Текст книги "Турецкая романтическая повесть"

Автор книги: Яшар Кемаль

Соавторы: Дженгиз Тунджер,Кемаль Бильбашар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Хасан достал сигарету и глубоко затянулся. Внутри у него горело, он жадно вдыхал в себя дым, словно стараясь заглушить терзающую сердце тревогу. Рассудить трезво – разве сможет он пойти к Мастану и попросить руки его дочери? Никогда в жизни! Для Мастана он нищий, голодранец. Увезти ее? Но куда? И что он потом будет делать? Ну он-то еще куда ни шло, а она, дочь аги, воспитанная в городе?

Опять понесло те же воды в ту же реку!

Ничего не надумав, Хасан вернулся в деревню, а ноги сами направились к дому Мастана. Он остановился за углом. Отсюда было видно ярко освещенное окно. Лампа «люкс» далеко разливала сильный, ровный свет. Мастан долго был единственным в деревне обладателем такой лампы. Когда Муса тоже завел себе «люкс», ага даже обиделся на него.

За белой занавеской мелькнула тень. Надо уходить, да ноги будто приросли к земле… Тень опять приблизилась к окну. Конечно, это ее тоненькая фигурка! Она разговаривала с кем-то через плечо, то и дело оборачиваясь назад. Хасан невольно подошел ближе к окну. Слышны были обрывки разговора. Голос Алие звучал приглушенно, но кое-что можно было разобрать.

– А чем он хуже других? – говорила девушка. – Почему ты придаешь этому такое значение?

Мастан говорил что-то назидательно, она отвечала резко.

– Он крестьянин… – долетело до Хасана. – Наша честь… Древний род…

«Кого-то хвалят, кого-то ругают – ничего не понять!»

– Воля твоя, – сказала Алие, и тень ее, как веточка на ветру, метнулась в сторону.

Разговор продолжался, но Хасан не мог уловить ни слова… И вдруг…

– Я не променяю Хасана на десять докторов! – явственно донеслось до него.

Он даже вздрогнул. Значит, это о нем шел разговор? Значит, это все возможно?!

Все, о чем он мечтал на горе́!

Как безумный, мчался Хасан, не разбирая дороги. Она не променяет его на десять докторов! Так и сказала отцу в лицо! Чего же он-то боится? Нечего ему бояться. Он все сделает для своей Алие. Раз она отцу решилась такое сказать – значит, Хасан ей действительно нравится. (В суеверном страхе, чтобы не спугнуть свою судьбу, Хасан даже мысленно не произносил слова «любит».)

Месяц был уже высоко. Грудь Хасана распирало от нахлынувшей радости. Если бы сейчас ее увидеть! Он сказал бы ей все, что переполняет душу.

Во всем мире сейчас существовала только она. Богатство ее отца, конфискованные земли крестьян – это было забыто.

Обежав деревню кругом, он опять очутился возле ее дома. Лампа уже была погашена. Он прошел мимо самого окна.

– Хасан!

Хасан обернулся. Она, Алие!

– Гуляю вот… Что-то не по себе…

– И мне не спится. Давай поговорим о чем-нибудь.

– Увидят еще…

Алие ничего не ответила.

– Приходи завтра утром к реке, – осмелился он.

– Приду, – кивнула она.

– Я буду ждать. До свидания!

Бредя домой, Хасан и сам не верил тому, что случилось. Неужели он действительно говорил с Алие? Неужели он опять увидит ее завтра?

Мать не спала.

– Хасан, как ты поздно! Случилось что?

– В горах был с ребятами.

– Я уж не знала, что и думать.

– Не волнуйся ты за меня. Куда я денусь?

– У меня ведь больше никого нет. Ты вся моя опора в жизни…

Хасан долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к старческому кашлю матери в ночной тишине.

На следующий день Хасан встал с зарей. Позавтракав базламой[92]92
  Базлама – мучное блюдо типа оладий.


[Закрыть] с козьим сыром, вышел на улицу.

– В горы пойду, – сказал он матери. – Если к обеду не вернусь, не волнуйся.

– Иди, сынок, иди. Твое дело молодое.

Одним махом очутился он у Булака, на своем любимом месте – под тутовым деревом. Придет ли Алие? Если и придет, то не в такую же рань. Давай-ка, Хасан, обдумай пока все хорошенько.

