Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Мне-то ничего не сделал.

– Я знаю, ты про папироску, которую я из кармана учителя вытащил?.

– Да, нехорошо, Шариф. Нехорошо.

– Да ну тебя! Только и твердишь: то нехорошо, это нехорошо. – Шариф кивнул на товарищей: – Всем уже надоело, учишь, наставляешь!

Мальчики, сидевшие вокруг костра, дружно возразили:

– Ты что на нас киваешь?

– Разве это геройство – украсть у учителя папироску и курить? – сказал Миннигали.

– А еще пионер!

– Идите еще учителю доложите! – огрызнулся Шариф.

– Мы учителю ни слова не сказали, тебя сами ругаем, – возразил Ахтияр.

Шариф, не найдя поддержки среди ребят, надулся:

– Что вы только меня замечаете? А Миннигали в классе разве не балуется?

– Балуется.

– А чего ж вы его не ругаете?

– Он честный! Не будет воровать из чужого кармана папиросы! – сказал Гибади.

– Зря ты злишься. Мы же договорились, что прямо будем говорить, у кого какие недостатки. Разве это по-товарищески – обижаться, когда тебе правду говорят? – спросил Мансур Хафизов.

– Конечно, – подтвердил Ради Юнусов.

Миннигали палкой закапывал картошку в золу. Он поднял раскрасневшееся от костра лицо и посмотрел на Шарифа:

– Ты меня не понял, Шариф. Я ведь не о папироске заговорил. Сам напомнил. Не сердись.

Шарпф солил горячую картофелину:

– А что еще? Чего ты ко мне пристал?

– Мне ты ничего плохого не сделал. Я только хотел сказать про лошадь, на которой ты– ездишь. Скотина жаловаться не умеет. Ты ее все время стегаешь кнутом. Я не думал, что ты такой злой! – Миннигали не хотел, чтобы ребята снова набросились на Шарифа, и обратился ко всем: – А кто слышал, как среди людей злость появилась?

– Никто не слышал. А как?

Миннигали обвел глазами товарищей, Которые продолжали возиться с картошкой, и неторопливо начал:

– Было это так давно, когда козел был солдатом, а овца – командиром. Жили в то время муж с женой. У них была одна-единственная дочка. Было ей два года. Однажды соседи позвали отца с матерью в гости, и они решили дочку оставить дома. Уложили ее спать, а чтобы она не боялась одна, если проснется, оставили около нее кошку и собаку. Когда вернулись из гостей, сами своим глазам не верят! Сидят перед ними похожие друг на_друга, как близнецы, три девочки. Так и не смогли они догадаться, которая из них их собственная дочь. Решили вырастить всех троих. Пришло время выдавать их замуж, выдали и стали наблюдать, кто Как живет со своим мужем. Одна была очень доброй, ласковой, и жили они с – мужем дружно. Другая, как кошка, царапалась… Третья вела себя как собака. И дети» от них дошли одни добрые, другие – злые.

Сказка развеселила ребят; они зашумели, загалдели, закричали наперебой:

– Я из кошкиного рода!

– Я человек!

– Мяу!

– Гав-гав!.. Гав-гав!..

Сидевшие перед шалашом колхозники прекратили пить чай и повернулись к ним. Бригадир даже прикрикнул на разыгравшихся ребят:

– Ну чего расшумелись? Взбесились, что ли? Лучше скотину прогоните с пoля.

Миннигали вскочил первым и, размахивая палкой над головой, словно шашкой, бросился на стадо, уже подбиравшееся к хлебу:

– Вперед! Оттеснить белых к границе и уничтожить!

Мальчишки кинулись следом за «красным командиром».

Кто-то из них трещал, изображая пулеметную стрельбу:

– Тр-р-р-р!..

Другой стрелял из винтовки:

– Тах-тах!

Остальные скакали верхом на палках.

– Разбить белых наголову!

– Пусть не суют свой нос в Советскую страну!

Телки, испугавшись мальчишек, повернули обратно к лесу.

– Ага, белые бегут!

– Ур-ра-а-а!..

Ребята гнали стадо до самого леса и остановились только возле скирды, чтобы передохнуть. Поставили на скирде часового.

– Что делают взрослые? – спросил Миннигали.

– Чай дуют! – доложил со скирды часовой.

– Как встанут, сразу подай сигнал!

– Ладно.

– Красноармейцы так не отвечают.

– А как?

– «Есть» говорят.

