Текст книги "День рождения"
Автор книги: Яныбай Хамматов
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Annotation
Роман известного башкирского писателя Яныбая Хамматова написан на документальной основе и посвящен короткой, но яркой жизни Героя Советского Союза, гвардии лейтенанта Миннигали Губайдуллина, который в годы Великой Отечественной войны закрыл своим телом амбразуру дзота, повторив бессмертный подвиг Александра Матросова.
Яныбай Хамматов
Часть первая
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
Часть вторая
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
Яныбай Хамматов
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
роман
Перевод с башкирского А. Скалона.
Часть первая
I
– Миннигали! Вставай, сынок! Смотри, уже рассвело!
Мать чуть тронула за плечо свернувшегося калачиком сына, и тот мгновенно вскочил. Сквозь сон он одевался, заправлял холщовые штаны в длинные шерстяные чулки, обувал и подвязывал стоптанные лапти и все никак не мог окончательно проснуться.
Мать с нежностью смотрела на сына.
– Атай[1] не приходил еще из пожарки? – спросил Миннигали.
– Твой атай уже приходил, перекусил и снова убежал па работу. Все смотрит, не загорелось бы где. Ветер на дворе.
– Мальчишки надоели, вечно дразнят: «Сын пожарника, сын пожарника!..» Разве не может отец перейти на другую работу?
– Да ты что, сынок! – Малика всплеснула руками. – Как можно стыдиться работы? Всякая работа требует уважения. Отец твой охраняет народное добро, сил пе жалеет. Это дураки болтают, что пожарники знай себе спят целыми сутками и делать им нечего. – Мать, обычно спокойная, мягкая, на этот раз даже вспылила: – У кого на две руки одна работа, а у твоего отца – сто! Он и за лошадьми ходит, и арбы, сани ладит, и сбрую починяет. Всю жизнь работает без передыху… На свое хозяйство времени не хватает! Не ценят люди добро, распускают свои дурные языки… Не слушай их, сынок!
Миннигали был уже не рад, что завел такой разговор. Он умылся водой из кумгана и, спрятав лицо в вышитое полотенце, проговорил смущенно:
– Ладно, эсекей[2], ладно. Это же не я так говорю, а мальчишки! Не сердись, я больше не буду всякие глупости повторять…
Отходчиво материнское сердце. Ласковые слова сына сразу успокоили Малику.
– Ой, что же я без толку стою, разговариваю с тобой! А ну, быстро за стол, завтракать пора!
– Не надо, мама. Я и так опаздываю. Там все вместе поедим. Надо хлеб молотить!
– До гумна вон какая даль! Опоздаешь к чаю, так и будешь, что ли, голодный целый день? Немного же ты наработаешь!
– Вот я и тороплюсь, эсей[3]. Мы договорились быть там до завтрака. Ты же сама всегда говоришь, что мужчина должен держать свое слово. Как я буду смотреть в глаза заведующему током?
– Так-то оно так, сынок, а все же я буду спокойнее, если ты хоть немного поешь.
Миннгали, уступая матери, на бегу залпом выпил чашку чая, надел латаный-перелатаный отцовский чекмень, схватил приготовленный с вечера узелок с едой и выбежал на улицу. У ворот он обернулся и помахал матери рукой:
– Мама, приду поздно! Ты знаешь, у нашей школы задание – убрать там весь хлеб!
– Ладно, сынок, беги!.. Старайся, смотри!.. Хорошо работай!.. – кричала вдогонку мать через открытое окно.
Миниигали уже шел быстрым шагом вдоль домов,
– Эй, Гибади! Выходи! Ты что, спишь?
– Иду!
На крыльце показался Гибади, одноклассник Миниигали, сын Файзрахмана Хаталова.
Миниигали торопил:
– Скорее, Гибади, а то опоздаем!
А Малика, стоя у окна, все смотрела им вслед, пока они пе скрылись из глаз. «Мальчишки, желторотые птенцы… А ведь придет время, и у них окрепнут крылья, и они улетят из родного гнезда», – с грустью подумала она.
Малика любила мечтать о будущем своих сыновей. Ей, как и всякой матери, хотелось, чтобы было оно у ее сыновей светлое и счастливое. Вот и теперь, проводив Миннигали, думала она об этом, а сама тем временем управилась с домашними делами, подоила корову и пошла па ферму, где ждала ее колхозная работа.
