Текст книги "Турецкая романтическая повесть"

Автор книги: Яшар Кемаль

Соавторы: Дженгиз Тунджер,Кемаль Бильбашар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Вот так так!

– Накрутили ему все-таки хвоста!..

Выяснялись подробности. Какой-то алашехирец заложил Мастану свой виноградник за триста лир. Вовремя долг выплатить не сумел. Мастан и прибрал виноградник к рукам. В субботу встречает этот человек Мастана в Алашехире, выкладывает ему денежки.

– Отдай мой виноградник.

А Мастан ему:

– Поздно, мой дорогой.

– Пожалей, хозяин. Я бедный раб аллаха. Кроме этого виноградника, ничего у меня больше нет.

– Я у тебя денег на большой дороге не отнимал.

– Аллах наградит тебя. У тебя земли – конца-края не видать.

– Деньги кончились – лавка закрылась. Ступай-ка восвояси!

Тот чуть не задохнулся от гнева.

– Не толкай меня на зло, хозяин. Тебе же хуже будет.

Сцепились они. Мастан взял да и подал на него жалобу в суд. Посадили человека, а против него ни бумаг, ни свидетелей. Подержали да отпустили. Сидит раз Мастан в кофейне, в нарды играет со своим адвокатом. А человек тот и входит туда – разыскал-таки Мастана. Входит он в кофейню – Мастан к нему спиной сидит, – выхватывает нож, а адвокат:

– Берегись, Мастан!

Мастан обернулся, выхватил у этого человека нож с серебряной ручкой, да его же и пырнул тем ножом… Насмерть. После этого и забрали Мастана в полицию.

Рассказ будоражил людские головы, как праздник, как свежий ветер. Если бы не было того проклятого адвоката, который крикнул Мастану: «Берегись!»…

Наконец-то он получит по заслугам! Теперь ему не выкрутиться, не вернуться в Кесикбель, не вылезти змее из-под камня. Находились, правда, и скептики.

– Освободят Мастана. Не он первый напал. Убил человека, обороняясь…

Таким горячо возражали:

– Ну и что же! Закон как говорит? Доброму – добро, злому – зло. Там не будут разбираться: оборонялся ли, нападал ли.

Отсутствие Мастана сослужило службу и молодым влюбленным. Они встречались теперь каждый день.

Хасан привез из города алый бархат. Он весь переливался. Такой и сказочной королевне в пору носить. Хасан, сияющий от удовольствия, поглаживал материю рукой.

– Вот тебе бархат.

Он расстелил ткань у девушки на коленях.

– Какой красивый! – ахнула Алие. – Где ты нашел такую прелесть?

Она со счастливой улыбкой поглядывала то на Хасана, то на бархат, прислушиваясь, как материя тихо шуршит под ее пальцами.

Хасана томила непонятная, необъяснимая тревога. Ему все казалось, что вот-вот появятся какие-то злые силы и разрушат его счастье. Он подолгу глядел на огромные красные цветы, что росли по берегам речки. Нежнее и красивее этих цветов здесь не найти. Но они всегда на волоске от гибели. Хлынет дождь, сорвет их с хрупких стебельков, сбросит в реку. После каждого дождя плывут по ней эти измятые, искалеченные цветы. Хасан вспомнил, как отец говорил ему: «Лучше на сухой земле чертополох выращивать, чем цветы на берегу реки». Вот и он, Хасан, такое же семя, брошенное в землю на берегу реки. И Алие тоже! Нужно спасать ее как можно скорей, пока не налетит на них бешеным потоком, не погубит их Мастан. Скорее бы скосить, обмолотить, провеять хлеб, продать его, а там видно будет.

Забравшись на чердак сторожки – отсюда хорошо видна дорога, – Хасан ждал Алие. Сердце его билось нетерпеливо. Девушка все не шла. Чтобы протянуть время, Хасан стал разбирать корявую надпись на подоконнике слухового оконца. Начало прочитал легко: «Предназначается высокочтимому…» Из последующего можно было только понять, что автор «послания» хочет жениться на дочери Османа Кебира. Заканчивалось послание бранью в адрес Кебира. Должно быть, какой-нибудь крестьянин написал. Захотел жениться на дочери богатого горожанина. И такой же бедняк, как Хасан. Не подписался. Ясно, не от страха. Просто сплетен не хочет. Уж Хасан-то его хорошо понимает. Он еще раз внимательно и сочувственно прочитал корявые строчки. Потом взор его опять устремился на дорогу.