Незаметно военная игра затихла; ребята, уставшие на работе, размякли, примолкли и сами не заметили, как крепко уснули под скирдой.

Первым проснулся Ахтияр и поднял тревогу, расталкивая товарищей:

– Вставайте, вставайте! Скорее! Нас бригадир ищет!

– Где? – Миннигали сонно огляделся по сторонам.

– Он нас не заметил, прошел дальше! Сердитый, ругается!

– Смотрите, работа уже началась! – сказал Миннигали.

– Ох, попадет же нам! – потянулся Гибади.

По полю между скирдами ходил сердитый бригадир, ребята струсили, и все, как один, будто сговорились, бросились бежать в сторону аула. Побежал со всеми и Миннигали, по возле леса он опомнился и закричал:

– Остановитесь!

Ребята остановились:

– Что случилось?

– Ничего не случилось. Стыдно нам убегать от работы, давайте повернем обратно, – сказал Миннигали.

– Хочешь, чтобы шею намылили? – спросил Ахтияр Гайнуллин.

– Ну и что! Мы же сами виноваты.

– Если охота, чтоб тебя ругали, иди сам! – с этими словами часть ребят уже собралась уйти, но им преградил дорогу Мансур Хафизов, первый ученик в классе, председатель учкома, «комиссар», как его прозвали ребята за рассудительность и серьезность:

– Миннигали прав. Мы все хотим быть похожими на чапаевцев. А настоящие чапаевцы убежали бы в такое время с поля? Нет. Мы ведем себя как дезертиры. Боимся, что нас накажут. Нет, так не пойдет, ведь мы пионеры!

– Ладно, насильно заставлять не будем, пусть идут домой. А мы пойдем работать, – сказал Миннигали.

Ребята потоптались в нерешительности и потянулись за Мансуром и Миннигали.

V

Вскоре закончилась уборка, и ребята пошли в школу, – Учебный год начался с большим опозданием. И Миннигали вдруг стало не узнать. Будто подменили. Он сделался скучным, на переменах сторонился шумных игр, бродил по школьному двору будто в воду опущенный.

Всему причиной было то, что парта, где обычно сидела Закия, теперь пустовала.

Ребята в перемену играли, шумели, а Миннигали был совершенно безразличен ко всему. Не лезло ему в голову и то, что на уроке объясняла Зоя Нигматулловна. Задумчивыми, ничего не видящими глазами смотрел мальчик на доску, на которой писала Зоя-апай, и думал о чем-то своем.

– Наш класс в этом году какой-то скучный. Ремонт, что ли, плохо сделали? – шепнул Миннигали на ухо Ради.

– Класс такой же, как всегда. Ничего не изменилось. Чего тебе не хватает? – сказал Гади.

– Почему, интересно, не все пришли в школу?

– Ты что, ослеп? Разве не видишь? Все на месте, кроме Закии.

– А она почему не пришла?

– А-а-а-а… – Гади хихикнул многозначительно: – Теперь понятно… Она простудилась, болеет.

Миннигали покраснел до ушей:

– Я же просто так… А ты…

– Губайдуллин! – Учительница постучала карандашом по столу. – Ты мешаешь!

– Больше не буду, Зоя-апай.

Когда прозвенел звонок, ребята гурьбой с шумом и смехом кинулись в двери. Миннигали вышел из школы последним.

Долго бродпл он по берегу реки. Домой идти не хотелось.

В заводи, побуревшей от дождей, плавали гуси и утки. Б а сердце было тоскливо. Миннигали представил себе лицо Закии, и вдруг все вокруг стало снова превращаться в красивое.

– Закия… Закия! – сказал он вслух, и сердце радостно забилось в груди.

Вот уже второй год они учатся вместе, а им даже разговаривать толком не приходилось. Сначала Закия выглядела гордой, избалованной девчонкой, воображалкой. Многим ее характер казался непонятным. Она совсем непохожа была на других деревенских девочек. Ее черные глаза в длинных ресницах, брови, как крылья ласточки, нежно-розовое лицо и две толстые длинные косы сразу приковали к себе взгляды мальчишек. Кто-то из них сказал, когда они стояли тесной кучкой в коридоре, а мимо прошла эта тоненькая, нарядно одетая девочка: «А она красивая! Только уж задается очень». Старшеклассники же считали, что красавицы испокон веков так себя держали, и правильно… Споры эти кончились тем, что все ребята признали красоту Закии и прозвали ее «Алсу»^[10].

