Текст книги "Смертельная лазурь"
Автор книги: Йорг Кастнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Небо над Амстердамом затянули тучи, ветер с моря приносил с собой тончайшую водяную пыль, оседавшую на лице. Я шел опустив голову, стараясь уберечься от назойливой, всепроникающей влаги. И не сразу заметил, что прямиком направлялся туда, где несчастному Осселю было суждено расстаться с жизнью. Столб, к которому он был прикован, указующим перстом вознесся в хмурое небо.
С того дня многое изменилось, благодаря Корнелии я снова обрел веру в будущее. Моя тайная клятва сделать все, чтобы смыть пятно позора с памяти Осселя, была единственным, что связывало меня с прошлым. Я противостоял желанию разорвать это звено и оставить попытки разобраться в этом деле, хотя, решись на такое, я до конца жизни не смог бы спокойно смотреть на себя в зеркало.
Выпрямившись, с высоко поднятой головой, я прошагал от ратуши к церкви Ньювекерк, преисполненный уверенности, что не пойду наперекор совести. В тот сентябрьский день я еще не подвергал сомнению возможность сделать выбор. Оказалось же, что олицетворение моего будущего, моя Корнелия напрямую была связана с моим прошлым. И мне предстояло уже очень скоро убедиться в этом.
Я перешел через каналы Эренграхт и Кейзерграхт. Ветер крепчал, и налетевший его порыв едва не сбросил меня с моста в воды канала. Когда я, вцепившись в перила, пытался устоять, взор мой упал на Вестеркерк, где лежал похороненный сын Рембрандта Титус. Странно, но только сейчас до меня дошло, что мастер никогда не упоминал в наших беседах о сыне. Как однажды мне сказала мать: человек скорбящий одолевает свою печаль, называя тех, по ком скорбит; отчаявшийся же называть их не в силах.
Дождь и ветер усиливались, и я был вынужден ускорить шаг. Я уже собирался вернуться на Розенграхт, однако неведомая сила влекла меня в ближайшую харчевню. Ею оказался «Черный пес», перед которым мы так часто усаживались с Хенком Роверсом. Скамейки и столы на улице были пусты, а обычно распахнутая настежь дверь плотно затворена. Поборовшись с дверью – сильный ветер не давал распахнуть ее, – я ввалился в зал. Народу было довольно много – видимо, ненастье загнало сюда людей. В зале стоял неумолчный гомон, в воздухе плавали клубы табачного дыма.
– Эй, Корнелис Зюйтхоф, давайте, присаживайтесь к нам!
Я узнал голос Хенка Роверса. Он со своей коротышкой-трубкой во рту над полупустой пивной кружкой устроился за круглым столом, за которым сидели еще несколько человек. По пути к ним я велел подать мне пива и трубку – в этом задымленном логове уж лучше самому коптить, чем дышать чужим смрадом.
Роверс взглянул на окна, на нещадно хлеставший по стеклам дождь.
– Это еще что! Попомните слова старого моряка: и гроза будет нешуточная.
Старый моряк был не против разделить со мной пиво и табак, принесенные мне вместе с трубкой рыжеволосым мальчишкой.
– В честь самого щедрого из амстердамских художников! – Старик Роверс поднял в мою честь кружку со свежим пивом и тут же уткнулся носом в ароматную пену. – Ну, как ваши дела? Есть успехи с этой ван Рибек? – поинтересовался он после внушительного глотка.
– Разве могу я умыкнуть невесту у одного из самых богатых людей Амстердама? – со смехом задал я свой риторический вопрос. – К тому же, если на то пошло, мне вовсе нет нужды никого похищать, поскольку я в данный момент не горюю от одиночества.
Ровере подмигнул мне:
– Понятно, понятно – уж не о дочурке ли Рембрандта идет речь?
Тут уж настала моя очередь удивляться.
– Откуда вам это известно?
Роверс воодушевился.
– Я всего лишь предположил, и теперь вижу, что не ошибся. А что до Константина де Гааля, то вам печалиться нечего. Ведь он, поверьте, богатство не своими руками наживал. Если б не его отец, этот Константин так и оставался бы городским купчишкой, каких здесь сотни. И уж конечно, не заседал бы в совете правления Ост-Индской компании.
