Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Мать и отец не вернулись еще, наверно, с сенокоса. Как там поживает Закия? Вспоминает ли о нем? Жаль, что в этом году он не смог съездить домой в отпуск. Теперь надо ждать, когда кончится война. Пока не перебьют фашистов, им уже не встретиться.

Миннигали стал мечтать о встрече, но мысли его оборвал подъем.

Учебу пока не начинали. Сначала приводили в порядок казармы, чистили двор.

Миннигали возил на телеге мусор и сваливал его в глубокую яму в конце улицы. Он страшно соскучился по лошадям. Кобыла попалась норовистая, но он очень быстро привык к ней, и она признала в нем хозяина. Работа пошла на лад.

Конечно, такая работа не нравилась Миннигали. Где-то гремит война, а он занимается пустяками. Уборка территории казалась ему непостижимой глупостью, никому не нужным, мелким, не стоящим внимания делом. Возись с навозом вместо военной учебы! Стыдно! Разве для этого он пришел сюда с нефтяного промысла?

И чем больше он думал об этом, тем обиднее становилось. На третий день он не выдержал, поругался с командиром отделения и потребовал немедленной отправки на фронт.

Дело приняло серьезный оборот. Вечером, перед отбоем, когда рота построилась, старшина пробежал глазами какую-то бумагу и скомандовал:

– Курсант Губайдуллин, выйти из строя!

Губайдуллин тронулся с места, чувствуя, в чем дело, но старшина остановил его:

– Отстави-и-ить!..

Когда Миннигали встал на свое место, старшина опять крикнул:

– Курсант Губайдуллин, выйти из строя!

И снова курсант вышел не так, как положено.

– Отстави-и-ить!.. – скомандовал старшина.

Это повторилось три-четыре раза. Только когда Миннигали по-солдатски четко вышел и встал перед строем, старшина успокоился.

– За старание, проявленное в работе по приведению училища в порядок, вы заслужили благодарность. Но вы нарушили воинскую дисциплину. За пререкание с командиром отделения объявляю вам наряд вне очереди. Повторите!

Но Миннигали и тут не унялся:

– Для чего меня взяли в армию? Мусор возить? Разве неправильно, что я требую отправки на фронт?

– Когда наступит время, тогда и отправят!

– Надоело ждать.

– Молчать! – вскипел старшина.

– В военное время…

– Вы на базар пришли? – спросил старшина и добавил Губайдуллину еще один наряд вне очереди.

После отбоя курсанты ушли спать. Миннигали же, во-оружась огромной шваброй, всю ночь мыл полы в казарме.

Так началась для него военная жизнь.

Широкий двор полон курсантов. Шум, смех, шутки, веселый стук ложек о котелки…

Миннигали ел жидкую пшенную кашу из одного котелка с Николаем Соловьевым. Они сидели прямо на земле. Соловьев начал было рассказывать какое-то кино, которое он видел до войны, но тут появился дежурный:

– Кто здесь Губайдуллин?

– Я! – Миннигали вскочил.

– Идите, вас девушка ждет. Фамилия Бердиева.

– Бердиева? А-а-а… – На лице Миннигали появилось выражение радости. – Лейла! Где она?

– У проходной.

Лейла сначала не узнала парня.

– Здравствуй! – сказал Миннигали.

Девушка вздрогнула. Она с удивлением посмотрела на него широко раскрытыми черными глазами и вдруг, узнав, радостно крикнула:

– Мипнигали-и-и!..

В нежном голосе ее прозвучали одновременно и радость, и печаль. Лейла показалась необыкновенно красивой. Две длинные толстые косы сбегали по спине до пояса. Черные брови и глаза ее подчеркивали белизну и чистоту лица. Тонкий нос, нежные, по-детски пухлые губы. Да, Лейла очень красивая девушка! Почему же он раньше не замечал этого?

– Как ты меня нашла?

Лейла молчала. Она с любопытством разглядывала его в военной форме. На нем была пилотка со звездочкой, старая, выгоревшая гимнастерка, перепоясанная брезентовым ремнем. На ногах – ботинки с обмотками.

– А я легко нашла вашу часть. Твой односельчанин Гади Юнусов показал. Я уже третий раз прихожу, а тебя все нет и нет.

