Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Сабир, как бы понимая мысли председателя колхоза, выделывал все новые коленца. Женщины пели и хлопали в ладоши, смеялись, одобрительно кричали:

– Молодец!

– Знай наших!

– Вот дает!..

Когда взмокший Сабир кончил плясать, хозяин завел патефон. Грустная мелодия песни унесла Хабибуллу куда-то далеко-далеко. Он вспомнил прошлое, затем мысли его перекинулись к сыновьям, у которых жизнь была куда лучше. «Пусть хоть наши дети увидят хорошее. Вернулись бы домой живые и здоровые, обзавелись бы своими семьями, и умереть бы тогда не жалко было».

Недолго просидел Хабибулла в жаркой, шумной комнате. Следом за ним вышел на крыльцо и Сахипгарей.

– Агай, ты меня отвезешь в район, ладно? – попросил он тихо.

– Во сколько?

– В девять утра я уже должен быть в военкомате.

– Когда же ты отдохнуть успеешь? Не понимают они, что ли? – Хабибулла недовольно взглянул на дверь, откуда неслось пение. – Пойду скажу, что пора расходиться. Ишь разгулялись!

– Не надо. Пусть повеселятся, пока жатва не началась.

– Поздно уже.

– Не беспокойся, агай. В лагере отосплюсь.

– Ай-хай, вряд ли. В армии – дисциплина.

– В действующей – дисциплина. А лагерь – это курорт. Чистый воздух, палатки.

– Тимергали пишет, они там тоже летом в палатках живут.

Проводив соседа, Сахипгарей долго стоял на крыльце, прислушиваясь к голосам в доме, к шуму дождя. Не давала покоя мысль о разлуке с семьей. Сколько пришлось ему бывать на стороне, но такой тоски испытывать еще не приходилось.

«Наши не допустят войны. А готовность все равно нужна. Не мешает иногда собирать офицеров и подучивать…» – подумал он.

– Сахипгарей!

Он вздрогнул, услышав голос жены.

– Что женушка?

– Где ты?

– Здесь. Дышу чистым воздухом.

Успокоенная, Минзифа хотела уж вернуться к гостям, но Сахипгарей ее остановил:

– Мне скоро отправляться, бисекей.

Минзифа еле сдержала крик, бросилась на грудь мужу.

– Ладно, утри слезы. Я же ненадолго. Самое большее три-четыре месяца продержат, – сказал он, стараясь убедить скорее себя, чем жену.

Когда ночной мрак стал рассеиваться и в предрассветном тумане начали вырисовываться Карамалинские горы, окутанные облаками, к воротам подъехал тарантас, запряженный любимым Гнедым Сахипгарея…

Вся деревня вышла провожать своего председателя.

XXIII

После беспрестанных ливней погода наконец прояснилась. И деревня выехала на сенокос.

В такое время и Малика не сидела сложа руки, делала, что было по силам. «Нехорошо в такое горячее время без работы ходить. Как ни говори, – думала Малика, – я же не простая мать. Один сын границу охраняет, другой – нефтяник. Нефтяник разве уступит колхозному бригадиру? Мои сыновья не должны за меня краснеть». И она пошла на работу с женщинами и школьниками.

Бригадир привел их к картофельному полю, заросшему сорняком, а Малике дал другое задание:

– Апай, ты сможешь обед сварить для работников?

– Одна?

– Одна. Для мелких поручений пришлю тебе несколько ребят.

– А где продукты?

– Сейчас привезут. Мяса не жалей, апай. К обеду должны подойти мужчины, они камень возят для строительства фермы, надо будет досыта накормить.

Малика пошла к подъезжавшей с продуктами подводе и удивилась, что продукты сгружал Хабибулла.

– Атахы, ты уже вернулся с покоса?

– Вернулся. А ты почему не дома?

– Да что ты, отец! Видишь, даже старухи на помощь вышли.

– Ну и хорошо, что ты здесь. А то… что-то у меня на сердце нехорошо. Сегодня во сне Тимергали видел… Будто бы в отпуск приехал…

– Может, приедет? Писал ведь в письме…

– Не знаю. – Хабибулла явно чего-то недоговаривал. – Много времени прошло. Писал: «Телеграмму дам, если отпуск дадут…» Пока нет никаких вестей. Наверно, не отпускают.