– Да-да, если бы не старик де Гааль, – пробормотал я. – Любопытную книгу написал этот де Гааль.
– О чем это вы? – недоуменно спросил Ровере, на мгновение оторвав нос от пивной кружки.
– Недавно книготорговец Эммануэль Охтервельт пожаловал мне книгу – путевые заметки старого де Гааля.
– Я мало смыслю в книжках. Кроме того, что они стоят кучу денег, проку с них ровным счетом никакого. В особенности если прочесть не можешь.
– Может, и мне не стоило ее читать, – признал я. – Умнее я от этого не стал. Де Гааль подробнейшим образом расписывает три своих первых путешествия, в которые отправился по делам Ост-Индской компании, а о четвертой от силы пара слов.
– А что вас удивляет? Я бы на его месте тоже предпочел не распинаться.
– Поясните. Вам что-нибудь известно об этом?
– Слышать об этом рейсе мне приходилось, только вот ничего хорошего не рассказывают. Был такой корабль, «Новый Амстердам» – горделиво задранный нос, сто восемьдесят человек команды, рейсы в Ост-Индию. Двадцать пять лет, почитай, минуло с тех пор, когда «Новый Амстердам» вышел из Текселя и направился в Бантам с грузом солонины, гороха и фасоли, собираясь забрать там драгоценный перец. Но возвращение домой затянулось на целых три месяца, и когда корабль снова достиг родных вод, то выглядел, будто после битвы. Досталось ему так крепко, что больше он ни в одно плавание не отправился. От ста восьмидесяти моряков, с которыми он покидал родной порт за два года до этого, на борту осталась всего лишь треть.
– А что же произошло?
– Я на его борту не был, и хвала Богу! Если вам так интересно, расспросите Яна Поола. Вон там он сидит, за тем столиком. – Роверс кивнул на один из столиков неподалеку. – Его брат участвовал в последнем плавании де Гааля.
Роверс указал на неуклюжего человека с почерневшей, будто по ней прошлись сапожной щеткой, правой половиной лица.
– Пусть вас не пугает его вид. Все оттого, что, когда они сражались с турками, рядом с ним взорвалась пороховая бочка. Беднягу Поола обожгло, с тех пор он у нас перекрашенный. Даже от злости побагроветь не может.
Хенк Роверс говорил во весь голос, его шутку встретили дружным смехом. Человек с закопченным порохом лицом поднялся и угрожающе сжал кулаки.
– Придержи свой поганый язык, Хенк Роверс! – проревел он. – А не то я тебя сейчас так перекрашу, что ты у меня будешь бледнее покойника!
Роверс без тени страха смотрел на него.
– Ладно, ладно, Ян, шуток не понимаешь, что ли? Это мой друг Корнелис Зюйтхоф. Он хочет с тобой поговорить и поставить тебе полкварты пивка.
Поол глянул на меня.
– Сухопутная крыса? – осведомился он.
– Ну, зачем же так, – ухмыльнулся в ответ Роверс. – Все-таки парочку корабликов сподобился намалевать.
– Ах, так твой приятель – художник! – протяжно произнес Поол и наградил меня сочувственным взглядом. – Этим беднягам временами приходится куда хуже, чем даже нам. Ты бы спросил у него, по карману ли ему полкварты?
Моя честь оказалась под угрозой – шутка ли сказать, сомневались в моей платежеспособности.
– По карману, по карману. И не только полкварты, но и целая кварта! – успокоил я Поола.
– Заметано! – уже куда добродушнее отозвался Поол, присаживаясь к нам с Роверсом и благодарно подмигивая последнему.
Ладно, раз эти два морских волка надумали меня дурачить, пусть дурачат, сказал я себе. Подали заказанное мною пиво, Поол оттаял, однако стоило мне заговорить о «Новом Амстердаме», и настроение опаленного порохом моряка разом переменилось.
– Богом проклятое корыто! – пробормотал он. – Лучше бы его спалили пираты, тогда он не возвратился бы из последнего плавания.