Алсу-Закия жила раньше в Стерлитамаке. Потом, когда умер отец, мать вышла замуж за человека по имени Шакирьян, и они переехали сюда, в Уршакбаш-Карамалы.

Миннигали за два года совместной учебы и не обращал на нее особого внимания. Только сегодня, когда она вдруг не пришла в школу, он испытал неведомое ему раньше чувство беспокойства.

Что с ним произошло? Почему так ноет сердце? Ведь все болеют, не может же она ни разу не болеть!..

Заметив печаль па лице сына, мать забеспокоилась:

– Почему ты, сыночек, такой невеселый? Не болен ли? Уж не простудился ли? Долго ли простыть, если бегать вечно с расстегнутым воротом и без шапки! – Она потрогала лоб сына и тотчас же успокоилась. – Слава аллаху, голова не горячая. Проголодался, наверно. Ходишь где-то. Садись покушай, и все пройдет.

Миннигали не помнил, чтобы его мать когда-нибудь накричала на кого-то или обидела… Ей уже скоро пятьдесят, но какая она быстрая, проворная, какая всегда ласковая, заботливая…

Мать поставила самовар на стол, затем накинула на голову поверх косынки пуховый платок.

– Сынок, поешь сначала. Потом выучи уроки. Когда кончишь, расколи чурку и убери навоз во дворе и из-под коровы. Ладно?

– Ладно. А ты куда?

– В канцелярию. Лошадь там зарезали на мясо. Пойду помогу кишки промыть, звали.

Миннигали сделал уроки и вышел во двор. Ветер, гудевший в горах, все еще не унялся, по небу плыли темные, тяжелые тучи. Миннигали принялся за работу. Дело никогда не мешало ему думать. Даже стихи он мог сочинять, занимаясь чем-нибудь. Вот и сейчас сами собой стали складываться новые стихи об Адсу-Закие:

Ты знаешь, как на родине моей

Бежит вода жемчужная, как слезы,

Толпятся белоствольные березы

В зеленом обрамлении полей?..

Миннигали взял топор и пошел к сараю. А в голове теснились новые строки:

Прекрасна молодость!

Открыты все пути.

И где-нибудь мы встретимся, возможно,

Чтоб вместе повстречать рассвет дорожный

И в будущее вместе нам идти…

Миннигали начал с дров. Он расколол три чурки вместо одной. Потом быстро убрал навоз. Корова смотрела на него добрыми влажными глазами. Это были домашние заботы, с ними покончено. Можно приняться за свои дела – нужно было дострогать почти совсем уже готовую винтовку. В потайном арсенале накопилось уже много оружия. Там были пистолеты, винтовки, шашки. Может, не очень красивое получалось оружие, но, если иметь хоть немного воображения, эти деревяшки вполне годились для военных игр.

– А что же, хорошая винтовка у тебя получается, – послышался за спиной голос отца. – Я думаю: что он там все время строгает? Тут и пистолеты, и сабли… Целую армию вооружить можно…

– Я уже и дров наколол, и навоз у коровы убрал.

– Ну, раз так, пошли ужинать. Мне кажется, что у нас сегодня будет вкусная салма^[11]. Ведь все мужчины, как военные, так и гражданские, любят не только конскую колбасу? А? Как ты думаешь?

– Конечно, атай! – засмеялся Миннигали. Он очень любил, когда отец приходил домой в хорошем настроении.

Ужинали при свете пятилинейной лампы.

После ужина Миннигали подсел к отцу, отдыхавшему на большом сундуке, окованном белой жестью.

– Когда я шел мимо клуба, там люди разговаривали про гражданскую войну… Говорят, и у нас в деревне война была?

– Была.

– Дядька с того берега, у которого бельмо на глазу, рассказывал, как нашу деревню артиллерия обстреливала, потому что красные не сдавались. Стреляют, а она стоит как ни в чем не бывало и не сдается. И тогда белые сказали: «Ай-хай^[12], Уршакбаш-Карамалы чисто город Уфа!»

Отец молчал.

– Это правда, атай?

– Правда, сынок, – сказал Хабибулла.

– Расскажи, атай, а?

– Да я тебе уже рассказывал.

– Расскажи еще.

Вначале Хабибулла, уставший от дежурства, не очень охотно отвечал на вопросы сына, но потом ожили воспоминания, и он увлекся.

– Уж сколько лет прошло с тех пор! Всего и не упомнить.

– Почему не упомнить? А ты, атай, хоть самое интересное расскажи!