Подумать было о чем. Уехать из Караахметли вместе с Алие? Если бы он не был простым крестьянином, а она – дочерью аги! А уехать – обратно пути уже не будет. Говорят же: есть дорога на родину, да путь заказан.

Деньги, деньги стоят между ними. Если в деревне узнают, что он сватается к Алие, его на смех поднимут. Даже сердечные друзья Сердер Осман и Сейдали будут потешаться. А мать? «Деньги к деньгам льнут, – скажет она. – Колокольчик на шее верблюда и тот гремит: „Деньги к деньгам, деньги к деньгам!“» Эх, не будь этих денег на свете, была бы Алие такой же, как Хатидже, Айше, Фатьма, Дене, – как все другие девушки в деревне. Проклятые деньги Мастана! Если б был Мастан таким же, как он, бедняком, боялся бы конфискации… Но ведь сказала же Алие: «Не променяю Хасана на десять докторов». Да что там – сгоряча, наверно, сказала! Очутись здесь сейчас не десять, а хоть один доктор, солидный человек, с деньгами, с положением, которого все называли бы «господин доктор»… Что такое Хасан перед ним? Жалкий крестьянин из деревни Караахметли.

Солнце поднялось высоко. На тутовом дереве весело щебетали птицы. Хасан закурил. В последнее время он много стал курить – почти по пачке в день.

Вдали показались фигуры женщин, идущих к источнику за водой. Все здесь бедняки, как и он. Кроме Мастана. Подойди он сейчас к ним и скажи: «Слушайте, я сватаю Мастанову дочь», – вот смеху-то будет! Все, все в деревне безоговорочно признают, что Мастан другим не чета, сортом выше. Да, наверное, выход только один: надо заработать деньги, много-много денег.

И тут он увидел Алие. Она чуть не бегом бежала. Хасан поднялся в волнении. Стал ворошить рыхлую землю носком бабуша. Сейчас он ей все скажет. Пальцы его мяли сорванный с дерева листок.

– Ты зачем меня звал? – подбежала девушка.

– Поговорить с тобой хотел, – начал Хасан нерешительно. – Сказать тебе кое-что надо. Только боюсь, смеяться будешь…

– Говори. Не буду смеяться.

– Знаешь, в тот день, когда я тебя увидел…

Алие покраснела – поняла, о чем пойдет речь.

– Я долго думал, – продолжал Хасан, не поднимая на нее глаз, – все не решался сказать. Вот решился теперь, хочешь – смейся, хочешь – сердись.

– Что же ты хочешь мне сказать?

Хасан оробел. Вдруг она обернет все в шутку?

– Ты из богатой семьи… Выросла в городе…

– Ну…

– А я бедный крестьянин. Да еще должник твоего отца. Наверно, это глупо с моей стороны, но сердцу не прикажешь…

Алие прикусила губу. Она ждала этих слов. Но оказалось, что они несли в себе не только радость. Она должна решать за двоих, и решать сейчас же.

– С тех пор, как увидел тебя в первый раз, все о тебе думаю, – говорил Хасан. – Вчера, когда в повозке ехали вместе, я понял, что творится с моим сердцем…

Он опять запнулся, не зная, чем кончить свою речь. Сказать: «Давай поженимся», – еще засмеется. Лучше просто сказать: «Я тебя люблю».

– Твои глаза день и ночь стоят передо мной, жгут меня, как раскаленные угли.

Алие слушала, не произнося ни слова. Хасан по-своему истолковал ее молчание.

– Знаю: мы друг другу не пара. Твой отец богатый, ты красивая, не то, что я.

– Не надо так говорить, – обеспокоенно сказала девушка.

В страшном возбуждении Хасан привстал с места. Не зная, куда девать руки, сунул их в карман, сжал в кулаки.

– Мне б только видеть тебя. Больше ничего не надо.

– Я… – Девушка остановилась на миг и, поборов смущение, продолжала: – Я поговорю с отцом.

– Не надо! – Хасан даже весь встрепенулся. – Не навлекай беды на наши головы!

И тут же устыдился своих слов: она подумает, что он за себя боится! Он взъерошил волосы, потер лоб.

– Он ведь запрет тебя.

– Пусть! Это не страшно.

Вот какая девушка! Другая бы на ее месте испугалась, а эта сама решила, да так просто, без ломанья, без притворства…

Хасан тихонько потянул ее за руку – к источнику подошли женщины. Повинуясь ему, Алие поднялась. Сделала несколько шагов, и толстый ствол туты заслонил их от всего мира. Хасан робко обнял девушку за плечи, зарылся лицом в ее густые волосы.

