Текст книги "Турецкая романтическая повесть"
Автор книги: Яшар Кемаль
Соавторы: Дженгиз Тунджер,Кемаль Бильбашар
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Дженгиз Тунджер
КОНФИСКОВАННАЯ ЗЕМЛЯ
Перевод Л. Дудиной
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Пусть сгорит с деньгами вместе, Хозат-бей,
Не уйдет от нашей мести Хозат-бей!
(Из народной песни)
1
Зеленая арба весело катилась по дороге, оставляя за собой облако пыли. Казалось, отвяжи сейчас хозяин от нее двух тощих, поджарых лошадок – она сама покатится дальше.
Дорога вела в горы. Три горы поднимались впереди, одна другой выше. Среди гор затерялось сорок деревушек. Они входили в состав разных нахие́[61]61
Нахие́ – волость, мелкая административная единица в Турции.
[Закрыть]. Одни относились к Булдану, другие – к Гюнею, третьи – к Алашехиру… Но все они вместе составляли Кесикбель. Общие обычаи и заботы, общие радости и тревоги роднили их. Местные крестьяне часто называли себя просто кесикбельцами, не упоминая даже названия родного села, словно они жили в огромной деревне, разделенной на сорок частей.
Одна из лошадей споткнулась. Возница тряхнул поводьями.
– Проклятая! Подлая скотина! Только ячмень переводишь…
Лошадь, словно обидевшись, дернулась и снова стала. Под колесами арбы тихо заскрипел песок. Возница натянул поводья и хлестнул упрямицу кнутом. Это его успокоило, и он замурлыкал единственную песню, которую знал. Слов было не разобрать.
Арба въехала в ущелье. Мастан огляделся по сторонам. Всякий раз, как он въезжал в это ущелье, его охватывал страх. Три молчаливых каменных исполина смотрели на него. Он начал торопливо нахлестывать вожжами лошадей. Песок кончился, и копыта звонко зацокали по камням.
Сейдали, Дурмуш и Рыжий Осман пристроились на склоне холма. Рыжий Осман достал свою табакерку, отделанную серебром, и привычными движениями начал свертывать цигарку. Вдруг вдали на дороге появилось маленькое облачко пыли. Рыжий Осман насторожился. Забыв о своей самокрутке, он вскочил на ноги и стал пристально всматриваться в это облачко. Лицо его странно передернулось. Он автоматически водил краем самокрутки по влажным губам.
– Едет…
Сейдали и Дурмуш тоже поднялись, повернулись лицом в сторону ущелья.
– Чтоб он сдох! – отозвался Дурмуш. – Кто знает, какую еще беду накличет на наши головы. От его штучек скоро материнское молоко носом пойдет.
– Да не кипятись ты! – Сейдали сплюнул и растер плевок носком бабуша.
– Сейчас бы его и… – начал Рыжий Осман.
– Не кипятись, говорю! Все равно он свое получит.
Сейдали уселся на землю. Двое других продолжали стоять.
– А ну садись! – Сейдали потянул Дурмуша за штанину.
Дурмуш лягнул ногой. Сейдали тянул все сильнее.
– Садитесь, садитесь же, не стоит самим лезть в беду.
Приятели нехотя подчинились, но по-прежнему не отрывали глаз от дороги. Рыжий Осман медленно вытянул из кармана огниво. Долго расправлял трут, потом положил на валун белый кремень и несколько раз ударил по нему железкой. При каждом ударе в воздухе разбегались веселые искры. Все еще не отрывая глаз от дороги, он поднес трут к цигарке; руки его сильно дрожали, и кончик ее никак не совпадал с трутом. Не замечая этого, Рыжий Осман продолжал машинально затягиваться. Сейдали громко смеялся, глядя на его тщетные усилия.
Самокрутка Рыжего Османа, наконец, задымила. Знакомый терпкий запах горелого трута щекотал ноздри. Рыжий Осман любил этот запах, но сейчас он ничего не чувствовал.
Из всех троих только Сейдали сохранял видимое спокойствие.
– И что он опять задумал?
Рыжий Осман пожал плечами. Смял цигарку пожелтевшими от табака пальцами и щелчком отбросил в сторону.
– Может быть… – и не докончил, будто слова застряли в горле.
Дурмуш ослабил завязки чарыков[62]62
Чарыки – крестьянская самодельная обувь.
[Закрыть]. Пошевелил пальцами ног. Он больше не смотрел на дорогу. Ему было вроде бы легче оттого, что он не видит приближения Мастана. На лице его играла блаженная улыбка.
– Может, он дальше проедет, – озабоченно предположил Рыжий Осман. – Мимо нашей деревни.
