Текст книги "Смертельная лазурь"
Автор книги: Йорг Кастнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Он дал знак Бринку и Борсу увести меня. И тут Оссель очнулся. Наши взгляды встретились, и я увидел в его глазах бесконечное страдание. Едва слышно, одними губами он произнес:
– Картина… Все дело в этой картине… Эта синева… лазурь…
– Что это он мелет? – осведомился Бланкарт.
– Вот уж не знаю, – солгал я, мне никак не хотелось топить Осселя. – Кажется, он не в себе.
– Наверняка, – вздохнул начальник тюрьмы и снова повернулся к надзирателям: – Уведите его!
Оба вытащили меня из камеры. Проходя мимо Арне Питерса, я наградил его испепеляющим взглядом. Именно он настучал на меня Бланкарту, больше некому. Вероятно, Питерс был движим стремлением выйти из всей этой истории чистеньким и вдобавок выслужиться перед начальством – тем более что место воспитателя с арестом Осселя освободилось, а Питерс был не дурак занять его.
Бринк и Боре отпустили меня лишь у самых тюремных ворот, где вытолкнули пинком в спину. Я едва устоял на ногах, чуть не шлепнувшись прямо под ноги игравших тут же детей, которые при виде меня покатились со смеху. Да и мои бывшие товарищи тоже рассмеялись, а я, задыхаясь от бессильной злобы, побрел прочь от Распхёйса.
Всего лишь час назад я был уважаемым сотрудником амстердамской тюрьмы под названием Распхёйс. А теперь стал никем. Существом без работы и даже без друзей. Единственный человек, на которого я мог положиться, как на самого себя, томился сейчас во тьме карцера, в тюремном подвале. Я с ужасом думал о том, что Осселю грозит камера пыток, а потом и эшафот. А чего еще ожидать в его положении? И на кого уповать? Разве что на безвестного художника по имени Корнелис Зюйтхоф.
Глава 4
В поисках
Покинув место кораблекрушения, я направил стопы в квартал Йордаансфиртель. Горечь поражения улетучилась довольно быстро, мысли вернулись к Осселю. Если бы чертов Бланкарт не стал мне поперек дороги! Еще пять минут, и я наверняка разговорил бы Осселя! Ведь именно тогда, когда Боре и Бринк выводили меня из карцера, поведение Юкена изменилось. Что он тогда пробормотал?
Картина… Все дело в этой картине… Эта синева… лазурь…
Я прекрасно понимал, что за картину имел в виду мой друг. Несомненно, вся загвоздка именно в этом полотне. Но что такого особенного могло быть в нем? Значит, могло. В противном случае Оссель не заикнулся бы о ней. Я решил еще раз изучить картину и, не заходя домой, все-таки повернул к доходному дому, где и разыгралась драма с Осселем Юкеном и Гезой Тиммерс в главных ролях.
Я шел узкими переулками мимо закопченных лавчонок и кабаков, приглядываясь к вывескам питейных заведений. Под одной я остановился. Внимание мое привлекла выгоревшая на солнце вывеска над узким входом. Краска облупилась, но я, хоть и не без труда, все же разобрал, что полустершийся якорь некогда был золотым. И тут же вспомнил, что мой друг Оссель ставил в вину сожительнице повышенный интерес именно к «Золотому якорю».
Я вошел в убогую забегаловку, полупустую в столь ранний час. Лишь за одним столиком в отдалении от входа сидели двое небогато одетых мужчин. Они вполголоса вели разговор о грошах, которые платят портовым рабочим. Хозяин «Золотого якоря», пузатый лысый человек, пристально изучал меня единственным глазом. Второй был прикрыт кожаным кружком наглазника. Заказав пару кружек пива, одну для себя и вторую для хозяина, я пригласил его составить мне компанию. Лицо кабатчика прояснилось. Его звали Франс, он служил на военном корабле, правого глаза бывший моряк лишился три года назад во время затянувшейся на целых четыре дня баталии с англичанами. Голландской флотилией командовал тогда адмирал де Рюйтер. С каждым глотком пива хозяин становился словоохотливее.
