.
– А куда вы с ван дер Мейленом должны были пойти? – продолжал я задавать вопросы. – Он вам не сказал?
Этого Рембрандт не знал.
– Он упоминал о Корнелии? Не говорил, где она сейчас?
– А где ей быть, как не в нашем доме на Розенграхт?
Судя по всему, дочь Рембрандта доставили сюда тайком даже от него. Мастер и понятия не имел о постигшем ее несчастье. Причем с моей, отнюдь нелегкой, руки.
– Ван дер Мейлен действительно ничего о ней не говорил?
Рембрандт раздраженно тряхнул седыми локонами.
– Какого дьявола вы привязались к Корнелии? Вы на нее не заглядывайтесь! Моя дочь выйдет не за какого-ни-будь оборванца без роду и племени, а за солидного человека с положением, например, за ван дер Мейлена.
Я невольно взглянул в сторону окна, через которое минуту назад вывалился сей респектабельный жених, распластавшийся сейчас внизу на брусчатке. И почувствовал не то чтобы жалость, нет. Скорее досаду – ведь он мог бы сообщить нам о местонахождении Корнелии.
– Крепитесь, – подбодрил меня Деккерт, заметив выражение отчаяния у меня на лице. – Мы все вверх дном поднимем, но если ваша Корнелия здесь, найдем ее непременно.
Я помогал им в поисках. Мы обходили комнату за комнатой. Большинство из них пустовало. Нигде мы не обнаружили ни малейшего следа присутствия девушки. Обойдя почти весь дом, мы встретили инспектора Иеремию Катона, как раз отдававшего распоряжения начальнику охраны, куда направить арестованных.
В надежде узнать что-либо о пропавшей дочери Рембрандта я обратился к нему, но и Катон понятия не имел, где Корнелия. Об этом наверняка знали и Фредрик де Гааль, и Антон ван Зельден, но их не было в числе арестованных.
В нижнем этаже дома имелась комната, обставленная запыленной мебелью. Измученные беготней по лестницам, мы с Катоном и Деккертом в изнеможении опустились на потрепанные стулья. Деккерт возложил раненую ногу на низенький столик, на который в лучшие времена ставили посуду после обеда.
– Это был сокрушительный удар по заговорщикам, – заявил Катон. – Хотя главарей пока обнаружить не удается. Жаль, что ушел ван Зельден, прямо из-под носа ускользнул.
Я спросил, как было дело.
– Ван Зельден и привел нас к вам, Зюйтхоф, – к моему удивлению, объявил инспектор. – Я ведь, как и обещал, взял его под наблюдение. Сначала он отправился на Розенграхт забрать дочь Рембрандта. Мои люди шли за ним по пятам до этого заброшенного квартала. Ван Зельден с девушкой вошли в какое-то полуразвалившееся здание, и тут сопровождавшие их потеряли. Осмотрев дом, как полагается, и порасспросив кого надо, мы установили, что здесь и есть гнездо заговорщиков. На протяжении всей ночи мы готовились и к утру смогли встретить их во всеоружии.
– А почему же не ночью? – спросил я. – Здесь, в этих катакомбах, что ночь, что день – все темно.
– Мы не знали, с чем здесь придется столкнуться. Кроме того, понадобилось время, чтобы собрать достаточное количество людей и оцепить весь район.
– Тем не менее кое-кому все же удалось бежать!
– Ну что вы меня укоряете, Зюйтхоф? Лучше бы поблагодарили. Судя по тому, что мне рассказал Деккерт, ваше положение было серьезнее некуда.
– Прощу прощения, – смутился я. – Вы совершенно правы. Это все тревога за Корнелию. Я просто с ума схожу. Да и ко всему прочему я тут такое натворил. Такое устроил, что и рассказать страшно. Приди вы ночью, ничего бы не произошло.
И я поведал инспектору о пережитом минувшей ночью ужасе, не забыв упомянуть и о ставших мне известными планах заговорщиков.
– Вот уж воистину невероятная история, – признался Катон. – А я вам так и не верил, Зюйтхоф. Считал все эти россказни про какие-то там подземные ходы досужей выдумкой, пока сам не побывал там. Ваше счастье, Зюйтхоф, что побывал. А не то распорядился бы отправить вас в дом умалишенных.