– Не говори так. – Малика рассердилась: – Нельзя сны к плохому толковать. Брось эту дурную привычку.

– При чем тут сон? Говорят, Абделькасим, сын Абдельхая из соседнего аула, написал, будто бы… Что над ними стали летать черные вороны. Германцы будто так и кишат на границе… Душа болит у меня.

– Германское царство разве не в дружбе с нами?

– Дружба! – Хабибулла засмеялся: – Да никогда не поверю, пусть что угодно говорят! Пусть хоть поклянутся мне – не поверю, что с Гитлером у нас дружба!

Малика со страхом огляделась по сторонам:

– Ох, уж этот язык твой! Пропадешь ты через него!

Тут прибежали ребята, и старики перестали спорить.

Только у Малики после разговора с мужем какое-то тяжелое чувство осталось на душе. Она дала девочкам задание, а сама позвала Закию:

– Доченька, идем-ка, поможешь мне.

Хабибулла собирал сухой хворост, девочки чистили картошку. Закия натаскала воды из родника и наполнила казан, затем ополоснула посуду, приготовила все к обеду. Малика чувствовала к ней какую-то особую нежность.

– Не поднимай, дочка, тяжелое. Ведра не наполняй так, покалечишь себя, – сказала она.

Ее забота смущала Закию. «Неужели Миннигали что-нибудь сказал ей обо мне? Наверно, так. Хоть бы не начала чего выспрашивать».

Мать чутким сердцем все понимала, не надоедала девушке разговорами. И действительно, какое ей дело до молодых? Пусть как хотят, так, и поступают. Самое главное – девушка работящая, быстрая, ловкая. Хорошая пара ее сыну. Кто не любил никогда, тот несчастный человек, холодный, слепой. Какой интерес ему жить на свете?.. Вот ведь жизнь! Кажется, совсем недавно Миннигали был ребенком. И не заметила, как стал мужчиной. До его возвращения остался еще один год. За это время Закия закончит десятый класс. Сыграют они такую свадьбу! Хабибулла с Маликой будут сидеть в самом центре стола. А потом станут они бабушкой и дедушкой, будут нянчить внучат. На кого будут похожи внуки? В чью родню потянут? Говорят, внуки еще ближе и дороже детей. Почему так?

– Иной^[21], мясо закипело. Соли маловато. Добавить? – спросила Закия, пробуя бульон из деревянной ложки.

– Добавь, – сказала Малика. Ей почему-то захотелось обнять Закию и приласкать, как родное дитя. Но она старалась не давать воли своим чувствам. Посмотрев через плечо Хабибуллы, подкладывавшего дрова под казан, на огонь, она сказала: – Отец, не топи так сильно. Суп вкуснее, когда кипит на слабом огне.

– Тогда я пойду немного травы накошу, – сказал старик.

– Далеко не уходи, понадобишься.

Муж ушел. Малика поторопила девушек, чистивших картошку:

– Вы не очень-то возитесь, девчата. Если запоздаем о обедом, стыда не оберемся.

Закия разложила на холстине, расстеленной в тени березы, посуду и помогла дочистить картошку.

– Давайте закончим работу поскорее и пойдем искупаемся.

«Умница! Мой младшенький не пропадет с Закией, – подумала мать и тут же пожалела, что не поженили они Ти-мергали. – Двадцать четвертый год идет, а все еще один! Не послушался отца с матерью. Женился бы до армии, как было бы хорошо. Сколько сватали мы ему дочку соседа, почему-то не захотел. Разве может взрослая девушка два-три года ждать? Взяла да вышла замуж. Сейчас так славно живут. Правда ли, что любит он Тагзиму, как говорят люди? Нет, не должно этого. быть. Какой стыд-позор, если молодой холостой парень полюбит разведенную женщину! Да и я сама смогу ли назвать невесткой женщину, которая не по душе? Правда, теперь дети редко спрашивают у своих родителей, на ком жениться…»

Солнце поднялось высоко над головой. На обед собрались мужчины, которые работали на горе. За ними пришли женщины и школьники. Только Хабибулла все еще таскал скошенную зеленую траву на арбу.

Издали наметом приближался всадник. Стали гадать, кто это так гонит коня.

– Да это же Сабир! – угадала Зоя-апай.