– Эх, сынок, какой ты еще глупыш! Разве война бывает интересной? – Хабибулла ласково похлопал мальчика но. спине. – Как вспомнишь те годы, мороз по коже. Не дай аллах снова пережить такое! За один только месяц Уршакбаш-Карамалы восемь раз переходил из рук в руки. Жизпи не было пароду, когда аул попадал к белым. Мучили всех за то, что помогали красным. Кого плетками пороли, кого расстреливали, вешали, уводили с собой. Я и сам еле спасся от них.

– Тебя тоже хотели увести?

– Да. – Хабибулла погладил бородку. – Воевал я у Красных, потом ранило меня в ногу. Все лето скрывался в лесу. Когда похолодало и выпал снег, вернулся домой. А как только санная дорога была проложена, аул опять захватили белые. Преследуя красных, они хотели подняться на гору Карамалы, но скользили лыжи, и они сползали вниз. Попыхтели, попыхтели, ничего у них не вышло. Пришли ко мне. Приказали за день на все лыжи – а их было не меньше двухсот – набить коровьи шкуры.

– Для чего шкуры?

– Чтоб лыжи не скользили, когда на гору подниматься.

– А шкура разве не мешает идти?

– Нет, не мешает. Шкура так прибивается к лыже, чтобы ворс лежал назад. Вперед идет гладко, а назад – против шерсти, вот и не дает скатываться обратно.

– А когда про наш аул сказали: «чисто город Уфа»?

– Погоди, еще расскажу! – засмеялся Хабибулла. – Что ты так наседаешь?

– Мне хочется знать, атай…

– Раз перебиваешь, не буду рассказывать, – пригрозил отец.

– Расскажи… Ну расскажи!

– Ай, ай, вот глупые! Один другому не уступит, что старый, что малый. Как маленькие оба. Что прошло, того не вернешь, зачем из-за давнишней войны ссору затевать? – вмешалась Малика и все же ласково попросила мужа: – Ну, отец, расскажи ему, как дальше было дело… – В ее голосе тоже зазвучали интерес и любопытство.

Хабибулла разгадал уловку жены: для сына старается, но не заставлял больше себя упрашивать.

– На чем же я остановился?

– Как они потребовали, чтобы на лыжи шкуры набил, – напомнил сын отцу.

– Да. – Хабибулла кивнул. – Я не стал им перечить. А сам, чтобы оттянуть время, придумывал всякие отговорки. Сначала ссылался на то, что шкур мало. Принесли мне двадцать коровьих шкур. Тогда я начал жаловаться, что гвоздей нет. Те, конечно, орать: «Почему сразу не сказал?» Один солдат, и ростом-то невелик, врезал кулаком мне в лицо. Ну, ничего, выдержал. Приходилось терпеть. Время шло, а я еще не приступал к работе. В нашем доме человек пятнадцать солдат стояло. Тот маленький солдат – был он из Бураева– все обещал застрелить меня. Вдруг белые забегали, засуетились, засобирались… Оказывается, с гор наступают красные… Началась такая стрельба, что белым стало вовсе не до меня. Давай удирать кто куда. А в это время укрывшиеся на окраине аула красные преградили им дорогу. Из тех солдат человек десять спаслось, не больше, остальных перебили.

Миннигалп слушал рассказ отца, затаив дыхание, боясь шелохнуться.

– Вот здорово!.. Попало белым!.. И ты, атай, молодец! А кто был командиром красных?

– Да кто его знает? Я только потом узнал, что их всего-то было человек двадцать. Да еще человек сорок прятались на обоих концах аула. Здесь хитрость помогла, бщстрота, храбрость. Не зря говорят: «Смелость города берет!»

– А где, интересно, сейчас живут эти красноармейцы? – спросил Миннигали.

– Они, можно сказать, почти все погибли, – вздохнул отец.

– Как?

– Красноармеец тоже ведь человек, сынок. В тот же день белые, укрепившиеся в Миякибаше, стали из пушек бить тяжелыми снарядами. На счастье, снаряды рвались в стороне. Страшно было слышать свист пролетавших над головой и разрывавшихся вблизи снарядов. Народ был напуган. Поднялся крик, шум, мычали коровы, ржали лошади… Красный командир бегал по улице и успокаивал людей: «Граждане, не поддавайтесь панике. Мы головы здесь свои сложим, но не отступим из деревни». И все было, как он сказал. Белые решили, что от аула уже ничего не осталось, и. перешли в наступление. Командир красных ожидал этого. Он скомандовал своим ребятам: «К рукопашному бою приготовиться!» Прошло немного времени, и красные, оставшиеся без единого патрона, поднялись в контратаку. Белые шли лавиной. Бой был жестоким. Красноармейцы дрались как львы, но силы были слишком неравными… После боя оставшихся раненых замучили, добили…

Миннигали еле сдержался, чтобы не заплакать.