– Как видите, дьявольская краска не плод моих измышлений, – сказал я. – И прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы ни одна из этих… картин не покинула пределы мастерской Рембрандта. Вы нашли склад, где хранилась эта окаянная лазурь?
– Нет, увы, пока что нет, – ответил Катон, и лицо его помрачнело. И впрямь радоваться было нечему. Кто знает, сколько еще бед принесут дьявольские полотна в синих тонах.
Глава 28
Отец и сын
Два часа спустя мы с Катоном, взяв экипаж, отвезли Рембрандта в дом на Розенграхт. По улицам гулял резкий порывистый ветер, казалось, еще немного, и он перевернет карету. Осень вступала в законные права.
Катон не стал подвергать престарелого мастера аресту. Я был рад и благодарен инспектору. Речь не шла о полной невиновности старика – он не хуже своих работодателей понимал, что его картины несут смерть. Но можно ли считать вменяемым старика, впавшего в безумие от свалившихся на его голову несчастий и воздействия коварной лазури? Принимая во внимание время, на протяжении которого Рембрандт сотрудничал с жерардистами, мне вообще казалось непостижимым, как мастер сохранил даже остатки рассудка. Неужели Фредрик де Гааль избрал Рембрандта для воплощения своих коварных замыслов в некоем «озарении»?
В сотый раз я ломал себе голову, пытаясь отыскать ответ на вопрос: исходило ли зло от самой краски, либо угнездилось на этом далеком острове? В конце концов я избрал для себя образ некоего демона, тщившегося дотянуться вездесущими щупальцами до всех людей, населявших наш мир.
Ребекка Виллемс, издалека заметив наш экипаж, распахнула дверь. Заметив своего хозяина, у которого служила невесть сколько лет, став почти членом его семьи, женщина приветливо улыбнулась. Но в следующее мгновение морщинистое лицо ее омрачилось.
– На кого только вы похожи, господин! – всплеснула она руками. – И что с вами только сделали!
– Мастеру необходимо отдохнуть, он очень многое пережил, – предупредил я ее уже в прихожей. – Кстати, вам известно, где сейчас Корнелия?
– Корнелия? А разве она не с вами? – недоумевающе выпучив глаза, спросила Ребекка.
– Будь она с нами, я не стал бы о ней спрашивать.
– Ничего не понимаю, – вполголоса произнесла экономка, качая головой. – Когда я увидела, как из экипажа вышел господин Рембрандт, я была уверена, что и Корнелия тоже приехала. Ведь господин доктор ван Зельден заезжал за ней, уверив ее, что отыскал пропавшего хозяина, и велел Корнелии ехать с ним к отцу. Когда она и вечером не вернулась, я уже стала тревожиться за нее.
– И не зря тревожились, – заключил Катон. – Ван Зельден больше ничего не говорил? Может, хоть намекнул, куда собирается отвезти Корнелию?
– Ни слова не сказал, – ответила Ребекка. – Он очень спешил и торопил Корнелию, мол, пусть накинет на себя что-нибудь и едет с ним.
Я спросил себя, что могла подумать Корнелия, увидев на пороге своего дома ван Зельдена. Возможно, она была начеку, ей ведь было известно о заспиртованном Титусе, однако тревога за отца, похоже, перевесила все остальное.
Я повернулся к Катону:
– Может, в доме ван Зельдена отыщется хоть какой-то след? И кроме того, вам неплохо будет самому убедиться в том, что ван Зельден сотворил с Титусом ван Рейном.
– Разумно, – согласился инспектор.
В Рембрандта, до сих пор безучастно слушавшего наш разговор, казалось, возвращалась жизнь.
– Вы говорите о Титусе? Где он? Не у доктора ли ван Зельдена?
– Титус умер, – с нажимом произнес я. – А в доме ван Зельдена всего лишь его труп. Он заспиртовал вашего сына в огромной стеклянной банке.
– Тогда и меня с собой возьмите! – дрожащим голосом со слезами на глазах стал умолять старик. – Я хочу видеть сына!
Понимал ли он, что Титус действительно умер? Я не знал, но все-таки упросил инспектора участкового суда выполнить желание мастера. Может, увидев собственными глазами, что произошло с Титусом, старик успокоится и поверит в смерть сына.