– Куда ж ему еще ехать? – отозвался Сейдали раздраженно.
Но Рыжему Осману не хотелось расставаться со счастливой мыслью.
– Дальше проедет! Кроме Караахметли, других деревень, что ли, нет? Может, ему надо в Кушорен, или в Яйладжик, или в Дурумлу, или в Мейале. Да мало ли куда!
– Не знаю, – вздохнул Сейдали. Потеребил свои жидкие усики, сдул с пальцев два волоска.
Дурмуш не менял позы и не вмешивался в разговор.
– Поживем – увидим… – задумчиво продолжал Сейдали. – Что толку раньше времени голову ломать!
Рыжий Осман злобно покосился на него.
– Тебе все равно: «Гори земля – у меня нет ковра…» А у меня этот Мастан в печенках сидит, понимаешь?
– Кто погоняет ишака, тот нюхает его вонь.
Сейдали поднял с земли камешек, со злостью отшвырнул его от себя и плюнул ему вслед.
Осман задохнулся от возмущения, побагровел.
– Ничего умного ты не сказал. – На его лице и шее выступили капельки пота. – Тоже мне друг!
– Ну что ты разошелся, душа моя? Правда всегда горькая. Я ведь тебе уже объяснял, что за человек Мастан.
Осман только вздохнул. Что он мог ответить? Сейдали прав. Не раз они судачили о том, как Мастан отнял землю у Дештимана, Дювера Сали, Юсуфа, Бекира Хаджи. Не раз повторял ему Сейдали: «Открой глаза!»
– Пока ничего не известно, – продолжал Сейдали. – Не горячись. Вот доедет до деревни, тогда узнаем, что у него на уме.
– И то дело, – повеселел Осман.
Светло-зеленая арба Мастана была уже совсем близко. Сейдали хлопнул Рыжего Османа по плечу.
– Шагай-ка ты отсюда. Нечего зря ему глаза мозолить. Еще заподозрит чего не надо!
Осман, ничего не ответив, поднялся и зашагал в гору, покачиваясь, как тополь на ветру. Сейдали вскочил.
– И ты пока не ходи в деревню, – сказал он Дурмушу. – Так лучше будет, поверь мне.
– Будь здоров!
Сейдали закурил «зеленую лягушку»[63]63
«Зеленая лягушка» – сорт дешевых турецких сигарет. (Прим. авт.).
[Закрыть] и медленно, припадая на одну ногу, побрел в сторону дороги, по которой приближалась, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь, арба Мастана. Сейдали все больше мрачнел. Таяла последняя надежда на то, что арба проедет мимо Караахметли. Он хорошо знал, чем грозил крестьянам приезд Мастана. Да и не было никого в касабе, кто бы не знал этого. Сейдали сжал кулак и в бессильной ярости опустил его на первый попавшийся камень. Потом в слепом гневе пнул камень еще раз ногой. Арба уже миновала последний поворот. Расстояние между ней и Сейдали сокращалось. Но он не ускорял шага. До деревни уже рукой подать…
– К нам! Так и есть! Чем же мы прогневили аллаха? – бормотал Сейдали.
По привычке он намотал на правый указательный палец прядь волос повыше виска и с силой потянул ее. Это чтобы голова лучше соображала. На пальце остались три волосинки. Он поднес руку ко рту и сдул их.
– Да хранит нас аллах!
Он не хотел верить, что Мастан надолго остановится в Караахметли.
– Отдохнет – и дальше. Пить захотел, только и всего, – успокаивал он себя.
Арба въезжала в деревню. Сейдали заторопился: надо поспеть вовремя, чтобы все разузнать и самому удостовериться, что у Мастана на уме.
– Плохо дело, если эта скотина останется здесь, – рассуждал он сам с собой. – Опять люди сна лишатся.
Он закурил, выпустил изо рта густой клубок дыма, стараясь придать себе беззаботный вид, глубоко затянулся еще раз, потом вдруг бросил недокуренную сигарету и стиснул зубы.
– Поганый лихоимец! И какие еще беды принес ты на наши головы?
Арба замедлила ход. Теперь, чуть прибавив шагу, Сейдали мог бы поравняться с ней. Однако он круто свернул к кофейне. Мастан, вылезая из повозки, увидел его, поздоровался.
– Добро пожаловать, – отозвался Сейдали.
– Спасибо.
– Как доехали?
– Да ничего…
Первым в кофейню вошел Мастан, Сейдали – за ним. Посетители посторонились. Мастан сел к огню.
– Сделай-ка чаю, – обратился он к хозяину кофейни Мусе. – Только чтоб был горячий, как заячья кровь!