– Эх, меня не было тогда! – сказал он в сердцах и стиснул зубы.

– Белым и без тебя досталось потом. Пришли красные из Стерлитамака и дали им жару. Хвалили наш аул за то, что ни снарядам, ни солдатам не поддался… Все смеялись: «Уршакбаш-Карамалы, ай-хай, сильны, чисто город Уфа», – закончил Хабибулла.

Миннигали задумался и сказал:

– Мы, оказывается, неправильно играем в Чапая. Никакого порядка. Только бегаем и «ура» кричим…

Легли спать. Возбужденный рассказом отца, Миннигали и в постели еще долго не мог успокоиться. Малику огорчило, что сын ворочается, вздыхает, и она прошептала мужу:

– Отец, всякими рассказами про войну ты, наверно, портишь сердце ребенка.

– Не забывай, что Мишшгали в Красной Армии служить придется.

– О, аллах, – испугалась мать, – сделай так, чтобы не было никогда войны.

– Трудно сказать, что будет. Вон в газетах пишут, германцы здорово бесятся.

– Наши же не хотят войны?

– Дело разве в нашем желании? Если враг нападет, думаешь, наши так и будут сидеть сложа руки? Нет, мать. – Хабибулла разволновался: – Если уж случится война, оба каши сына пойдут в армию. И я, их отец, очень хочу, чтобы сыновья наши были храбрыми и честно служили своей Родине…

Малика знала, что спорить с мужем бессмысленно, и, тяжело вздохнув, повторяя про себя молитвы, повернулась на другой бок.

VI

Издавна славится уршакбаш-карамалинский базар.

Как только наступает воскресенье, на площадь возле колхозного правления спозаранку стекаются жители окрестных деревень.

В этот день спешат не на работу, как обычно, а на воскресный базар, прихватив свой товар. Часам к двенадцати здесь уже очень шумно, оживленно. Торговцы на разные голоса зазывают покупателя:

– Кому тулуп? Подходи, не стесняйся! Ни разу не надеван!

– Купите конину! А казы^[13] какой! Какой казы! В три пальца толщиной. Казы, кому казы?

– А кому чашки-плошки? Торопитесь, пока не разобрали!..

Особенный шум и гвалт стоит там, где продаются овцы, козы, коровы и разная птица. Спокойно в ряду, где разложены рогожи, коромысла, лыко и разная утварь.

Хабибулла явился на базар с охапкой арканов и связкой лаптей за плечами. Он разложил свой товар, оглядел толпу и сказал Миннигали, сопровождавшему его:

– Давай, сынок, не будем вдвоем заниматься одним делом, Я и сам все это распродам, если найдутся охотники купить. А ты иди по своим делам.

– Мне тетрадки нужны и карандаши. Купят ли еще наши лапти-то? Может, наняться мне лошадей поить? – спросил Миннигали.

– Как хочешь, сынок.

Получив разрешение отца, мальчик побежал к возам.

– Дяденьки, кому что сделать?

– Давай-ка, парень, напои моего коня, – крикнул толстый мужчина, завтракавший на арбе.

– А сколько заплатишь?

– Почем другие платят? – спросил толстяк, не переставая с аппетитом жевать.

– Полтинник.

– Ого! – Толстяк на минуту перестал двигать челюстями, задумался, потом махнул рукой: – Ладно, будь по-твоему. Дуй, живо!

Когда Миннигали привел лошадь с водопоя, работы прибавилось.

– Малый, своди-ка и мою лошадку.

– И мою толщ!..

Миннигалн по очереди водил лошадей к речке.

После обеда, когда число мальчишек, желавших подработать, увеличилось, плата за водопой вдвое уменьшилась. Разгорелась конкуренция. Уршакбаш стала грязной и мутной.

Часам к трем базар поутих, люди начали расходиться. Самой последней Мпннйгали повел поить лошадь серой масти и довольно резвого нрава. Она сразу потянула на середину реки, к чистой воде. Тут же с другой лошадкой стоял Шариф Кускапов.