– Ветер благоприятствовал нам, когда мы направлялись к британскому побережью, – рассказывал он, и глаз его светился гордостью. – Эти псы-англичане – круглые дураки, что с них взять: взяли да разделили свой флот. И против наших девяноста кораблей выставили всего полсотни своих. Мы бы с ними разделались, как со слепыми котятами, только вот ветер резко переменился, подул с зюйд-веста, да и видимость стала ни к черту. По приказу де Рюйтера мы бросили якорь между Дюнкерком и Дауном. Распроклятые англичане захватили нас врасплох, налетев на нас с попутным ветром. Наш корабль был в составе шедшей впереди эскадры Корнелиса Тромпа. Тромп распорядился рубить канаты, потом мы пристали к побережью Франции. Прямо перед моим носом шлепнулось ядро из пушки, и так разнесло палубу, что только щепки полетели. Вот одна из них и угодила мне в глаз. А четыре дня спустя мы надрали задницу англичанам, как полагается!
Из стремления подкрепить чувство симпатии я предложил кабатчику поднять кружки за здоровье адмирала де Рюйтера. Разумеется, я и не думал напоминать ему о том, что голландский флот полутора месяцами позже получил от британцев знатную взбучку, – к чему бередить раны старого моряка? А взбучка британцев была действительно что надо – двадцать голландских кораблей пошли ко дну, не потопив в отместку ни одного британского!
Хозяин поведал мне о наследстве, полученном им от кого-то из родственников, которое и позволило открыть этот кабак под названием «Золотой якорь». Я весьма благожелательно отозвался о его заведении, чем окончательно завоевал расположение одноглазого, вскользь упомянув, что рекомендовала его мне одна моя знакомая.
– Знакомая, говорите, кто же, если не секрет?
– ГезаТиммерс, – ответил я, внимательно наблюдая за обрюзгшей физиономией хозяина.
– Геза? – Только что светившееся довольством лицо вмиг помрачнело. – Вы слышали, что с ней стряслось?
Я кивнул:
– Слышал. Весь город только об этом и говорит. Бедняжка.
– Да уж, бедняга, что тут еще скажешь. Этот Юкен заживо порубил ее на куски!
– Вам нравилась Геза?
Ответом была ухмылка.
– Нет, поймите меня верно – она была девчонка как девчонка. Денег у нее было негусто, а выпить она была не дура. И частенько готова была расплатиться единственным своим сокровищем, если вы понимаете, о чем я. – При этих словахлицо Франса приняло похотливо-сочувственное выражение.
Меня так и подмывало заехать кулаком прямо в его щекастую морду, но я сдержался.
– Вы слышали, что у Юкена с Гезой скандал вышел?
– Слышал, конечно, во время этого скандала он ее и прикончил.
– Он и накинулся на нее за то, что она была здесь, в «Золотом якоре», в субботу вечером.
– Вот оно что! А я и не знал.
– Так она заходила сюда или нет?
– Заходила, – без особой охоты признался Франс.
Я заставил себя улыбнуться до ушей.
– И что же, вновь ей пришлось расплачиваться единственным своим сокровищем?
– К сожалению, нет. Она тогда была при деньгах, я не знаю, откуда они у нее взялись, да и знать не желаю. Может, перед этим кто из богатеньких на нее позарился, да и одарил.
– Так она и этим занималась?
– Время от времени, если уж совсем ни гроша не оставалось.
– А ее ухажер, с которым она жила, тоже был в курсе?
– Юкен? Вот уж не знаю. Но она не для него деньги зарабатывала, это уж точно. Слишком уж была горазда выпить.