– Сабиру нельзя лошадь доверять! Как сядет в седло, гонит безжалостно…

– Раз не умеет ездить, будет теперь пешком ходить, – сказал рассерженным тоном бригадир и пошел навстречу верховому.

Но Сабир, не обращая на него внимания, подскакал прямо к костру, где вокруг скатерти сидели мужчины, и крикнул задыхаясь:

– Война началась!.. Война!

Бригадир не поверил его словам. Он вырвал у Сабира поводья и закричал:

– Слезай, провокатор!

Испуганная лошадь отпрянула назад. Чуть не вылетевший из седла Сабир схватился за ее гриву.

– Я не шучу…

– Кто сказал?

– Из района сообщили.

Бригадир не знал, верить ему или не верить. Он с надеждой посмотрел на односельчан:

– Как же это? Жили себе мирно-спокойно… И вдруг сегодня – война!.. Что же теперь будет?

Колхозники были поражены вестью.

– Война?

– Какая война?…

От реки бежала ватага мальчишек. Кто-то из них радостно кричал:

– Война! Война! Ребята!.. Война началась! Ну, дадим мы теперь врагу!

Увидев встревоженные лица взрослых, мальчишки сразу замолкли и притихли.

Колхозники окружили Сабира. Так и не дознавшись от него, где, когда, как началась война, быстро собрались домой. Теперь было не до еды.

Через несколько минут на поляне остались лишь Хабибулла и Малика.

Тишина стояла необычная. Все вокруг оставалось неизменным. День такой же ясный. Солнце печет с такой же силой. Жарко. Внизу, в уреме у реки, поет соловей. Трели у него короткие, голос писклявый, странный. Два-три раза свистнет и долго молчит, словно проверяя свое мастерство. Это, наверно, маленький соловушка учится петь. Вот опять… Опять… У остальных птиц, перелетающих с ветки на ветку, с дерева на дерево, голоса по-прежнему радостные, беспечные. Жизнь их идет своим чередом, корма сколько угодно, птенцы при них. Что йм горе людей! А сыновья Хабибуллы далеко от дома. Какая судьба ждет их? Что с Тимергали, который служит на границе? Если правда, что война началась, то первый удар примет граница.

Безрадостные мысли ни на минуту не покидали Хабибуллу. Он механически запряг Белолобого в телегу, собрал пожитки, брошенные колхозниками второпях, сложил всю посуду, завернул в платок хлеб.

Малика выливала суп из чашек в казан. Услыхав, что она беспрестанно шмыгает носом, Хабибулла рассердился:

– Перестань!

Малика уголком головного платка утерла слезы. Но не могла долго удержаться, присела перед казаном и начала рыдать еще громче:

– Тимергали мой… и-и-ии, сыночек мой!..

– Ну, будет тебе, будет! Нечего раньше времени слезы лить, – говорил Хабибулла, успокаивая жену. – Ничего еще не известно. Может, все это неправда. А если правда, то что аллах пошлет, то и переживем. От судьбы не уйдешь.

Когда Малика немного успокоилась, Хабибулла вылил суп в яму, прибрал на таборе. Закончив все дела, подошел к жене, окаменело стоявшей под березой, положил ей руку на плечо:

– Садись, ехать надо.

В дороге мать молчала, Хабибулла же, наоборот, желая немного отвлечь жену от мрачных мыслей, то без конца болтал, то без причины хохотал или покрикивал, погоняя лошадь:

– Но-о-о! Живей шагай, Белолобый! – Он тронул за локоть сидевшую с опущенной головой жену, улыбнулся: – Вспомнил я одну историю про нас. Давно было, когда я еще мальчишкой бегал. Бадруш-бабай выдал свою дочь Афаззу за парня из соседнего аула. Сыграли свадьбу. Повез зять Жену в свой аул. По дороге увидел их какой-то чудак и сочинил частушку: у твоей Афаззы нос приплюснутый очень. А жених был с норовом, его это так задело, что он сбежал от жены! – Хабибулла долго и громко хохотал над своим рассказом, но это не помогло – Малика даже не улыбнулась. – Ну хватит, эсэхе, не мучай себя…

Возле правления собрался народ. Хабибулла передал вожжи жене:

– Ты пока езжай домой.

– Быстрее приходи, – ответила Малика.

Хабибулла кивнул и, питая в душе еще какую-то надежду, подошел к собравшимся и спросил:

– Правда?

– Правда, – ответил Хабибулле старый Заният.

