Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Еще какое-нибудь дело есть?

– Как бы тебе сказать… – Халимов тянул, не зная, с чего начать. Подумал немного, кивнул на женщину, которая возилась с фитилем лампы – Вот члены правления хотят тебя поставить бригадиром пятой бригады.

Не ожидавший такого предложения Хабибулла стал отмахиваться обеими руками:

– Нет, я не справлюсь! Найдите кого-нибудь помоложе!

– Кто же помоложе тебя?

Хабибулла хотел было что-то ответить, но внезапно остыл. Воинственно вздернувшаяся бородка его опустилась.

– Я буду делать все, что в моих силах. Только, пожалуйста, не суйте меня в начальники. Были бы глаза получше да возраст помоложе, и не охнул бы даже.

– Я тоже не на много моложе тебя, Губайдуллин-агай, и знаний не так уж много. Но велел район председателем колхоза работать, что поделаешь, согласился. Когда надо, и не на такое пойдешь. Работаю, как умею. И ничего…

– Не заставляй себя упрашивать. Не осталось никого подходящего для бригадирства. Не меня же, семидесятишестилетнего старика, ставить бригадиром, – сказал Сибагатулла.

– Можно же из женщин кого-нибудь поставить.

Тут все зашумели:

– Разве женское это дело?

– Иная женщина лучше бестолкового мужчины, – стоял на своем Хабибулла. – Возьмем, к примеру, Тагзиму. Кто с ней потягается в работе?

Когда спорившие старики немного поостыли, Минсафа Актубалова прошептала:

– Тагзима и в самом деле толковая. Вместе работаем на ферме, знаю.

Остальные поддержали ее:

– Правильно, Тагзиму надо назначить бригадиром.

Когда шум немного улегся, Халимов наконец вставил и свое слово:

– Мы думали ее назначить заведующей фермой.

– Тогда давайте Минзифу поставим бригадиром, – сказал Хабибулла.

Старик Сибагатулла, которому эти слова показались насмешкой, рассердился:

– Не смейся над ней.

– Я и не смеюсь. От души говорю. Минзифа баба грамотная, вполне справится. С моим сыном Тимергали они вместе учились. Она моя соседка. За что ни возьмется, все у нее в руках горит.

– Это же жена бывшего вашего председателя Ахтиярова? – заинтересовался Халимов.

– Она и есть! Она самая!

– А-а, знаю… – На лице председателя колхоза мелькнула радость. – Когда я в колхоз приезжал уполномоченным, мне приходилось встречаться с ней в поле и разговаривать. Из Минзифы хороший бригадир выйдет!

– Товарищи, Минзифа многодетная мать. Не толкайте ее на тяжелую, ответственную работу, – застучал по полу палкой старик Сибагатулла, но никто не прислушался к его словам.

…Узнав о том, что ее назначили бригадиром пятой бригады, Минзифа всю ночь не сомкнула глаз. «Не соглашусь. Не женская это работа. Пусть найдут другого», – решила она.

Утром, заметив дымок, шедший из трубы соседей, Минзифа побежала к ним. Хабибулла собирал щепки по двору, с усилием наклоняясь.

– Агай, здравствуй!

Хабибулла выпрямился, стараясь не подать виду, что чувствует себя неважно.

– Здравствуй, здравствуй, соседка, как поживаешь? – Он взглянул на помятое бледное лицо Минзифы: – Вижу, сестра, что хочешь сказать. Не отказывайся. Соглашайся.

– Не хватит сил у меня! – Минзифа, чтобы не заплакать, сжала задрожавшие губы: – Не хочу себя выст. авлягь на посмешище… Мне и так-то тяжело с детьми…

– А кому легко? Нам всем сейчас несладко. Ты женщина умная, должна понимать…

– Я не знаю бригадирскую работу.

– Научишься. И я помогу, чем смогу. Твоя молодость, мой опыт – справимся как-нибудь. Как мы будем в глаза смотреть: я – сыновьям, ты – мужу своему, если не поможем фронту? Как подсказывает мой темный ум, наше самое главное дело – обеспечить фронт хлебом, продуктами. – Хабибулла легонько подтолкнул Минзифу локтем: – Айда, соседка, чайку попьем.

– Дети будут искать меня, когда проснутся, – сказала Минзифа и нерешительно поднялась на крыльцо.