Отправляясь из «Золотого якоря» на квартиру Осселя, я вновь и вновь перебирал в памяти услышанное от одноглазого хозяина. Неужели она сгоряча выпалила Осселю обо всех своих ухажерах и тот прибил ее из ревности? Нет, тряхнул я головой, глупость, да и только. Если уж я готов видеть в Осселе заурядного убийцу, что тогда говорить о представителях нашего правосудия? Я слишком мало знал о Гезе Тиммерс, чтобы составить себе правдивую картину. Еще меньше я понимал, что все-таки Оссель мог найти в этой особе? Занимая такую должность в Распхёйсе, он вполне мог рассчитывать на более приличную женщину.
У дома, где за сутки до этого разыгралась кровавая трагедия, играла детвора. Дети перебрасывали друг другу тряпичный комок, который при большом желании можно было назвать мячом. Подозвав к себе одного из найти управляющего. Молниеносно схоронив монету в лохмотьях, он показал мне дверь в одну из квартир с окнами побольше. «Там и найдете “эту старую чертовку Декен”», – как выразился малый. Хозяйкой оказалась почти беззубая вдовушка, которая, по ее же словам, следила за домом по поручению его владельца. Принимая во внимание царившую вокруг запущенность, она явно не перегружала себя заботами.
Я представился одним из приятелей Осселя Юкена, что, в общем, было правдой, который по его поручению пришел сюда присмотреть, все ли здесь в порядке, что не тянуло даже на полуправду. Не знаю, поверила она мне или нет, но после того, как еще один мой штюбер обрел нового владельца, мне с готовностью отперли дверь в жилище Осселя.
Взору моему предстали черепки разбитых тарелок и чашек, обломки стула – разбросанные свидетельства скандала с рукоприкладством. Потом я заметил большущее темно-красное пятно на стене: запекшаяся кровь. Невольно приглядевшись, я заметил присохшие волосы.
– Вот здесь он ее и приговорил, – изрекла вдова Декен. Впрочем, я и без ее пояснений все понимал. – Бил головой о стену, пока не убил.
– Откуда вы знаете, что все именно так и было?
– Я?.. Ну, так мне кажется. Откуда тогда взяться этому пятну на стене? Да и голова ее была мягче теста, когда за ним пришли.
Я невольно поежился, представив себе эту сцену. Но я шел сюда не за этим. Картина! Она стояла у стены, чуть ниже отвратительного пятна. Обведя пристальным взглядом комнату, я убедился, что картина исчезла. Я поинтересовался у старухи, где она.
– Что? Картина, говорите? – Она искренне рассмеялась и покачала головой: – Нет, сударь, ничего подобного у Юкена не было и в помине, никаких картин он не покупал. Здесь, в этом доме, сударь, картины не в ходу. Большинство тех, кто здесь живет, с хлеба на воду перебиваются.
– Это была не его картина, он только взял ее на время, – пояснил я, указывая на дверь спальни. – Может, туда ее поставил?
Хозяйка ничего не имела против, чтобы я заодно осмотрел и крохотную спальню, но и там мои поиски ничего не дачи. Вернувшись, в комнату, служившую гостиной, я неожиданно обнаружил рядом с вдовой Декен щуплого мужчину, лет тридцати с небольшим, прилично и опрятно одетого. Явно не из здешних жильцов, заключил я.
Выдержав паузу, во время которой он обозрел меня с ног до головы, мужчина осведомился:
– Кто вы? И что здесь делаете?
Я уже раскрыл было рот, чтобы ответить, но старуха опередила меня:
– Это друг Юкена, он ищет какую-то картину. Но ее здесь нет. У этого Юкена не было денег картины покупать.
– Картина? – удивленно переспросил незнакомец, не отрывая от меня пронзительного взора. – Что за картина?
– А с какой стати мне перед вами отчитываться? – вопросом на вопрос ответил я. – Кто вы такой?
– Ах, простите, простите мою бесцеремонность! – Улыбнувшись, он стянул с головы шляпу с перьями и вежливо поклонился. – Иеремия Катон, инспектор амстердамского участкового суда, которому поручено вести расследование этого преступления. Имею все надлежащие полномочия.
– А что здесь расследовать? По-моему, всем и так ясно, что здесь произошло.
