Текст книги "Смертельная лазурь"
Автор книги: Йорг Кастнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– Охотно верю, – ответил я, изо всех сил стараясь придать своему голосу оттенок беззаботности.
Не берусь описывать, что творилось в ту минуту у меня на душе. Отчаяние – оттого, что снова, уже в третий раз, угодил в лапы этих подонков. Нет уж, на сей раз они мне уйти не позволят. Я недоумевал: стоявшего в двух шагах от меня Рембрандта подобный исход, похоже, забавляет. Как все это объяснить? Как?!
Рембрандт и трое вооруженных громил, один из которых следовал во главе нашей маленькой колонны с фонарем в руках, препроводили меня через целый лабиринт подземных ходов, поражавший своими размерами. Наверняка этот гигантский подвал образовали несколько смежных подвалов стоящих рядом друг с другом домов.
У развилки мы остановились, и верзила со шрамом сказал Рембрандту:
– Вам, наверное, лучше вернуться и продолжить работу, мастер. А уж мы займемся вашим Зюйтхофом.
– Как угодно, – ответил старик и исчез в каком-то боковом проходе, на дальнем конце которого тускло мерцала лампа.
Меня доставили в подземный застенок, очень напомнивший мне тот, что располагался под заведением на Антонисбреестраат. Вот только побольше, да у стены громоздилось несколько ящиков. Никаких окон здесь, разумеется, не было и быть не могло. Фонарь же громилы унесли с собой.
С ужасающим скрипом закрылась дверь, и я в третий раз за минувшую неделю оказался в темном застенке.
Глава 23
Дельфтское проклятие
– Вот так-то, Зюйтхоф, торчите в каком-то подвале, дела ваши никудышные, ничуть не лучше, чем два дня назад. Нет, все-таки давайте не будем кривить душой – неужели вся эта непонятная дребедень в самом деле стоила стольких усилий?
После нескольких часов, проведенных на деревянных ящиках в полнейшем мраке, дверь наконец отворилась. Свет от лампы в руках вошедшего ослепил меня. И хотя я толком не мог различить, кем был мой гость, но по голосу все же узнал его.
– Значит, вы никуда из Амстердама не уезжали, – отметил я. Глаза постепенно привыкали к свету. – По-видимому, даже и не собирались.
Ван дер Мейлен подошел поближе и улыбнулся:
– Да вы, оказывается, настоящий хитрец, Зюйтхоф. И то, что вы сумели пронюхать место, где я нахожусь, – лишнее тому подтверждение. Так что от души делаю вам комплимент. Чутье у вас незаурядное. Вот только жаль, что нам приходится от него страдать. Можно лишь мечтать о том, чтобы заполучить в наши ряды такого человека, как вы.
Я насторожился. Еще в пору начала сотрудничества с ван дер Мейленом я убедился, что тот горазд на медоточивые речи. И тут же сообразил, что сейчас мне куда выгоднее сделать вид, будто я попался на его удочку, поскольку иного способа выбраться отсюда живьем на волю не было.
– Вы упомянули некие «ваши ряды». Откуда мне знать, что вы под этим подразумеваете, и вообще, подойдет ли мне то, чем вы занимаетесь?
– Скорее всего нет, – вздохнул ван дер Мейлен. – Или вы все же человек религиозный?
– Ну, знаете, в церковь меня гонит скорее чувство долга, а не искренняя убежденность.
– Что вы вообще знаете о вашей кальвинистской вере?
Я насторожился.
– О моей,говорите?
– Отвечайте на вопрос, Зюйтхоф!
– Только то, что заучил в детстве, больше ничего.
– О католической, следовательно, вы знаете еще меньше.
– А что вас удивляет? Вряд ли можно утверждать, что она так уж сильно распространена у нас.
Ван дер Мейлен помрачнел.
– С тех пор как кальвинисты почти сто лет назад захватили власть, мы лишились возможности публично отправлять наши ритуалы. А католическая вера между тем единственно истинная! Но мы вынуждены встречаться втайне от всех, не в церквах, а в молельных домах или вот как здесь, в подземелье. Это стыд и позор. Но все скоро изменится!