– Мы, наверно, на Салаханах были, на тактических учениях.

– Где? – Девушка не могла оторвать влюбленных глаз от парня. – Я была здесь, когда вы с песнями возвращались по главной улице.

– Что же ты меня не вызвала?

Лейла кивнула на будку:

– Дежурные не захотели искать тебя. А сегодня попались добрые, сразу пошли и вызвали.

– Ты не была у меня в общежитии?

– Только что заходила. От твоего брата письмо!

От радости Миннигали схватил Лейлу за голову и крепко поцеловал в щеку, не обращая внимания на курсантов, с любопытством следивших за ними.

– Спасибо!

Кто-то из стоявших у ворот кашлянул, кто-то вздохнул с завистью… Кто-то разочарованно махнул рукой:

– Разве так целуют девушку!

Миннигали и Лейла перешли на другое место, где было меньше народа.

Торопливо прочитав письмо брата, Миннигали почувствовал радость и облегчение после стольких месяцев тревоги. Главное, что Тимергали жив. Жив!.. Они вырвались из окружения и вышли к нашим. Сейчас он на излечении в госпитале.

…Раньше Миннигали считал, что ему, с детства игравшему в Чапая, в «красных» и «белых» и мечтавшему о военном деле, будет нетрудно учиться в пехотном училище.

Но он глубоко ошибался. Первые дни пребывания в училище казались особенно тяжелыми. Невыносимо унизительно было постоянно выслушивать наставления, упреки и приказы командиров отделения, взвода, которые сами-то, как представлялось ему, были ничем не лучше, не умнее его, Губайдуллина, беспрекословно подчиняться их воле, тянуться перед ними и при каждом случае повторять одно и то же: «Есть!», «Никак нет!»…

В душе Миннигали кипело, бурлило. Зачем все это? Зачем? Разве для этой цели рвался он в армию? Немецкие оккупанты наступают, захватывают новые и новые территории, а он окопался здесь, в тылу. Вместо того чтобы сражаться с коварным врагом, он чистит картошку в кухне, убирает казарму, моет пол, возит на кобыле навоз… Ведь, несомненно, причина отступления как раз в том, что на фронте не хватает таких смелых парней, как он. Конечно, в этом!

Ох, как ему не терпелось скорее попасть на передний край, чтобы вместе со старшим братом громить фашистов – заклятых врагов всего человечества!

Но уже вскоре Губайдуллин ясно осознал, что без железной воинской дисциплины и без воинских знаний не может быть боеспособной армии. Поэтому он подчинил всю свою волю и энергию одной цели – быстрее освоить военную пауку, оружие, выучить уставы. Но его прирожденное упрямство мешало ему. Он по-прежнему считал для себя унижением подчиняться командиру взвода, который был всего на полгода старше. Слова приказа постоянно задевали его самолюбие, и каждое действие сержанта он расценивал как желание возвысить себя над ним, Миннигали.

А в самом деле, кто такой сержант Щербань? Что в нем такого, чтобы заноситься? Щуплый, маленький, худой… Сколько раз уже ушивает пояс брюк!.. Образование у него даже на класс ниже. В колхозе он и дельной работы-то не видал: землю пахал да подводы гонял. Когда началась война, каким-то образом прямо на фронт попал. Но недолго воевал. Вскоре был тяжело ранен. После госпиталя взяли его на трехмесячные курсы по подготовке младших командиров, дали звание сержанта и для продолжения учебы послали в Бакинское пехотное училище. Здесь он вырос до командира взвода. «Сам в одну пядь, а борода в тысячу пядей» – так в сказке говорится. Чего от него ждать? А вот приходится подчиняться его командам беспрекословно. Не подчиниться не имеешь права. В военном уставе сказано твердо: «Приказ командира есть закон для подчиненного…» И еще: «Приказ командира есть приказ Родины…»

Но ведь бесспорно, сержант Щербань исполнительный, трудолюбивый, честный, заботливый. Вот и сегодня, перед тем как идти в огневой городок к подножию гор Салаханы, он внимательно проверил все, что требуется для курсанта в походе и на тактических учениях. Когда прибыли на место и начали рыть траншеи, сержант подробно объяснил каждому курсанту, что делать, как делать.