Опаздывает что-то Алие!

Он распахнул окошко. Сердце его заныло от дурного предчувствия. А вдруг Алие испугалась бед и напастей, которые подстерегают их в будущем? Вдруг она решила, что лучше выйти замуж по воле отца, чем скитаться с Хасаном в чужих краях, жить без денег, в постоянных лишениях? Она ведь не привыкла ни в чем себе отказывать, ей такая жизнь и во сне не снилась. Дочка Мустафы, которого звали Сорок Зубов, сто раз бы уже пришла к нему на свидание. Давно уже заглядывается она на Хасана. Он мысленно поставил ее рядом с Алие, сравнил. Слов нет, Алие во всем превосходила соперницу. Хасан устыдился собственных мыслей. Как он мог с кем-то сравнивать Алие!

Никогда она так не запаздывала. Всегда хоть на минутку прибежит, предупредит, что не сможет посидеть с ним. Они ведь теперь настоящие муж и жена, только пока без документа.

Хасан захлопнул оконце и решительно направился к выходу по утоптанной белой глине дворика, примыкавшего к сторожке. Дольше ждать было бесполезно. Все сроки прошли. Надо идти. Сердце его заныло с новой силой. Может быть, случилось самое ужасное – все открылось? Сейчас он пойдет по деревне, а в спину ему понесется:

– Вон он!

– Голодранец! Кем себя вообразил?

– Задумал с хозяйской дочкой на винограднике любовь крутить…

Весь Кесикбель поднимет его на смех. Даже деревенские собаки будут смеяться.

– Землю проворонил, а туда же, за хозяйской дочкой!..

Хасан очнулся. Как, он все еще стоит на пороге сторожки! Да разве можно без толку проводить время! А если с Алие что-нибудь стряслось? От злости на свою глупость он с силой ударил себя в грудь тяжелыми, словно молоты, кулаками и со всех ног помчался в деревню. Ворвался в кофейню – здесь в первую голову любую новость узнают. Нет, все как обычно. Он облегченно сел, облокотился на стол, чтобы отдышаться.

– Мастан приехал! – услышал он.

У Хасана дрогнула рука, на которую он опирался. Локоть чуть не соскользнул со стола.

– Что ты сказал?

– Гроза Кесикбеля вернулся, вот что, брат.

С другой стороны послышалось осторожное покашливание.

– Пожалуй, это даже к лучшему.

Хасан повернул к говорившему пылающее лицо.

– Это почему же тебе лучше будет, дорогой?

Человек опять осторожно покашлял.

– А как же с семенами-то?

– «С семенами…» – машинально повторил Хасан.

– Нечего ждать от Мастана добра, – говорили в другом углу. – Для наших ран он мази не даст.

– Ничем их не научишь, – поддержал чей-то бас. – Хоть кол им на голове теши!.. Поглядите только: опять Мастан стал их благодетелем!..

Все эти разговоры доносились до Хасана, словно из-за стены. «Вон оно что, вон оно что! Приехал», – вертелось у него в голове. Он плюнул на пол и вышел.

Многие в деревне с надеждой ждали возвращения Мастана. Кому сына женить, кому в армию провожать, кому дочь выдавать замуж, а денег-то нет. Может, выручит Мастан? Почему бы не выручить? Ему от этого только прибыль.

– Эх, вы! – негодовал Сердер Осман. – Опять Мастан хорош стал?

Хорош ли, плох ли Мастан – земля не спросит. Ей нужны семена. Отсеется крестьянин, замаячит перед ним надежда на хороший урожай, на счастливую жизнь, которая придет вместе с этим урожаем. Да ради этого крестьянин теперь готов простить бы Мастану не только конфискацию, но и убийство собственного отца. Лишь бы дал денег, не прогнал от своих дверей.

– Выходит, кроме Мастана, на всей земле и обратиться не к кому? – Сердер Осман навалился всем телом на стол. – А банк на что?

Вся кофейня так и загудела, так и заходила ходуном.

– Думаешь, дадут?

– Дадут, конечно.

– Для правительства все равны.

– Молодец, что надоумил. Обязаны дать!

– А как же! Всем дают, а нам – нет?

– Клянусь аллахом, напишем самому главному паше! Я знаю одного писаря. Он за две с половиной лиры хоть в Анкару напишет. Однажды…

– И напишем!

– Если ребенок не заплачет, ему молока не дадут.