Они пили чай, от которого шел аромат душицы, и продолжали разговор все о том же. Старик говорил и говорил.

Минзифа уже успокоилась и теперь с меньшим страхом думала о предстоящей работе. Она даже начала советоваться со стариком, прикидывая, с чего начинать, что надо сделать бригаде в первую очередь.

Малика разливала чай и не вмешивалась в их разговор. У нее одно было на уме: «Как там мои сыновья? Измучились, наверно, бедняжки? То жара, то холод, то осенние дожди, то голод. Дай бог дождаться мне их, увидеть живыми и невредимыми…»

После чая мать проводила Минзифу до ворот.

– Есть письма от Сахипгарея?

– В августе писал… Как начал воевать, больше ничего не было.

– Придет, аллах поможет. Без надежды, говорят, только шайтан живет. Придет. Береги себя, не терзайся. Думай о детишках своих. Наше горе – общее горе, – успокаивала молодую женщину Малика, повторяя то, что много раз самой приходилось слышать от мужа.

– Сыновья пишут?

– От Миннигали получаем письма. Закончил учебу. Теперь он командир. Сам, пишет, учит молодых… Вот только Тимергали меня беспокоит очень… И во сне все время вижу. Не попал бы в беду!

– Не верь ты снам. Если бы что случилось с Тимергали, сообщили бы уже.

– Не знаю.

Хабибулла собрался идти на работу. Он прервал разговор женщин:

– Минзифа, дочка, я тебя в канцелярии буду ждать. Получи от Халимова задание, вместе в поле пойдем.

– Я сейчас. Только деток накормлю, – сказала Минзифа и побежала домой.

Оставшись одна, Малика пригорюнилась. Не зная, как провести день, перемыла посуду, убралась в доме, вытащила из деревянного сундука, стоявшего в переднем углу комнаты, одежду сыновей, перетрясла ее, насыпала в карманы табаку, чтобы не побила моль. Затем стала перебирать пожелтевшие письма. Но на душе все равно было тоскливо, беспокойно. Слезы сами собой текли из глаз. Она утирала их концом головного платка. Невольно пришли ей на память слова старинной песни:

Как у речки в камышах

Гуси-лебеди сидят…

Изливает грусть-тоску

Кто же там, у речки?..

IX

Тянулись долгие ненастные осенние дни…

Наступил конец сентября, а урожай еще и наполовину не был убран. Пшеница осыпалась, прорастала. Когда-то шумные поля стали пустынными не хватало людей. Минзифа Ахтиярова, новый бригадир, попробовала было вывести в поле женщин с серпами, но, так и не сумев их убедить, горько заплакала и пошла к Хабибулле за советом.

– Меня женщины не признают. Что делать, агай? Может, мне отказаться от бригадирства?

Старик успокоил ее:

– Потерпи, дочка. Придет время, будут признавать, слушаться. Жизнь всему учит. Не шутка заставить работать баб, которые привыкли жить за спиной у своих мужей без горя, без забот. Не надо сразу круто брать. Объясни им по-хорошему, поймут. Для примера выведи сначала всех многодетных матерей.

– Может, мне сходить к Кабировой Катифе?

– Вот это ты правильно придумала!

Катифа приветливо встретила Минзифу, но когда речь зашла об уборке, она отрезала:

– Не пойду! Бросить четверых детей и неделями в поле мыкаться? Что я, дура?

– А я? Я ведь тоже оставлю своих мал мала меньше! Покоя не знаю. Если бы не эта проклятая война, разве бы я терпела такое? – Минзифу переполняли все волнения и тревоги последних дней, и она не выдержала, заплакала: – Там наши мужья проливают кровь за Родину, за всех нас… А что же мы? Вместо того чтобы помогать им, сидим сложа руки и губим хлеб. И ведь хороший хлеб уродился! Как мы им в глаза посмотрим после войны? Ладно, я тебе сказала, поступай, как знаешь, – сказала Минзифа и направилась к двери, но Катифа остановила ее:

– Поняла я. Не сердись на меня, глупую. Не подумала я сгоряча. Когда выходить на работу?

– Завтра спозаранку.

– Лишнего серпа нет у тебя?

– Найдется…

Постепенно все уладилось. Все работоспособные люди вышли в поле.