– Ты все знаешь… – прошептал он.

Несколько дней Алие не показывалась на улице. Хасан ни разу, даже мельком, не видел ее. Зато Мастан без конца попадался ему на глаза и смотрел на Хасана так, словно готов был сожрать его. Неужто Алие все-таки рассказала отцу? Надо побыстрее вернуть ему долг. Два дня назад Хасан все до последнего зернышка перевез с поля, рассыпал пшеницу на крыше соседнего заброшенного дома, солому сложил в амбаре. Прикинул: зерна получалось двадцать шесть мер. Четыреста – пятьсот лир можно выручить. Сто пятьдесят лир он отдаст Мастану, сто пятьдесят – товарищам. И самому немного останется.

Мастан смотрит на него волком. Верно, замышляет что-то. Но пшеница уже собрана. Что теперь Мастан может ему сделать? Он в любое время продаст свою пшеницу и выплатит долг.

Как-то под вечер сидели в кофейне. Пришел и Мастан. Давненько он тут не показывался. Пришел он с работником, но тот сразу убрался куда-то, потом вернулся, примерно через час, и сел с Мастаном играть в нарды.

Через десять минут дверь с грохотом отворилась, и в кофейню ввалился Дуран.

– Хасан! – он задохнулся. – Твой амбар горит!

Хасан вскочил, все вскочили, а Мастан даже головы не поднял.

Не разбирая дороги, бросился Хасан к амбару. Пламя полыхало вовсю. Прибежавшие раньше соседи до его прихода успели вытащить только один мешок пшеницы. Как выпущенная из лука стрела, Хасан ринулся в огонь. Кто-то загородил ему дорогу.

– С ума ты сошел! Пусть уж лучше пшеница сгорит.

Хасан вырывался, бился руками и ногами. Подоспел еще народ, схватили его за руки, держали крепко. В бессильном отчаянии смотрел он, как у него на глазах горит его добро. Сейчас затрещат балки, рухнет кровля. Это не амбар горел – горела его последняя надежда, самая последняя…

Неспроста так упорно сидел Мастан в кофейне у всех на виду. Это он все подстроил! Испугать Хасана хочет, выжить его из деревни. Вот, значит, в чем дело!.. Хасан усмехнулся. Этот лихоимец, богач, гроза всего Кесикбеля, боится его, бедняка с тридцатью дёнюмами земли! Хасан повернулся и зашагал прочь. На него смотрели с удивлением. Только что рвался в огонь, как безумный, а теперь – словно и не его амбар горит. Не обернулся даже тогда, когда с треском рухнули стропила.

Словно другой человек родился в нем – спокойный, решительный, бесстрашный. Мерным шагом вошел он в кофейню.

– Все, – сказал Мастану, – сгорел амбар. Теперь бери мое поле, руби мою голову.

– Что ты мелешь?

– Ты знаешь что. Амбар не джинны подожгли.

– Я при чем? Я здесь сидел. Все видели.

– Забирай поле, руби мою голову! А я знаю, что мне делать.

– Содеянное аллахом не сваливай на его раба. Не бери грех на душу.

Хасан вышел все тем же размеренным шагом.

Да, в этом году конфискаторы в первую очередь постучали в дверь Хасана. А тому хоть бы что! Куда девался парень, который трясся над своим клочком земли? Товарищи предлагали ему помощь, собирались идти просить за него – он ни на что не соглашался. Замкнулся в себе. Уйдет с утра в горы, бродит там до ночи, все думает о чем-то. Даже с Сердером Османом, Рыжим Османом и Сейдали перестал водить компанию. Изредка зайдет в кофейню, посидит там молча и уходит. Чаще всего его видели возле дома Мастана. Тот не гнал его. Похоже было, что побаивался. Один только раз подослал своего работника. Тот встал у Хасана на дороге.

– Чего тебе здесь надо? Ну!

Хасан молчал. Тот его за шиворот.

– А ну, проваливай, чтоб духу твоего здесь не было!