– Не дают!

– Идем сейчас же!

– Расскажем, как живем. Тогда…

– Клянусь аллахом, смягчатся их сердца!

– Пусть только не дадут!

– Тогда сразу к тому паше…

– Мы так ему распишем…

– А писарь-то на днях…

– Что?

– «Пусть, – говорит, – зайдут ко мне караахметлийцы».

– Отчаянная голова!

– «Я, – говорит, – одним письмом разделаюсь с вашим Мастаном».

– У него даже с пера кровь каплет, во как!

– Он с большими людьми запросто…

– Надо только в банк сходить.

– Сейчас же и пойдем!

– Точно, душа моя.

Староста Керим нацепил на шею новый галстук, огромный узел которого никогда не развязывался. Этот галстук в прошлом году ему подарил сам каймакам. С полным сознанием всей важности своей миссии староста степенно прошелся перед крестьянами.

– Клянусь аллахом, наш староста настоящий господин! – восхищенно воскликнул Тощий Омер.

– Представительный мужчина, – закивали крестьяне.

В касабу отправились налегке. Счастливые, опьяненные новой мечтой, люди не чуяли под собой ног, словно деньги были уже в их руках. В касабе Мустафа Сорок Зубов развязно обратился к прохожему:

– Где здесь банк? Вот тот, что ли?

– Ну да!

– Кто первый войдет?

– Ясно, староста. Ему по званию положено.

– Что ж, душа моя, – сказал староста Керим неожиданно дрогнувшим голосом. – Давай войдем.

Подошли к подъезду банка. Староста в последний раз поправил галстук, огляделся по сторонам, прокашлялся, одернул пиджак и, наконец, сказал бодро:

– Пошли, братцы!

Открыв огромную железную дверь, крестьяне очутились в просторном зале. По углам его стояли три стола и касса. Один чиновник поднял голову от бумаг.

– Добрый день!

Староста опять поправил свой галстук, сделал по направлению к чиновнику два шага.

– Добрый день, господин.

– Что вы хотите?

– Нам бы директора повидать.

Чиновник показал рукой на дверь.

– Вот его кабинет. Он знает про вас?

– Откуда же он узнает, когда мы только в город пришли.

Все направились к двери, указанной чиновником. Староста еще раз поправил галстук и решительно взялся за дверную ручку.

За огромным письменным столом сидел круглолицый человек и, улыбаясь, смотрел на вошедших.

– Пожалуйста, входите.

Теснясь в дверях, крестьяне вошли, гурьбой стали посреди комнаты.

– Садитесь, – пригласил директор.

Расселись на стульях, как важные господа. Старосте и Мустафе Сорок Зубов достались кресла, обтянутые сафьяном.

– Я вас слушаю, – сказал директор.

– Простите нас ради аллаха, – начал староста, – мы с просьбой к вашей милости.

– С какой же?

– Нам деньги нужны. У нас бедная деревня.

– Но долг мы заплатим, хоть и бедные, – вставил Мустафа Сорок Зубов.

Директор положил на стол длинную тонкую ручку с пером.

– Значит, вы просите кредит?

– Вот-вот, – обрадовался Сейдали. – Кредит нам нужен, кредит!

– Это наш долг – предоставить вам кредит, – сказал директор и задумался.

– Не знаем, как и благодарить вас, господин… – начал староста.

– Только… – перебил его директор, – лимит у нас кончился.

– Как это?

– Сейчас скажу, чтобы вам было понятней. В этом году мы получили из Анкары для кредитов сто тысяч лир. Эти деньги уже использованы. Пришли бы вы немного пораньше…

– Значит, ничего не выйдет? – спросил Сейдали со слезами в голосе.

– Отчего же, душа моя, мы что-нибудь придумаем.

– Да благословит вас аллах!

– Напишем снова в Анкару. В прошлом году тоже пришлось так делать.

– Значит, можно надеяться?

– Обязательно. Это наш долг.

– Пусть в вашей жизни будут одни радости! – расчувствовался Мустафа Сорок Зубов. – Аллах наградит вас за доброе дело. А о нас и говорить нечего!

Директор встал и проводил их до двери.

Очутившись на улице, крестьяне с удивлением посмотрели друг на друга. Они не могли опомниться от радости.

– Теперь все в порядке, – сказал староста.

– С доброй молитвой за доброе дело!

Только Сердер Осман был недоволен.