Собрав все силы, Хабибулла держался. Уж не сон ли

это, тяжелый, страшный? Кому нужна война? Чего не хватает этому Гитлеру?..

Старый Заният нашел в Хабибулле человека, который еще не знает подробностей, и, шамкая беззубым ртом, стал рассказывать:

– В четыре часа утра Началось. По-нашему – в шесть. Так говорят. Мы тут и не знаем ничего, а там уже кровь льется. О, аллах…

От этих слов у Хабибуллы перехватило дыхание, в ушах все время назойливо звучали слова: «Кровь льется… кровь льется…»

Захрипел репродуктор над крышей правления, и все сразу притихли.

– Сейчас последние известия передавать будут, – сказал кто-то шепотом.

Установилась настороженная тишина. Сотни глаз устремились в одну точку. Круглый, как шляпа, черный, помятый по краям репродуктор похрипел, пощелкал и опять замолк. Народ продолжал ждать. Разошлись поздно, когда солнце, обойдя половину земли, устало село за горы и наступили сумерки.

Мало кто спал в эту ночь.

XXIV

Вторые сутки пошли с начала войны…

Миннигали вернулся домой, в общежитие, после ночной смены. Он не знал, куда себя девать. Тяжело переживал известие о войне. Где-то сейчас сражается с врагами его брат Тимергали. Мысли о нем пе давали покоя. Что теперь делать? Нельзя же так сидеть! Он должен определить свое место. Куда идти? У кого спросить совета? Ему захотелось увидеть отца и, как в детстве, посоветоваться с ним. Что бы сказал ему отец?.. Отец, конечно, сказал бы без всякого раздумья: «Сын, святой долг защищать Советскую власть, которую мы завоевали. Сейчас твое место рядом со старшим братом, на фронте. Иди, возьми оружие, оправдай мою надежду».

Мысленный разговор с отцом успокоил Миннигали. Он вытащил из-под железной кровати, стоявшей у стены, свой фанерный чемодан, высыпал оттуда всякую мелочь и стал укладываться.

В комнату быстро вошел Рашид, новый бакинский друг Миннигали. Они работали вместе и крепко подружились в последнее время. Отец Рашида тоже был нефтяником.

– Аба-а-а! Ты куда собираешься?

– Какие новости в городе? – вопросом на вопрос ответил Миннигали.

– Митинги. Везде митинги. Про войну говорят. А ты зачем вещи собираешь?

– Все ненужное отправлю к родителям. Пойду в военкомат. Буду проситься на фронт.

– Думаешь, возьмут?

– Конечно.

– А на работе знают?

– Если в военкомате вопрос решится, то держать не будут.

– Ты сегодня в ночную?

– В ночную.

– А в военкомат когда?

– Вещи уложу, и айда на почту, а оттуда – в военкомат.

Лучи утреннего солнца сквозь растворенное окно проникали в комнату и косыми квадратами ложились на пол. В ветвях старого тополя с гомоном копошились воробьи. Все было как в любое другое утро. Но что-то изменилось. Остались позади беззаботная юность, счастливые и радостные дни. Что ждет впереди? Сколько продлится эта проклятая война?

Рашид безмолвно следил за каждым движением друга, видел его лицо, на котором появилось выражение какой-то внутренней сосредоточенности и даже суровости.

– Я тоже пойду в военкомат! Возьмут меня? – спросил Рашид.

– Не дорос еще.

– Полтора месяца можно добавить. Если подождешь меня дня три-четыре, вместе пойдем в райвоенкомат.

– Тебе еще дома надо поговорить…

– Отец не будет против. Вот только мама… Мама другое дело… – Рашид задумался, а затем решительно махнул рукой: – Э, не буду пока голову ломать. Она тоже согласится, если узнает, что мы вместе идем.

Они уже собрались идти на почту, как вдруг в окно заглянул черноусый, перепачканный мазутом рабочий:

– Губайдуллин, тебя в контору вызывают. Велели срочно явиться.

– Кто велел? – Миннигали приблизился к окну,

– Директор.

– Зачем вызывает?

– Не знаю.

Миннигали больше не допытывался. Он засунул узлы под кровать, наспех привел комнату в порядок, затем обнял за плечи Рашида, который с печальным видом сидел на табуретке:

– Ну, давай прощаться?