Целыми днями под нудным дождем, который шел вперемешку со снегом, женщины жали серпами пшеницу. Старухи и дети готовили еду, собирали колосья, помогали скирдовать солому, сушить хлеб.

Но рабочих рук все равно не хватало.

Минзифа совершенно не знала отдыха, стараясь везде успеть, организовать работу как надо. Не найдя никого, кто мог бы работать на току, Минзифа побежала к своему семидесятилетнему отцу:

– Отец, помоги недельку-другую.

– За ребятами присмотреть? – спросил Сибагатулла, даже не выслушав дочь. – Ладно, мне все равно, где сидеть.

– Мои дети привыкли уже одни обходиться. Как-нибудь проживут. А вот в колхозе дела плохи. Не поможешь ли перелопачивать просушенный хлеб?

На морщинистом лице старика выразились и удивление, и испуг. Седая бородка его затряслась.

– Моложе меня не нашла, дочка?

– Все на работе.

– Да разве я смогу работать? Я же беспомощный, еле двигаюсь… Поясница не отпускает… Одной ногой уже в могиле стою…

– Атай, – Минзифа чуть не плакала, – богом молю тебя, хоть денечек поработай!

Сибагатулла встал с места, опираясь обеими руками на палку, долго колебался, но все же согласился:

– Раз уж так настаиваешь, что делать, попробую.

Но не стало Минзифе легче оттого, что уговорила старого отца выйти на ток. «Если бы не эта проклятая война, разве погнала бы я бедного отца на работу?.. Сколько перебито молодых здоровых мужчин! Сколько вдов и сирот осталось! Кого еще ждут несчастья? Что с моим Сахипгареем? Хоть бы уцелела его головушка, вернулся бы он живым в родной дом!..»

С такими невеселыми мыслями вышла Минзифа из дома отца. Тут она заметила, что по улице торопливо идет, почти бежит девушка.

– Закия!

– Да, апай.

– Вы уже кончили вязать снопы проса?

– Нет, не кончили.

– Почему же ты вернулась?

– Я учительницу Зою-апай привела. Она очень простудилась, заболела. У нее температура сорок. Дышать тяжело… Она нас в скирду упрятала на ночь, а сама пе убереглась…

– Зоя-апай сейчас у себя?

– В больницу отправили.

– Хорошо сделали. – Минзифа похлопала Закию по плечу: – Молодец! А сейчас куда торопишься?

Закия смутилась:

– Хотела я заглянуть к Малике-инэй.

– Она провеивает хлеб в клети. Хочешь, пойдем, я тоже туда иду.

Они пошли вместе.

Медленно, лениво шел снег, такой крупный и пушистый, что казалось, будто бабочки летают в воздухе.

На мостике снег не таял и скрипел под ногами. Когда перешли на тот берег, Мипзифа спросила девушку:

– С Миннигали переписываешься?

Закия покраснела так, что щеки ее стали ярко-розовыми:

– Переписываюсь.

– Последнее письмо когда получила?

– Вчера.

– Откуда пишет?

– С Кавказа.

– Значит, на Северо-Кавказском фронте. Сабир тоже там был ранен. Может, они там встречались?

– Миннигали написал бы.

– Об этом мог бы и не написать, у них ведь нелады между собой. Ну, Сабир приедет, расспросим.

– Сабира уже отпускают из госпиталя? – В глазах у Закии вспыхнула радость.

– Жене телеграмму прислал с дороги. Не сегодня завтра должен приехать. Мы собираемся встретить его с почестями. Из всех ушедших на фронт он первый возвращается… – Минзифа вздохнула: – Что-то долго нет писем от моего Сахипгарея.

Поднялся ветер, с Карамалинских гор дохнуло зимой.

Минзифа вернулась домой поздно. Но и тут не находила она успокоения. В холодном, запущенном доме, прижавшись друг к другу, спали дети. «Бедные мои девочки! Когда же конец войне?»

Минзифа дотронулась до головки лежавшей на спине, и сердце у нее сжалось – девочка вся горела…

Всю ночь Минзифа провела без сна, сидела возле боль-пой девочки: поила ее отваром целебных трав, клала на лоб мокрое полотенце, укутывала одеялом.

Утром девочке стало лучше, у матери отлегло от сердца.

Когда Минзифа собиралась на работу, пришел сосед Хабибулла. Она испугалась, увидев его осунувшееся за сутки лицо:

– Агай, не болеешь ли?