– Будь спокоен, хозяин, – отвечал Муса. – Слава аллаху, мы свое дело знаем.
– Такого мастера, как ты, поискать.
– Благодарствую, – угодливо осклабился Муса.
Мастан хохотнул. Такая была у него манера: хихикал, когда чувствовал себя не в своей тарелке. Сдвинув замасленную кепку на лоб, он почесал затылок, повертел в руках пепельницу, стоявшую на столе.
– Ну вот, Муса, и у тебя теперь попьем чайку.
– Надолго к нам, хозяин?
– Уезжать не думаю. Завтра домашние подъедут.
В кофейне воцарилось молчание. Лица побледнели.
– Вот и хорошо, – подхватил Муса, пытаясь разрядить обстановку.
– Место здесь хорошее. И воздух чистый…
– Не по тебе он, – многозначительно сказал Сейдали. – Ты же знаешь, что климат наш вредный для твоего здоровья.
– Что он болтает! – Мастан стукнул рукой по столу. – Мы потомственные земледельцы. Нас никакой климат не испугает.
– Это еще неизвестно, – отозвался Сейдали.
– Я – Мастан, слышишь? – Мастан ударил себя в грудь кулаком. – Открой пошире свои уши! Я – Мастан! Мастан!
– Кто же тебя здесь не знает! – примирительно произнес Муса.
Мастан медленно повернулся к нему.
– Есть тут один такой.
– Что ты, что ты, хозяин…
– Да вот… – Мастан ткнул пальцем в сторону Сейдали.
Муса промолчал.
– Я сорок лет живу в этих горах! – Мастан рассвирепел. Его вздумали поучать, давать ему дурацкие советы, «заботиться о здоровье». – Тебя еще на свете не было, а мы уже здесь джигитовали.
– Не сердись, ага, – спокойно ответил Сейдали. – Я это просто так сказал.
Мастан опять застучал кулаком в грудь.
– Ты еще узнаешь, кто такой Мастан! Запомни: пока еще, как говорится, хозяин постоялого двора – я.
– А я только путник, приютившийся на постоялом дворе, – в тон ему ответил Сейдали.
Мастан покраснел от гордости и злобы.
2
Прошло уже три дня, как приехала зеленая арба. За это время в деревню прибыли жена и дочь Мастана.
Крестьяне ходили подавленные. Все понимали, что означает приезд этой женщины с растерянным взглядом, ее восемнадцатилетней дочери и двух верзил работников. Ничего хорошего не жди.
– Клянусь, найдется среди нас жертва!
– О, аллах!..
Люди только и делали, что шептались и судачили о приезде Мастана и возможных бедах, которые он привез с собой.
Каждый раз, когда появлялся Мастан, из дома в дом неслось: «Конфискация!» Для сорока кесикбельских деревень это было равносильно слову «смерть». Конфискация – это наказание, посланное аллахом. Она переворачивала всю жизнь людей, вторгалась даже в их сны. Она разлучала мать с сыном, жену с мужем. Она безгранично владычествовала в Кесикбеле. Она была беспощадна, безжалостна. Она сводила с ума. «Конфискация!» – это слово, как яд, отравляло кровь в жилах.
Все помнили, но никогда не говорили о ней. Стоит заикнуться об этом – крестьяне готовы живьем тебя съесть. Грозный, неумолимый враг эта конфискация. Она косила всех подряд, словно Азраил, ангел смерти, которого рисуют обычно с косой в руках, – косила до тех пор, пока не сгибались все спины, пока во всей Кесикбельской долине не оставалось ни одной улыбки, ни одного веселого лица. Конфискация была увлекательной игрой для тех, кто ее затевал; зато у того, кем играли, кровь стыла в жилах.
Крестьяне все время лихорадочно считали. Днем и даже ночью, проснувшись от кошмарного сна, они продолжали на пальцах подсчитывать, сколько зерен в одном колосе, какой урожай они получат с дёнюма[64]64
Дёнюм – мера земли, равна 919,3 м2.
[Закрыть], сколько выручат за него… Хватит ли, чтобы спасти поле от конфискации?
А теперь Мастан, по всему видать, явился в Караахметли надолго. Привезли тюки с вещами, жена его приехала, дочка… Вся деревня притихла в тревожном ожидании.
У Мастана была только дочь, а он всю жизнь мечтал о сыне. Он чувствовал себя обделенным, но никогда никому об этом не говорил. Ни жена, ни дочь Мастана до сих пор в деревне не бывали. Караахметлийцы только слышали о них и представляли их себе толстыми, высокомерными, вероломными – как сам Мастан.