– Проклятое? – переспросил я.
– Этот корабль определенно был проклят. А чем еще, скажите на милость, объяснить, что большая часть команды пропала, в том числе и мой брат Яап?
– Разве в диковинку, если кто-нибудь из моряков перекочует на дно морское? И объяснений тому множество – болезни, штормы, пираты или стрела какого-нибудь дикаря из местных.
Поол досадливо отмахнулся:
– Вот-вот, так и объясняли задержку с возвращением «Нового Амстердама». Дескать, в шторм угодил, от своих отстал, потом его прибило бурей к какому-то острову, где команда и проторчала бог знает сколько дней, приводя корабль в порядок. А там и с пресной водой было плохо, и дикари чуть ли не половину команды перебили.
– Но вы в это не верите? – спросил я.
– И никогда не поверю! Я случайно оказался в городе, как раз когда «Новый Амстердам» возвращался. Я тут же вскочил на какую-то баржу, направлявшуюся в Тексель для погрузки. И там своими глазами увидел, во что превратился «Новый Амстердам».
– И во что же?
– Так корабль даже после страшного урагана не выглядит. У него был такой вид, будто он побывал в сражении. Поверь мне, художник, я знаю, что говорю.
Желая подкрепить сказанное, он ткнул пальцем в почерневшую от пороха щеку.
– Но никто и слыхом не слыхал ни о каком сражении, – продолжал Ян Поол. – И все же у многих, кто уцелел, были раны, как после боя. Когда я расспросил нескольких моряков, они мне рассказали, что, мол, на корабле произошел бунт, и бунтовщиков нужно было обезвредить. И, как мне думается, это больше всего похоже на правду.
Подлив пива в его почти пустую кружку, я осведомился, какова же в таком случае правда.
– Эх, если б я мог знать! Мне ведь так и не удалось выяснить, что стряслось с моим братишкой Яапом. Матросы, рассказавшие мне о мятеже, поступили отменно честно. А остальные вообще не желали распространяться о том, что же на самом деле случилось в плавании. Потому что боялись до чертиков, а чего боялись – непонятно.
Услышанное от бывшего моряка с обожженной порохом физиономией здорово смахивало на морские байки.
– И что же, никто не стал доискиваться? – скептически поинтересовался я.
– Ост-Индская компания выплатила крупные суммы родственникам погибших, причем на сей раз она оказалась куда щедрее обычного. И Каат тоже получила очень неплохие денежки.
– Кто?
– Жена моего братишки, вернее сказать, его вдова. У Яапа осталось двое детей, тогда они еще под стол пешком ходили. И Каат достались от компании не только приличные деньги, но и новый муж.
Я поинтересовался, сколько в этот день принял на грудь этот Ян Поол. Бывший матрос сразу углядел мое недоверие.
– Чего ты лыбишься? – взорвался он. – Думаешь, Ян Поол хочет надуть тебя?
– Разумеется, я так не считаю, но тут уж вы явно хватили через край, дружище, а? Что-то не припоминаю, чтобы компания еще и мужей вдовам погибших матросов подбирала.
Хенк Ровере, почесав за ухом, хихикнул:
– Это и впрямь ни в какие ворота не лезет. Если ты лишился глаза или левой руки, компания пожалует тебе четыре сотни гульденов, если потерял правую руку – получишь целых восемьсот, а если ослепнешь или потеряешь обе руки или ноги – тогда это будет стоить ей уже тысячу двести монет. А это совсем неплохие деньги. Но чтобы в случае гибели женам возмещали еще и мужей, ни о чем таком мне слышать не доводилось.
– Это было, было! – рявкнул Поол. – Конечно, ничего такого в бумагах не прописали. И все же один матросик с «Нового Амстердама», которого дьявол пощадил, стал новым мужем Каат. Некто Клас Стег, но он нынче уже не плавает по морям-океанам, а сидит в счетоводах компании. Странно все это очень. Все, кто выжил тогда, очень быстро пошли в гору. Нынче они или кораблями владеют, или получили должности. Кого в компанию пристроили, кто в торговой палате подвизается. Неслыханное дело. Одни, значит, на дне морском, а другим счастье подвалило. Хотите – верьте, хотите – нет, но я вам вот что скажу, уважаемый господин художник: тут дьявол приложил руку, это точно!