II
Много селений па белом свете, и у каждого своя история, своя судьба. Аул Уршакбаш-Карамалы расположился в широкой долине Карамалипских гор. От сильных зимних ветров с юго-востока его прикрывают три горы: Мулла, Эйерле и Кызыл Яр. С западной стороны подступает Булунбаевский лес, в котором вековые дубы соседствуют со стройными липами и белеют стволы берез, а по низинам буйно цветет весной черемуха.
Небольшая, но звонкая речушка Уршакбаш делит аул на две части, словно бы из озорства хочет разъединить земляков на жителей той и этой стороны, чтобы сталкивать их друг с другом, ссорить. По левому берегу раскинулась Арьяк, что значит «противоположная сторона», по эту – Бирьяк, «эта сторона».
Так и живут веками люди… одни на той стороне, другие на этой. Когда-то арьяковцы и бирьяковцы поднимали шум из-за каждой пустяковины. Снесет в весеннее половодье бурная река мост – ссора; наступает лето – пора делить покосы и пастбища, и опять ссора, до стычек доходит. Ну, а уж если полюбит какой джигит[4] девушку не своей стороны – тут не миновать драки на всю деревню.
Правда, так было раньше, до революции. Как смахнула революция баев всяких, мулл и купцов, специально для своей выгоды сеявших раздоры среди бедняков, чтобы еще больше пота из них выжимать, так и пришел конец беспричинной вражде.
Потом и колхоз образовался «Янги ил». На стороне Арьяк расположилось колхозное правление, здесь же и сельсовет, а на стороне Бирьяк, почти на самом берегу реки Уршакбаш, открыли клуб. Чуть повыше в четырех деревенских простых домах разместилась школа. А вот через несколько домов от – школы, в конце переулка, живут Губайдуллины.
Дом у них пятистенный, крытый, как и у соседей, соломой.
Во дворе хлев для коровы, за плетнем – огород для картошки, за ним – дорожка, ведущая к роднику, который выбивается прямо из-под обрыва, почти у берега реки.
Вода в роднике прозрачная, холодная и вкусная. Сюда за водой приходит вся деревня.
Ни предки Губайдуллиных, ни сам Хабибулла с семьей почти никогда не болели и считали, что здоровье – в чудесной силе родниковой воды. Но и это не самое главное. Если бы не родник, неизвестно, как повернулась бы жизнь Хабибуллы, встретил бы он свою Малику или нет…
Ему уже пятьдесят, но он до сих пор помнит, как здесь, у родника, впервые увидел свою будущую жену…
Это был прекрасный солнечный день, когда Хабибулла вернулся в деревню из Уфы, куда ездил по делам. Он спускался к реке поить лошадь и увидел у родника незнакомую красивую девушку, а подойдя ближе, с удивлением узнал в ней Малику, дочь старого Загидуллы.
И когда она успела так вырасти и похорошеть?
Восхищенный парень стал как вкопанный, за ним мотала головой и позвякивала удилами лошадь.
Хабибулла до сих пор помнит, как он тогда любовался Маликой, как влажно и тепло дышала ему в затылок лошадь… Вот Малика вскинула на плечо коромысло с полными ведрами и пошла по мосткам на другой берег. Она была уже далеко, когда Хабибулла опомнился и крикнул:
– Малика, здравствуй!
Девушка уже была на другом берегу, но она обернулась, улыбнулась и только потом пошла по тропинке через густой кустарник.
А Хабибулла стоял и смотрел, как вдоль берега, покачиваясь под тяжелым коромыслом, идет Малика, дочь старого Загидуллы…
После этой встречи Хабибулла часто ходил к роднику – под всякими предлогами. И хоть каждый день встречались девушка с парнем, но не смели они смотреть друг другу в глаза.
Однако к концу второй недели терпение у Хабибуллы иссякло. Он еле дождался появления девушки у родника и, когда она наконец пришла, решительно подошел к ней. Он не мог больше молчать, ему нужно было сейчас же признаться в своих чувствах, сказать, что любит ее. Но Малика не дала ему Вымолвит! и слова:
– Агай[5], не надо… Мы не должны больше встречаться…
– Но со стороны можно, наверно, смотреть на тебя?
– Нельзя.
– Я сватов к тебе пошлю, что скажешь?