– Сам пока нет, слава богу. Да вот Малике тяжело. Не перестает плакать. Хоть бы ты зашла, поговорила с ней по-женски, – сказал старик Хабибулла, не замечая состояния самой Минзифы.

– Что с Маликой-инэй?

– Получили бумагу, что Тимергали пропал без вести, С тех пор в себя прийти не может! Хабибулла больше не мог говорить.

Минзифа чуть не закричала. С трудом сдержавшись, она стала успокаивать Хабибуллу:

– Ну, ничего. Пропал без вести – это еще не значит, что погиб. Не горюйте пока. Может быть, все выяснится потом… Вон, о Сабире тоже писали, что пропал бесследно. А теперь сам домой возвращается.

Хабибулла обрадовался. Как утопающий за соломинку, ухватился он за слова молодой женщины:

– Да ведь и я про то же самое толкую старухе! А она и понимать не хочет военную жизнь. Плачет и плачет… Ведь чего на войне не бывает, правда, дочка?

Минзифа быстро собралась и побежала к Губайдуллиным, чтобы поддержать Малику… Когда выходила она от соседей, ее встретила девушка-почтальон:

– Апай, с тебя гостинец за радость! Письмо!

– От Сахипгарея?

– Да!

Дрожащими от волнения руками Минзифа разорвала конверт. Увидев печатные буквы, побледнела:

– Это не от Сахипгарея!.. – Слезы туманили ей глаза, мешали разбирать мелкий шрифт. – Буквы расплываются, ничего не вижу. На, сестричка, прочитай мне.

Почтальонша, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, смотрела то на Минзифу, то в письмо, мялась, но потом все же сказала через силу:

– Апай, это… это… похоронная!

Минзифа испуганно попятилась:

– Ошибаешься!.. Не может быть!.. Не верю!.. Читай как следует, девочка, как следует… Не перепутай чего, смотри!

Девочка, испуганная тем, что происходило на ее глазах с Минзифой, начала оправдываться:

– Да я не обманываю, апай. Вот же написано… погиб. Значит убили Сахипгарея, апай.

Минзифа заткнула уши.

– Сахипгарей!.. Сахипгарей!.. – закричала она и упала на землю без чувств.

Девушка только теперь поняла, какое горе принесло письмо этой женщине, и стала звать во весь голос:

– Помогите!

На крик выбежали Хабибулла и Малика, собрались люди, которые шли на работу.

Минзифу перенесли в дом. Очнувшись, она обвела глазами собравшихся вокруг нее односельчан, дочерей – Зульфию, лежавшую в постели, прижавшихся в углу Флюру, Салиму и Зумру, и не узнала их. Затем, опомнившись, опять начала рыдать:

– Сахипгарей… душа моя!..

Односельчане пытались успокоить ее:

– Минзифа, не убивайся. Не ты одна в такую беду попала.

– Да, сестра, война многих из нас сделала вдовами… Держись, сестра!

– Зря горюете, женщины! В такой суматохе, кто знает, может, по ошибке написали? Сестра, не теряй надежды, жди, – сказал Хабибулла.

И слова мудрого старого Хабибуллы дошли до сердца обезумевшей от горя женщины.

К Минзифе вернулась надежда – она стала ждать. Только эта надежда давала ей силы преодолевать трудности, терпеть. Не сломили ее ни тяжелая болезнь и смерть дочери Зумры, ни смерть старого отца.

А война, эта ненавистная война все продолжалась.

X

Получив письмо от родителей с известием о старшем брате, Миниигали очень расстроился, но старался успокоить себя: «Тимергали-агай не из слабых. Если уж он сумел Вырваться из окружения, то на нашей стороне не пропадет. Что он, иголка в соломе, пропадать без вести?»

Надеясь на какое-нибудь чудо, Миниигали все-таки ждал письма от брата. Но брат молчал. Терпение Миниигали окончательно иссякло. Иногда он не выдерживал, шел к политруку Нестеренко и требовал, чтобы тот немедленно отправлял его на фронт. Ему казалось, что там он сразу все выяснит, что, если он будет там, скорее удастся освободить землю, где служил его брат.

Нестеренко понимал, почему парень так стремится на фронт, и отвечал:

– Все требует порядка. Успеете. Не забывайте, что мы в резерве командования находимся. Ни один из нас не останется в стороне от войны с фашистом. Но сейчас главная паша задача – передать знания, полученные в училище, молодым красноармейцам, – сказал он.