Но Миннигали злился и на заботливость сержанта. Обязательно во все он должен вмешиваться! Вот он сюда направился. Опять к чему-нибудь привяжется, будет учить…

Притворившись, что не видит приближающегося командира взвода, Миннигали, стоявший в яме по пояс, бросил лопату желтой глины вперемешку с крупными камнями прямо в сторону сержанта.

Щербань подождал, пока Миннигали передохнет, дружески улыбнулся, показав белые ровные зубы:

– Хорошо бросаешь, сил не жалеешь. Одно плохо, зря землю расходуешь. Лучше добавь на бруствер, – посоветовал он и обвел взглядом траншею. – Молодец Губайдуллин! Все делаешь по правилам. Выношу тебе благодарность за старание..

Миннигали ответил по уставу:

– Служу Советскому Союзу!

– Как думаешь, день должен быть ясным? – спросил сержант.

– Сколько можно лить дождю во время уборки? Пора уже и проясниться.

– Да, погода улучшается… И хлеб в этом году хороший уродился… – Сержант задумался. – Только людей не осталось в деревне для уборки. Женщинам разве это под силу?

Миннигали понравилось, что такой молодой сержант, у которого на месте усов еще пушок, рассуждает по-хозяйски.

– Чем держать нас здесь, отправили бы скорее на фронт. Без всякой пользы сидим в тылу.

– Не торопись, Губайдуллин. Чтобы бить фашистов, надо всему научиться как следует, набраться военного опыта.

– Я не спорю, в войне с настоящим врагом все надо. А теперешняя наша «война» – игра для мальчишек.

Щербань не стал возражать:

– Ты парень с головой, не говоришь пустяков. – Дойдя до другого отделения, располагавшегося за Огромным камнем, сержант вернулся обратно – Не приметил, где «враг»?

– Нет.

– Работать работай, но не забывай присматривать за позицией «противника». Как только заметишь какие-нибудь передвижения у них, немедленно сообщи. Успех сегодняшнего учебного боя зависит от собранности, наблюдательности…

– Есть!

Сержант ушел. Оставшись один, Миннигали не перестал углублять траншею, но эа позицией «противника» наблюдал уже совсем другими глазами. Там пока спокойно. Ничего не видать, кроме голых камней у подножия гор. Не видать? Разве враг глупый, чтобы выдавать свои замыслы, показывать: «Вот мы где, смотрите, сейчас начнем наступление»? Он подкрадется незаметно. Выиграет, победит именно тот, кто атакует внезапно и неожиданно. Только принимая эту игру за настоящую войну, можно научиться бить фашистов.

Миннигали, пришедший к такому выводу, почувствовал вдруг ответственность перед товарищами. И его постоянная обида на сержанта Щербаня показалась ему смешной. Ведь это все равно что, рассердившись на вошь, сжечь весь тулуп.

Курсанты двое суток не возвращались в казармы. Жили на маленькой открытой поляне среди гор. Она так и называлась – «тактическая поляна курсантов». С рассвета и до темноты преследовали отступавшего за горы «врага», прыгали, бегали, ползали на открытой местности.

Перед вечером второго дня, уже выдохшиеся, готовились к обороне. Дувший с Каспийского моря влажный ветер улегся, и снега кавказских вершин охладили вечерний воздух.

Азиз Мамедов подполз к старому окопу, в котором сидел Губайдуллин:

– Холодно, как зимой. Давай одну шинель расстелим на дне окопа, а другой укроемся!

– Что же ты за вояка! – Миннигали засмеялся. – Надо ко всему привыкать!

– Почки не простудить бы!

Услышав разговор, к ним подошел Щербань:

– Чтобы почки не простудить, надо травы побольше настелить на дно окопа. Вон она кругом. Натаскайте травы, и будет тепло.

– Может быть, еще подушки с собой таскать? – съехидничал Миннигали.

– Глупая шутка, товарищ Губайдуллин. Солдат – человек. Забота о нем – основа успеха на войне. Вам, будущему командиру взвода, нельзя забывать об этом.

«Везде суется», – подумал Миннигали. Он чувствовал, что сержант прав, но, чтобы позлить его, спросил:

– Разве в армии самое главное не железная дисциплина, товарищ командир взвода?