– Скоро, говорите? Когда же? И как это произойдет?
– Не стану утомлять вас рассказами на эту тему, Зюйтхоф. В конце концов, вы не католик и тем более не жерардист.
– Жерардист?
– Имя человека, пострадавшего за нашу истинную веру, было Бальтазар Жерар. Этот мужественный человек пожертвовал собой в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году во имя того, чтобы в Нидерландах утвердилась католическая вера. Он хотел положить конец господству Вильгельма Оранского и кальвинизму. Вам наверняка приходилось о нем слышать.
– Да, он убил принца Вильгельма Оранского в Дельфте. Застрелил его из пистолета. А за это его потом повесили, так?
– Все верно. Хотя он и убил Вильгельма, это так и не смогло поколебать позиции кальвинистов в Нидерландах. Мы и наши единомышленники поставили целью довести это до конца. На эшафоте, перед тем как палач разрубил его на части, Бальтазар Жерар произнес пророческие слова: «Проклятие всем вам, безбожникам-кальвинистам! Вам, и детям вашим, и внукам. И сотню лет еще будете прокляты и вы, и ваши Богом проклятые Нидерланды, и все здесь живущие!»
Постепенно я начинал понимать, куда клонит ван дер Мейлен. И про себя сказал: «Стало быть, жерардисты задумали воплотить в реальность проклятие Жерара, которое тот выкрикнул перед казнью в Дельфте».
– Как я уже говорил, Зюйтхоф, вы человек хитрый.
Этим утверждением ван дер Мейлен решил пока ограничиться. По его распоряжению мне принесли воды, хлеба, кусок сыра и немного вина. И даже свечу.
Несмотря на весь ужас пребывания в подвале, есть мне хотелось зверски. Я немного успокоился. Радоваться было особенно нечему, но положение мое было, судя по всему, отнюдь не безвыходным. Если мое отсутствие затянется, меня хватятся, и инспектору Катону не составит труда отыскать меня здесь – через Эммануэля Охтервельта, тот наверняка сообщит ему, куда я направился. Так что поесть было необходимо – силы мне еще понадобятся, и немалые. К тому же за едой я мог подумать над тем, что сказал мне мой старый знакомый, торговец антиквариатом ван дер Мейлен.
Постепенно кусочки мозаики складывались в стройную картину. Но картина эта до боли напоминала полотна Рембрандта – больше тьмы, нежели света.
И снова потянулись часы, и снова на пороге моего застенка появилась известная мне троица церберов. На сей раз я должен был следовать за ними.
– Куда? – спросил я.
– Увидишь, – коротко бросил громила со шрамом на щеке, и толчок в спину обозначил направление – вперед по лабиринту коридоров и переходов. У одного из поворотов нас дожидался ван дер Мейлен.
– Что же это за подземелье? Кто и как его создавал? – поинтересовался я.
– Оно существует со времен войны Вильгельма Оранского. Тогда этот район города еще не был застроен. А сеть подземных ходов создавалась для того, чтобы на случай осады Амстердама было где хранить провиант, порох и ядра. А на случай захвата города – как место, где могли бы скрываться оборонявшиеся. Но нам надо торопиться – скоро начнется месса.
– Месса?
– Вы же хотите узнать больше о нашей вере? Тогда милости прошу в наш тайный подземный храм!
Слова ван дер Мейлена и правда разожгли во мне любопытство, так что я пошел бы с ним и без сопровождавшей меня троицы. Вскоре проход, по которому мы передвигались, соединился с еще несколькими, и, миновав пару метров, мы очутились в довольно просторном помещении, освещенном множеством свечей и ламп. Со всех сторон сюда тянулись люди – мужчины, женщины, дети.
– По воскресеньям здесь бывает куда больше прихожан, – пояснил ван дер Мейлен. – Но месса у нас не только по воскресеньям, а ежедневно. И каждый наш единомышленник, если позволяет время, обязательно приходит сюда.
– Но разве не вызывает подозрение, что столько людей одновременно следуют в одном и том же направлении?