– Оссель Юкен занимал должность воспитателя в Распхёйсе, следовательно, принадлежал к числу государственных чиновников. Поэтому участковый судья счел необходимым провести тщательное расследование случившегося. А теперь я был бы весьма признателен вам, если бы вы назвали мне свое имя.
Слёдуя примеру судебного инспектора Катона, я снял с головы смятую, всю в пятнах, без перьев или иных украшений шляпу и, тоже вежливо поклонившись, представился.
– Стало быть, вы утверждаете, что вас зовут Корнелис Зюйтхоф и что вы приятель Осселя Юкена. При каких обстоятельствах вы познакомились?
Волей-неволей я поведал инспектору Катону о своей деятельности в исправительном заведении Распхёйс, не забыв присовокупить и свое недавнее увольнение.
Выслушав мой рассказ, Катон погладил ухоженную бородку и едва заметно кивнул.
– Если вы готовы были поступиться должностью ради блага Юкена, вы наверняка настоящий товарищ. А какое отношение ко всему этому имеет упомянутая вами картина?
Я не стал скрывать того, что узнал от Осселя. Все равно это уже ничего для него не меняло. Снявши голову, по волосам не плачут – если тебе предъявлено обвинение в убийстве, тут уж не до какой-то дурацкой картины, которую ты тайно приволок заключенному в камеру! Смешно!
– И теперь вы намерены разыскать эту картину? Вы, случаем, не собираетесь передать ее в карцер вашему другу? – недоверчиво осведомился инспектор Катон.
– Нет, не собираюсь, просто мне хочется еще раз взглянуть на нее.
– Зачем вам это?
– Затем, что мне не дает покоя одна сумасбродная мысль.
Катон снова улыбнулся, на сей раз ободряюще.
– Возможно, и не такая уж сумасбродная. Может, поделитесь ею, сударь?
– Не вызывает сомнения, что картина эта находилась в доме красильщика Гисберта Мельхерса в момент совершения им убийства жены и детей. Она же была при нем и в камере, когда он решил свести счеты с жизнью. В субботу она перекочевала сюда, к Осселю. Вот здесь она стояла, на этом месте у стены. И здесь же, в точности на этом месте Оссель вчера вечером убил свою сожительницу. То есть картина присутствовала во всех трех трагических случаях. Мне кажется, это не может быть случайным совпадением.
Катон озадаченно потер подбородок.
– Вероятно, вы правы, Зюйтхоф. Но что из этого следует?
– А не может быть так, чтобы это полотно каким-то образом провоцировало на убийство?
Инспектор участкового суда посмотрел на меня, словно на тронутого, и я тут же поспешил добавить:
– Именно это и кажется мне сумасбродным.
– Убийство всегда дело рук убийцы, а не тех, кого художнику вздумалось изобразить на холсте, – категорически заявил Катон. – С другой стороны, в вашем утверждении также присутствует определенная доля логики. Вероятно, картина все же играет определенную роль, но другую, не ту, которую вы приписываете ей. Кстати, где она?
– Если б я знал! Во всяком случае, здесь ее нет, я все здесь обшарил.
Катон внимательно посмотрел на хозяйку:
– Вы не знаете, куда подевалась картина?
– Нет, мой господин, – скороговоркой ответила она. Голос ее заметно дрожал, вдова Декен всеми силами старалась отвести взгляд.
– Вот что, давайте-ка выкладывайте все начистоту, сударыня, а не то вас ждет суровое наказание! – В тоне инспектора звенел металл.
– Наказание? За что?
– Если надумали обвести меня вокруг пальца, обещаю вам, что вас публично высекут!
– Но… но я не собираюсь вас обманывать, мой господин, поверьте. Надо же – публично высекут. Боже всемогущий, разве я такое переживу?!
– Если вы сию минуту не скажете мне правду, я не стану докладывать обо всем участковому судье, – заверил инспектор вдову Декен. – Так что расскажите мне все без утайки.
Вдова Декен в молитвенном жесте сложила ладони.
– Я все, все расскажу вам, мой господин!