– «Все в порядке», – ворчал он. – Не приведи господь просить у государства… Легче грыжу нажить, чем у властей что-нибудь выпросить.

– Ах ты, гнилое пузо! – возмущался Мустафа Сорок Зубов. – Это же деньги! Разве ты сам дал бы в долг неизвестному человеку, ни с кем не поговорив, ни у кого не расспросив?

– И то правда, – согласился Тощий Омер.

– Ишь чего захотел! Вынь да положь ему денежки! С такими, как ты, банк мигом в трубу вылетит, – согласно подхватили все.

До самой деревни Сердер Осман молчал. Что толку говорить, когда никто и слушать не станет! «Зачем же, – скажут, – ходил, если сам не веришь?»

Вокруг старосты Керима в деревенской кофейне собралась целая толпа.

– Староста я все же – что ни говори, – объяснял он, – к моим словам в касабе прислушиваются.

– Что ж там сказали?

– Главное – дойти туда, остальное легко. Проси чего хочешь. Не успел я с директором поговорить, как он побежал давать в Анкару телеграмму. Теперь осталось только чиновников из банка подождать. Приедут к нам бумаги заполнять. Тогда считай – денежки в ваших карманах.

– А сколько дадут?

– Сто тысяч – вот сколько. Сам директор обещал.

– Да нам столько не выплатить!

– А мы возьмем, сколько нам надо. Силком никто брать не заставляет. Пусть знают, что мы не завистливые.

– Мастану теперь и делать нечего у нас в деревне.

– Помрет с тоски.

– Перестанет важничать. Сразу подожмет хвост.

– Директор к нам со всем уважением, словно только нас и ждал. И о чем мы до сих пор думали!

– Я вам давно говорил. Не слушали меня.

– Теперь, глядишь, и наша деревня станет не хуже других, в люди выйдем. Никакой тебе конфискации-монфискации!

– Какое там, если государство нам такую услугу оказывает!

– Ну и заживем теперь, братцы!..

Время шло, а из банка ни слуху ни духу. Караахметлийцы спали и видели тот счастливый день, когда к ним приедут чиновники с полными карманами и начнут пригоршнями отсыпать деньги – только руки подставляй.

А время шло. Сев не за горами. Не посеешь в срок – все упустишь. Приуныли крестьяне, припрятали оставшуюся пшеничку – на случай, если не приедут из банка. Придется тогда сеять тем, что осталось. Большей беды для крестьянина и придумать трудно. Некоторые уже испытали это на своей шкуре. Такое и во сне не дай бог увидеть. А что делать, если вся твоя надежда в оставшейся пригоршне пшеницы?

Идет человек в амбар, выгребает остатки прошлогодней соломы, делит: половину на корм лошади, ослу и волу, половину везет в город. А там этой соломы уже полным-полно! Из сорока таких, как Караахметли, деревень Кесикбеля по всем трем дорогам везут ее в крошечную касабу на ослах, на лошадях, на тачках. Терпкий запах соломы разносится по всему городу, ею завален уже весь базар, дети ныряют в пышных ворохах – им-то раздолье!

Да, на одной соломе далеко не уедешь. Весь Кесикбель, все сорок деревень начинают готовить йогурт[96]96
  Йогурт – заквашиваемое особым способом кислое молоко.


[Закрыть], сбивать масло и везут продукты в город, чтобы добыть хоть дирхем пшеницы для сева, хоть дирхем – для еды.

Заважничал горожанин, увидев на базаре такое обилие соломы, йогурта, масла, молока. Только масло и молоко покупает, да и то если уступают задешево. На обе лопатки кладет крестьянина. А мимо возов с соломой не глядя проходит. Если бы посмотрел хоть раз в эти отчаявшиеся глаза, прочел бы на этом лице и мольбу, и надежду, и страх… Постоит, потопчется человек возле воза, да и поворачивает оглобли домой несолоно хлебавши. Масла и молока надо горожанину. А крестьян, у которых есть дойные коровы, во всем Кесикбеле по пальцам перечтешь!

Все сильнее наваливается нужда на кесикбельца, за горло берет. Крестьянин стоном стонет, безучастно смотрит на мир потухшими глазами. Смолкают в деревнях звонкие шутки-прибаутки. У людей рты на замке. Все сносит терпеливый крестьянин. Только тяжкий стон плывет по Кесикбелю. «А-ах!», «О-ох!» Это проклинает человек свою судьбу, это исходит горем его измученная душа.