Ван дер Мейлен отрицательно покачал головой:
– Здесь несколько входов, помимо того, через который вы проникли сюда.
И торговец провел меня в соседнее помещение – прежнее, оказывается, служило лишь преддверием, – где и располагался, как он выразился, тайный подземный храм.
Стены украшали картины и гобелены на религиозные темы – явное отличие от аскетичных церквей кальвинистов. В центре обширного и хорошо освещенного помещения стояли два ряда деревянных скамеек, постепенно заполнявшихся людьми. Мы с ван дер Мейленом уселись позади, вооруженные охранники остались караулить у дверей, припрятав оружие под платьем.
У алтаря появился пастор, я стал напряженно вслушиваться в распевную речь на латыни, хотя ни слова из нее не понял. Необычность происходящего, странно-торжественный ритуал – все это не могло не захватить меня. Слова проповеди на непонятном мне, но благозвучном языке, мелодичные хоралы представлялись мне странным, болезненным сном, но это был не сон, а явь.
Расскажи мне ван дер Мейлен о жерардистах, об их тайных богослужениях за стаканчиком вина в каком-нибудь кабачке, я бы рассмеялся ему в лицо, не поверив ни единому слову торговца антиквариатом, и счел бы его рассказ плодом буйной фантазии и стремлением выдать желаемое за действительное. Но здесь, в этих катакомбах, самое что ни на есть абсурдное воспринималось ужасающе реально. Возможно, ван дер Мейлен именно этого и добивался, притащив меня на мессу. Он стремился подавить, оглушить меня, и это, бесспорно, ему удалось.
После завершения богослужения многие жерардисты подходили к ван дер Мейлену и обращались к нему весьма уважительно. Не приходилось сомневаться, что человек этот явно не пешка в их сообществе. Во время этих кратких бесед он вел себя так, словно меня и рядом не было. Похоже, ван дер Мейлена вовсе не волновало, что я становлюсь невольным свидетелем их разговоров. Иными словами, я для него не представлял угрозы. Может, потому, что он уже считал меня одним из адептов.
К нам подошла пара – мужчина постарше и молодая девушка. У меня глаза на лоб полезли от изумления – это были Эммануэль Охтервельт и его дочь Йола. Оба как ни в чем не бывало улыбнулись мне.
– Вы… здесь? – с трудом оправившись от изумления, невнятно вымолвил я.
– Да, причем не впервые, дружище Зюйтхоф, – ответил Охтервельт. – Я был бы искренне рад видеть здесь почаще и вас.
– И я тоже, – пропела Йола, подмигнув мне. – А когда встретите моего тайного воздыхателя, господин Зюйтхоф, то передайте ему от меня сердечный привет и скажите, что мне очень понравились его тюльпаны.
Ван дер Мейлен повернулся ко мне:
– Завтра мы продолжим беседу. Мне необходимо кое-что обсудить с господином Охтервельтом. Так что доброй ночи, Зюйтхоф.
Охранники доставили меня в мою каморку, где меня дожидался не только сытный ужин, но и одеяло и подушка. Хотя у меня, честно говоря, последняя встреча отбила всякую охоту к еде: надежды на то, что инспектор Катон сможет рассчитывать на торговца Охтервельта, рухнули.
Более того – наверняка именно Охтервельт и подсказал ван дер Мейлену, что я собрался сюда. Я не сомневался, что старый хитрец и описал мне путь исключительно ради того, чтобы я, угодив в лапы ван дер Мейлена, был лишен возможности продолжать дальнейшие поиски.
Глава 24
Остров Дьявола
29 сентября 1669 года
Здесь, под землей, не существовало ни дня, ни ночи, но когда, скрипнув, отворилась дверь моего застенка и мой сон был прерван ироничным утренним приветствием одного из охранников, я понял, что наверху занимается новый день. Стражник принес мне молока, хлеба, сыра и ведро воды для умывания.
Наверное, это было самое необычное умывание в моей жизни. Едва я покончил с утренним туалетом, как в каморке возникли охранник со шрамом на щеке и лысый.