Хасан с силой стряхнул его руку. Тот в драку полез. Силен Мастанов батрак, да и Хасан ему не уступит, хоть от удара в лицо в глазах у него потемнело, из губы сочилась кровь. Он стер ее рукавом, да так и замер с поднятой рукой, не слушая, как хрипло бормочет его противник: «Поди прочь, говорю. Нечего тебе здесь делать». В окне стояла Алие. Позабыв обо всем, они молча глядели в глаза друг другу, как завороженные. За спиной девушки показался Мастан, оттащил ее в глубину комнаты, захлопнул окно.

Чего только не болтали в деревне, а в толк не могли взять, что означают эти безмолвные прогулки Хасана и почему Мастан зубами скрежещет, едва услышит его имя. Одно ясно было всем: где-то схлестнулись между собой их дороги.

О Хасане говорили много. Кто его героем считал, кто сумасшедшим. Изменился человек. Прежнего Хасана уже не стало.

ГЛАВА ПЯТАЯ

 
В Йеменской пустыне камыш качается…
Что было – ушло, не возвращается.
 

(Из народного плача)

Кроме поля Хасана, Мастан в этот год прибрал к рукам еще три, да заодно и виноградник Мехмеда-кузнеца. Виноградник-то, правду сказать, бросовый. Мехмед никогда им всерьез не занимался. Раньше его кузница кормила, подковы ковал такие, что со всей округи к нему съезжались (но об этом в деревне помнят только старики), а когда бросил кузнечное дело – искра выжгла один глаз – стал выращивать фасоль на берегу реки. Потом расчистил заброшенный минеральный источник и надумал возить в город целебную воду. Привезет бутыли четыре, разольет по маленьким бутылочкам и продает.

Что ни неделя – лир восемь – десять выручает. Да только они ему к рукам не прилипают – идет прямиком в кабачок и наливается вином, как бочка. Если бы не эта его проклятая страсть, мог бы жить припеваючи. Сорок лир в месяц – в деревне это не шутка!

Мастану он должен был четыреста лир. Когда тот предложил уступить ему в счет долга виноградник, Мехмед и глазом не моргнул.

– Кому нужен попугай в мечети!

А участок вместе с источником стоил все три-четыре тысячи. Таких денег в Кесикбеле никто и в глаза не видывал. Приехали из города чиновники и оформили сделку.

Ловко все удавалось Мастану!

У Ибрагима Салиха, Хаджи Слепого и Будуклу тоже уплыли поля в этом году. Все трое не успели спасти урожай от дождевых потоков. Мастан, как гиена, терпеливо выжидал и хватал свой кусок, когда приходило его время.

Теперь вся долина Дюзкесик, в которой было дёнюмов триста самой лучшей в Кесикбеле земли, оказалась в его руках. Оставалось только повернуть в нее речку Канаре. Это была не речка, а грязный сточный ручей, текущий из касабы, но для жаждущих полей и такая вода была бальзамом.

Мастан принялся за дело решительно. Выписал из касабы подрядчика. Подсчитали – затея получалась дорогая. Но Мастан никогда не отступал от того, что заберет себе в голову. Батракам его было не справиться – еще работников поднанял. Караахметлийцы с тревожным недоумением обсуждали всю эту затею, но работать к Мастану никто не шел.

Людей набрали в Узерлике, в Харымлы, в Гюллю. Работа закипела. За восемь-десять дней навезли кучу цемента, прорыли к полям глубокий арык, перегородили старое русло бетонной стенкой. Вода устремилась на поля Дюзкесика.

Довольный и благодушный, Мастан разглагольствовал в кофейне:

– Слава аллаху, еще одна забота с плеч долой! Теперь увидите, что это за земля. Правду говорят: ухаживаешь за ней – будет сад, не ухаживаешь – будет камень.

– Верно, хозяин, – лебезил Муса. – Умный ты человек, ничего не скажешь.

Мастан слушал с довольным видом. Сам себя он хвалил редко, но лесть очень любил.

Крестьяне только и говорили, что о новом канале, искали скрытого подвоха – Мастан просто так ничего не делает. Всем известно: стоит ему только пальцем шевельнуть, как на людей обрушивается новая беда. Не станет он браться за дело, от которого не будет им пакости. Какая же новая напасть таится за этой стеной?

– Что бы все это значило? – разводил руками Сердер Осман. – Ума не приложу!

– Плетет паук для нас новую паутину, – отвечал Сейдали.

– Это как же?

– Как – не знаю. А только не станет он деньги зря тратить. У него каждый куруш на счету, а тут вон какую стену возвел!

– Это верно, новый капкан готовит.

– Что же делать? Может, стену проломить?