Однако выяснилось, что Зюбейде-ханым, жена Мастана, не прочь подружиться с деревенскими женщинами. Но те сторонились ее, держались замкнуто. Только страх и почтение читала она на их лицах.
Люди из рода Мастана считают своим неотъемлемым правом внушать страх и почтение крестьянам Кесикбеля. Таков неписаный закон. И крестьянин делает почтительное лицо, а в сердце таится ненависть, застарелая, глубокая ненависть, которая не только не затухает, а, наоборот, с каждым днем усиливается. И из всех кесикбельцев сильнее других ненавидят Мастана жители деревни Караахметли.
Эта старая и долгая история, однако все знают ее как свои пять пальцев. Дети рождаются с нею, как с руками и ногами. Они впитывают эту ненависть с молоком матери. История этой ненависти – их повивальная бабка. Мать привычно рассказывает ее своей дочери, отец – сыну, и рассказывают в таких подробностях, будто все произошло только вчера.
Название деревни Караахметли пошло от имени – Караахмет. Мастан и власти всеми силами мешали укоренению этого слова. Официально деревня называлась Кайран, но в Кесикбеле никто не называл ее так. Это официальное название крестьяне настолько забыли, что даже удивлялись, когда слышали его от кого-нибудь.
Караахмет был крестьянином. Он жил еще во времена султанов. Сильный, мужественный и справедливый человек, он считался самым умным не только в своей деревне, но и во всем Кесикбеле. Выручал тех, с кем случалась беда. Никого не обижал, со всеми жил в ладу, кроме людей падишаха[65]65
Падишах – один из титулов бывших турецких султанов.
[Закрыть]. За это его особенно любили.
Однажды нагрянули в Кесикбель сборщики податей на лошадях. У крестьян ни денег, ни хлеба. Какое до этого дело нашему пресветлому падишаху! Караахмет выступил вперед:
– Подите скажите ему, что у нас нет ни куруша[66]66
Куруш – мелкая монета, одна сотая турецкой лиры.
[Закрыть]. Не убивать же людей за это!
Тут Хафыз-ага, самый важный из всадников, сидевший на самой красивой лошади, замахнулся плетью и хлестнул Караахмета по лицу. Тот силен был, как дэв[67]67
Дэв – мифическое чудовище.
[Закрыть], и на земле всегда стоял твердо, словно каменный великан, но такого удара не выдержал – свалился как подкошенный. Потом поднялся, окинул всех взглядом и зашагал прочь.
И полетела стрела из лука – не поймаешь. С винтовкой в руках, на вороном коне ускакал Караахмет через яйлу[68]68
Яйла – горное плато, служащее летним пастбищем.
[Закрыть] в горы Сарымахмут, туда, где и орел гнезда не вьет.
С тех пор беспокойная жизнь настала для Хафыза-аги. Только завидит Караахмет кого-нибудь из его свиты, подъезжает и говорит:
– Передай этому негодяю: пусть не смеет обижать крестьян.
Хафыз-ага бесился от ярости, но сделать ничего не мог. Много людей было послано ловить Караахмета. И все как в воду канули. Цена за его голову росла. От пяти золотых дошла до ста.
А к Караахмету стекался народ. Он стал настоящей грозой для Хафыза-аги, для всех знатных вельмож.
Как-то взял Караахмет себе в отряд писаря – Мустафу Мастана из деревни Чакаллар. Во всем Кесикбеле только он да Хафыз-ага умели писать.
Мустафа Мастан быстро втерся храбрецу в доверие. Однажды на рассвете проснулись в отряде – Караахмета нет. Глядь, и Мустафы нет. В душу людей заполз червь сомнения. Кинулись на поиски и нашли возле речки Озюрлюк обезглавленный труп Караахмета. Так и правят с того дня в Кесикбеле те самые сто золотых…
Прокляли крестьяне не только Мастана, но и всю деревню Чакаллар. И чакалларцы отреклись от него. Чтобы разозлить любого из Чакаллара, достаточно назвать его земляком Мастана.
Мастан знает эту историю. Оттого-то он и не оставляет деревню Караахметли в покое, строит людям козни, изводит даже по мелочам. Один раз – это было уже во время его последнего приезда – зайдя в кофейню, он поймал обрывок фразы: «В нашем Караахметли…» Тут и началось:
– Кайран надо говорить! Что еще за Караахметли? Или вам не нравится государственное название?
– Так наши деды говорили, – возразил Салтык. – Стало быть, от аллаха это название.
– Посмотрите на этого голодранца – не нравится ему название, которое дало правительство!
– Так уж мы привыкли. Последний человек тот, кто обычаев не уважает. Деревня – Караахметли, а мы – караахметлийцы.