Но сержант не рассердился, а сказал спокойно:

– Ежедневная забота о бойце неотделима от железной дисциплины. Каждый должен себя чувствовать членом единой семьи, чтобы в нужную минуту помочь друг другу, делить вместе все трудности и невзгоды. Только при таких условиях возможна железная дисциплина. Если мы сумеем добиться этого – ни вооруженные до зубов гитлеровские банды, ни другие враги не смогут устоять против нас!..

Губайдуллин удивился уму и знаниям командира взвода: «Вот человек! У кого он научился всему этому? Каждое слово у него продумано. Я, дурак, и сам не знаю, почему так с ним разговариваю. Он куда выше меня. Может быть, это и элит меня? Другой командир криком бы добивался своего. А Щербань терпеливый. Он применяет взыскания только тогда, когда убеждение уже не действует на курсанта».

Среди ночи Губайдуллин проснулся от холода в сыром окопе. А что бы было, не будь этой охапки травы? Все-таки молодец сержант!

Под руководством командира взвода сержанта Щербаня изменился и стиль работы командиров отделений. С подъема до отбоя каждая минута была посвящена одной цели – воспитанию из курсантов хороших командиров.

Чем больше курсанты привыкали к военному порядку, тем больше росла и требовательность к ним. Губайдуллин. тоже изменился. Он научился все выполнять беспрекословно, своевременно. Стараясь быть похожим на сержанта Щербаня, стал проще с товарищами, больше шутил, смеялся. Только времени для веселья не хватало.

Вот и сегодня, едва рассвело, объявили тревогу. Только закончили строить блиндажи, установили связь, отрыли траншеи, как, опираясь на новые данные разведки, опять изменили позицию. На новом месте все повторилось сначала.

В полночь подготовка к обороне была закончена, и снова получили приказ немедленно трогаться в путь.

Долго шли по каменистой местности, спотыкаясь и падая. Дороги нет. Темно – хоть глаз коли. В довершение ко всему валит с ног сон. Моросит дождь. Шинель намокла.

Появился командир роты, поставил перед курсантами тяжелую задачу:

– Вашему взводу дано задание освободить эту высоту от «врага». Считаем, что командир взвода сержант Щербань тяжело ранен. На его место назначается курсант Губайдуллин. Губайдуллин, принимайте командование!

– Есть!

В первую минуту Миннигали даже растерялся. Легко сказать – взять высоту! Он, Миннигали Губайдуллин, должен отвечать теперь за действия каждого курсанта. Это ведь не мальчишеская игра в Уршакбаш-Карамалах, это война по всем правилам тактики.

Не зная, что предпринять, Миннигали обратился за помощью к сержанту Щербаню:

– Товарищ Щербань, с чего начинать?

– Командир взвода – ты. Меня нет. Поступай по своему усмотрению, – сказал Щербань.

– Я не за себя боюсь. Если мы не выполним задание, взвод может не попасть в число передовых.

– Ты теперь командир. Исходя из обстановки, принимай нужное решение. Думай, крепко думай. Судьба взвода в твоих руках. Не торопись! Внимательно продумай обстановку и принимай решение…

Спокойный голос Щербаня вселил в Губайдуллина уверенность. Помогать не будут, надо самому выходить из положения.

Прямой штурм высоты не имеет никакого смысла. «Враг» даже близко не подпустит. Здесь нужна тактическая уловка, хитрость. Когда первое отделение начнет прямое наступление на высоту, чтобы усыпить бдительность «врага», два других отделения должны подняться в атаку с обоих флангов…

Он, конечно, хорошо понимал: «враг» на высоте – это такие же, как он, курсанты третьего взвода и эта «война» еще только игра. Но для Губайдуллина, впервые исполнявшего обязанности командира взвода, это был сложный и ответственный экзамен, который он держал на глазах у своих товарищей и командиров. И он быстро принял решение:

– Первое отделение, вперед!

Когда до высоты оставалось около тридцати метров, застрочили «вражеские» пулеметы. Отделение прижалось к земле.

– Почему не роете окопы? – спросил Губайдуллин у неподвижно лежавших курсантов.

– Команды не было.

– Какая еще вам команда нужна? Где бы боец ни остановился, он в первую очередь должен вырыть окоп.