Дождались, наконец, караахметлийцы, приехали чиновники из банка: один толстяк – живот горой, руки в карманах – и с ним двое тощих. Обрадовались люди. Рассеивалась грозовая туча над их головами. Приехали спасители, раздадут им деньги, положат конец их страданиям. Не будет больше вздыхать, ворочаться крестьянин по ночам. Заснет деревня спокойно. Опять все забыл, опять радуется и веселится живучий караахметлиец.

Крестьяне плотным кольцом окружили толстяка. Как доверчивые дети, не отрывают они глаз от его карманов. Вот сейчас толстяк вынет руки, а пригоршни его полны денег…

Видать, для порядка толстяк задал им несколько вопросов:

– По скольку дёнюмов у вас в среднем?

– У кого десять, у кого тридцать пять, у кого – сорок. Больше сорока ни у кого нету.

– Каков урожай?

– Слава аллаху…

– По скольку на дёнюм?

– Один аллах знает. Когда один мешок, а когда и десять.

– Прокормиться можно?

– Солому продаем, ею тоже кормимся.

Толстяк вынул руки из карманов, взял у тощих чиновников бумагу, где они что-то намарали, сложил ее и сунул в карман.

– Что же теперь будет? – оторопел староста.

– Сообщим в Анкару, – ответил толстый с важной миной. Он провел рукой по лысине, – потом представим туда подробный рапорт.

– Что еще за лапорт?

– Там его читать будут. Им видней, что дальше делать.

– Когда же решение выйдет?

– Месяца два дело протянется.

– А-а-а!..

– Два месяца, не больше.

Чиновники отбыли, степенные и невозмутимые, оставив крестьян в полном смятении. Вот тебе и денежки из кармана! Что теперь делать, где искать спасения? Некоторое время в толпе царило гробовое молчание. Наконец кто-то встал, медленно стянул с головы кепку и ударил ею оземь.

– Осталось только у Мастана просить.

– У него?

– А что ж поделаешь? Если он не поддержит, пропали мы совсем. Последняя надежда.

Мустафа Гнилой поднялся, отряхнулся, как курица, вылезшая из пыли, кашлянул.

– Я пошел. Кто со мной?

Он сделал два шага. Два шага – две секунды – две вечности… остановился. Тишина. Только сердца крестьянские стучат. Решиться, пойти за Гнилым. Ноги словно гвоздями к земле прибиты. Мустафа еще раз оглянулся, кашлянул.

– Ну, кто со мной?

Страшно идти одному. Вернешься с пустыми руками – позору не оберешься. «Ну, как, – скажут, – вымазал лицо грязью?» Из толпы тихо вышли трое, догнали Гнилого. Вот и остальные зашевелились. Медленная процессия двигалась к дому Мастана. Шли молча, как пленные солдаты, – понуро опустив головы и бросая себе под ноги глухие проклятия. У каждого камень на душе. Опять идти к Мастану, унижаться, умолять…

– Лучше бы мне подохнуть на этом месте!

– Не ходи. Тебя силком не тащат.

– Ох, брат, не захочешь, да пойдешь!

У дома Мастана остановились; смотрят друг на друга, молчат. От такого молчания мороз по коже подирает.

– Пришли, так надо дело делать, – снова первым решился Мустафа Гнилой и ударил кулаком в ворота.

Мастан словно ждал их.

– Добрый день, добрый день, уважаемые.

– Добрый день. Пришли у тебя денег просить.

Лицо Мастана расплылось в довольной улыбке.

– С банком, что ли, не столковались?

– Где уж нам, беднякам, с ним столковаться, – отвечал Мустафа. – Мы привыкли у тебя занимать.

– Вот так-то! Надо это навсегда запомнить. А то все с ума посходили – в банк! Да кто вам сейчас даст в банке денег, если у вас земли с ладонь?

– Ошиблись мы… Вперед не будем…

– Ишь, решили, что банк сильнее меня. Да я ваш банк раздену! Меня Мастан-оглу зовут! Что мне ваш банк-манк! Не ему со мной тягаться.

– Вот мы и пришли к тебе, – сказал Рюзгяр. – Как решишь… Сев проходит, а у нас семян нету. Такая беда!

– Подумаем, посмотрим.