Мастан, тяжело дыша, схватил парня за грудки.
– А если приедет каймакам[69]69
Каймакам – начальник уезда.
[Закрыть] и спросит, что это за деревня, как ты ответишь?
– Караахметли.
Мастан стукнул кулаком по столу:
– Спроси у любого, каждый скажет тебе – Кайран!
– Пусть говорит, а мы не признаем.
– Аллах свидетель, с вами до белого каления дойдешь! Раз ты не признаешь названия, которое дало государство, это все равно, что ты не признаешь самого государства, понял?
Салтык пожал плечами.
– Кто едет к нам по делу, тот называет нашу деревню Кайран, а свои – Караахметли. Так уж повелось.
– Я вам покажу Караахметли!
Вся кофейня примолкла. Мастан расстегнул две пуговицы на минтане[70]70
Минтан – верхняя крестьянская одежда.
[Закрыть] и начал выколачивать наргиле. Он чувствовал себя победителем.
И тут в разговор ввязался Сейдали. За ним уже давно закрепилась слава опрометчивого человека.
– Ага… – начал он.
Мастан волком взглянул на него.
– Ага, – продолжал Сейдали, – мы говорим Юсен, а в городе говорят Хусейн. Так и с названиями.
Мастан положил наргиле на стол.
– Ты что, в материнской утробе научился говорить Юсен?
– Да уж научился…
– Так же научишься и Кайран говорить. Трудно, что ли? Деньги за это платить не надо.
Сейдали не сразу нашелся. Все понимали – он вступил в неравное единоборство. Хватит ли у него смелости продолжать? Но он не отступал:
– Ага, а почему бы тебе не научиться говорить Караахметли, если уж аллах дал деревне такое название?
Мастан вскочил, будто его иголкой укололи. Лицо залилось краской.
– Разбойника… – завопил он, – разбойника ставите выше меня… Выше государства, каймакама, вали…[71]71
Вали – начальник вилайета (губернии).
[Закрыть] Выше президента! Еще спрашиваете, почему я против… Это же разбойник! Разве можно его именем называть деревню? Это же позор вам всем на долгие годы! Я вот сообщу каймакаму, узнаете, как идти против государства…
По кофейне прошел ропот возмущения. Что-что, а уж называть Караахмета разбойником – этого никто не мог стерпеть.
– Это ты про кого так говоришь, про Караахмета? – выкрикнул Хасан.
– А ты как думал, дорогой? Не про моего же дядю…
– Упокой аллах его душу! – дружно вздохнули во всех углах.
Мастан забегал по кофейне, запыхтел:
– А еще мусульманами себя считаете! Мо́литесь за упокой души разбойника и злодея! Он разорял и убивал людей. Это такой нечестивец, каких свет не видывал!
– Аллаху лучше знать, Мастан.
– Да что вы понимаете в делах аллаха! – Мастан заахал, качал головой. – Будете в аду гореть, это я вам точно говорю. Караахмет – бунтарь, разбойник, мерзавец!
– Не говори лишнего, Мастан, – тяжело поднялся с места Хасан.
– Ты еще будешь меня учить!
– Не говори лишнего. – Хасан отмахнулся от него, как от мухи. – Караахмет – мой прадед. Я не позволю называть его мерзавцем.
Мастан оторопело уставился на Хасана.
– Он мне не позволит! Мерзавец твой Караахмет, мерзавец и есть!
– Ага, ты мне в отцы годишься. Я чту твой возраст. Не лишай меня почтения к тебе!
– Ты сам из бандитского рода! Где уж от тебя почтения ждать, разбойничье семя!
Хасан схватил со стола пепельницу и запустил ею в Мастана. Тот пригнулся, и она врезалась в картину «Прекрасная Фатьма»[72]72
Фатьма – по преданию, дочь пророка Мухаммеда.
[Закрыть], висевшую на стене. Крестьяне окружили Хасана, усадили в углу. Мастан стоял и бормотал что-то скороговоркой себе под нос. Опомнившись, Хасан вскочил, ринулся к двери и, рывком распахнув ее, вышел.
– Я тебе покажу, нищий ублюдок! – донеслось ему вслед.
3
С того дня прошло около недели. Хасан сидел в кофейне, опершись на обитый железом стол, и не шевелился, словно заснул сидя. Послышался привычный скрип двери. Вошел Мастан, важный, как всегда. Пиджак сзади оттопыривался, и виднелась серебряная рукоятка пистолета.
– Хасан!
Тот даже головы не поднял.
– Что?
– Мне нужно с тобой поговорить.
– О чем?
– Об ипотеке.
Хасан медленно повернулся к Мастану, внимательно посмотрел на него.