– Давайте, выкладывайте все, что знаете об этой таинственной картине!
– Один господин приходил за ней около часа тому назад.
– Кто приходил? Что за господин? Как его звали?
– Он себя не назвал, господин судебный инспектор. Только сказал, что пришел забрать картину из квартиры Юкена. Картина стояла вот тут, у стены. Этот господин завернул ее в свой плащ и унес прочь. Больше мне ничего не известно.
– А почему вы поверили ему? Почему отдал и ее? – продолжал задавать вопросы Катон.
– Он… он дал мне три штюбера.
– Больше вы о нем ничего не знаете? Он не сказал, кем послан?
– Нет, он вообще был не очень разговорчив.
– Как он выглядел?
– Он был хорошо одет, вроде вас, мой господин, и у него темная борода. Но я его не разглядывала.
Особенно после трех полученных от незнакомца штюберов, мелькнула у меня мысль. Нет, из этой старухи уже ничего выудить не удастся.
– В общем, неясностей с картиной все больше и больше, – сделал вывод Катон.
– Будете заниматься ею? – полюбопытствовал я.
– В рамках своих полномочий и возможностей. Правда, если исходить исключительно из того, что мне стало известно о картине, далеко не продвинуться. Но вы уж не суйте нос в это дело, Зюйтхоф, прошу вас. И еще: мне на всякий случай понадобится ваш адрес.
Я назвал Катону адрес и попрощался с ним. Но уже на лестнице до меня донесся его голос. Судебный инспектор вновь настоятельно рекомендовал мне идти домой и выбросить это дело из головы.
Однако вопреки совету господина судебного инспектора я направил стопы совсем не домой. Мне нужно было кое-что еще сделать для Осселя – я не мог полагаться только на усилия представителя правосудия Иеремии Катона, действуй он хоть из самых лучших побуждений. Может быть, мне так и не удастся узнать, куда исчезла картина, но я непременно должен был попытаться отыскать следы ее происхождения.
И я отправился к каналу Ферберграхт, его грязноватые воды пестрели передо мной в ярких лучах утреннего солнца. У служанки, подметавшей лестницу у входа в солидный дом, я осведомился о местожительстве красильщика Мельхерса. Оказалось, Мельхерс жил вблизи деревянного моста через Ферберграхт.
Ворота во двор были распахнуты, так что пройти не составило труда. За исключением стоявших настежь ворот, все здесь выглядело вполне обычно, что меня немало удивило. После самоубийства владельца мне казалось, что его дело неизбежно развалится.
К тому же был понедельник, слывший среди красильщиков «синим понедельником». Дело в том, что заложенные с субботы в чаны для окраски ткани по понедельникам вывешивались на просушку. И поскольку ткань именно после просушки обретала нужный оттенок синего цвета, первый день недели получил такое прозвание. Подмастерья в этот день не особенно перегружены работой, поэтому у Ферберграхт обычного оживления не наблюдалось.
Свернув за угол, я заметил огромные деревянные козлы для просушки тканей. Здесь, несмотря на отсутствие зоркого глаза Мельхерса, кипела работа. Медленно миновав вывешенное для просушки полотно, я оказался у открытой двери в уставленный чанами красильный цех. Подойдя ближе, убедился, что они заполнены раствором желтого цвета. И тут же из завешенного большой портьерой угла цеха до меня донеслись мужские голоса. Затем кто-то рассмеялся, и послышались голоса то ли женщин, то ли детей.
Отодвинув портьеру, я стал свидетелем не совсем обычной сцены. Трое взрослых мужчин и несколько мальчишек-подмастерьев, спустив штаны, увлеченно мочились в один из деревянных чанов. Меня это не очень поразило, поскольку мне приходилось слышать, что при приготовлении красильного раствора используется моча, но непосредственно процесс ее сбора мне наблюдать не доводилось.
Рослый широкоплечий мужчина, не прерывая своего занятия, как ни в чем не бывало обратился ко мне:
– Кто вы? Чего здесь потеряли?