– Давай-ка выходи, тебя ждут, – объявил охранник со шрамом.
Я последовал за ними в полной уверенности, что сейчас встречусь с ван дер Мейленом и узнаю от него еще кое-что о заговорщиках. Меня доставили в помещение, которое без всякого преувеличения можно было назвать подземной гостиной. Удобные стулья, большой стол и даже картины на стенах. На одной был изображен библейский сюжет, и я сразу же распознал кисть Рембрандта. Помещение могло бы показаться даже уютным, будь в нем окна, куда проникал бы дневной свет. Портила впечатление и характерная для подземелий сырость.
Пока я разглядывал картину Рембрандта, за моей спиной раздался шум. Обернувшись, я увидел седовласого пожилого мужчину – как мне показалось, лет семидесяти. Несмотря на преклонный возраст, держался он очень прямо, и вообще у него был вид человека деятельного, полного энергии. Даже видя его впервые, я без труда догадался, кто он.
– Доброе утро, господин де Гааль, – поздоровался я.
Остановившись в нескольких шагах, де Гааль, прищурившись, стал изучать меня темными глазами.
– А мы разве знакомы? Что-то не припоминаю вас…
– Насколько мне помнится, нет.
– Откуда же в таком случае вы меня знаете?
– Я познакомился в Распхёйсе с вашим сыном. Причем при весьма схожих со здешними обстоятельствах. Он очень похож на вас.
– Ну, внешне, может быть, – довольно угрюмо отозвался Фредрик де Гааль. – Ван дер Мейлен был прав. Ума вам не занимать. Вы вполне подошли бы нам.
– Так вы пришли затем, чтобы сделать мне предложение?
– Скажем, я пришел, чтобы побеседовать с вами. И я исхожу из того, что у вас вполне могли возникнуть ко мне кое-какие вопросы. Как и у меня к вам.
– Верно, вопросов у меня масса, – ответил я, усаживаясь против де Гааля.
– Готов выслушать их.
Узкие губы Фредрика де Гааля сложились в улыбку, но расположения у меня она не вызвала. В этом надменном, отмеченном резкостью лице было что-то хищное, впечатление усиливал изогнутый, будто клюв грифа, нос. Да, сходство с младшим де Гаалем было несомненное. Я решил про себя держать с этим человеком ухо востро. Слишком уж часто в последнее время доверчивость дорого обходилась мне.
– Вчера ван дер Мейлен рассказывал мне о жерардистах, – начал я. – Сколько же членов в вашей группе?
Мой собеседник умоляюще воздел руки вверх.
– Прошу вас, не начинайте со столь деликатных вещей, а не то я, не дай Бог, еще приму вас за шпиона. Вряд ли их число известно даже самим членам нашей организации. Во всяком случае, будьте покойны – нас вполне достаточно, чтобы осуществить задуманное.
– Восстановить утраченные позиции католицизма?
– Именно.
– Или пойдем дальше – превратить католицизм в главенствующую идею?
– И это тоже.
– Или вовсе сделать католицизм единственной законной конфессией?
– Все будет зависеть оттого, как станут развиваться события.
– Почему о жерардистах так мало известно?
– Потому что мы вынуждены действовать в подполье, как вы сами убедились. Большинство наших собратьев по вере объединены в сравнительно малочисленные группы, отправляющие молитвы в подпольных церквах. Но ничего такого уж тайного или подпольного в этом нет. Власти знают о существовании этих церквей, как знают и то, на чьей стороне истинная вера.
– Вы имеете в виду веру католическую?
– Разумеется. И власти, с одной стороны, держат нас под контролем, с другой же препятствуют свободному распространению нашего вероучения. Иначе как бы им вербовать на свою сторону католиков, если не знаешь, что они католики? Мы же предпочли иной путь. Для всех мы кальвинисты, и даже ходим в их богомерзкие храмы. Нов душе мы были и остаемся католиками. Вот поэтому мы и основали здесь нашу подпольную истинную церковь. И стремимся к тому, чтобы она вновь заняла надлежащее место.