– Мы же условились: после урожая. И ты был согласен.
– Не отрекаюсь. Но с тех пор прошло много месяцев, а я от тебя еще ни куруша не получил.
– Вот соберу урожай – будут деньги.
– Не подыхай, мой осел, – новый клевер вырастет, тогда и поешь!.. Ты уже привык считать, что я прощаю долги. А на этот раз придется отдать.
– Иначе заберешь поле?
– Уговор был такой.
– Ну что ж, попробуй. Узнаешь, легко ли у человека поле отнять!
– Ишь ты, еще и запугивает. Мы не в диких горах живем. У нас на все есть закон. Когда он на твоей стороне – я покоряюсь судьбе, когда на моей – покоряйся ты.
– Разве закон на твоей стороне?
– Да вроде бы так.
– Посмотрим!
– Конечно, посмотрим. Я уже сообщил в касабу кому следует.
– Что сообщил? – не удержался Хаджи, внимательно следивший за разговором.
– Чтобы приехали исполнители.
– Ко всем?
– Нет. (Хаджи облегченно вздохнул.) Только к тем, кто не платит долги. (Хаджи проглотил слюну.)
– Это не украсит имя такого почтенного человека, как ты, – не выдержав, вмешался Сулейман Тронутый. – До урожая осталось совсем мало – каких-нибудь два месяца. Тогда уж отдадим все как положено, зернышко в зернышко.
– Жди – дожидайся. «Пока ждали – желтее свечи стали».
– Клянусь аллахом, ты же знаешь!.. – горячо заговорил Сердер Осман. – Если бы ты у меня спросил…
– Я тебя и спрашивать не стану.
– Я говорю: спросил бы. Нечестно это. Аллах все видит. В нашей деревне бедняк на бедняке. Одно слово, что хозяева. А зерна в амбарах на три дня не наскрести.
– Вот как! Выходит, я же и виноват, что даю в долг таким голодранцам. Небось трясетесь над каждым курушем, отдавать жалко.
– Мы на чужие куруши не заримся, – отозвался Сердер Осман.
– Тогда верните деньги.
Дверь отворилась, вошел Рыжий Осман. Увидев Мастана, он изменился в лице. Пробормотал приветствие и присел к столу.
– К нам собираются конфискаторы, – шепнул ему Сердер Осман.
– Это правда, ага? – повернулся Рыжий Осман к Мастану.
– Что правда?
– Да то, что говорят.
– А что говорят?
– Конфискаторы! – отчеканил Рыжий Осман.
– Ну и что конфискаторы?
– Собираются к нам…
– Да, приедут. А разве я вас не предупреждал, что долги платить придется? Для чего же существует ипотека, дорогой мой?
Рыжий Осман кашлянул.
– Конечно, долг…
Брови Мастана поползли на лоб.
– А долг, как ты знаешь, надо возвращать.
– Заплатим, ага!
– Чем? Ожерельями ваших жен? – хихикнул Мастан.
– Как соберем урожай, сразу же отдадим долги.
– Я долго слушал эту болтовню. Хватит, сыт по горло!
– Я все отдал тебе, ага, все, что получил в прошлый урожай. Ни одной тряпки себе не купил. Спроси у кого хочешь…
– А у кого я спрашивал, когда тебе в долг давал? Смотрю – плохо человеку. Сделаю, думаю, благое дело. Пусть, думаю, не голодает. Накормлю, думаю, человека, чтобы не помер с голоду… А теперь выходит, мне из-за вас без порток оставаться.
– Аллах тебя добром не обделил…
– Не обделит, если сам не будешь сидеть сложа руки. Я не треплю языком попусту, как вы. Бездельника ни аллах, ни шайтан не любит.
– Это кто же бездельник?
– Вы все.
– У нас материнское молоко носом идет – так работаем! Будь наша земля настоящей землей, давно бы богачами стали. В том-то и беда – бесплодна наша земля, нет ей благословения.
– А как с аукциона пойдет, по-другому заговорите.
– На землю аллаха нельзя сердиться, – сказал Сердер Осман. – Земля не уродит, так никто не наградит. Только ею и живем. Не взыщи, ага! Когда крестьянин разгорячится, сам не знает, что говорит.
– Стоит вашу землю забрать у вас за долги, как вы начнете называть ее и плодородной и благословенной. Эх вы, завистники! Все ваши слова ничего не стоят, а скажешь вам об этом – сразу на дыбы.
– Да что уж говорить… – примирительно произнес Сердер Осман. – Только ведь это наша земля. Скупая, каменистая, а все-таки наша. И хлеб на ней наш, и вода наша.