– А если и впрямь проломить?

– Узнают…

– Пусть узнают. Ну и что?

– Что нам сделает твой Мастан? Долг мы выплатили. Теперь бояться нечего.

Сейдали ударил кепкой оземь.

– Эх, была не была!..

Так и порешили: проломить стену. Оставалось обсудить, как и что делать, чтобы не попасться никому на глаза.

– Ночью надо туда идти, – сказал Рыжий Осман.

Сейдали отряхивал о колено поднятую с земли кепку.

– Ясное дело, ночью. Не днем же у всех на виду: приходи медведь, рви меня!

– Выйдем ночью, возьмем с собой мотыги, – продолжал Рыжий Осман, – и за дело. Мы его проучим!..

– А если нас кто увидит?

– Кому там быть среди ночи? Ведь это поле – не гулянье, не ярмарка.

– Мастан хитер. Уже, наверно, и сторожа поставил.

– Вот упрямый верблюд! Да что это – военный объект, чтобы его охранять?

– Кто его знает! Мастан такая ехидна.

– Ладно, там видно будет.

– Да чего там! Навалимся все сразу и до утра гору своротим, не то что эту стену!

Договорившись, разошлись по домам ужинать, сжигаемые радостным нетерпением, словно дети, ожидающие утра праздничного дня.

Утомленные зноем деревья тихо шелестели листьями, радуясь ночной прохладе. Первым в условленное место явился Рыжий Осман, за ним – Сердер Осман. Вместе дождались Хаджи и Сулеймана. У каждого в руках по кирке. Молча двинулись в Дюзкесик. Миновали мост, поднялись на крутой берег реки. Подошли к стене. Подождали, пока совсем стемнело.

– Вы оставайтесь здесь, а я посмотрю, – прошептал Рыжий Осман и на цыпочках, крадучись, побежал вдоль стены.

– Идите сюда, – тихо позвал он. – Никого нет!

Друзья постояли еще немного, прислушались – все тихо – и принялись за дело. Работа шла споро, слышалось только частое постукивание кирок да прерывистое дыхание. Все думали только об одном: поскорее бы проломить эту стену, словно за ней их ждал клад. На небо вышла луна. От падающего в воду щебня тихо всплескивали речные струи. Работали без устали, в состоянии непрерывного возбуждения. Особенно радовался Рыжий Осман. Улыбка растягивала его рот до ушей.

– Видали, братцы?

Когда друзья пустились в обратный путь, вся долина была залита мягким лунным светом. Под их ногами чуть слышно скрипели песчинки.

Возвращались не торопясь, все с тем же ощущением праздника.

На другой день все четверо поднялись рано, разбуженные любопытством. Интересно, что будет делать Мастан? Взбесится, наверное, от злости!.. Однако в деревне узнали об этом только после обеда. Крестьяне разводили руками, удивлялись.

– Кто бы это смог?

– Ты подумай – за одну ночь! С такой работой и силачу не совладать.

– Святого Мастан потревожил. Святые мощи там зарыты.

– Э-э-э! А что я вам говорил? Никто меня тогда не слушал…

Весть о разрушенной стене пулей вонзилась в сердце Мастана.

– Что? – вскочил он. – Разрушена?

– Разрушена, – сокрушенно подтвердил принесший известие батрак.

– Я им покажу!.. Со мной шутки плохи. Я Мастан! Материнское молоко у них носом пойдет!

Задыхаясь, он побежал к реке.

– Собаки! – доносились в деревню его вопли. – Когда я спал… Да я им покажу, мать их!.. Я их проучу, не будь я Мастан!..

Безобразно ругаясь – никто и не знал, что он может так ругаться, – он долго искал хоть какой-нибудь след злоумышленников, разгребал ногой щебень, словно надеялся найти под ним виновника своей беды. Потом оседлал коня и поскакал в касабу, то и дело яростно пришпоривая лошадь, – срывал на ней зло.

Вслед за этим событием потянулась целая цепь других – крестьяне не успевали обсуждать новости. В деревню приехали жандармы, допрашивали тех, кого подозревал Мастан. А у того вся деревня на подозрении: Ахмет, Мехмет, Али, Сулейман, Хасан, Реджеп… Однако допрос не дал никакого результата. Жандармы пообещали найти виновника, с тем и уехали.