– Нет. Я тебя дождусь, – сказал Рашид.

– Может, я не скоро приду…

– Все равно буду ждать.

Оставшись в комнате один, Рашид вдруг подумал, что ведь ближе Миннигали у него нет друга. Прямой, честный. Верный товарищ. А как быстро он научился говорить, писать и читать по-азербайджански, и это помогло ему за короткое время сдружиться со многими ребятами и товарищами по работе.

Время шло очень медленно.

Рашид не знал, куда себя девать от скуки и вынужденного безделья. Глядя в окно, он вновь подумал о Миннигали, припомнил день их первой встречи. Возвращаясь из школы ФЗУ, Рашид зашел в городскую библиотеку. За длинным столом, обложившись журналами, сидел незнакомый парнишка. Он был широкоплеч, ладно сложен, одежда на нем была необычной: казакин, шерстяные чулки и лапти.

Рашид запомнил его хорошо и узнавал при встрече на улицах Баку. Однажды он подошел к нему и спросил, откуда тот приехал. Слово за слово, и завязалось знакомство, а потом и дружба…

Приближался полдень. Миннигали все еще не было. Не случилось ли с ним какой-нибудь неприятности на работе?

Рашид начинал беспокоиться, даже! раза два выходил на улицу. В конце концов терпение его лопнуло, и он решил идти в контору Азнефти. Но в это время вернулся Миннигали.

– Задержался я. Не сердись. Уход на фронт откладывается.

– Как? Почему откладывается?

– В конторе ничего не вышло, я пошел в военкомат… Там сказали, что наш год пока не берут. Отказали. Ходил к секретарю комсомола и секретарю парткома – тоже не помогло…

– Мы же решили вместе ехать, а ты без меня ходил, – упрекнул Рашид.

– Понимаешь, я бы не пошел, но в конторе свои планы относительно меня. Я прихожу – они мне суют бронь и переводят в городок Сабунчи! Я, конечно, сразу побежал в военкомат. Но и там, как видишь, не получилось. Говорят, иди обратно, добывай нефть…

– И ты согласился? – спросил Рашид.

– Что же мне оставалось делать?

– А зачем тебя переводят в Сабунчи?

– Работать в карьере, где камень добывают. Назначили мастером в бригаду из пятнадцати человек. Там же и жилье дают.

– Когда переезжаешь?

– Сегодня.

Рашид, уже успевший приучить себя к мысли, что они вместе уйдут на фронт, повесил голову:

– Значит, у нас ничего не вышло.

– Ладно, не горюй. – Миннигали пытался успокоить друга: – Меня туда временно переводят, вернусь и опять буду добиваться своего. А пока надо набраться терпения. Что же делать? Разве я поменял бы работу нефтяника на вывозку камня, если бы это не имело отношения к обороне? Камень нужен срочно на военное строительство!

Рашид хорошо понимал, что Миннигали этим самым старается убедить и успокоить самого себя, поэтому ничего не сказал. В этот же вечер Миннигали переехал в городок Сабунчи, а сердце все не унималось, рвалось на фронт, где его брат сражался с фашистами.

XXV

Из колхоза «Янги ил» многие мужчины ушли на фронт. Они уже воевали. А в конце июня повестки получили еще несколько человек.

Народ собрался возле правления, чтобы проводить односельчан. Как всегда, при проводах было шумно, женщины громко плакали, кто-то проклинал фашистов, кто-то пел.

Хабибулла стоял в сторонке. Он не знал, что с его сыновьями, и потому на душе у него было тревожно. «Сколько слез! Что еще суждено испытать людям? Жили-то как! Свободно, не зная никаких тревог и горя. Почему на нашу голову свалилась эта беда? Мы же никого не трогали. Они сами напали на нас. Конечно, они получат по заслугам! Фашистам пощады не будет. Наши богатыри победят, разгромят захватчика! Самые сильные и здоровые мужчины уйдут на войну. Останутся старики, женщины и дети… Много ли с ними наработаешь? А ведь фронту нужны хлеб, мясо… На войне надо хорошо есть».