Командир роты Щербань хоть догадывался о стремлении Губайдуллина, но советовал не торопиться, ждать приказа.

Время шло.

Воинская часть, в которой служил Губайдуллин, лишь летом 1942 года была отправлена на фронт.

Более пяти суток эшелон двигался к фронту. Потом был длительный марш, а где-то среди ночи на передовой, когда небо прорезывали тревожные лучи прожекторов, уставшим от длительного перехода бойцам сообщили, что их направляют в 9-ю воздушно-десантную бригаду.

Все оживились.

– Ура! Будем летать на самолетах!

– Пока пешком, в расположение части, – сказал политрук Нестеренко.

– А это далеко?

– Да недалеко, уже рядом. Вон где взрывы, там уже. линия фронта.

– Передовая?..

– Пешком так пешком! Еще налетаемся.

Перекусили, перекурили, и послышалась команда строиться. В темноте построились и отправились в путь.

Приближение фронта чувствовалось во всем. Ветер уже доносил запах гари. Земля, если приложить к ней ухо, еле слышно гудела, подрагивала. Но теперь, ночью, на этом последнем переходе к передовой Миннигали вдруг осознал, что враг – рядом. Завтра, возможно, первый бой…

Шли всю ночь, пока горизонт не начал светлеть. До восхода солнца было еще далеко, но малиновые отсветы уже окрасили небесную даль. И восход этот был совсем как дома, в далеком мирном прошлом. Не верилось, что совсем рядом, рукой подать – фашисты.

Миниигали показалось даже, что местность, по которой они шли, похожа на окрестности аула Уршакбаш-Карамалы.

По колонне долетело:

– Пришли!

Бойцы радовались, как будто они прибыли на отдых, а не для того, чтобы воевать.

– Пришли!

– Пришли…

Командир роты лейтенант Щербань предупредил их:

– Тс-с-с!.. Пригнуться!..

Спустились в запутанные лабиринты ходов сообщения, ноги вязли в глине.

В окопах сидели и стояли фронтовики, держа винтовки между колен. Многие спали. Некоторые во сне улыбались – наверно, видели приятные сны. Когда вновь прибывшие, стараясь не задеть никого, осторожно пробирались по траншее, спавшие просыпались. Одни закуривали папиросы и перешептывались между собой. Другие, убедившись, что все в порядке, снова засыпали.

– Подкрепление! – сказал пожилой солдат с прокуренными усами. – Давно обещали…

– Подкрепление…

– Уж больно молодые! Жалко их.

– Необстрелянные…

Петляя по траншеям, дошли наконец до блиндажа. У дверей молодой лейтенант старательно чистил сапоги. Увидев подошедших, он быстро выпрямился, поправил съехавшую на лоб пилотку, одернул гимнастерку. Вытянувшись, как положено перед командиром роты и политруком, доложил:

– Командир батальона только что лег отдыхать. Он очень устал. Подождете немного?

– Кого это ты ждать заставляешь, Данила? – донесся громкий голос из блиндажа.

– Пополнение прибыло, товарищ комбат!

– Пополнение? Хорошо… Я сейчас…

Через некоторое время из блиндажа вышел небольшого роста светловолосый человек с опухшим лицом и красными от бессонницы глазами.

Лейтенант Щербань шагнул ему навстречу с докладом:

– Товарищ командир батальона!..

Приняв рапорт, командир изучающим взглядом посмотрел на его совсем юное лицо, на котором и усов-то почти не было, а виднелся только светлый пух, на его невысокую, но ладную фигуру:

– Будем знакомы. Гвардии капитан Пеньков Николай Николаевич. – Он подал руку сначала командиру роты, затем политруку. – Вы подоспели в самый нужный момент. Плоховаты наши дела… Почему отстала вышедшая с вами вторая рота? Не знаете?

– Ее в дороге отделили от нас и оставили.

– Как? – На бледном усталом лице Пенькова отразилось недовольство. – По чьему приказу?

– Ну, нас не спрашивали, товарищ комбат, – сказал Щербань оправдывающимся тоном, словно желая снять с себя вину за то, что вторая рота не прибыла вместе с ними.