Между тем крестьяне всерьез уверовали, что Мастанову стену разрушил святой, старец Этхем, мощи которого были погребены на берегу речки. По всей деревне ходили рассказы о чудесах, совершенных святым, начиная от смерти председателя муниципалитета, который превратил городское кладбище в парк, и кончая смертью человека, невзначай помочившегося у могилы старца.

– Святой всемогущ! Построй хоть железную стену – он и ее разрушит.

– Беду накличет на свою голову этот Мастан. Где это видано, чтобы рядом с могилой святого стену ставить! Пусть благодарит аллаха, что сам жив остался!

Мастан от таких разговоров приходил в ярость. Он ненавидел всю эту проклятую деревню. И ни единого друга, не только в Караахметли, а во всем Кесикбеле, во всех его сорока деревнях!.. Те, что от его щедрот кормятся, его собственные батраки и работники, в счет не идут. Это все собачьи души: пока кормишь, они не лают. С кем поделиться, облегчить свое сердце?

Затосковал Мастан. Впервые в жизни ощутил он страшную горечь одиночества. К Мусе пойти или к Хафызу Оголтелому? Нет, это тоже друзья его денег. А дай им волю, они бы его живьем съели. Где найти друга, которому можно довериться, который не бросит в беде? Во всем мире нет такого человека. Всегда и везде улыбались люди не ему, а его кошельку. Совсем загрустил Мастан.

Злоумышленников так и не нашли. Мастан ходил сам не свой, чувствуя себя побежденным. Он мог стоять упорно на своем – построить новую стену. Но эти негодяи и ее снесут, ослы упрямые. Ставь десять стен – все десять снесут. Будут знать, что подохнут в тюрьме, – а все же снесут. Этот народец ему известен. Как бодливая коза: раз подняла свои рога – потом с ней не справишься.

Не хотелось Мастану признавать себя побежденным. Как можно допустить, чтобы все вокруг над ним насмехались, а виновники ходили безнаказанными?! Он поставит сторожа у новой стены. Но сколько можно держать его там? День, два, ну, пять дней, а дальше?

Он не выходил из дому; в глазах у каждого, начиная от малых детей, которые еще кирку держать не умеют, до старого дядюшки Вели, чудилась ему усмешка. Да и Муса, дружок двуличный, и Хафыз – все они хороши.

Измученный своим одиночеством, Мастан забрел как-то раз в кофейню. Угрюмо бросил, не поднимая головы:

– Здравствуй, Муса!

– О хозяин! Совсем запропал!

Мастан мрачно молчал.

– Я тебя обидел? Что случилось, хозяин?

– Ничего, – отрезал Мастан.

– Чай приготовить?

– Давай.

– Не заболел ты, хозяин?

– Нет. Так – настроение плохое.

Муса уже ставил перед ним чашку.

– Спасибо.

Муса разочарованно вздохнул и отошел к очагу, Мастан наблюдал за ним краешком глаза, медленно отхлебывая чай. Не посмеивается ли и этот втихомолку? Нет, Муса со спокойным, приветливым лицом занимался своим делом. Мастан и за это был ему благодарен. Решил польстить:

– Давай еще чашку! Хорош у тебя чай. Поневоле выпьешь.

– Достоин того, кто его пьет, хозяин.

– Как ты думаешь, кто разрушил стену? – не выдержал Мастан.

– Кто его знает? Крестьяне говорят, святой. В кофейне только и слышно, что ты рассердил святого.

– Болтовня это! Сами сломали ее, проклятые ослы!

– Если бы кто-нибудь из здешних, проговорились бы.

– Сам-то ты как думаешь?

– Да уж какая-то вошь оставила свой помет.

– А как же! Они у меня пожалеют! Я им устрою!..

– Устроишь, хозяин. И правильно сделаешь.

– Обязательно! Они узнают, что значит играть с Мастаном.

– Построишь новую стену – и пусть злятся!

– И построю. Их, что ли, испугаюсь! Меня соплей не перешибешь.

– Не перешибешь.

– Налей-ка еще чайку.

Муса усердствовал. Сиял с верхней полки стакан с позолоченными краями, который подавался только важным гостям, и поставил перед Мастаном. Тот поднял стакан на свет.

– Никогда из такого не пил. Высший класс!

Вошел новый посетитель:

– Чаю! Да покрепче.

Муса поспешно вернулся на свое место.