Знал Мастан – нельзя крестьянам ждать, пока он думать будет. После пятнадцатого октября в десять дней нужно отсеяться. Не успел – сам руби свою голову. После двадцать пятого семена что в землю бросать, что в реку – все едино. Знал, ох, знал про то Мастан…

– Времени у нас нет, Мастан-оглу, чего же там ждать.

– Припадаем к твоему очагу, помилуй!

– Не отсылай нас с пустыми руками, вечными рабами твоими будем, хозяин!

Мастан смеялся, оттопыривая губы.

– А вы в банк идите, если уж так невтерпеж.

– Хозяин…

– Что вы здесь разнылись? – заорал вдруг Мастан. – Я не говорю, что не дам. А подумать надо. Не про песни – про деньги разговор идет.

– Ты же знаешь… – начал опять Мустафа Гнилой.

– До конца месяца отсеяться нужно, – подхватил Рюзгяр, – а потом, что сей, что не сей…

– Это меня не касается. У меня свое хозяйство, свой расчет. Я вам не помеха – хоть в августе сейте.

– Опоздаем с севом – не родит земля!

– А мне что? Это ваша забота.

– Скажи, когда же ты дашь ответ?

– Через месяц. – Мастан еще подумал. – Ровно через месяц. – Вот так! Будьте здоровы!

Крестьяне еще потоптались, переглянулись.

– Дал бы сегодня – молиться на тебя будем.

– Деньги счет любят. Они в поле не растут. Подсчитаю, прикину, если получится – дам. Ясно?

Крестьяне ругали Мастана последними словами. Оставалось одно: подтянуть потуже пояса и доставать из закромов зерно, оставленное на прокорм.

– Как-нибудь не умрем с голоду.

– Аллах взял, аллах и даст.

– Аллах милостив!

– Много ли нам надо?

– Аллах велик!

– До сих пор у нас никто с голоду не помер…

Между тем погода совсем испортилась. Последние сроки сева были на исходе. Умываясь кровавыми слезами, вытаскивали крестьяне из амбаров остатки пшеницы и везли на поле. Нелегко отнимать у малых детей последний кусок хлеба, да делать нечего.

– Никто не поддержит бедняка. Ну и времена настали!

– Конец света настал!

– Пошатнулась под нами земля. Спасения не жди!

– Кто думал, что доживем до такого?

– Помилуй, аллах!

– Помрем голодной смертью.

– Впереди лютая зима, что делать?

– О аллах!..

Ударили первые морозы.

Потрескивают в закопченных очагах сосновые поленья, тянутся к огню дрожащие руки. Тяжелая тишина придавила Караахметли, придавила весь Кесикбель. Смотрит на крестьян своими страшными глазами новая беда.

Брошены в землю последние зерна, съедена в тусклых мисках последняя тархана. Осталось жить только надеждой, да не на завтрашний день, а на далекое будущее. Кто мешок посеял, кто полмешка. Невелик урожай будет: когда же, когда затянутся их раны, разогнутся спины? Печальные дни настали для Кесикбеля. «А-ах!», «О-ох!» – стонет Кесикбель. Сидят крестьяне по домам – каждый со своей бедою – одинокие, беспомощные, словно в лесу заблудились.

Как ни подсчитывай, после нового урожая тоже особенно не разойдешься. Полмешка посеял – соберешь мешка три, с целого мешка – около пяти наберется. Разве на этом хозяйство поправить? Отчаяние черной тучей нависло над крестьянскими головами, заслоняя солнце, одевая в траур весь мир.

Окончился срок, назначенный Мастаном. Опять какая-то надежда забрезжила. Собравшись, караахметлийцы робко направились к нему. Тот встретил их, как всегда, улыбаясь.

– Скоро из Измира мне привезут денег. Вот тогда и приходите! – И захлопнул дверь у них перед носом.

Стоят молчат крестьяне. Вздыхают, чуть не всхлипывают. Но нельзя давать волю закипающим слезам. Нужно держаться!

Из Измира, говорит, привезут деньги!.. А когда – даже не сказал. Да теперь уж все равно. Погибает Караахметли, погибает Кесикбель. Без хлеба, без денег. Кажется, и ждать уже от жизни нечего, а люди все еще ждут по привычке. Вдруг свершится какое-нибудь чудо! Какое? Бедное воображение голодных людей не в силах и этого представить.