Гайнетдинов, который исполнял обязанности председателя колхоза, и председатель сельсовета Муса Абдулов поднялись на крыльцо. Рамазан Яруллин взмахнул рукой:

– Товарищи!.. – Голоса стихли. Рамазан помолчал, словно не знал, что говорить дальше. – Товарищи! Пять дней прошло с того времени, когда началась война. Фашистские захватчики двигаются на восток. Враг хочет обратить в рабство советский народ. Но этому не бывать! Мы победим! Потому что мы, советские люди, поднимаемся на борьбу за справедливость… По призыву Отечества мы сегодня провожаем на фронт самых лучших своих джигитов. Они не запятнают доверия народа! Оставшиеся в тылу будут работать и за них, и за себя!

Хабибулла, слушавший оратора с большим вниманием, разволновался. Он тер свой широкий лоб, поправлял шапку на голове, гладил белую бороду. Под конец не выдержал и тоже попросил слова.

– Братья, мой старший уже на фронте, уже воюет! Он ведь на границе. И я провожаю вас, как своих сыновей. Запомните мои слова: беспощадно бейте врага! Если мы всем народом поднимемся, и молодые, и старые, то ему скоро будет конец! Я вам скажу: башкирские джигиты издавна славились. Хорошие воины!.. Правильно я говорю, джигиты?

Прошел гул одобрения, на всех произвели сильное впечатление слова старого Хабибуллы.

От имени уходивших на фронт выступил Сабир. Он был немногословен, но сказал все, о чем думали уходившие на фронт мужчины.

– Мы будем громить фашистов, – в глазах у Сабира вспыхнула ненависть, – а вы здесь пока поработайте за нас! И враг будет разбит!

– Будьте спокойны, джигиты! Колхозники не подведут! – крикнул Салим Гайнетдипов.

Настают минуты прощания.

По давнему обычаю, отъезжающим дарят гостинцы, деньги.

Заплаканная Малика тоже принесла свои подарки. Оба ее сына где-то далеко-далеко, для них вязала она теплые носки и варежки. Но разве не ее сыновья эти джигиты, уходящие на войну? Так пусть согревают их варежки и носки, которые долгими зимними вечерами любовно вязали ее материнские руки!

– Возвращайтесь живые, здоровые, сынки, – приговаривает Малика. – Если встретите там Миннигали и Тимергали, передайте привет родительский. За нас пусть не беспокоятся…

Так она обошла всех и каждому давала откусить по маленькому кусочку от большого, испеченного в золе хлеба. Это был старый обычай.

– Остальное останется здесь, – приговаривала мать. – И эта оставшаяся доля притянет вас к родному дому.

Хабибулла всегда немного посмеивался над суеверием жены. «Ох темная же ты, старуха! – думал он. – Так и прожила с верой в разную чепуху. Наверно, грамотные сыновья постыдились бы твоей темноты, если бы слышали…»

Наконец подводы с мобилизованными тронулись. Закричали, заплакали, побежали следом люди.

– Пусть всегда с вами будет. Хазыр-Ильяс!^[22]

– Возвращайтесь с победой!

Хабибулла шел немного в стороне. Когда дошли до конца деревни, он сказал председателю колхоза:

– Салим, брат, наверно, я поеду провожатым?

– Зачем? – удивился Гайнетдипов.

– Дело у меня есть в районе…

– Ну вот и хорошо, агай, садись на переднюю подводу. За мальчишками-кучерами глаз будет,

Хабибулла подошел к жене, которая шла в группе женщин.

– Меня посылают провожатым, – сказал он ей и бросился догонять переднюю подводу.

Кто-то из парней неумело играл на гармошке, около него шли девушки и пели. Матери продолжали плакать, провожая сыновей. Все это казалось Хабибулле страшным сном. Только ужасы, которые видишь во сне, минутные. Проснешься, и нет их. А здесь другое. Война. От нее не избавишься. Никого она не пощадит. Бесспорно одно: советский народ победит, он не склонит головы перед фашистскими захватчиками. В такое время никто не должен стоять в стороне, не имеет права. Нужно работать и работать, сколько есть сил.

Улица в райцентре, где располагался военкомат, была полна народу. Хабибулла удивленно хлопнул, себя по ногам:

– Аба-а-а, чисто стерлитамакский базар! Проехать негде!

– Дальше не надо, агай. Высаживай нас здесь и поворачивай назад, – сказал Сабир.

Солнце палило нещадно. Хабибулла привязал лошадь к плетню, положил перед ней сена и пошел следом за односельчанами.

Улица была битком набита мобилизованными и провожающими. Из репродуктора на уличном столбе неслась музыка. Если бы не хмурые лица людей, было бы похоже на праздник.