– Опоздал. – Малика огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. – Меня уже сосватали вчера вечером, и калым уплатили…
От этой новости парень опешил, долго не мог вымолвить ни слова, но, когда девушка отошла от родника, крикнул ей вслед:
– Тогда я тебя украду. Все равно украду!..
Похищать Малику не пришлось: ее жених ушел на японскую войну и больше не вернулся, и тогда Хабибулла послал к девушке сватов. Они поженились. Все их хозяйство состояло сначала из лошади и безрогой козы. Но молодые любили друг друга. Одно их огорчало: дети у них не выживали – рождались и умирали в младенческом возрасте.
Хабибулле шел уже тридцать второй год, а Малике исполнилось двадцать восемь лет, когда появился у них сын. Вслед за первым родился второй. Принимала его повивальная бабка. Она подняла мальчика и, внимательно осмотрев, воскликнула:
– Оба ваших сына родились в хорошие дни! Аллах неспроста даровал вам их. Особенно этот… живой и шустрый будет. У него на макушке два вихра! Значит, ему суждено две жизни прожить. Будет он у вас или ученым человеком, пли славным батыром! – С этими словами бабка завернула мальчика в пеленки и вручила матери: – Назовите его Миннигали. Будущему батыру или ученому такое имя должно подойти.
Родители и без того рады сыну, но, разумеется, им приятно было такое пророчество.
– Пусть будет Миннигалп. Пожелай нашему сыну здоровья, – согласились они с повивальной бабкой.
Предсказания ее оказались верными. Оба сына росли здоровыми, сильными и трудолюбивыми. Тимергали, окончив семилетку, вместе с двоюродной сестрой Фатимой уехал в Стерлитамак в культурно-просветительное училище. Миннигали походил на отца, а лицом больше напоминал мать, был такой же красивый. Но ростом и силой братья пошли в отца. Отцовским был у них и характер: за что ни возьмутся, все спорится в их руках.
…Лоб у Миннигали был выпуклый, выступал вперед, и оттого казалось, что голова у него как бы разделена надвое. Мальчишки с улицы Арьяк прилепили ему обидные прозвища, дразнили и «поперечной головой», и «двухлобым», а иногда по-дружески звали его просто «лоб». Но он виду не подавал, что это задевает его, иначе они еще больше будут дразниться. А потом и вообще перестал обращать внимание на их насмешки.
III
От самого дома мальчики бежали, а когда поднялись на гору и запыхались, сбавили шаг.
Свежий ветер обдувал разгоряченные лица. В таинственной тишине, вызывавшей в душе ребят какую-то неизъяснимую радость, вставало из-за Карамалинских гор солнце. Долина была наполнена сизой дымкой. Горизонт алел, словно украшенный праздничными флагами.
Красота родной земли рождала отзвук в душе Миннигали. В другое время он остановился бы полюбоваться открывающейся картиной утреннего пробуждения гор, но сейчас надо было спешить.
Они сбежали с проезжей дороги на тропинку, петлявшую в пожухлой осенней, траве. Летом – Миннигали помнит это– вокруг росла пышная трава с рассыпанными по ней цветами. Теперь трава пожелтела и полегла, цветы повяли.
Тропинка свернула в овраг; здесь деревья еще не облетели и местами березы и осины сохранили на ветвях зеленые листья, а трава была по-летнему свежей и пышной.
Миннигали некоторое время шел молча и потом задумчиво сказал:
– Сколько на свете всяких букашек-таракащек! У каждой своя жизнь, свои заботы.
– Как ты думаешь? Может, они между собой как-нибудь по-свОему разговаривают, а? Вот было бы интересно!
– Конечно, разговаривают!
– Откуда ты знаешь? – Гибади засмеялся.
– Знаю.
– Можно подумать, тебе сами букашки-таракашки рассказали! Придумаешь тоже!..
– Ну и что же, что не сами! Я по книжкам знаю. Недавно Тимергали принес такую книжку – в ней все написано. И про пауков написано.
– Не люблю пауков!
– Они знаешь какие интересные!
– Что в них особенного, скажешь тоже – пауки!
– Да, простые пауки… Да ты не читал. У них же все особенное! – И Миннигали начал расказывать о повадках пауков, как они добывают пищу, где живут, как размножаются.
– А самец, знаешь, боится самку и подходит к ней только когда она спит! – сообщил он под конец.