Раньше была хоть слабая надежда у Мастана призанять. «Может быть… Может быть…» – как свежий ветерок, перелетало из уст в уста, проникало в сердца, согревало людей в непогоду. Теперь все рухнуло, померк последний огонек впереди. Самые отъявленные фантазеры, оптимисты и те примолкли. За зимой придет весна, а там опять зима… Проклятое, безнадежное положение! Кто протянет руку, кто поможет? Зайди к любому соседу – ни у кого миски тарханы, горсти пшеницы не найдется, все амбары пусты, все кувшины перевернуты вверх дном. Словно смерч налетел и повымел все из домов.

– Что же делать?

– Пойти в город на заработки?

– Найдется ли там работа?

– Поищем.

– Всех нас город не прокормит…

Кому-то в голову пришло промышлять дровами. Дело, правда, нелегкое, но ведь крестьянам к труду не привыкать. Вот только разрешения на это не дают. На всех дорогах выставлены охранники. Поймает тебя лесничий с двумя хворостинами на осле – отберет и хворост и осла.

– Надо с Джевдетом посоветоваться. Он что-нибудь придумает, – заговорили крестьяне.

От Джевдета многое зависит. Он служит чиновником, заправляет в Кесикбеле всеми делами по защите лесов. Ума у него хоть отбавляй. И пошутить любит. Шутит, правда, по-своему. Больного в гору заставит бежать – лишь бы позабавиться. Разъезжая по своим делам, он иногда заглядывал в Караахметли – отдохнуть, выпить чаю.

Во вторник он появился у Мусы в кофейне. Крестьяне сразу окружили его, с надеждой и подобострастием глядя ему в лицо.

– Здравствуй, Джевдет-бей!

– Здравствуйте!

– Муса! Чаю для Джевдет-бея.

У Джевдет-бея глаз наметанный. Раз крестьяне его чуть ли не на руках готовы носить – значит, есть причина.

– Х-е-е! Выкладывайте, что у вас случилось.

– Да так…

– Ну-ну! Выкладывайте все! Нечего прятать бобы под языком!

– Большое у нас горе. Узнаешь – заплачешь. Жареная курица меньше горя видела…

– Что ж такое?

– Пшеницы нашей даже на семена не хватило. Посеяли все, что было…

– Это хорошо.

– Теперь голодаем, друг ты мой.

– Это плохо.

– Ясно, плохо. Хотим у тебя совета просить.

– Спрашивайте, коли могу помочь.

– Достань нам разрешение на дрова, а там уж мы выкрутимся.

– Никак нельзя. Прошли те денечки. Сейчас за каждую палочку, за каждую веточку в лесу – смертная казнь.

– Послушай, дорогой. Нет такого дела, которое тебе не по плечу. Стоит тебе только захотеть…

– Прошли те денечки…

– У нас еды и на день не хватит… Войди в наше положение…

– Будь моя воля, всем бы вам разрешение дал. Я постараюсь для вас, клянусь аллахом, но что получится – сказать не могу. И надо мной начальство есть. Это раньше легко было.

Крестьяне молча переглянулись – неужели и тут ничего не выйдет?

– Ну одну-две бумажки достанешь? Мы бы по очереди…

Джевдет отрицательно качал головой. И вдруг встрепенулся, словно его осенило.

– Да вы бы попробовали, как в Ириме!

– А что там делают?

– Черепах ловят, дармовые денежки гребут.

– Кому нужны эти черепахи?

– О-хо! Ну и невежи вы! Да итальянцы за пару дают две с половиной лиры, ничего-то вы не знаете!

– Да ну?

– Сколько наловите – все заберут. Надо только ловить, не лениться. Спите вы тут, я смотрю.

– А что итальянцы делают с черепахами?

– Едят, что ж еще.

– Ну и ну!..

– Они и улиток едят, не только черепах.

– Я тоже слышал про это, – сказал кто-то из крестьян. – Правда это, значит.

Люди зашевелились, загалдели.

– Эх, велик аллах! Одну дверь закроет – другую отопрет. Аллах не пройдет мимо голодного.

– Ну ладно! Мы тоже будем ловить черепах.

– Чего проще!

– Благослови, аллах, кошельки гяуров-итальянцев!

– Как начнут брать у нас черепах, так эти кошельки живо опустеют, хоть просо в них сыпь!

– Люди добрые, разве стоит пара черепах две с половиной лиры?

– Кругом этих черепах полно!

– В день придется не меньше десятка на брата!..

– Считайте, что вы разбогатели, – улыбался Джевдет.

– Да благословит тебя аллах, Джевдет-эфенди!

– Клянемся, не забудем твою помощь.