– В атаку поднимемся? – спросил командир отделения.

– Не спеши, – сказал Губайдуллин, вспоминая советы командира взвода. – Какой смысл зря бросать на смерть людей? Жди… Жди, когда второе отделение дойдет…

– Куда?

Губайдуллин еще не успел ответить, как «вражеские» пулеметы были подавлены вторым отделением. И он, обрадованный, крикнул:

– Вперед, в атаку!..

На помощь взводу, с трех сторон атакующему высоту, бросились остальные взводы роты. Раздавалось громогласное «ура». «Враг», еле избежавший окружения и плена, отступил.

Теперь возникла новая задача – не дать отступавшему врагу укрепиться.

Взвод не останавливался ни на минуту и, перебегая, укрываясь за огромными камнями, стреляя из винтовок и пулеметов, преследовал «вражеских» солдат.

IV

Тимергали Губайдуллин прибыл в штаб 72-й Кубанской кавалерийской дивизии из госпиталя вместе с Петровым. Здесь их не сразу отправили в часть. Пришлось долго ждать.

– Интересно, где теперь товарищи, которые вместе с нами вышли из окружения? – спросил Тимергали – они с Петровым стояли в коридоре штаба у открытого окна.

– Не знаю, – Петров придавил папиросу пальцем.

Тимергали смотрел в открытое окно, за которым простирался большой зеленый сад. На ветках деревьев суетились воробьи.

– Конечно, среди нас могли быть разные люди. Враг жесток и хитер. В такое время нужна особая бдительность…

Где-то далеко послышались взрывы бомб. Петров и Губайдуллин молчали, вслушиваясь в эти звуки.

В конце коридора открылась дверь. Из комнаты вышел плотный, широкоплечий мужчина с широким, плоским лицом. Это был майор лет тридцати – тридцати пяти. Дойдя до наружной двери, он повернул обратно. Губайдуллин второй раз замер по стойке «смирно» и отдал честь. Майор подошел поближе, остановился против Губайдуллина, прищурил узкие глаза, с интересом вглядываясь в лицо парня:

– Сержант, вы, случайно, не бурят?

– Я из Башкирии, товарищ майор, – сказал Губайдуллин.

– Вы очень похожи на одного моего земляка, я даже обознался, – объяснил майор, извиняясь, и улыбнулся. При этом широкий, несколько приплюснутый нос его еще больше расплющился, – Я ведь сам буду из Бурятии. Балдынов Илья Васильевич.

Дружеское отношение майора, искавшего своего земляка, придало Губайдуллину смелости.

– Товарищ майор, вы не из нашей группы?

– Из какой «вашей» группы? – не понял майор.

– Из той, которая из фашистского тыла через фронт вышла.

Илья Васильевич снял фуражку, внимательно пригляделся к Тимергали, провел ладонью по своим густым черным волосам.

– Вы, старший лейтенант, тоже из той группы? – спросил он и повернулся к Петрову.

– Так точно, товарищ майор!

– А здесь что делаете?

– Ждем назначения в часть.

Петров – в который раз! – повторил в общих чертах рассказ обо всем пережитом ими с той минуты, когда началась война.

Балдынов призадумался:

– Верхом ездить приходилось?

– Мы – пограничники.

– Есть желание служить в кавалерии?

– Так точно, товарищ майор, – сказал Петров.

– Ну, тогда подождите. Сейчас попробую!

Майор пошел к начальнику штаба дивизии. Выйдя через некоторое время от него, он дружески улыбнулся:

– Вопрос решен. Вас направят в мой кавалерийский полк.

– Мы вас не подведем! Спасибо, товарищ майор! – в один голос сказали Петров и Губайдуллин.

Как только за Балдыновым закрылась наружная дверь, Петров остановил проходящего мимо штабного писаря и спросил его:

– Откуда этот майор?

– Балдынов? Командир полка.

Петров и Губайдуллин переглянулись:

– Отлично!

– Его комдив Книга очень уважает…

Писарь оказался прав. После встречи с Балдыновым их больше не стали задерживать и тут же отправили в распоряжение 73-го полка.

Петров сразу явился в штаб полка, чтобы доложить о прибытии, и очень обрадовался, увидев Балдынова, который вместе с начальником штаба вышел из блиндажа.