У военкомата их остановил небольшого роста, загорелый молодой лейтенант:

– Вы откуда?

– Из Уршакбаш-Карамалов.

– Ага… – Лейтенант показал на группу людей, расположившихся справа от сада: – Туда идите!

Расставшись с односельчанами, Хабибулла почувствовал невыносимую тоску в сердце. Несколько слезинок скатилось по бороде. Он стыдливо смахнул их и вытер глаза. Немного постоял, чтобы прийти в себя, затем вошел в здание военкомата. Там тоже было много народу. Они что-то говорили друг другу, что-то объясняли, приказывали. Трудно было понять, кто кому здесь подчинялся.

Хабибулла сунулся туда-сюда, но, так и не найдя человека, который мог бы решить волнующий его вопрос, направился в кабинет военного комиссара.

За длинным столом сидели люди. Майор, объяснявший им что-то, умолк сразу и уставился серыми усталыми глазами на вошедшего:

– Вам что нужно?

– Вы нужны.

– По какому делу?

– Вы меня выслушайте. У меня два сына, оба на фронте. Воюют против немецких захватчиков. Кровь проливают.

Усталое сердитое лицо военного комиссара сразу смягчилось.

– В чем ваша просьба, агай?

– Не просьба, требование! – Хабибулла решительно махнул рукой, чтобы придать больше убедительности своим словам: – В такое время я должен быть рядом с сыновьями. Пошлите меня на фронт!

– Сколько вам лет? – спросил майор.

Хабибулла ответил уклончиво:

– Какое это имеет отношение к войне? Я чувствую, что вполне годен к службе.

– И все же сколько вам лет? – настаивал майор.

– Пятьдесят семь.

– Ваш возраст не призываем, агай. Если очередь дойдет, сами вызовем. До свидания!

Никому не рассказал старый Хабибулла о посещении военкомата. Он подобрал остатки сена под ногами своей лошади, проверил, все ли подводчики на месте, и сел на телегу:

– Ну, поехали домой!

За ним тронулись другие подводы.

К вечеру стало прохладнее. Природа вокруг вздохнула и ожила. Распрямились травы и листва на деревьях. Взлетели к небу ласточки – птицы словно ожили после жары, как после спячки.

Конечно, трава, звери и птицы живут лишь собственными маленькими интересами и заботами. Что им до страданий людей, до старого Хабибуллы, у которого огонь горит в сердце, когда он думает о судьбе своей земли?! Что там птицы, люди не поняли, с каким святым желанием пошел он в военкомат! Не взяли па службу. Напрасно, между прочим… Почему только молодые должны защищать Отечество? Ошибаются они там, очень ошибаются!..

Лошадь потянулась к мягкой сочной траве на обочине дороги. Хабибулла дернул вожжи, взмахнул кнутом. «Нехорошо получилось в военкомате. Сказал, что оба сына на фронте. Но Тимергали – это точно, а Миннигали – еще не известно. Да нет, Миннигали не выдержит, обязательно прорвется на фронт, – подумал он, и снова поднялась в его сердце гордость за своих сыновей. – Нет, такие сыновья, как у нас с Маликой, не подведут!»

Часть вторая

I

После смены Миннигали, не заходя в общежитие, поехал к Рашиду. На душе у него было очень неспокойно: никаких известий от брата. Баку, погруженный в темноту, выглядел необычным, таинственным. На улицах было много народу, мужчины по большей части в военной форме. На перекрестках, у проходных фабрик и заводов дежурили милиционеры. Троллейбусы стояли. Только перезванивались битком набитые людьми трамваи. Миннигали вскочил на подножку. Внутрь пройти не смог, так и ехал, держась одной рукой за поручень, на весу.

Дом Рашида стоял напротив исторического музея. Когда Миннигали подошел к воротам, навстречу легким быстрым шагом вышла сестра Рашида, Лейла.

– Рашид дома? – спросил Миннигали.

Девушка покачала головой:

– Рашид уехал на фронт.

– На фронт?

– Вчера прибежал, собрал вещи в мешок и убежал. Даже чай пить не стал.

– Может, я еще успею его найти?

– Их уже вчера вечером отправили из Баку,

– А куда отправили?

– Не знаю.