К обеду кофейня наполнилась людьми. Разговор, как обычно в эти дни, вертелся вокруг разрушенной стены. Все наперебой рассказывали о святом. Тому он встретился на реке в зеленом плаще дервиша, с белой бородой; этот видел, как он молился под тутовым деревом.

– Мастан решил новую стену строить, – забросил удочку Муса.

В кофейне мгновенно воцарилась тишина.

– Когда?

– Скоро.

Муса опять склонился над своими чашками, исподтишка следил: как будет воспринято известие?

– Э-э-э… – протянул один.

– Вот вам и «э-э-э»! «Пусть, – говорит, – тысячу раз ломают – тысячу раз построю!» Что ему…

– Будь у меня деньги, и я бы строил, – протянул глубокомысленно другой.

– Беду он накличет на свою голову, – веско сказал Дештиман. – Клянусь аллахом, покарает его святой. Вот посмотрите. Помните, что случилось с председателем муниципалитета? Плюньте мне в глаза, если и сейчас не будет так.

– Мне-то что за печаль, – ретировался Муса. – Покарает так покарает.

– Пусть тогда подает на святого жалобу! – выкрикнул Сердер Осман.

Шутку его одобрили дружным хохотом. Муса обозлился. Он ожидал, что его слова произведут совсем другое впечатление. Но никто из крестьян не беспокоился. Пусть себе строит! Святой за себя сумеет постоять. Глядишь – и правда помрет Мастан неправедной смертью.

Через несколько дней на берегу реки опять лежал цемент и копошились строители. Новую стену возвели еще выше и толще прежней. Мастан специально так приказал.

Крестьяне надеялись, что старец Этхем разрушит ее в первую же ночь. Однако прошел день, другой и еще несколько дней – стена стояла целехонька. Приуныли крестьяне. Но вера их в старца Этхема оставалась непоколебимой. Каждое утро они отправлялись проверять, сделал ли святой свое дело.

– Вот увидите, разрушит, – утешали они друг друга.

Сердер Осман ходил, задумчиво посвистывая, – знал, что в первую неделю действовать рискованно. На одиннадцатый день стена была разрушена.

– Пусть сгорит мой хлеб, если вру! – захлебывался Хусейн из семьи Молламатов, первым принесший радостную весть. – Идет он по реке. Плащ на нем такой зеленый. В руке большущие четки. Испугался я, а он через кусты – и в свою гробницу. Пусть лопнут мои глаза, если вру!

После этого уж никто не сомневался в том, что разрушает стену старец Этхем.

Мастан и тот присмирел. За всеми этими событиями он совсем забыл про Хасана. А того теперь в деревне почти и не видели. Он стал часто наведываться в касабу, то дня на три уйдет, то на неделю. Там всегда можно заработать немного денег, если человек согласен на любую работу. Не будь у Хасана Алие и – в глубине души – желания отомстить ее отцу, он совсем бросил бы деревню. Узы, связывающие его с односельчанами, сильно ослабли после того, как он потерял землю. Иногда, работая где-нибудь на стройке, он вспоминал вдруг свое поле. Не по душе ему были эти строительные работы, руки его тосковали по земле. В деревне он сам себе хозяин. Знал свое поле вдоль и поперек. С закрытыми глазами мог сказать, где земля сухая, где влажная, где каменистая. Злость и обида вновь поднимались в нем в такие минуты.

Все его мысли по-прежнему были только об Алие. Но теперь он не тешил себя сладкими надеждами. Он скажет ей, чтобы она его забыла, что все их мечты рухнули, что последняя спасительная веточка, за которую он держался, обломилась. Входя в деревню, он с задумчивым и сосредоточенным видом, опустив голову, шел домой и бросал на стол покупки и остатки денег.

Однажды он заглянул в кофейню. Давно он там не бывал. Обвел всех взглядом: «Здравствуйте!» – и направился к столу, где сидели Сердер Осман и Ташчи.

Лицо Сердера Османа расплылось в улыбке.

– О! Наш Хасан! Здравствуй, здравствуй! Добро пожаловать!

– Рад вас видеть.

Сердер Осман от радости не знал, что и сказать, словно Хасан воскрес из мертвых.

– Эй, неси чаю! – наконец крикнул он хозяину.

Хасан закурил «зеленую лягушку». Сердер Осман колебался: рассказать Хасану про их проделки или нет? Он боялся расстроить друга: разговор-то пойдет о поле, о земле, а у того земли-то уже нет…

– Ну, как живешь? – осторожно начал он. – Давно не видались.