– Меня зовут Зюйтхоф, – выдавил я, борясь с приступом накатившей тошноты. Вонь здесь стояла несусветная. – Кто сейчас замещает мастера Мельхерса?
– Обращайтесь ко мне, если вас что-то интересует. Я мастер-красильщик Аэрт Тефзен.
– Тефзен, – повторил я, присматриваясь к мужчине. – Вы… не тот, кто обнаружил в чане головы несчастных?
Бородатая физиономия рабочего посерьезнела.
– Он самый. Но почему вы спрашиваете?
– Мне бы хотелось задать вам парочку вопросов, господин Тефзен.
Подтянув перепачканные штаны, он подошел ближе.
– Вы из суда или из магистрата?
– Нет-нет, я по своей воле. Я и не надеялся здесь кого-нибудь застать. А вы, стало быть, все же продолжаете работать и без мастера Мельхерса?
– У нас уже новый мастер, Антонис тер Кёйле. Он приобрел мастерскую мастера Мельхерса. И вот с сегодняшнего дня мы возобновили работу.
– А, так вот почему здесь работа кипит, невзирая на «синий понедельник», – констатировал я, невольно поморщившись, когда взгляд мой упал на чан.
– В понедельник всегда хорошо подсобрать жидкости – в воскресенье все заливают за воротник. Но что вас привело сюда?
– Меня интересует одна картина. Та, что принадлежала вашему прежнему мастеру. Он так был к ней привязан, что даже позаботился о том, чтобы ее тайком доставили к нему в камеру, когда он сидел в Распхёйсе. Наверняка она вам известна. Вы ведь сами притащили ее в Распхёйс.
Гефзен еще больше помрачнел. У носа пролегла глубокая складка.
– А вам-то какое дело до нее, любезнейший?
– Она исчезла, и мне хотелось бы знать почему.
Работник красильной шагнул ко мне и схватил за отвороты сюртука.
– Может, все же расскажете мне об этой картиночке, а? К чему она тебе понадобилась? Что вы здесь ищете? Кто вас направил сюда?
– Никто меня не направлял. Мне всего лишь хочется узнать, что кроется за всеми этими кровавыми преступлениями.
– А вот мне хочется знать, что вы здесь вынюхиваете, черт бы вас побрал!
Он так рванул меня, что я с трудом устоял на ногах. На помощь ему подоспели еще двое работников и тоже сграбастали меня своими грубыми лапами. Эх, спохватился я, сейчас бы мне здорово пригодился мой испанский ножичек. Но поздно. Меня стиснули так, что и пошевелиться не мог.
– Давай, говори! – рявкнул на меня Тефзен. – Чего ты здесь вынюхиваешь?
– Я хочу помочь своему другу, – промямлил я.
– Другу, говоришь? Кому же?
– Осселю Юкену, воспитателю из Распхёйса.
– Так он же вчера угробил свою женушку, или кто она ему там.
– Все верно, поэтому я и здесь. Когда Юкен убил Гезу – если все так и было на самом деле, – картина находилась в его квартире.
– Вот как! – В глазах Тефзена застыло недоверие. – Но ты же только что сказал, что она исчезла.
– Могу и повторить – да, исчезла.
– Мне кажется, ты заливаешь, любезнейший. Но я вытрясу из тебя правду. – Тефзен мельком взглянул на своих коллег и злорадно улыбнулся. – Пусть-ка он кое-чего хлебнет, может, это развяжет ему язык!
Все, дружно загоготав, потащили меня к чану, куда только что справили нужду. Я изо всех сил сопротивлялся, но куда там – разве мог я устоять против этих битюгов? Дотащив меня до чана, они сунули мою голову в отвратительно теплую, зловонную жидкость. Зажмурившись, я задержал дыхание, но сколько я мог так продержаться? Инстинктивно разинув рот, я наглотался мерзкой дряни.