– То-то! Помните, кто вас надоумил, – сказал Джевдет, уходя.

– Да сопутствует тебе удача во всех делах!

В деревне началась оживленная подготовка к новому промыслу. Все воспрянули духом. Даже если каждый будет ловить в день по две черепахи, и то можно жить припеваючи. В тот вечер только о черепахах и говорили; каждый старался вспомнить, где видел их в последний раз.

– На горе Карынджалы их много.

– А на речке Кесен? Там они кишмя кишат.

– Будь спокоен, и на Кесен сходим, и на Карынджалы.

– Да их везде столько, что и за десять лет не соберешь.

– Ты только посмотри, что в мире делается! А я-то голову ломал: на что, думаю, годится эта толстокожая мразь?

– Эти гяуры даже сушеных мышей едят.

– Тьфу ты! Скажешь тоже!

– Клянусь аллахом! Мне один инженер рассказывал. Он в Германии учился, все знает.

– А может, и мышей им продавать будем?

– Такая уж религия у них, сынок. Никаких порядков не признают, не то что мусульмане. Заниматься нечестивыми делами им ничего не стоит.

– Наше дело им черепах продавать. А там пусть хоть скорпионов едят, нам-то что за печаль?

– Зимой трудно будет черепах ловить. Это летняя работа.

– Для черепахи все одно, что зима, что лето. У этой твари дом на спине…

На другой день деревня опустела. На ловлю отправились все от мала до велика, кто с мешком, кто с торбой. Большинство отдало предпочтение речке Кесен. Все берега обшарили, каждый камень перевернули. Черепах оказалось много – по нескольку штук на брата.

– Интересно попробовать, каковы на вкус эти твари – ишь, какие дорогие! – говорил Сердер Осман, укладывая добычу в мешок.

– Вот откажутся у нас их покупать, – отозвался кто-то рядом, – тогда вдоволь наедимся.

Все рассмеялись.

К вечеру черепах принесли в деревню. Стали ломать голову, куда их деть на ночь: в доме держать нельзя – еще в постель заползут, в хлеву – скотину испугают. Наконец Сердер Осман придумал: он раздобудет тетрадь, перепишет, кто сколько поймал, и всех пойманных черепах свалят в кучу посреди деревни.

– Далеко не убегут, – успокаивал он соседей, – а убегут, мы их поймаем и обратно принесем.

– А если их будут воровать?

– Крестьянин у крестьянина никогда не украдет. А чужих здесь нет.

– А если кто-нибудь хитрить начнет и себе чужих черепах приписывать?

– Черепахи, пойманные около деревни, добычей не считаются, – безапелляционным тоном изрек Сердер Осман.

Прошло еще несколько дней. Стадо черепах, ползающих по деревенским улицам, росло. Их было уже штук пятьсот-шестьсот. А вместе с ними рос и охотничий азарт. Люди по улицам ходили осторожно, особенно по ночам, боясь раздавить какую-нибудь черепаху. Дети были довольны больше всех. Целые дни играли с этими диковинными живыми игрушками.

Время шло, а Джевдет не показывался.

– Раз он к нам не едет, пошлем к нему человека, – решили крестьяне. – Дело надо до конца довести.

Выбор пал на Сейдали. На другой день он отправился в касабу, разыскал Джевдета.

– Джевдет-бей! Черепах мы наловили тьму-тьмущую! У нас теперь не деревня, а прямо черепаший питомник. Поискать бы этих итальянцев.

– Наловили? Ну и слава аллаху!

– Наловить-то наловили. Теперь продать бы.

– Итальянцы в Измир уехали. Много товару у них накопилось. Они повезли его на пароходе. Через несколько дней вернутся.

– Спасибо. Будь здоров…

Охота продолжалась. Черепашье стадо увеличивалось. Обжившиеся в деревне черепахи уже привыкли к людям и не прятались в панцирь, а храбро ковыляли в разных направлениях.

Итальянцы, обещанные Джевдетом, так и не приехали за товаром. Весь Кесикбель потешался над простодушными караахметлийцами. Только иримцы понимали их. Они несколько недель тоже бродили по горам, собирая сосновые шишки по совету Джевдета, который обещал продать их по двадцати пяти курушей за пару.

Забытые беды опять глянули в лицо крестьянам. Опять люди затаились, помрачнели. Ползающие по деревне черепахи живо напоминали им об их непростительной наивности. Иные от злости швыряли в них камнями.