– Хорошо.

– Да, не видались давно. Все здесь о тебе спрашивают, а ты пропал совсем…

В разговор вступил Ташчи.

– Чем теперь занимаешься?

– Хожу в город работать. В хорошие дни по три – пять курушей зарабатываю. И за то спасибо аллаху!

– Упустил ты свое поле.

– Да что в том поле? – ответил Хасан с таким беспечным видом, словно в любой момент мог раздобыть десять полей.

– Да поможет тебе аллах!

В дверях показался Рыжий Осман. Увидев Хасана, он бросился к нему и сгреб в охапку.

– Вот так товарищ! Забыл своих друзей.

– Прости, не до того мне было.

Рыжий Осман с Сердером Османом переглянулись.

Хасан поднялся.

– Счастливо оставаться! – раскланялся Рыжий Осман с Ташчи.

Тот понял намек – остался сидеть в кофейне.

Вышли за деревню. На небе сияла круглая, как поднос, луна.

– Слыхал о стене? – начал Рыжий Осман.

– Без вас не обошлось, а?

– Конечно! – радостно засмеялся Сердер Осман. – Мы двое, Хаджи и Сулейман. Крепкая оказалась, мать ее!..

– Правильно сделали, – безучастно отозвался Хасан.

– А второй раз пошли – натерпелись страху. – Рыжий Осман толкнул Сердера Османа локтем. – У меня все поджилки тряслись.

– Боюсь, как бы Мастан до нас не добрался, – сказал Сердер Осман.

При упоминании о Мастане сердце Хасана болезненно сжалось.

– При мне о нем лучше не говори. Я его имени и слышать не могу.

– А кто может?

– Лучше скажи, как вы все это обделали.

– Собрались ночью. Огляделись – никого нет. И пошли махать кирками – аллах сил прибавил… – рассказывал Рыжий Осман.

– Ты видел бы Хаджи! – вставил Сердер Осман. – Мотор, а не человек.

– Эх, друг! – вздохнул Рыжий Осман. – Раз уже дело дошло до Мастановой стены, так я и больной пошел бы ее рушить.

– Любой пошел бы, – согласился Сердер Осман. – Хасан!..

– Что?

– Послушай-ка, что скажу. Толковали мы вчера вечером с Ибрамом-агой – знаешь, из семьи Хуршутов. Про тебя толковали.

– Что же?

– Он говорит: Салим в солдатах. Если, говорит, Хасан захочет – пусть идет ко мне в пайщики.

Хасан молчал.

– Ну, что скажешь?

– Я подумаю…

– Да я бы на твоем месте… – начал Рыжий Осман.

– Душа у тебя успокоится, – доказывал Сердер Осман. – Соглашайся, а?

– Надо подумать…

Хасану бы только радоваться, да, видно, не осталось для радости места в его душе. Странное оцепенение сковало его.

– И ты еще думаешь? Поле само идет к тебе в руки!

– Не знаю…

Как им объяснить, что с ним творится? Нет таких слов.

Он молча побрел домой. Сердер Осман смотрел ему вслед, а руки между тем привычно свертывали самокрутку.

Хасан, наконец, повстречал Алие на дороге. Она сказала ему, что Мастан по пятницам ездит в касабу. Договорились: в ближайшую же пятницу они встретятся в сторожке Кебиров, на винограднике. Там надежнее, чем под деревом у источника.

К тому времени, рассудив трезво, Хасан решил взять поле Хуршутов. «Поле большое, – думал он. – И им хватит, и мне».

Он пошел к Сердеру Осману.

– Скажи Ибраму-аге, что я беру поле.

– Вот молодец! – возликовал Сердер Осман. – И старик рад будет. – Он по привычке потянулся к кисету, верному другу и в радости и в горе. Одну цигарку свернул себе, другую – Хасану. – Пора пахать, а то все сроки упустишь.

– Да вот после пятницы и начну, – ответил Хасан, попыхивая самокруткой.

В тот же вечер он поправил свой старый сабан…

Хасан улегся на земле возле сторожки Кебиров, подставив лицо ласковым, еще не жгучим лучам утреннего солнца. Алие мешкать не будет. Уедет Мастан – она и придет. Пока же ему надо подумать и взвесить, что он скажет сейчас Алие. Нужно все ей объяснить. А то ведь что получается: подготовит целую речь, а увидит девушку – все слова из головы вон.