И тут же сильные руки подхватили меня и вытащили. Я стал жадно вдыхать воздух, поперхнулся, и меня вырвало. Схватившись за край чана, я опустился на залитый мочой пол. Чтобы довершить акт чудовищного унижения, двое сопляков-подмастерьев, обнажив свои перцы, щедро окропили меня с ног до головы.
– Ну так как? Будем говорить или в молчанку играть? – участливо осведомился Тефзен.
– А я разве молчу? – кое-как вымолвил я, преодолевая спазмы в глотке.
– Говорить-то говоришь, это так, но только ничего пока не сказал.
– Я все сказал, что знаю.
– Видно, купание плохо на него подействовало. Надо его как следует обмакнуть.
Я попытался вырваться, но эта троица свое дело знала. Подтащив меня к чану побольше, они бросили меня в него. Я точно беспомощный котенок барахтался в этой зловонной дряни, отдававшей спиртом и мочой. Стоило мне высунуть голову, чтобы запастись воздухом, как чья-нибудь лапища снова погружала меня в жидкость. И так несколько раз. Я попытался выбраться из чана, но силы мои были уже на исходе. Единственное, что я мог, так это подобраться кое-как к краю чана да выплюнуть дрянь.
– Сейчас точно заговорит, – деловито заметил один из красильщиков.
– А не заговорит, так вывесим его на улице на просушку, – с угрозой произнес Тефзен. – Вот будет зрелище!
– Зрелище будет, когда вы, уважаемые, объясните мне, что здесь происходит. И почему, – раздался уже знакомый мне чуть ироничный голос.
Человек приблизился. Синие перья на шляпе. Одежда с иголочки. Судебный инспектор Катон.
– Как я вижу, вы не последовали моему совету отправиться домой, господин Зюйтхоф, – констатировал Катон. – Что ж, ладно, но, на ваше счастье, наши планы совпали.
– Это уж точно, – пробулькал я в ответ, принимая его руку и выбираясь из чана.
Тефзен одарил инспектора злобным взглядом:
– Вы бы не вмешивались в наши дела, сударь! Мне, честно говоря, вот где сидят все эти любопытные, которые ходят да всякое вынюхивают.
– И я буду здесь, как вы изволили выразиться, вынюхивать, причем столько, сколько пожелаю, – отрезал Катон и тут же по всей форме представился. – Еще одно слово, и вас еще до полудня высекут как следует в Распхёйсе. Уяснили? – добавил он.
Угроза быть исполосованным плетью подействовала на строптивую публику. Мгновенно воцарилась тишина, и все как один подмастерья виновато уставились в пол.
– Что заставило вас столь безобразным образом обойтись с господином Зюйтхофом? – повысив голос, спросил Катон.
– Он уже второй, кто приходит сюда и выясняет, что да к чему. Насчет чертовой картины, – ответил Тефзен. – И нам просто захотелось узнать, в чем дело.
– Второй, говорите. Очень, очень любопытно, – пробормотал инспектор. – Кто же в таком случае был первым?
– Тот не представлялся. Просто спросил насчет картины. Я сказал, что мастер Мельхерс велел отнести ее в Распхёйс. И незнакомец тут же ушел.
– Опишите мне этого человека! – потребовал Катон.
Хотя представленное красильщиком описание таинственного человека особыми деталями не отличалось, речь могла идти только о том же самом человеке, который приходил к вдове Декен на квартиру Осселя.
– А кто автор картины? – продолжал задавать вопросы Катон. – Это вам известно?
Никто из красильщиков не мог ничего сказать.
– Дней десять тому я впервые увидел ее в доме Мельхерса, – сказал Тефзен. – Но как она туда попала, не знаю.
Катон повернулся ко мне:
– Шли бы вы домой и хорошенько выкупались, мой дорогой Зюйтхоф. Горячая ванна явно пойдет вам на пользу. А потом поспите пару часиков. Вид у вас даже хуже, чем вонь, которая исходит от вас.
На сей раз я внял его совету. По пути к себе домой, в уютную квартирку хозяюшки Йессен, меня еще пару раз вырвало.