– Эй, «поперечная голова», не мути воду! – крикнул он Миннигали и хлопнул серого по губам.

Лошадь с испугу отпрянула в сторону. Миннигали свалился в реку и. разъяренный, бросился на Шарифа:

– Чем. виновата скотина? Что она тебе сделала?

– Видишь, воду замутила! – кричал Шариф, вырываясь из цепких рук Миннигали.

– Если она не может заступиться за себя…

– Отпусти!

– Извинись сначала перед лошадью!

– Кто же извиняется перед скотиной? – фыркнул Шариф.

– Извинись, говорю! Раз, два…

– Дур-рак! – Кусканов, которому было хорошо известно, что Миннигали левша, неожиданно перешел в наступление с удобной ему стороны: – Я покажу тебе, «лоб»!

Но Миннигали не хотел сдаваться. Он попытался свалить Шарифа. Однако не успел. Шариф схватил его за шиворот и прыгнул книзу.

На берегу быстро скопилась ватага ребят:

– Миннигали, не поддавайся!

– Шариф, Шариф, так его! Так его, бирьяковского атамана, чтоб не задавался больше!

– Миннигали, дай ему по морде! Вот так ему, вот так!.. Оба парня друг другу в силе не уступали, бултыхались в воде, захлебывались, но схватку не прекращали.

– Ребята, сюда идут! – крикнул Гибади.

В конец обессилевшие, мокрые с головы до ног, Минннгали и Шариф кинулись в разные стороны.

Убегая, Шариф крикнул Миннигали:

– Ну как? Продолжим?

– В другой раз, – откликнулся на бегу Миннигали.

Но Шарифу, видимо, не хотелось вот так просто прекратить драку. Он махал кулаком со своего берега и грозил:

– Вот дождемся зимы! Я тебя тогда в прорубь двухлобой головой суну!

– Еще посмотрим, кто кого сунет! – не остался в долгу Миннигали, но в драку он больше ввязываться не хотел и повернул домой.

– Смотрите! Испугался, сбежал! – кричали ему вслед мальчишки, не удовлетворенные исходом драки.

Миннигали не обращал на них внимания.

Мать во дворе собирала щепки. Он хотел незаметно проскочить в дом, но она оглянулась на скрип двери.

– Пришел, сынок?

– Да, эсей.

– А-а-ай, сынок, где это ты так вымок весь?

Миннигали, не зная, что сказать, замялся:

– Да я… лошадей поил, с базара которые, вот и забрызгался.

– Разве от брызг так бывает? Ты же весь мокрехонек! Простынешь ведь, сынок!

– Тепло же, мама. Кто же простужается в октябре? Я закаленный.

– «Закаленный»! – передразнила мать. – Быстро скидывай с себя все. Прополощу в чистой воде.

– А что я надену?

– Вон на крюке висят отцовские штаны, надевай пока. Штопаные-перештопаные брюки отца доходили ему до самых подмышек. Миннигали закатал штанины до колен и снова вышел во двор:

– Посмотри-ка, осей. Они мне в самый раз!

– Ладно. Подрастешь, начнешь сам зарабатывать, тогда и купишь себе штаны впору. – Мать потрепала Миннигали по волосам. – Иди нащепай растопки для самовара. Чай надо кипятить, отец скоро придет.

– Разве он еще не приходил с базара? – удивился Миннигали.

– Пришел и снова куда-то ушел.

Миннигали привычно и ловко орудовал острым топором. Щепки легко отлетали от толстого чурбака.

VII

На другой день после базара Миннигали явился в школу с опозданием. Постояв минуту в нерешительности у класса, он все-таки осмелился приоткрыть дверь и просунуть голову внутрь:

– Можно, Зоя-апай?

Классная руководительница Зоя Нигматулловна, прервав объяснение, строго посмотрела на Миннигали:

– Почему опоздал?

Миннигали несмело вошел в класс и низко опустил голову:

– Мать стирала…

– Какое отношение имеет стирка к уроку?

– Одежда моя не успела просохнуть.

– У тебя разве нет смены?

– Нет. – Миннигали густо покраснел.

– Ладно, иди садись на место и больше не опаздывай, – сказала учительница.

А мальчишки в это время беспокойно ерзали на скамейках, пересмеивались, шептались о чем-то, глядя на Миини-гали.

– Это после вчерашнего у него не просохли штаны.

– Кусканов во всем виноват.