– Мне комбриг Павловский обещал… – начал командир батальона, по не закончил. Изменив тон, он сказал: – Пойдемте поговорим о том, как вас разместить. – Перед тем как войти в блиндаж, он похлопал по плечу своего адъютанта: – Данила, позови начальника штаба.

– Есть!

Миннигали обратил внимание, что отношения между комбатом и его адъютантом какие-то непривычные, даже не дружеские, а родственные, что ли. Он пригляделся: «Уж не братья ли? Они ведь и похожи друг на друга!»

Словно подтверждая его мысли, стоявший неподалеку от него младший лейтенант, прикуривая папиросу от зажигалки, кивнул в сторону блиндажа:

– Похожи, да? Все замечают.

– Так точно. Очень похожи.

– Трое из одной семьи: старший брат – командир батальона, младший, Данила, – лейтенант в штабе, а отец у них в хозчасти…

– Давно они так служат?

– Давно, я пришел – они уже всей семьей воевали. – Младший лейтенант отдал недокуренную папиросу старшине, сидевшему здесь же, на дне траншеи. – Вы откуда, из каких краев будете?

– Из Башкирии, – ответил Губайдуллин.

– С Урала, значит… А я из Узбекистана.

– Немец беспокоит?

– Еще как!..

Не успел рассеяться стелющийся по земле густой утренний туман, как вражеская артиллерия открыла методический огонь. С оглушительным грохотом начали рваться снаряды – впереди, за спиной, но всегда рядом. Над позициями тучи пыли заслонили солнце. Земля дрожала. Осыпались стены траншей.

В первые минуты обстрела Миннигали, так рвавшийся на фронт, вдруг почувствовал, что его охватывает панический страх. Подавлял грохот разрывов, вой летящих снарядов. Казалось, вот конец… Но нет, еще не конец…. Еще жив! Но сейчас, сию минуту, следующий снаряд. Теперь он летит точно на него, на Губайдуллина… Опять мимо, но совсем рядом…

Нервы и мускулы перенапряжены, сердце замирает, сжимается, голова лопается…

Но и испытывая необычное, всеохватывающее чувство страха, пригибаясь, вжимаясь в мокрую землю, Миннигали все-таки помнил, что надо преодолевать себя, взять в руки, пересилить отвратительное чувство страха, беспомощности.

Он – командир взвода. Он должен быть примером для солдат. Неосознанный страх за жизнь, инстинкт самосохранения и воля боролись между собой. Миннигали всей душой хотел, чтобы воля победила. Ведь он не одинок в этом аду огня и взрывов! Вон там вжимается в землю командир роты Щербань, рядом товарищи, друзья…

Миннигали стало даже стыдно за свою минутную слабость – ведь товарищи наверняка не боятся.

Отчаяпным усилием воли Миннигали заставил себя поднять голову, посмотреть, как на позиции рвутся снаряды…

– Губайдуллин, ложись! – крикнул Щербань.

Это была артиллерийская подготовка. Длилась она полчаса. Наконец пушки замолчали.

Картина, открывшаяся глазам, была ужасна. Вся земля вокруг стала черной, будто перепаханная гигантским взбесившимся плугом. Горел лес, зияли свежие воронки. Кричали и стонали раненые…

Губайдуллин еще не осознал происшедшего, когда кто-то из наблюдателей закричал:

– Идут!..

Пулеметчики заняли свои места. Через завесу пыли и гари плохо было видно продвигавшихся вперед немцев.

Губайдуллин растерялся. В голове гудело. Перед глазами все плыло. И он вдруг почувствовал, что забыл, забыл, чему учили его на курсах. Здесь все было не так, как представлялось, непонятно для него. Даже граната, приготовленная для фашистов, казалась незнакомой.

«Вот вояка! Сдрейфил. А сам рвался на фронт, клятву давал беспощадно бить врагов», – ругал он себя.

Увидев растерявшегося Губайдуллина, командир роты Щербань твердо сказал:

– Не торопись, успокойся. Сначала они всегда кажутся страшными. Подпускай ближе…

– Есть!

Щербань похлопал его по спине и, пригибаясь, перебежал дальше.

От прикосновения дружеской руки командира роты Губайдуллин сразу же успокоился, сердце стало биться ров-нее, и даже сил как будто прибавилось. «Молодец ротный! Молодой, а какой смелый, настоящий командир! Вот с кого надо брать пример!»