– Товарищ командир полка!.. – начал он, приложив руку к пилотке, но Балдынов не дослушал его и сказал:

– Понятпо… Назначаем вас командиром второго эскадрона.

– Есть! Ваше доверие оправдаю.

– Не сомневаюсь. – Едва заметно улыбаясь, он кивнул на Губайдуллина, стоявшего навытяжку: – Сержанта берите себе, не отпускайте.

– Спасибо, товарищ майор!

– Сегодня же примите эскадрон. Соответствующие указания получите в штабе полка, – сказал Балдынов и подал Петрову руку.

От штаба полка до эскадрона было довольно далеко. Сопровождавший их капитан Поляков предупредил:

– Не очень-то высовывайтесь, головы вам еще понадобятся.

Земля вокруг была разворочена недавними взрывами бомб и снарядов. Бойцы, отбившие за сутки шесть атак врага, усталые и измученные, окапывались, устанавливали пулеметы вдоль брустверов, готовили гранаты, углубляли ходы сообщения, таскали патроны. Разговоров не было слышно. Все делалось молча.

– А вот и ваши позиции, – указал капитан.

– Если это кавалерия, то должны быть и кони, – сказал Тимергали.

– В самом деле, где… кони? – спросил удивленный Петров.

Капитан ответил не сразу:

– Ваш эскадрон организован в основном из окруженцев. Лошадей пока не хватает. Какие были – перебиты. Все равно против танков на них ничего не сделаешь. Для этого более надежное средство – ПТР.

Капитан, кажется, и сам не очень-то хорошо знал дорогу. Сырые, с тяжелым воздухом, мрачные траншеи поворачивали то налево, то направо. Пока блуждали, время перешло за полдень.

– Как пройти во второй эскадрон? – спросил капитан Поляков у оказавшегося поблизости красноармейца.

Красноармеец, которому задан был этот вопрос, ел сухари, макая их в воду в котелке. В ответ он махнул рукой, чтобы они пригнулись. Тут же над головами засвистели пули.

Капитан выпрямился, стряхнул с воротника осыпавшую его землю, повторил вопрос:

– Так где же второй эскадрон?

Красноармеец вытер мокрые кончики усов рукавом гимнастерки.

– Идите вот этой ложбинкой, там будет ход сообщения, покажут. Только головы не высовывайте, гитлеровцы рядом.

Губайдуллин на три-четыре шага отставал от Петрова. «Оборона надежная, видать. Фашистов можно отбить», – подумал он.

В ходе сообщения, похожем на канаву, набралась жидкая грязь после вчерашнего дождя, идти было трудно, ноги вязли в глине. В конце траншеи была дверь в землянку. Рядом в окопе сидел молодой старшина с биноклем и ругался на чем свет стоит:

– Сейчас опять пойдут в атаку! Сколько их перебили, а они все не унимаются!.. – кричал он, не оглядываясь назад. Заметив наконец гостей, представился – Старшина Третьяк.

– Где заместитель комэска Цыбульский? – спросил капитан.

– Его нет… Погиб.

– Когда?

– Перед вашим приходом… – Словно чувствуя себя виноватым в смерти Цыбульского, старшина начал оправдываться – Никак не ожидали… Прямое попадание…

– Сообщили в штаб?

– Сообщили.

– Кто исполняет обязанности комэска?

– Я.

– Теперь командовать эскадроном будет старший лейтенант Петров, – сказал Поляков. – Ну, до свидания, товарищи! – Поляков отдал честь. – Моя миссия, так сказать, на этом заканчивается. Действуйте по обстановке. Поддерживайте связь.

Поляков ушел.

Петров начал было наводить у старшины справки о делах эскадрона, но в это время один из наблюдателей закричал:

– Танки!

Петров побледнел. Стараясь не выдавать своей растерянности, он спросил дрогнувшим голосом:

– Сколько?

– Много!

– Сосчитайте!

– Есть!

Петров потянулся к биноклю старшины. Он уже взял себя в руки, успокоился:

– Все по местам! Установить пушки на прямую наводку. Без команды не стрелять, ни одного снаряда зря не тратить! – приказал он.