– Почему Кусканов? Они оба виноваты…

Зоя Нигматулловна Зиганшина, не понимая причины оживления в классе, рассердилась:

– Ну чего расшумелись? Не знали, что матери ваши стирают? – Что тут особенно интересного?

– Зоя-апай, мы не из-за этого… Вчера, когда был базар… – начал Гибади Хаталов, но сидевший рядом с ним Кусканов, нагнувшись, ткнул его в бок.

– Заткнись, все ребра пересчитаю, – сказал он угрожающим шепотом.

Гибади сразу потерял дар речи и, косясь на Кусканова, сидевшего с невинным видом, махнул рукой:

– Да ладно уж!

Тишина в классе была нарушена. Ребята захихикали.

Учительница, все еще ничего не понимая, во второй раз обратилась к Миннигали, до. сих пор не севшему на свое место:

– Губайдуллин, сядешь ты наконец?

Миннигали сел за парту. Дети утихомирились. Лишь Кусканов вел себя неспокойно. Он не слушал стихов Некрасова, которые нараспев и с выражением читала Зоя Нигматулловна, вертелся на месте, пытаясь привлечь внимание Миннигали.

– Эй, «поперечная голова»! «Лоб»! – отчаянно шептал он.

Поскольку Миннигали не смотрел в его сторону, он подтолкнул Ахтияра Хакимьянова, сидевшего рядом с ним:

– Позови «двухлобого», пусть повернется сюда!

Но Ахтияр отодвинулся от него.

Прозвенел звонок. В перемену Кусканов первым подошел к Миннигали:

– Что, до сих пор на меня дуешься?

– Нет, – ответил Миннигали сухо.

– Мир? – улыбнулся Кусканов, показывая ровные белые зубы.

– После уроков будем в Чапая играть?

– Будем!

– Тогда давай руку! – улыбнулся Миннигали.

VIII

Глядя в помутневшее старое зеркало, Зоя Нигматулловна расчесывала на ночь распущенную косу. Потом она ловко скрутила и заколола волосы, привычно пригладила незатейливую прическу и стала поспешно одеваться.

– Ты пока ложись, – сказала она мужу, молча наблюдавшему за лей, – Я скоро вернусь.

– Ты бы хоть сказала, куда идешь на ночь глядя, Зоя, – удивился тот.

– Схожу к Губайдуллину. Его родители в Миякибаш уехали.

– Ну так что же? Ты бы лучше о своих детях позаботилась. А с учениками ты и на работе достаточно нянчишься.

– Не сердись, Зайни.

– Губайдуллин натворил что-нибудь?

– Нет, не натворил, но за ним надо смотреть в оба.

– Давай вместе пойдем, – предложил Зайни.

– Нет, не надо. Детей одних нельзя оставлять, – ответила учительница и вышла в сени.

Над деревней плыл ясный полный месяц, заливая и дома, и лес, и горы холодным зеленоватым светом. Ночь была морозная.

Зоя Нигматулловна перевела дыхание лишь у дома Губайдуллиных. Прислушалась: так и есть, не спят. Окна плотно занавешены, но в доме шум и гам.

– Миннигали! – позвала Зоя, постучавшись в дверь. Она подождала и снова постучала.

– Кто там? – близко спросил испуганный голос.

– Открой, Миннигали! Это я, Зоя Нигматулловна!

За зверью стали перешептываться. Кто-то в темноте торопливо нащупывал защелку. Наконец открыли.

– Зоя-апай? – растерянно спросил Миннигали.

– Ну, принимай, пришла к тебе в гости, – спокойно ответила учительница. – О, да у вас праздник, оказывается. По какому же случаю здесь столько гостей собралось? – спросила она, приветливо улыбаясь опешившим ребятам – они жались в темном углу, не смея поднять глаз. Зоя-апай кивнула на печку, откуда наплывал аппетитный аромат: – Э, да ваш гусь, кажется, уже сварился. Что же вы не садитесь кушать?

– Вы вовремя пришли, Зоя-апай, садитесь с нами, – нашелся Миннигали.

– Спасибо, ребята, только есть на ночь вредно. Я ведь просто так, к матери твоей пришла, а ее, оказывается, дома нет, – схитрила Зоя Нигматулловна и собралась идти домой. – Кто меня проводит?

Все стали дружно собираться.

На улице тотчас же разбрелись кто куда. Трое ребят вызвались проводить учительницу до дому. Когда шли узкой тропой по берегу, Миннигали, поотстав немного от учительницы, шепнул Гибади:

– Узнать бы, у кого язык такой длинный. Если бы Зоя-апай не знала, что мы собираемся, ни за что бы не пришла.