– И при этом убиваете людей? Тоже в угоду вашей вере?
– Мы вынуждены действовать в условиях войны, которую начали уже давно. А на войне, как вам известно, действуют совершенно иные законы.
– Но разве могут они оправдать гибель ни в чем не повинных женщин и детей? – возмутился я, вспомнив Луизу ван Рибек, ее мать, семью красильщика Мельхерса, даже неисправимую грешницу Гезу Тиммерс.
Старик смерил меня колючим взглядом:
– Как я вижу, вы сомневаетесь в правоте нашего дела?
– До сих пор я убеждался, что погибали невинные люди. Каким образом вы собираетесь достичь поставленной цели, опираясь на такие методы, мне непонятно. Видимо, вас, жерардистов, все-таки поистине много, если вы вознамерились воевать со всей страной?
– Если уж говорить об этом, мы вполне можем рассчитывать на помощь извне.
Я тут же вспомнил, что говорил мне инспектор Иеремия Катон, и спросил:
– Уж не из Франции ли?
По лицу Фредрика де Гааля словно пробежала тень. Есть! Я попал в точку!
Старик тут же овладел собой.
– Почему именно из Франции?
– Англичане вполне положительно относятся к нашей молодой пока нации, но вряд ли они питают особую любовь к католицизму. А вот с королем Франции дело обстоит несколько по-иному.
– В таком случае сами можете ответить на свой вопрос, и, я думаю, не ошибетесь, – уклонился от прямого ответа де Гааль.
– Как и на вопрос о том, собираетесь ли вы ввергнуть страну в пучину гражданской войны?
– Вот-вот, попытайтесь найти ответ и на него.
И здесь мне на помощь пришло сказанное Катоном
– Вы тайком заключаете с именитыми гражданами Амстердама пари на жизнь, а картины, сеющие смерть, доделывают остальное, обеспечивая вам выигрыш. Причем двойной – вы таким образом еще и получаете деньги для будущей войны. Вы ждете момента, когда погибнет столько знатных и зажиточных горожан, что впредь уже нельзя будет замалчивать это. И тогда вы отведете душу, растрезвонив о происходящем на весь мир. Одним махом вы скомпрометируете все голландское купечество, подорвете в народе доверие в него. А пока будет разваливаться весь хозяйственный уклад Нидерландов, когда брат перестанет доверять брату, муж – жене и сын – отцу, войска Людовика перейдут нашу границу и оккупируют нас. Ну как, верно я обрисовал ваши планы?
В темных глазах де Гааля я увидел уважение.
– Да, вы и впрямь хитрец, каких мало.
– И вот что меня удивляет: ну почему вы не остановились на одном ван Рибеке? Почему должна была погибнуть и Луиза? Ведь, если не ошибаюсь, она была возлюбленной вашего сына. И, насколько я могу судить, он искренне любил ее. Как он мог допустить такое?
– Речь о нем не идет. Он к нам отношения не имеет. Хотя мой сын и удачливый делец, но в вопросах веры не разделяет нашу точку зрения. Он убежденный кальвинист и понятия не имеет о нашем братстве. А Луиза должна была погибнуть, поскольку утратила наше доверие. И Константину повезло – ему в жены не досталась дочь сидевшего по уши в долгах ван Рибека.
Значит, Константин де Гааль на самом деле видел во мне лишь козла отпущения и единственного виновника гибели своей возлюбленной! Значит, в Распхёйсе он был движим исключительно чувством мести!
– А если взять портреты, изготовленные мною по заказам ван дер Мейлена? – продолжал я. – Какова их роль?
– Слушайте, господин проныра, вы действительно столь наивны? – вопросом на вопрос ответил де Гааль. – Проще простого. Дочери самых именитых граждан, почтенных и благопристойных, людей с незапятнанной репутацией, истовых кальвинистов, вдруг отдаются за деньги незнакомым мужчинам! Ну разве утаишь такое? Нет, конечно. Обязательно найдется болван, который станет похваляться победами на любовном фронте, а за ним и остальные. И это тоже средство поколебать устои кальвинизма.