Что-то часто мне сегодня напоминали о нечистом! То Охтервельт пугает меня, убеждает в том, что синий – дьявольский цвет. А теперь этот моряк рассказывает байки!
– По вашим глазам вижу, что вы до сих пор мне верить не хотите, – с досадой бросил Поол. – Не верите, так спросите других, тех, кто тогда видел, как «Новый Амстердам» входил в родной порт. Вы в каждом портовом кабаке отыщете тех, кто своими глазами это видел. Вы их поспрошайте об этом дьявольском кораблике и его нечистом грузе!
– Как я могу вам верить, если вы мне то одно чудо преподносите, то другое? Болтаете о каком-то дьявольском корабле, о нечистом грузе! Ну что может быть нечистого в перце из Ост-Индии?
Поол с шумом выдохнул, словно собирая в кулак все свое терпение, чтобы убедить сидевшего перед ним Фому неверующего.
– «Новый Амстердам» должен был доставить перец домой. И на самом деле взял на борт перец, став на якорь у Бантана. Но я не верю, что перец оставался на борту, когда они прибыл в Тексель.
– Почему? Не напускайте туману, Ян Поол! Говорите напрямик!
Еще секунду назад мрачная физиономия Яна Поола озарилась иронической улыбкой.
– Как же так? Не верите мне, а сами расспрашиваете?
– Может, мне хочется, чтобы вы меня и вправду убедили, – с улыбкой ответил я.
– Тогда, может, вас убедит то, что разгружали «Новый Амстердам» под покровом ночи.
– А что в этом такого странного?
– Да все. Едва судно вошло в гавань Текселя, как по распоряжению компании всем зевакам велели разойтись. А перегрузку на баржи разрешили лишь с наступлением ночи. И для погрузки компания отрядила особую группу людей, которых потом рассовали по колониям. Так что никому до сих пор не известно, чем был гружен проклятый корабль.
– Но ведь это не исключает того, что на борту действительно находился перец из Ост-Индии, – резонно предположил я.
– Не исключает. – Поол, сдвинув брови, вперил в меня заговорщический взгляд. – Однако же к чему вся эта комедия с ночной перегрузкой?
Глава 12
В полночь у башни Чаек
Только к вечеру непогода унялась, и я отважился покинуть гостеприимный кров «Черного пса» и вернуться на Розенграхт. По пути я так углубился в размышления об услышанном от Хенка Роверса и Яна Поола, что чуть было не угодил под колеса ломовой телеги. Даже если события в устах рассказчиков за эти два десятка лет успели обрасти новыми деталями, все равно суть истории оставалась неизменной. Может быть, как раз о ней старательно умалчивал Фредрик де Гааль в своих путевых заметках?
Впрочем, встреча с дожидавшейся меня Корнелией оттеснила историю «Нового Амстердама» на задний план. На лице девушки читалась озабоченность.
– Где ты так долго был, Корнелис? Я уже стала беспокоиться, не сдуло ли тебя ветром в канал.
– Вот этого счастья мне не выпало, просто забрел в «Черного пса», – ответил я, чмокнув ее в щеку.
Корнелия понимающе улыбнулась:
– И чтобы даром время не терять, распил с друзьями пару кувшинчиков пива.
Одарив меня ответным поцелуем, она повела меня в кухню, где дожидался незамысловатый ужин: рыба, сыр, хлеб. И хотя они с отцом уже отужинали, Корнелия посидела со мной и рассказала, как прошел день.
– Ах да, чуть не забыла. Тут приходил человек и оставил для тебя вот это.
Сунув руку в карман платья, Корнелия достала письмо.
– И что мне пишут?
Корнелия с наигранным возмущением отпарировала:
– Чужими письмами не интересуюсь. Тем более под печатью.
Взяв у нее письмо, я с любопытством стал рассматривать незнакомую сургучную печать. На ней был изображен торговый корабль под раздутыми парусами. На бумаге изящным почерком значилось: «К. Зюйтхофу». И больше ничего.