– Рашида взяли, а меня нет. Я уже пять раз ходил в военкомат. Не хотят даже разговаривать.

– Если вы все уйдете на фронт, кто же будет работать? На нефтяных промыслах тоже нужны люди, – сказала Лейла.

– Сколько моих сверстников уже взято в Красную Армию! Почему я должен оставаться здесь? Это нечестно! Завтра утром опять пойду в военкомат. Пока не добьюсь своего, не перестану ходить!

– Ох и горячий ты! Я и не знала. Как только Закия тебя такого любит? – пошутила девушка.

Миннигали отмахнулся:

– Я просто так… Душу отвожу…

– Ладно, не оправдывайся. – Лейла подхватила смущенного парня под руку: – Пошли к нам.

– Давай лучше здесь постоим.

– Дома никого нет. Мама в ночную смену. Посидим поговорим. Без Рашида скучно…

– Да, жалко, что мы не вместе, он настоящий друг.

– А я? Разве я тебе не друг? – В голосе Лейлы прозвучала печаль. – Как будто меня и нет вовсе.

– Что ты говоришь, Лейла!

Лейла перебила его:

– Молчи уж. У тебя есть Закия.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал Миннигали.

– Не торопись. Что там тебе приготовили в общежитии? Если на фронт возьмут, кто знает, придется встретиться или нет.

– Домой к вам не будем заходить, ладно? Давай в саду посидим, хочешь?

Миннигали не знал, о чем говорить. Он даже пожалел, что остался. Зачем дал себя уговорить? Надо было уйти. Конечно, ей скучно одной. Не знает, как провести свободное время. Совсем еще девчонка, девятиклассница, а хочет показать, что взрослая.

При свете луны на глазах девушки блеснули крупные слезы. Плачет. Неужели он обидел ее? Миннигали стало жалко Лейлу.

– Не надо… Ты же большая девочка, не плачь… Рашид вернется живой и невредимый, вот посмотришь. Ну, Лейла…

От ласковых слов девушка совсем расплакалась:

– Я… Я из-за тебя плачу…

– Из-за меня? Неужели я обидел тебя?

– Люблю тебя. Давно люблю. С того дня, как ты пришел к нам с Рашидом. Ты на меня не обращаешь никакого внимания… С Рашидом все про Закию свою говорил. Я… я даже ревновала тебя, возненавидела твою Закию.

Миннигали с братской нежностью гладил ее дрожавшие плечи. И вдруг остро, всем сердцем ощутил ее прелесть. Ему захотелось обнять и поцеловать ее. Но он сдержал себя.

– Нельзя так… Успокойся… Ты же умница…

– У тебя нет других слов? – Лейла посмотрела на парня полными слез глазами: – Дальше что? Скажи! Ну скажи мне!.. – И, словно испугавшись чего-то, положила ладонь на губы Миннигали: – Нет, не надо! Не говори. Я все знаю, все вижу. Не любишь меня. А я тебя люблю, люблю! Это смешно. Очень смешно. Но я ничего не могу поделать с собой! – Она тяжело дышала. – Не могу…

Миннигали и раньше догадывался, что она к нему неравнодушна. Но Лейла до сих пор скрывала, точнее, старалась скрывать свое чувство. При нем она постоянно шутила, смеялась. Добрые, милые, ласковые глаза ее иногда вдруг затуманивались, тогда ему казалось, что она ждет от него чего-то важного, сокровенного. Признания? Когда они оставались вдвоем, Лейла томилась, молчала, вздыхала и никак не решалась начать разговор. Миннигали в таких случаях делал вид, что ничего не замечает.

Теперь он мысленно ругал себя: «Какой же я парень, если толком не умею говорить с девушками? Лейла проводила брата на фронт. Ей тяжело, очень тяжело. А я, вместо того чтобы утешить, стою, как будто воды в рот набрал. Ах, как нехорошо, как нехорошо!.. Надо что-то сказать. Но что сказать? Что у меня в деревне есть любимая? Закия, Алсу-Закия…»

– Лейла, милая… Я даже не знаю, что говорят в такие минуты. Ведь ты сестренка моего близкого друга.

– Ну и что же! – Лейла прижалась к нему.

– Значит, ты и моя сестренка.

– Неужели ты ко мне ничего не испытываешь, кроме братских чувств? Скажи, я хоть немножко нравлюсь тебе? Чуть-чуть?