Мастан обвел всех взглядом.
– Дело не только во мне…
– Стоит тебе слово сказать – и конфискаторы подождут, – возразил Рыжий Осман.
– Я ждал до сегодняшнего дня. Не буду, думаю, наносить удара в лицо. Человеку, который тебе должен, и так стыдно. И хоть бы один пришел ко мне и вернул долг. Куда там!..
– У кого сейчас есть деньги? – отозвался Хаджи.
– Аллах свидетель! Не будь у меня долговых документов, вы бы еще отпираться стали: мол, не брали ничего.
– Клянусь, – ответил Сердер Осман, – не хочу ни одного чужого куруша! Сам аллах не заставит взять. Не зря говорится: пусть у завистника глаза лопнут! Мы не такие. Хватит с нас своей похлебки! В чужие кошельки не смотрим. Ты о нас так не думай.
– А что мне прикажешь думать? Болтать-то вы умеете… А я сужу о людях не по болтовне, а по делам. Как Намык Кемаль сказал: «Зеркало человека – его дела, не обращай внимания на то, что он болтает!»[74]74
Мастан, хвастая своей «начитанностью», приписывает искаженное изречение «Зеркало человека не речи его, а дела» не настоящему его автору – Зия Паше, турецкому классику XIX века, а его современнику, другому турецкому писателю – Намык Кемалю. (Прим. авт.)
[Закрыть]Чем галдеть попусту, деньги бы раздобывали.
– Ты откуда родом, ага? – спросил Хаджи.
– Я здешний.
– Крестьянином себя считаешь?
– Ну да, а то кем же!
– А если так, ты знаешь крестьянскую жизнь. В наших руках деньги больше месяца не задерживаются: тут же расходятся на уплату долгов да на всякие мелочи. Спину некогда разогнуть, только и знаем, что сеять, собирать, отдавать…
– Да что там говорить… – Мастан как будто смягчился.
У крестьян на лицах затеплилась надежда. Хасан поднялся и вышел. Он уже предчувствовал, что будет дальше. Они начнут умолять Мастана. Пойдут на все унижения перед человеком, которого проклинали до этого каждый день. «Руки-ноги твои целовать будем…», «Благодетель ты наш», «Отец наш…», «Не обижай нас, не роняй своего достоинства…», «Кто еще, кроме тебя, нас поддержит!..» Лучше не слушать всего этого. От обиды кровь закипает в жилах!
Так и получилось.
– Джаным-ага[75]75
Джаным-ага – усложненная форма почтительного обращения.
[Закрыть],– обратился к Мастану один из крестьян. – Подождать бы тебе до урожая… Мы бы на тебя молились!
– Ох! – вздохнул Мастан. – А что мне до тех пор делать?
– Ну, ага… Ты уж много лет хлебом промышляешь. Добра у тебя хоть отбавляй…
– Не-е-т. – Мастан высоко поднял брови. – Это так кажется. Недаром говорят: «У большого дома и горе большое».
– Сделай еще одно доброе дело, – взмолился Мелик Джемаль.
Мастан напустил на себя задумчивость, словно и в самом деле принимал решение. Все ждали, раскрыв рты, даже не дышали: вдруг в эту самую минуту шайтан дернет за веревочку… Слышны были только вздохи Мастана да пыхтенье самовара.
Мастан рыгнул. Потом сильно закашлялся.
– Со света вы меня скоро сживете, – произнес он наконец, сплюнув на пол. – С вами неповинную голову потеряешь ни за грош.
– Решай, хозяин.
Кашель прекратился, Мастан махнул рукой.
– Ладно.
Крестьяне ответили ему радостным гулом.
– Только Хасан этот… – договорил Мастан. – Он в печенках у меня сидит. Он пусть платит сейчас же. И это слово мое – последнее. Будь хоть конец света, поднимись мой отец из могилы – не откажусь от своего слова!
– О аллах, аллах… – зашептались в толпе.
Мастан обежал взглядом лица крестьян.
– Вы все слыхали, что он здесь говорил?
Никто не отвечал.
– Так вот, кто меня слышит, пусть запомнит: я Хасану еще сполна отплачу. Клянусь!
– Верно говоришь, хозяин, – поддакнул Муса, сидевший у очага.
Сердер Осман и Рыжий Осман покосились на него.
– Нет, я ничего, – вздрогнул Муса. – Он – ты же видишь, хозяин, – немножко погорячился. Да тебе виднее…
Сердер Осман опять повернулся к Мастану.
– Пусть добрым делам не будет конца на земле… Не трогай его. Дай человеку собрать урожай.