– Кто доставил письмо?
– Какой-то мальчишка.
– А от кого, не сказал?
– Он так быстро умчался, что я даже не успела ничего спросить. Наверняка та, что писала это письмо, попросила его не распространяться.
– Откуда ты знаешь, что письмо от женщины?
Корнелия указала на буквы моего имени.
– Проще простого. Это сразу видно по почерку. Вы, мужчины, не пишете с такими завитушками. Мне уйти, чтобы ты мог спокойно прочесть?
– Вздор – у меня нет от тебя секретов, – пробурчал я, срывая печать и разворачивая листок.
К моему великому разочарованию, послание было коротким, всего пара строчек:
Будьте в полночь у Башни Чаек! Мне необходимо сообщить вам нечто важное.
Л.
Вот уж странное приглашение! В других обстоятельствах оно показалось бы мне в высшей степени подозрительным. Но у меня не было причин не доверять Луизе, и я ни на секунду не усомнился, что письмо на самом деле писала она. Наверняка произошло нечто, не терпящее отлагательств, если она просила меня о встрече в столь позднее время у Башни Чаек.
– Что-нибудь важное? – поинтересовалась Корнелия.
– Вполне возможно. Во всяком случае, ночью мне придется уйти. Мне необходимо кое с кем увидеться.
– Как я понимаю, с той, что писала письмо.
– Вот что, Корнелия, прошу понять меня правильно. Пока я не могу рассказать тебе всего – я обещал никому не говорить ни слова.
– Но ведь ты только что уверял, что у тебя нет от меня секретов, – холодно напомнила Корнелия. В ее тоне не было ни следа ревности или возмущения, одно лишь разочарование.
– Прошу тебя, поверь, это на самом деле так, – умоляюще произнес я.
Покончив с ужином, я попрощался с Корнелией и поднялся к себе. Там я заметил, что дверь в комнату Рембрандта приоткрыта. Подойдя поближе, я заглянул внутрь. Рембрандт по-прежнему работал над автопортретом. Временами он отступал от мольберта, прищурившись, придирчиво осматривал холст, после чего мельком смотрелся в зеркальце и вновь вооружался кистью, чтобы подправить детали. Он был так увлечен, что я мог не опасаться, что он заметит, как я за ним подглядываю.
В сотый раз я спросил себя, что подвигло его создавать один автопортрет за другим. Может быть, преклонный возраст и отсюда стремление увековечить себя перед скорой смертью? На холсте Рембрандт выглядел куда старше, и все же глаза его излучали юношеский задор, энергию, а на губах застыла многозначительная и загадочная улыбка. Запечатленный на холсте Рембрандт, казалось, торжествовал победу над бренностью людской плоти. Я вновь и вновь подивился уникальному дару правдивого изображения, присущему этому мастеру. И вместе с тем стоило мне вглядеться в лицо на холсте, как мне отчего-то становилось не по себе.
Вернувшись в свое обиталище, я отвесил поклон чучелу медведя, взял палитру и стал смешивать краски. Вообще-то время для живописи было самое неподходящее, писать при таком освещении было нельзя, причем не только сейчас, но и вообще на протяжении всего этого непогожего дня. Но мне необходимо было как-нибудь убить время до полуночи. Я размышлял о своем тощем кошельке, о совете Эммануэля Охтервельта всерьез подумать о плавании, и постепенно, мазок за мазком на холсте проступало изображение побитого штормами загадочного «Нового Амстердама».
Мелкий дождь падал мне на лицо, когда я за полчаса до полуночи покинул дом Рембрандта. Все давно спали, погасло и окошко Корнелии. Мне очень хотелось вновь убедить девушку в том, чтобы она не расценивала мое нежелание рассказывать как признак недоверия к ней, но время для подобных бесед было позднее.
Плотно затворив дверь, я вышел в темную, безлунную ночь. Окна домов были погружены во тьму, свет моего фонаря желтоватыми бликами отражался на мокром камне мостовой. Я слышал, магистрат Амстердама намеревался установить на улицах города фонари – я был всей душой за это весьма разумное решение. И вновь убедился в его верности, когда, невзирая на фонарь в руке, все же угодил в глубокую лужу.