Катон не имел ничего против, и мы снова уселись в поджидавший нас экипаж. Ребекка с тоской смотрела нам вслед. По пути на Кловенирсбургвааль мы видели поваленные ветром торговые лотки. Над Амстердамом бушевал настоящий ураган.
Выйдя из экипажа у дома врача, мы едва двигались против ветра. К нам подошел какой-то человек, укутанный в накидку.
– Как здесь дела, Кампен? Было что-нибудь любопытное?
– Ничего особенного, – ответил сыщик. – Только служанка вышла с час тому назад за покупками и уже вернулась. А еще за это время доктор отказался принять двух пациентов: пожилая женщина, судя по виду, повариха, отправила их несолоно хлебавши.
– А сам доктор ван Зельден?
– Он не показывался с тех пор, как вчера вышел из дома.
Немудрено. Чтобы появиться здесь после налета на осиное гнездо заговорщиков, надо быть распоследним глупцом.
Мы позвонили, и дверь отперла та самая, знакомая мне служанка. Краснощекая девушка сразу же узнала меня.
– Доктора нет дома.
– И все же мы хотели бы войти, – настаивал Катон. – Я уполномоченный амстердамского участкового суда Иеремия Катон, – представился он.
Нехотя девушка позволила нам войти. Нас было трое, если считать Кампена. В доме мы увидели и повариху, о которой последний упоминал. Это была седая женщина за пятьдесят с круглой физиономией. Катон осведомился о местопребывании ее хозяина.
– Мы не знаем, где он, – ответила женщина, как мне показалось, вполне искренне. – Как ушел вчера вечером, с тех пор ни слуху ни духу.
– Раньше подобное случалось? – допытывался Катон.
– Ну, бывало, что он не ночевал дома. В конце концов, он мужчина холостой, так что ничего удивительного, если вы понимаете, о чем я. – Повариха довольно фамильярно подмигнула. – Но вот такого, чтобы, не предупредив, прием отменить, такого прежде не было. Так что я уже начинаю тревожиться, не стряслось ли что с нашим доктором.
– Может, у доктора есть какие-либо родственники, у которых он сейчас может быть, или же какая-нибудь, скажем, близкая знакомая?
– Мне о таких ничего не известно, – ответила повариха и перевела взгляд на служанку: – А тебе?
Та отрицательно покачала головой.
– Мы хотели бы осмотреть дом, – заявил инспектор. – В частности, нас интересуют задние комнаты.
– Туда нельзя! – быстро ответила повариха. – Они на замке.
– А у кого ключ?
– Ключ наш хозяин всегда носит при себе.
– А второй?
– Второго нет. Знаете, доктор ван Зельден страшно рассердится, если узнает, что кто-то в его отсутствие заберется в кабинет. Он очень не любит пускать туда посторонних.
– Именно поэтому нам и нужно там побывать, – невозмутимо ответил инспектор Катон.
Достав из кармана складной нож, он повернулся ко мне:
– Вот, возьмите, Зюйтхоф, вы у нас большой любитель по части взлома дверных замков, включая и церковные. Так что давайте, докажите свои умения!
Под испуганными взорами поварихи и служанки я стал возиться с замком той самой двери, которая вела, по выражению служанки, в «святилище» ван Зельдена. На сей раз мне что-то не везло, так что Кампен пришел мне на помощь. Спустя пару минут замок, печально лязгнув, поддался.
Катон, Кампен, Рембрандт и я вошли в святая святых доктора. Служанка и повариха, не смея переступить порог пресловутого «святилища», безмолвными тенями застыли у входа. Вероятно, они ломали себе голову над тем, что скажут своему хозяину, когда тот, вернувшись, обнаружит, что у него побывали визитеры. Что касается меня, я сильно сомневался, что ван Зельден рискнет вернуться сюда. Самое последнее помещение, как я и ожидал, оказалось на запоре. Катон уже вновь совал мне свой нож, но я без слов вернулся в кабинет доктора, где на том же месте обнаружил заветный ключ.
Прежде чем распахнуть дверь, я обратился к Рембрандту:
– Подумайте хорошенько, стоит ли вам смотреть на это! Поверьте, зрелище не из приятных!
Старик почти умоляюще взглянул на меня:
– Если вы говорите о моем сыне Титусе, то я должен видеть его!