– Как же так? – удивился Гибади.
– А так! Если она не спит, она его близко не подпустит. Как увидит, так и старается сожрать… прямо рвет на части и пожирает!
– Ну, уж это вранье!
– Правда! В книжке так написано!
Через некоторое время Миннигали все-таки заколебался и внес поправку:
– Ну, может быть, не все пауки такие кровожадные. Их ведь много разных. Всякие бывают пауки – и большие, и маленькие. Дойдем до седьмого класса, тогда уж на зоологии про все узнаем.
В лесу было тихо. Только под ногами потрескивали сучья. У поваленной березы мелькнул заяц. Сначала он сидел на задних лапах и шевелил длинными ушами. Толстая верхняя губа у него тоже двигалась. Он понюхал воздух и подергал усами, будто улыбнулся и спросил сам себя: «Что здесь делают эти мальчишки?» Вдруг сверху на зайца упал лист, и зверек в страхе прыгнул в сторону и мгновенно исчез в зарослях лопухов.
Мальчики от неожиданности замерли и ждали: вдруг заяц снова мелькнет в кустах? Но заяц больше не показывался. Наверно, удрал. А может, затаился под кустами и следит оттуда за ребятами своими испуганными желто-карими глазами?
Гибади опомнился первым и дернул Миннигали за рукав:
– Бежим, ведь мы опаздываем!
Мальчики пустились бегом.
На поле женщины! жали хлеб, а школьники вязали снопы; подальше, под высокими скирдами, колхозники молотили рожь.
Бригадир улыбнулся, увидев подбежавших Миннигали и Гибади, сказал:
– Вы, оказывается, молодцы, умеете держать слово. А я думал: обязательно проспите…
Запыхавшийся от бега Миннигали спросил, едва переводя дыхание:
– Какую работу вы нам дадите?
– Вам? – Бригадир немного призадумался и потом позвал старшего на току: – Как думаешь, Гильметдин, вот этим джигитам можно доверить мужскую работу?
Подошел Гильметдин весь в пыли и в мякине:
– Можно было бы здесь оставить, да уж больно щуплые. Вон поздоровее парни и то не выдерживают. Это ведь хлеб молотить.
– Может, найдем что-нибудь полегче? – спросил бригадир.
– Нет у нас такой работы… чтобы молокососам играть. Пусть снопы таскают.
– А чем мы хуже взрослых? Мы не отстанем от них, – сказал Миннигали и сдвинул брови.
– Ишь ты! Ну ладно, тогда попробуйте. Миннигали пусть подает в молотилку снопы, а этот, – бригадир кивнул в сторону Гибади, – пусть обмолоченную солому скирдует.
Миннигали и не представлял себе, сколько силы и сноровки требуется, чтобы работать наравне с мужчинами. Только когда перемолотили половину скирды, он понял, какая это тяжелая и утомительная работа. Устали руки, заболела шея – ведь нужно было успевать схватить очередной сноп, сунуть его в прожорливую молотилку, повернуться за следующим, чтобы и его сунуть в крутящийся барабан.
Ныли плечи, хотелось есть. Он пожалел, что утром ничего но поел. Голова кружилась, и перед глазами стали появляться какие-то красные точки и круги. Тянуло остановиться, пусть барабан хоть немного покрутится вхолостую, но Миннигали продолжал работать – не хотел уступить машине.
Миннигали работал до обеда и остановился вместе со всеми. Пусть никто не думает, что он пришел сюда играть.
Во второй половине дня работать стало как будто легче, мышцы болели, но быстро размялись, и такой усталости, как до обеда, уже не было.
Но вот солнце стало багровым, день склонился к вечеру, наступили сумерки.
Молотилка затихла, барабан вертелся все медленнее, медленнее и наконец совсем остановился, и стало удивительно тихо на току. После оглушительного грохота и шума от тишины даже кружилась голова. Обессиленный Миннигали, не чувствуя рук и ног, забрался в шалаш и тут же заснул, растянувшись на жесткой, колючей, но показавшейся такой мягкой-мягкой соломе…
С самого раннего утра снова загрохотали машины на току, снова началась работа.
Гильметдин, должно быть, внимательно пригляделся к Миннигали.
– Ну что же, ты настоящий джигит и работы не боишься! Ты с честью выдержал испытание! – похвалил он Миннигали и похлопал его по жиденькому мальчишескому плечу.