Едва оказавшись на Принсенграхт и миновав церковь Вестеркерк, я услышал издали, как перекликаются ночные патрульные. Разобрать их было невозможно, но мне нечего было их опасаться – я был при фонаре.
Между тем зарядивший довольно давно дождь перешел в самый настоящий ливень, и я опасливо глянул вверх, на плывшие над городом низкие облака – на луну рассчитывать было нечего. К счастью, мне оставалось уже недалеко и, различив в темноте очертания Башни Чаек, я невольно, ускорил шаг. Мне не терпелось узнать, что же такого собиралась мне сообщить Луиза ван Рибек.
Ни чаек, ни любовных парочек в это время не встретишь. Амстердамцы видели в теплых постелях десятый сон. Мне казалось, что кроме ночных стражников по дождливому городу шлялся один только Корнелис Зюйтхоф – в поисках чего? Я честно спросил себя: а что, собственно, гнало меня на свидание с ней? И вынужден был признать: не только сочувствие к эксплуатируемой девушке, но и ее красота. Оказывается, подозрения Корнелии были не столь уж и безосновательны.
Я видел перед собой устремленную в небо громаду Башни Чаек, однако Луизы нигде не было. Часы на здании церкви пробили полночь. Я обошел башню чуть ли не впритык к ее стенам, потом стал ждать. Может, Луиза просто опаздывает.
И вот, спустя минуту или две, я разглядел темный силуэт, приближавшийся к башне. Фонаря в руках загадочного пришельца не было, и я не мог определить, кто он. Вскоре я убедился, что это женщина в платье служанки в надвинутом на лицо капюшоне. Стало быть, Луиза и на сей раз избрала прежнее обличье.
Я вышел из тени и направился навстречу. Я уже хотел произнести слова приветствия, но они застряли у меня в глотке – возникшая из тьмы особа была явно высоковата для хрупкой Луизы ван Рибек!
– Ну что же ты, мазила несчастный? Не ожидал небось?
Голос показался мне знакомым, я не сомневался, что мне уже приходилось его слышать.
Стоило этому субъекту подойти ближе, как я, разглядев протянувшийся через всю правую щеку шрам, вспомнил августовский субботний вечер, когда на меня напали поблизости от Лабиринта. Передо мной стоял вожак шайки нападавших, переодетый в женское платье. Судя по его довольной физиономии, он был рад этой встрече.
– На этот раз на везение и не надейся, мазила! В такую погоду ночью тебе уже никто не придет на выручку.
Отбросив капюшон, он медленно подошел ко мне вплотную. Небритая рожа гротескно контрастировала с одеждой служанки. Он напомнил мне одну из потешных фигур, виденных мной в Лабиринте. Я даже рассмеялся, несмотря на трагизм своего положения.
– Давай-давай, веселись! Сейчас тебе будет не до смеха! – угрожающе рыкнул пришелец. – Погляжу, как ты будешь смеяться, когда я твои косточки пересчитаю!
Поспешно поставив фонарь, я выхватил нож, тот самый, что достался мне в схватке с ними. Но мой противник оказался проворнее, и вскоре я застонал от удара невесть откуда взявшейся у него короткой дубинки. Удар пришелся в область кисти правой руки, но боль пронзила руку до плеча. Взвыв как пес, я невольно выронил нож.
Когда рука бандита с дубинкой поднялась для нового удара, я понял, что нужно действовать. Ну ничего, сейчас я тебе докажу, что уроки Роберта Корса не прошли для меня даром. И применил прием, освоенный мной в школе единоборств. Я хорошо помню, что в свое время убил на него полдня. Превозмогая отчаянную боль в правой кисти, я изо всех сил заехал по руке нападавшего кулаком, лишив его возможности нанести удар. В первое мгновение он растерялся, и я не замедлил воспользоваться этим. Обеими руками схватившись за дубинку, я рванул противника на себя.