– Ты что, думаешь, что я привел ее?

– Кто-то наболтал! Собирались же раньше, никто не видал и не слыхал. А как у меня – так сразу и попались в капкан. Ну ладно, если родителям скажет. Они простят. А если директору? Тогда наши дела плохи, – горячился Миннигали.

– Зоя-апай не такая, – сказал Гибади тоненьким, как у девчонки, голоском.

– О чем секретничаете? – спросила учительница, обернувшись назад.,

– Не секретничаем, Зоя-апай. – Миннигали взбежал на пригорок и поднял руки вверх: – Посмотрите, как красиво! Эх, если бы я мог летать, как птица!

– Ну и что было бы? – поинтересовался Гибади.

– Полетел бы на Марс! На одно крыло посадил бы вас, па другое – Зою-апай и – на Марс! – воскликнул Миннп-гали и раскинул руки.

Учительница засмеялась:

– А что? Может быть, при вашей жизни человек полетит на Марс, – сказала она задумчиво.

– Скорей бы это время наступило, Зоя-апай!

Ребячьи мечты вызвали чувство гордости в душе молодой учительницы. Хорошая смена растет. У каждого из них свой характер, свои мечты и желания. «Надо почаще встречаться с ними в такой обстановке, быть поближе к ним. Ведь каждая такая встреча помогает воспитывать их», – думала она с радостью.

– Зоя-апай, мы, наверно, пойдем? – спросил Миннигали, когда ребята подошли к дому учительницы и остановились.

– Идите, идите, – ответила Зоя Нпгматулловна.

Распрощавшись с ребятами, учительница продолжала стоять у дома, зачарованная красотой тихой морозной лунной ночи.

Вспомнился ей последний разговор с директором школы Шаеховым…

Зоя Нигматулловна собиралась уже домой после уроков, когда в учительскую вошел директор.

– Домой торопитесь? – спросил он.

– У вас дело ко мне?

– Совет один хочу дать.

Зиганшина положила на стол стопку тетрадей, которую взяла домой.

– Слушаю, Салих-агай.

Директор, прихрамывая на одну ногу, прошел в глубину комнаты. Помолчал, словно затрудняясь, с чего начать разговор.

– Зоя Нигматулловна, некоторые ученики не умеют попользовать свободное время. Вы как молодая учительница не должны забывать о том, что обязанность учителя – не только давать ученику знания. Он прежде всего воспитатель. Для этого одних уроков недостаточно…

– Салих-агай, – Зоя Нигматулловна была обижена, – я своих учеников хорошо знаю.

– Знаете? А знаете о том, что они, эти мальчишки или девчонки, устраивают сборища чуть ли не каждый день «в чьем-нибудь свободном доме, когда там нет взрослых, готовят угощение, а потом ночуют вместе?

– Нет, об этом я не слышала, – сказала Зоя, покраснев.

– Я должен об этом сказать, Зоя Нигматулловна. Это дело сложное.

– Кто-нибудь что-нибудь натворил?

– Пока нет. Но если мы будем закрывать глаза на это явлепие, то действительно может произойти нехорошая история.

– Это верно, Салих-агай, – согласилась Зоя.

– Говорят, Губайдуллин Миннигали очень озорной мальчик, обижает своих товарищей и даже девочек. Так ли это?

– Бывало всякое. Но сейчас – нет!

– Что вы о нем думаете?

– Он, конечно, шалун, бойкий очень, прямой и даже резкий, горячий, но отходчивый. Если уж что поручишь ему, старательно исполняет. Честный, терпеть не может обманщиков; ловкачей.

– А как учится?

– Средне.

– Ну вот видите – средне, – сказал директор, – а мог бы, наверно, учиться только на «хорошо» и «очень хорошо», стало быть, уроки как следует не готовит, больше занят играми. Вы, Зоя Нигматулловна, не упускайте его из виду!

– Я не могу обижаться на Миннигали, Салих-агай. Он и в кружках участвует, и в пионерской работе, и стенгазету выпускает, заметки пишет. Старается все узнать, везде успеть. Очень любит природу, всяких зверушек, птичек, букашек. Много читает. Самые любимые его герои – Павел Корчагин, Чапаев… Много вопросов задает на уроках литературы. Именно он предложил организовать литературные вечера. Мы читаем книги русских, башкирских, татарских писателей. Обсуждаем стихи самих учеников…