Губайдуллин, находившийся рядом с Петровым, тоже растерялся. Сердце лихорадочно стучало, в мозгу билась одна мысль: «Не торопиться! Спокойно… Ждать приказа… Не торопиться…»

Танки, поднимая тучи пыли, вышли на пшеничное поле. Один, два, три… шесть… Они шли и шли, вдавливая в землю зрелую несжатую пшеницу.

Первый танк открыл огонь: «дзан-дзанк!» Звук напоминал удары по пустой бочке. Идущие следом тоже изрыгнули огонь.

Танки шли на траншею. Вот уже стали видны детали, пулеметные стволы.

Грозная лавина стремительно приближалась, нарастала.

«Почему молчит командир? Может, растерялся от страха?» Как бы в ответ на эти вопросы, Петров скомандовал:

– Огонь!..

Тимергали точно прицелился и спустил курок ПТР. Приклад ударил в плечо.

Одновременно прогремел первый пушечный выстрел. У головного танка повредило гусеницу.

– Огонь!..

Стрельба усиливалась. Когда выстрелы попадали в цель, то один танк, то другой выходили из строя. Уже несколько танков стояли неподвижно, охваченные пламенем. Бронетранспортеры, следовавшие за танками, вынуждены были сбавить скорость. По ним стали бить осколочными снарядами. Заговорили пулеметы и автоматы, выискивая выскакивавших из горящих машин гитлеровцев.

Около получаса длилась первая атака немцев. На этот раз она была отбита. Наступило затишье, но оно было недолгим и напряженным, предвещавшим еще более сильную грозу.

И действительно, в отдалении послышался грохот, нараставший с каждой минутой. Со стороны шоссе показались тапки. Их было около двадцати. Тяжелые, мощные, они неумолимо приближались к траншее, где оборонялся советский эскадрон. Их сопровождала пехота: ровные ряды немецких солдат с автоматами наперевес. Свежие силы против измотанных боями, но отчаянных людей. И опять жестокий бой. Огонь с обеих сторон. Все смешалось: люди, машины. Временами доходило до рукопашной, но врагу так и не удалось пробиться к штабу дивизии.

До темноты длилось это неравное сражение. Наконец все утихло.

Тимергали без сил опустился на дно окопа. Голова разламывалась от грохота боя, от усталости, от голода, от угарного, дымного воздуха.

– Ты не ранен? – спросил Петров.

– Нет, товарищ командир. – Тимергали с трудом открыл глаза. – Я рад… Рад, что отомстил фашистам за столько дней отступления.

Петров успокоился.

– Ты отдохни. А я ознакомлюсь с эскадроном, пока еду принесут. – И он похлопал Тимергали по плечу.

– Старшина, пройдемся?

– Можно, – согласился Третьяк.

Когда Петров и Третьяк ушли, Тимергали при сумеречном свете начал писать письмо, разложив на лопате листок бумаги, а к их возвращению он уже сложил его треугольником, написал на нем адрес и положил его в карман гимнастерки.

– Познакомились?

– Познакомились.

– Ну и как?

– Настоящие бойцы, надежные, смелые…

– То, что смелые, я видел. А много ли?

Петров ответил резко и строго:

– Сержант Губайдуллин, выполняйте то, что входит в ваши обязанности, а остальное вас не касается.

Губайдуллин привык разговаривать с Петровым по-дружески, и поэтому его задел этот официальный командирский тон, но, подумав, он понял, что не следовало задавать лишних вопросов, и почувствовал себя очень неловко.

Время от времени с вражеской стороны начинался пулеметный обстрел. Зеленоватые огненные струи пронизывали ночную тьму. На нашей стороне шла под покровом темноты подготовка к отражению очередной немецкой атаки: подносили ящики с патронами и снарядами, отправляли раненых в санчасть…

К полуночи с обеих сторон установилась тишина, напряженная, зловещая.

Губайдуллин лежал на дне окопа, завернувшись в шинель.

Петров присел возле него, молча курил папиросу и думал о чем-то, потом тронул друга за плечо:

– Спишь?

– Нет.

– Почему молчишь? Не обиделся?

– Никак нет, товарищ комэска! – прошептал Тимергали.