– Клянусь, – Мастан напряженно выпрямился. – Клянусь великой клятвой: пусть моя мать будет последней шлюхой, если я отступлю. Я Мастан. Со мной схлестнулся – пиши пропало!..
– Уступи, ага, – мягко сказал Рыжий Осман. – От этого никому проку не будет.
– Даже собака не укусит твою руку, если дашь ей кусок лепешки. Нельзя с черной душой стучаться в дом, где тебе подают хлеб.
Все примолкли, боясь еще больше рассердить Мастана, лишь переглядывались исподтишка.
– Ох! – вздохнул Мустафа. – Что ни выпадает на твою долю – все надо терпеть.
– Передай ему… – сказал Мастан.
– Что передать?
– Что Мастан… требует долг обратно.
– Весь?
– Весь.
– Передам, ага.
– Жду до вечера.
– Мало времени даешь, – сказал кто-то.
– Принесет – его счастье, нет – пусть пеняет на себя.
– До вечера ему столько денег не найти, – сказал Мустафа.
– Это уж его дело.
– Хоть бы дня два.
– Жди, пока он снесет золотые яйца!
– Поедет в город, займет, ему помогут… – сказал Рыжий Осман.
– Как же! – засмеялся Мастан. – Вы думаете, все такие, как Мастан? Да кто даст такой паршивой собаке хоть куруш?
– Ты же знаешь… – начал Сейдали.
– Что?
– Уважают Хасана в касабе.
Мастан отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
– Болтовня! Кто это станет уважать голодранца!
– Дай ему два дня, а если уж он тогда не добудет…
– К вечеру, – отрезал Мастан. – Чтобы к вечеру были деньги. Никаких отсрочек!
Он поднялся и вышел.
Остальные не двигались с места, словно надеялись услышать друг от друга что-нибудь утешительное. Что они скажут теперь Хасану? «Мы спаслись, а ты пропал»?
Хасан всем помогал в беде. Хасан такого бы не сделал. Хасан не стал бы спасать свое поле за счет других.
– Вам везет, опять штаны целы остались, – проговорил Муса.
– Да, зады свои спасли, – горько улыбнулся Сердер Осман.
– Иди делай свое дело! – вдруг заорал на Мусу Рыжий Осман. – Только и умеешь, что языком молоть.
Муса отошел.
– Нельзя этого допустить, – продолжал Сердер Осман. – Неладно мы как-то поступили. Злую шутку сыграл Мастан с парнем. Да я в лицо не смогу Хасану смотреть после этого.
– А чем мы можем ему помочь? – спросил Рыжий Осман.
Мустафа побарабанил пальцами по столу:
– Как, «чем можем»? Мы много можем. Только испугались за свои душонки, вот в чем дело.
– Своя душа ближе… – согласился Сердер Осман.
– Хасану такое и в голову бы не пришло!
– А дразнить Мастана было лучше? Чтобы нам всем пропадать?
Сердера Османа прямо с души воротило. Пальцы его выбивали нервную дробь. Губы кривились.
Вошел Хасан, невольно покосился на то место, где сидел Мастан.
– Ушел?
– Ушел.
– Хорошо. – Хасан уселся на стул.
Рыжий Осман тихонько позвал его. Хасан медленно повернулся.
– Чего тебе? – Голос его звучал ровно, спокойно.
– Ты знаешь, что сказал Мастан?
– Нет…
Рыжий Осман огляделся по сторонам.
– Мы его упрашивали по-всякому, но он уперся на своем…
– Уперся так уперся, – ответил Хасан безразличным голосом.
– Говорит: до вечера.
– Деньги?
– Да, – решился Рыжий Осман. – Все требует.
– Хорошо.
В кофейне воцарилась тишина. Короткое слово прозвучало так, будто Хасан хотел сказать: значит, вы этого желали. Если бы он стал ругаться, обвинять их! Тогда они смогли бы защищаться. Рассказали бы ему все как было. Но Хасану словно и дела до этого нет. «Хорошо!» – и все тут.
Сердер Осман повернулся к нему.
– Послушай, друг, он ведь никого слушать не желает.
– И пусть его… – ответил Хасан. – Не расстраивайся.
– Я ему долго доказывал, уговаривал, а он заладил, что ты его враг. Большой клятвой поклялся.
– Да, борозда получилась кривая, – пробормотал Хасан.
– Нужно найти выход, – сказал Рыжий Осман. – Попросим его немного отсрочить.
– Чему быть, того не миновать, – ответил Хасан. – Рано или поздно это должно было случиться.
Сердер Осман не успокаивался.
– Мы… Так люди не делают. Мы забыли тебя, спасая свои зады. За свои поля дрожали, а тебя предали. Нехорошо получилось…