Медленно рассеивалась, расходилась черная пыль, висевшая в воздухе. Она садилась на каски, проникала в рукава, лезла в нос и в рот.

Гитлеровцы стали видны отчетливее. Они подходили все ближе и ближе. Вот она, встреча с глазу на глаз с ненавистным врагом!.. И командир пулеметного взвода Губайдуллин готовился, изо всех сил готовился к этой встрече. На-верное, он готовился к встрече всю жизнь, а теперь – первая проверка этой готовности.

Помощник командира взвода Сипев нервничал все сильнее. Он дотронулся до локтя Губайдуллина:

– Товарищ младший лейтенант, пора! Фашисты уже совсем близко… Товарищ младший…

– Выжидай, Синев!

Помощник командира взвода отполз в сторону.

Наконец прозвучала ясная и четкая команда Губайдуллина:

– Длинными очередями – огонь!

Одновременно заработали станковые пулеметы. Начали рваться гранаты. Фашисты не ожидали такого встречного огня и отступили, оставляя за собой много убитых.

Но как только наступавшие гитлеровцы откатились на свои позиции, начался минометный обстрел, а после минометного обстрела они снова пошли в атаку.

– Приготовиться!..

На этот раз фашисты приближались с осторожностью: перебежками, ползком, поливая наши окопы винтовочным и автоматным огнем.

Командир взвода хладнокровно следил за ними. Подпустив немцев совсем близко, он скомандовал:

– Короткими очередями – огонь!

Молчавшие во время минометного обстрела пулеметы снова заговорили. К ним присоединились ручные пулеметы соседних взводов. Но немцы упорно шли вперед.

По дну полуразрушенной траншеи подполз испуганный боец:

– Немцы зашли в тыл со стороны… Вон там…

Взяв с собой двоих бойцов, Губайдуллин по траншеям в обход устремился на левый фланг.

Они сумели удачно подобраться к фашистам, возившимся в занятом ими пулеметном гнезде с «максимом», и забросали их гранатами.

«Максим» в руках Губайдуллина снова заработал.

Фашисты, устремившиеся в образовавшийся было прорыв, отхлынули, не выдержав шквального пулеметного огня, залегли, потом побежали.

И в это время Миннигали почувствовал жжение в левом плече, слабость от потери крови. Он попросил перетянуть плечо. Весь бок был мокрый от крови.

– Бедный лейтенант… – сказал боец, перетягивавший ему раненое плечо.

– Ничего. Пошли.

Пригибаясь, Губайдуллин пошел назад к своему взводу.

На дне окопа лежал ничком командир третьего взвода, рядом с ним – его бойцы. Сверху они наполовину были засыпаны землей.

В надежде, что кто-нибудь из них еще дышит, Миннигали стал переворачивать их, прислушиваться, не бьется ли чье-нибудь сердце. Напрасные надежды – все они были убиты.

Миннигали и его бойцы осматривали павших товарищей, когда фашисты снова обрушили на пашу оборону артиллерийский и минометный огонь.

На этот раз Миннигали вдруг почувствовал, что у него нет больше того панического страха, который охватил его вначале. Сильно болела рука, движения были неточными, кружилась голова, от потери крови он испытывал незнакомую до сих пор противную слабость. Но страха не было.

Миннигали даже подумал, что надо сказать бойцам какие-то ободряющие слова. Но ничего сказать не успел, потому что фашисты опять пошли в атаку.

Пулеметчиков не было. Миннигали сам лег за пулемет.

От острой боли в левой ноге он на минуту потерял сознание, но тут же очнулся. Понял, что ранен теперь и в левую ногу, но снова взялся за ручки «максима»…

Как на учении, спокойно и расчетливо подпускал он серую, ползущую на него цепь гитлеровцев…

Миннигали потерял столько крови, что совсем обессилел. Голова у него кружилась, и в глазах было темно. Он боялся, что вдруг снова упадет без сознания, и тогда… Если бы не этот страх, он подпустил бы фашистов ближе.

Пальцы нажали гашетку. Ему показалось, что он один ведет бой с этими – серыми, в касках. Он отыскивал их через прицел, и они падали. И вдруг пулемет замолк. В сознании мелькнуло: «Гранаты! Где гранаты?» Но не было и гранат.

«Живым не сдамся», – подумал Миннигали и близко увидел очень знакомое лицо. Да это же ротный… Щербань!..