– Мне все-таки хотелось бы узнать загадку полотен, приносящих смерть. Что в них такого, что на самом деле влечет за собой гибель одних и толкает других на столь жуткие преступления?
– Все вы хотите знать, Зюйтхоф, решительно все.
В порыве вдохновения я продолжал:
– Может, это каким-то образом связано с последним рейсом «Нового Амстердама»? Последним рейсом, в котором вы лично принимали участие по поручению Ост-Индской компании?
Снисходительно-высокомерное выражение на лице де Гааля исчезло в мгновение ока. Передо мной вдруг оказался убитый горем старик.
– Что вам об этом известно? – сдавленным голосом спросил он.
– Увы, очень и очень немного. Но что мне не дает покоя, так это ответ на один вопрос: что за груз имел на борту «Новый Амстердам» по прибытии в родной порт? Перец из Бантама? Вряд ли. И кроме того, прочитав вашу книгу, я убедился, что вы старательно обошли в ней все, что связано с этим знаменательным четвертым рейсом.
Взгляд де Гааля затуманился, и я понял, что он унесся мыслями далеко, на четверть века назад, на борт «Нового Амстердама».
Минуту или две Фредрик де Гааль хранил молчание, затем заговорил:
– Если уж вам и это каким-то образом стало известно, Зюйтхоф, то, Бог с вами, выслушайте и всю историю. Может, тогда вам будет легче понять и меня, и мое вероисповедание. Наш рейс на Бантам протекал без всяких осложнений и в полном соответствии с намеченным планом. Все было гладко. Даже подозрительно гладко. Ни сильных штормов, ни пиратов, ни эпидемий. Команда доставила груз по назначению, после чего на борт был взят бантамский перец, за который наши сограждане готовы платить любые деньги. И обратный путь, казалось, не сулил никаких осложнений. Но однажды ночью разразился шторм столь ужасный, что не было никакой возможности спастись от него, изменив курс. И «Новый Амстердам», флагманский корабль нашей небольшой флотилии, оказался в центре бури. О том, чтобы спасать другие суда, застигнутые ураганом, и речи быть не могло – тут бы уж самим уцелеть. Лишь к утру шторм утих, но «Новый Амстердам» пребывал в ужасном состоянии, мы были отброшены за десятки миль от остальных судов флотилии. Когда на пушечные залпы никто не откликнулся, стало ясно, что мы остались одни. К полудню мы подошли к какому-то островку, не обозначенному ни на одной из наших карт. Этот остров показался нам благословением Божьим – здесь мы спокойно могли привести корабль в порядок, после чего следовать дальше.
С изумлением я отмечал, что все слышанное мною раньше об этом рейсе сущая правда.
– Мы стали на якорь у этого островка, – продолжал рассказ старый купец. – Люди, отправленные за пресной водой и дичью, так и не вернулись. После двух дней их отсутствия по моей инициативе была создана еще одна группа, которую я сам и возглавил. Корабль я оставил на попечение капитана Свеелинка – он руководил ремонтом судна. Мы направились в глубь острова по следам первой группы и в конце концов обнаружили пропавших. Нашим глазам предстало ужасное зрелище. Все они были мертвы. Судя по всему, они убивали друг друга, причем убивали зверски, с немыслимой для человеческого существа жестокостью. Трупы были изувечены до неузнаваемости. Мы долго не могли понять, что же все-таки произошло. Может, на этом острове людской рассудок странным образом давал сбой? Предав тела погибших земле, мы разбили лагерь для ночлега. Во избежание всякого рода неожиданностей решено было удвоить посты охранения. И вот, проснувшись ночью от шума, я увидел, как охранявшие бьются друг с другом. Я разбудил оставшихся, и мы сумели разнять дерущихся. Один из них, похоже, был вполне вменяем и рассказал, что его товарищ ни с того ни с сего набросился на него и стал душить. Сначала мы не верили ему – уж очень все казалось невероятным, но потом у его товарища обнаружили эти плоды.
– Что за плоды? – не понял я.