– Ладно, не сердись. Очень важно знать, когда и как себя держать. Дружба дружбой, а служба службой, как говорится. Хорош ли, плох ли, а ведь я командир, – начал оправдываться Петров, но Губайдуллин перебил его:

– Не надо, Михаил Михайлович… Миша… Я понял. Я сам виноват.

– Ты вот что… Будешь исполнять обязанности политрука. Больше некому. И не имеешь права отказаться. Понял?

– Понял, – ответил Тимергали.

– Ну вот и хорошо. – Петров устроился рядом, свернулся под шинелью и затих. Как он ни устал, сон долго не шел к нему.

– Я тоже не могу заснуть, – сказал Тимергали.

– Думаешь?

– Думаю, Миша.

– О чем думаешь?

– О том, что должен делать в таких условиях политрук… да и вообще… о прошлом, о будущем…

– Знаешь, я хотел сказать тебе… – Петров повернулся к Губайдуллину: – Если тебе удастся выжить, а я… В общем, постарайся повидать мою маму. Она у меня удивительно хороший человек. Расскажи ей все. Зоечке скажешь, что я любил ее беззаветно. Скажешь, что всю жизнь я хранил в своем сердце горячую любовь к ней одной.

– Да брось ты, сам расскажешь.

– Не перебивай.

Тимергали не хотел больше слушать заветов друга, даже рассердился:

– Что ты сегодня такой? Из окружения вышли, от смерти спаслись! А теперь-то мы со своими!

– Кто знает. Я сужу по обстановке, по положению эскадрона, – Петров приблизил губы к уху друга и понизил голос: – Я тебе честно скажу, наше положение и в самом деле неважнецкое. Некого поставить заместителем комэска. Один старшина, четыре сержанта, меньше половины личного состава эскадрона… Они по-настоящему не обучены военному делу, устали… Много легкораненых… Вдобавок очень плохо с оружием и патронами. Осталась одна пушка, два ПТР, три пулемета… Вся надежда на гранаты. Если не подоспеет помощь, не знаю, сколько мы сможем продержаться,

– А как у соседей?

– У них тоже положение тяжелое. Против танков на лошадях не поскачешь! Тактика гражданской войны устарела. Технику надо. Тогда можно врага победить. А для этого нужно время. Пока же только страшная ненависть наша к фашистам дает возможность нам защищать Родину. Ты же сам сегодня видел. Почти голыми руками бились наши ребята с вооруженными до зубов фашистами. Если бы у нас была техника! Да при пашей отваге мы бы их так проучили!

– Где же взять оружие, если его нет?

– Да, приходится довольствоваться тем, что есть.

На бруствере, в траве, перемешанной с песком, затрещал одинокий кузнечик. Голос у него был печальный, тоскующий, будто он плакал. Через некоторое время кузнечик умолк. Стало тихо. Пала роса. Запах пороха постепенно растворился, дышалось уже легче, повеяло ночной свежестью. Сквозь дымную мглу показалось созвездие Большой Медведицы.

Ночь прошла спокойно. Фашисты, которым за минувшие сутки крепко досталось, с наступлением рассвета не очень беспокоили. Но командиру эскадрона не нравилась эта необычная для фронта тишина. Его волнение передалось и ближайшим помощникам, старшине Третьяку и Губайдуллину.

– Фашисты почему-то притихли. Ждут подкрепления? – предположил Третьяк.

– Похоже на то, – согласился Петров.

Во время обеда вызвали в штаб полка командира второго эскадрона Петрова и временно исполнявшего обязанности политрука Губайдуллина.

В блиндаже, где располагался штаб, все уже собрались. Когда вошли запоздавшие Петров и Губайдуллин, майор Балдыпов подошел к висевшей напротив стола карте, испещренной цветными карандашами.

– Товарищи, я только что вернулся из штаба дивизии, – заговорил майор. – На северо-западе немцы прорвали линию обороны Крымского фронта. В настоящую минуту фашистские банды приостановлены казачьими полками. Пехотные войска, которых мы ждали, отправлены в Феодосию, на помощь казакам. Наша 72-я Кубанская дивизия совместно с черноморскими моряками должна сама начать наступление. Такова цель, которую поставил перед нами командующий Северо-Кавказским фронтом. И мы будем наступать.