Бой продолжался, но Миннигали этого уже не слышал.

После госпиталя, где он очень быстро встал па ноги, Губайдуллин вернулся в свою часть, в свою роту.

Часть была переведена во второй эшелон, и находилась в пяти километрах от передовой.

Миннигали ввалился в землянку, где с группой офицеров в дыму папирос сидел командир роты Щербань.

– Губайдуллин! Дружище! Вот молодец! – Они обнялись. – Ну, посмотрю-ка я на тебя, как ты выглядишь? Немного осунулся, но… молодец! Хорошо… Не очень поддался!

– Если бы вы не дали свою кровь…

– Об этом не стоит говорить. – Щербань поздравил Губайдуллина с присвоением ему звания гвардии лейтенанта и кивнул на сидевших вокруг стола при свете лампы молодых офицеров: – Знакомься. Командиры взводов, новые люди в роте. – Щербань стал мрачным: – Из прежних офицеров роты только мы с тобой. Еще один сержант остался и двадцать три бойца.

– Я слышал, что вы тоже были ранены…

– Пустяк! Кость не задело, какая же это рана? Ну, об этом после. – И ротный официально обратился к Губайдуллину: – А пока, товарищ гвардии лейтенант, садитесь.

– Есть! – улыбнулся Миннигали.

Щербань повернулся к молчаливо сидевшим офицерам:

– На чем мы остановились? Ага, на воинской дисциплине…

Старший лейтенант начал говорить командирам взводов об укреплении дисциплины среди бойцов. Губайдуллин потихоньку присматривался. Он отметил про себя, что Щербань похудел, ссутулился и стал как будто еще меньше ростом. «Откуда сила в этом человеке? – подумал Миннига-ли. – И ведь он еще дал мне свою кровь, когда я был без сознания».

Миннигали Губайдуллин вдруг ясно понял, что он теперь родня с этим замечательным украинским парнем. У них одна семья: одно училище в Баку, одна рота на фронте, теперь даже одна кровь. «Наверно, я ему обязан жизнью», – с благодарностью думал Минпигали.

Когда командиры ушли, строгое лицо Щербаня стало опять простодушным и ласковым.

– На сегодня оставайся у мейя. Фашисты этой ночью мешать не будут. Здорово мы их побили. Завтра примешь третий взвод.

– А почему не оставляете меня в моем, втором взводе?

– Тебе разве не все равно? От твоего второго взвода осталось в живых всего-навсего четыре человека. Если очень хочешь, переведем их к тебе. Договорились?

– Если разрешите…

– Да брось ты! – Щербань махнул рукой и невольно поморщился. – Когда никого нет, не надо никаких «вы»! Как говорил Василий Иванович Чапаев, я только в строю командир. А здесь, во время отдыха, мы ровесники, товарищи, друзья. Верно ведь? А третий взвод, скажу тебе, не сахар. Народ там с бору по сосенке. Дисциплины нет, порядка нет. Потребуется немало сил, чтобы перевоспитать, подтянуть бойцов. Это я тебе должен сказать прямо.

– Не все же такие!

– Конечно, не все. Есть уже бывалые фронтовики, но мало.

В землянку вошли парторг и заместитель командира роты: Они переглянулись между собой и повернули обратно – видимо, решили, что не следует мешать дружеской беседе фронтовых друзей.

– Сейчас чай будет готов. Куда вы? – окликнул их – Щербань.

– Дела есть, – сказал парторг.

Когда они ушли, Щербань кивнул в их сторону:

– Хорошие ребята.

– А где наш политрук Нестерепко?

– В последнем бою его ранило. После санчасти в роту не возвратили, поставили парторгом батальона.

– Что еще нового?

– Назначили нового комбата. Полякова перевели в штаб бригады.

– На какую должность?

– Не знаю.

– Он все еще капитан?

– Майор.

В землянку вошел пожилой ординарец. Он поставил на стол котелок с пшенной кашей, положил хлеб, который был завернут в бумагу, потер руки:

– Холодно. Ветер до костей пробирает.

Щербань поднялся с места.

– Ничего, терпи. Вот побьем фашистов, вернешься домой и будешь жить в тепле.

– Не увижу я, наверно, того дня.

– Увидишь! Немного осталось до победы. Теперь мы уже остановили фашистское наступление.