– Плоды кустарника, которым порос весь остров. Размером примерно с яблоко, но ярко-синего цвета. Наверняка люди из первой группы решили попробовать их, после чего впали в безумие. Второй из ночных постовых на следующее утро постепенно пришел в себя, однако так и не смог вспомнить, что с ним произошло. Обойдя остров, мы обнаружили пресную воду, дичь, но людей не видели – остров оказался необитаемым.
На мгновение де Гааль закрыл глаза, словно ему приятно было вспоминать об этих событиях, что мне казалось необъяснимым.
– Что же было дальше? – допытывался я.
– Этот цвет, этот неповторимый оттенок синевы обнаруженных на острове плодов навел меня на одну мысль. Пусть эти плоды и ядовиты, но, в конце концов, из них можно приготовлять красители, причем невиданных до сих пор оттенков и интенсивности. Таких, в сравнении с которыми даже индиго кажется бесцветным. И вот мы собрали плоды с нескольких кустарников и начали экспериментировать с ними. И тогда мне привиделся Господь.
– Господь?
Де Гааль откинул голову и возвел очи гор е .
– Ко мне обратился сам Господь Бог. Он говорил со мной. А чем еще можно объяснить, что я вдруг понял, будто знаю все об этом невиданном растении? Что из него можно получить стойкий краситель, но краситель, способный воздействовать на разум человека. И Господь Бог повелел мне использовать это воздействие в Нидерландах во имя утверждения единственно верного вероучения.
Де Гааль снова опустил голову и пристально посмотрел на меня.
– Так что я, как вы могли убедиться, действую согласно божественному промыслу.
Единственное, в чем я действительно убедился, так это в том, что старик свихнулся окончательно. Впрочем, я не подавал виду. Буднично кивнув, я осведомился, чем же все-таки завершилась история.
– Я доставил с корабля несколько человек нам в помощь. Когда я намеревался затребовать еще моряков, капитан Свеелинк отказался выполнить мой приказ, хотя я, как старший купец, был наделен большими, чем он, полномочиями. Капитан мотивировал отказ тем, что, дескать, сам нуждается в моряках для проведения ремонтных работ на корабле. Он не понимал, что я действовал от имени самого Бога. И те, что были со мной, придерживались того же мнения – Дух Божий пронизал нас, окрылил для грядущих деяний. Нам ничего не оставалось, как захватить «Новый Амстердам» силой, что мы и сделали следующей ночью. Пришлось выдержать кровавую битву, в результате которой капитан Свеелинк и его приспешники понесли заслуженную кару – все они погибли.
Вот тебе и разгадка трагедии «Нового Амстердама», о которой рассказывал мне Ян Поол.
– Следовательно, в Амстердам вы прибыли не с бантамским перцем на борту, а с неизвестным красителем, – заключил я. – И чтобы скрыть это от горожан, разгрузка производилась ночью. Каким же образом вам удалось оправдаться перед директоратом Ост-Индской компании?
– Некоторых я сумел при помощи денег переманить на свою сторону. Они и помогли мне замять инцидент и внести соответствующие изменения в бухгалтерские книги. Поверьте, это оказалось куда легче, чем вам представляется.
– И вы все эти годы неотступно шли к своей цели? Все эти двадцать пять лет?
– Еще древние учили нас – «капля камень точит». Сначала мы работали над созданием разветвленной сети братства, а уж потом перешли к собственно работе.
– И в ней вам помогает мастер Рембрандт ван Рейн?
Де Гааль, как мне показалось, на мгновение смешался.
– Верно. Но вы ведь боготворите его, не так ли? Не желаете ли с ним побеседовать?
– Если такое возможно, почему бы и нет.
– Я распоряжусь, чтобы вас проводили к нему. А пока серьезно обдумайте все, о чем я вам рассказал.
У меня хватило на это времени, пока охранник вел меня по темным закоулкам подземного лабиринта к Рембрандту. Насчет де Гааля сомнений не было – его устами вещал не Бог, а сатана. Дьявол. Посему я так и окрестил далекий таинственный остров, где нашли свой трагический конец моряки и капитан «Нового Амстердама», – остров Дьявола.