– Ладно, – не стал протестовать я и раскрыл перед ним дверь.
И тут же убоялся собственной дерзости – а что, если и заспиртованное тело Титуса исчезло, как те картины со стен увеселительного заведения? Как тогда Катон сможет поверить мне? Но нет – огромный резервуар с прозрачной стенкой оставался на месте, и в синеватой жидкости плавало тело сына Рембрандта.
Зрелище сие проняло не только престарелого мастера. Даже такие стреляные воробьи, как Катон и Кампен, разинув рты, уставились на жуткую невидаль.
– Ну и нелюдь же этот ван Зельден! Истинный дьявол, если такое вытворяет!
– Либо одержим дьяволом, – добавил я.
Рембрандт почти вплотную подошел к стеклянной стенке, отделявшей его от умершего сына. Казалось, старик не видел ничего и никого вокруг. Опустившись на колени и запрокинув голову, он разглядывал помещенное в лазурную жидкость нагое тело. Никто из нас не проронил ни слова. Казалось, сама участь людская, доля живых и мертвых, материализовалась в этом кабинете. Некоторое время мастер молчаливо вглядывался в неподвижные черты Титуса.
– Что они с тобой сделали? – едва слышно прошептал Рембрандт.
Минуту или две спустя старик поднялся и повернулся к нам. В глазах его блестели слезы. Взор мастера выражал бесконечную усталость. И еще теперь в нем было осознание происходящего. Это был взгляд совершенно нормального человека, не умалишенного.
– Что же я наделал? – Вопрос был обращен, казалось, в никуда. – Что я навлек на людей? На что обрекал их? – срывающимся от волнения голосом вопросил мастер.
– На погибель, – отчаянно стараясь, чтобы в голосе моем не было ноток укора, ответил я. – И чем скорее мы теперь схватим Фредрика де Гааля и Антона ван Зельдена, тем раньше избавим тысячи людей от верной беды.
Я имел в виду смертоносную лазурь, запасами которой до сих пор располагали остававшиеся на свободе жерардисты.
– Что только заставило меня пойти на это? – продолжал Рембрандт свой монолог. – Я так любил моего Титуса, так любил его, что готов был поверить, что он все-таки жив.
Катон, тем временем осматривавший помещение, извлек из одного шкафчика непонятную вещицу.
– Вы видите это, господин ван Рейн? – Инспектор поднял вверх нечто, напоминавшее кусок мягкой, светлой кожи. Стоило Катону чуть растянуть его, как он принял очертания лица Титуса ван Рейна, на котором вместо глаз зияли два отверстия.
– Что это? – ошеломленно спросил Рембрандт.
Инспектор подал находку мастеру.
– Маска, в деталях повторяющая лицо вашего покойного сына. Точная копия его. Ван Зельден дурачил вас, господин ван Рейн. Вот поэтому вам позволяли видеться с сыном только в полумраке. Чтобы вы не заметили обмана. И поэтому он говорил с вами шепотом, разыгрывая тяжелобольного. Это и довершило дело – вы поверили. Да как не поверить? Вот для чего ему и понадобился написанный вами портрет вашего сына, который висит у него в гостиной, как рассказывал Зюйтхоф.
– Но для чего он заспиртовал его тело? – едва справляясь с охватившим меня волнением, спросил я. – Ему ведь вполне хватило бы слепка с лица покойного.
– Кто знает, возможно, он замышлял кое-что пострашнее, на что способен лишь больной разум мизантропа. Может, собирался каким-то образом оживить его, вернее, заставить двигаться, как безжизненного зомби. Видя все это, я прихожу к выводу, что ван Зельден – гений в своем роде, но направивший гениальность во зло людям.
Рембрандт с отвращением отшвырнул маску и повернулся ко мне:
– Зюйтхоф, я должен попросить у вас прощения за все. И попросить вас об одном одолжении.
– Я слушаю вас.
– Прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы тело несчастного Титуса было согласно обычаю предано земле. – Старика сотрясали рыдания, но он смог пересилить себя. – И отыщите Корнелию! – заплетающимся языком проговорил он.
Катон и я в последний момент сумели подхватить мастера. Рембрандт был без чувств. Мы перенесли его на кресло. Кампен бросился за врачом.