Дубинка оказалась в моих руках, и я уже размахнулся, чтобы сразить бандита его же оружием, но вдруг у меня за спиной раздался неясный шум. Какой же я идиот, мелькнула мысль, не позаботился о надежном тыле! В следующую секунду затылок взорвался острой болью, и я рухнул наземь. Разумеется, негодяй со шрамом явился сюда не в одиночку.
С трудом подняв голову, я увидел прямо перед собой физиономию красноносого. Тот, ухмыльнувшись, взял на изготовку дубинку, такую же, как и у его дружка. Тут в поле зрения появился и третий мой знакомый – лысый. В руках он сжимал пистолет с длиннющим дулом.
Теперь я перетрусил по-настоящему. Да, прав был бандит со шрамом – тут уж мне никто не придет на выручку. Меня сцапали трое, их намерений я не знал. Одно не внушало никаких сомнений: речь шла никак не о мести за позорный для них итог прошлой встречи. И уловка с письмом – лишнее тому свидетельство. Нет, инициатива исходила не от них, самим им до такого не додуматься.
Вожак поднял упавшую дубинку и хорошенько ткнул ею мне в бок. Я готов был завопить, но сдержался.
– Ну что же ты лежишь как мешок и не обороняешься, художник? Я бы с удовольствием поучил тебя уму-разуму.
– А может, тебе самому у меня стоит кое-чему поучиться? – прохрипел я в ответ.
– Чего? – не понял бандит. – Что ты там мелешь, мазила?
– Век живи – век учись! Вот так-то!
Негодяю понадобилась секунда-другая, чтобы понять – над ним издеваются. И по его зловещему молчанию стало ясно, что я раззадорил его не на шутку.
Я и сам не мог понять, отчего стал провоцировать его. Злость на свое легкомыслие обратилась в холодную ярость. Нет, дружище, если ты считаешь, что я от страха в штаны наделал, то здорово ошибаешься.
Рявкнув что-то нечленораздельное, бандит со шрамом на щеке бросился ко мне. Он уже занес ногу для удара, но я, вспомнив уроки Роберта Корса, изловчился схватить его за вытянутую ногу и что было сил крутанул. Бандит, взвыв от боли и изумления, не устоял и упал на землю рядом со мной.
Первой мыслью было бежать прочь, воспользовавшись паникой в стане неприятеля, но тут же я понял, что подниматься ни в коем случае нельзя – лысый тут же уложит меня из пистолета. И я, не поднимаясь, покатился по земле, пока не наткнулся на что-то твердое, – это был ствол дерева.
Вскочив на ноги, я увидел вспышку, в следующую секунду что-то грохнуло. И тут же в паре дюймов от меня в ствол ударила пуля. От ужаса я застыл на месте. Сердце готово было выскочить из груди, к горлу подобрался отвратительный комок. Но, увидев направлявшегося ко мне красноносого с дубинкой в руке, я мгновенно овладел собой и бросился наутек.
Преследователи кинулись за мной. Я чувствовал, что они наступают мне на пятки, и несся вперед так, как еще никогда в жизни. Слишком поздно я сообразил, что в этой темноте утратил ориентировку, и в результате бежал прямо к Принсенграхт. Стоит мне сейчас остановиться, как красноносый тут же сцапает меня. И я, в надежде уйти от преследования, предпринял отчаянную попытку – вскочил в одну из стоявших у берега канала лодок.
Я едва не упал – лодка ходуном заходила по воде после моего прыжка. Махая руками, словно безумец, я все-таки устоял на ногах. Но тут лодка внезапно накренилась, и я упал в холодную воду канала Принсенграхт.
Наглотавшись воды, я возблагодарил своего родителя, еще в детстве обучившего меня нехитрой премудрости плавания. Благополучно выплыв на поверхность, я убедился, что барахтаюсь в воде неподалеку от берега рядом с лодкой, которой намеревался воспользоваться. Но ее занял некто. Некто в разбитых сапожищах и с дубинкой в руке. Красноносый. Его рука поднялась вверх, чтобы нанести мне удар.
Набрав в легкие побольше воздуха, я уже собрался нырнуть, но в этот момент на голову мне обрушился страшный удар. Показалось, будто череп разлетается на тысячу кусочков. И я полетел во тьму.