Через некоторое время Миннигали даже покраснел от гордости, когда услышал сквозь шум, что Гильметдин крикнул остроносому парню, который покуривал, отлынивая от работы:
– Эй, Сабир, хватит прохлаждаться! Хоть бы Миннигали постыдился! Видишь, как он работает! Бери с него пример! Сколько можно сидеть и курить? Вот пойдет дождь, что будем делать?!
Сабир нехотя взял в руки грабли и потянулся к снопам, окурок он выплюнул и придавил растоптанным от долгой носки лаптем.
В этот день работу прекратили засветло: солнце еще только коснулось горизонта, когда кончились казавшиеся бесконечными пшеничные скирды. Колхозники вздохнули с облегчением.
– Ну, с этого поля хлеб убрали без потерь. Если еще неделю погода постоит, то и на Давлибуляковском поле успеем все убрать и обмолотить, – сказал старик Заки, выбивая пыль из одежды.
– И-и-и… – возразил ленивый Сабир, – работы всегда хватит! С хлебом закончим – картошку будем копать, картошку кончим – скотный двор будем ремонтировать, а там весна и посевная… опять все сначала.
– Да, работы по горло, только успевай поворачивайся! С хлебом еще много хлопот: провеивать, на элеватор отправлять!
– Был бы у колхоза хоть какой-нибудь афтамабиль или даже трактор! Вот это было бы дело! Один афтамабиль запросто повезет столько хлеба, сколько на десяти арбах по увезешь, – мечтательным тоном сказал один из колхозников.
– Если ничего плохого не случится в международной обстановке, будут и в нашем колхозе машины работать. – Гильметдин подмигнул Миннигали: – Правильно, кустым[6]?
Миннигали согласно кивнул:
– Ну, конечно, агай.
Старый Заки улыбнулся и вздохнул:
– Да-а, молодые, конечно, увидят такое, а нам-то уж не дожить.
– Не горюй, агай! Мы все доживем до этих дней, – сказал Гильметдин с уверенностью.
– Да будет так! Иншалла[7]! – Старый Заки привычно, как при молитве, погладил бороду. – Аллах поможет!
Ведя в поводу пегого жеребца, появился на току председатель колхоза Сахипгарей Ахтияров. Он привязал коня и подошел к колхозникам, похлопывая плетью по голенищу сапога:
– Совет и согласие сходу, товарищи! Ну, как дела? – Председатель присел среди односельчан. – Бригадир говорит, что завтра переходим на Давлибуляк?
– Сказал, значит, перейдем…
Миннигали, прислушиваясь к разговорам взрослых, спросил:
– Сахипгарей-агай, а нам, наверно, в школу пора? Уроки-то пропадают…
– Придется еще немного потерпеть, сосед, – серьезно, как взрослому, ответил председатель. – Помогайте еще неделю, что делать! Без вас мы не справимся…
К нему присоединился и бригадир:
– С директором школы Салихом-агай согласовано. Он говорит, что от районных руководителей тоже такое указание пришло.
– Все равно муллой не станешь, – хихикнул Сабир. – Если все будут грамотеями да начальниками, кто же па колхозном поле работать будет?
Миннигали вскочил с места:
– Только что говорили о машинах, тракторах… Кто же их водить будет? Помните, что Ленин сказал? Учиться, учиться и учиться!
– Ой, какой грамотный! – начал было опять Сабир, но председатель колхоза перебил его:
– Правильно говорит мальчик. Зачем спорить?
К ночи погода испортилась. Со стороны Миякибаша небо заволакивали черные тучи. Подул резкий ветер. Накрапывал мелкий холодный дождь. Но Колхозники пе торопились укладываться спать: вокруг жаркого костра не смолкали разговоры.
Подросткам интересно было сидеть со взрослыми, и они собрались у самого дальнего шалаша.
– Зря я теплую фуфайку не надел. Холодно, – сказал Гайзулла.
– Эх ты, слабак! Посмотри на Миннигали, он никогда на себя лишнего но напяливает. Закаляется, – сказал Гибади.
– Мннигали давно уже закалился. Он и зимой не любит одеваться. Хоть п мерзнет, по терпит.
– Он пиджак сроду по застегивает, шапку не надевает.
Как ты терпишь, Миннигали? – спросил Шариф, дрожа от холода.
– Если захочешь, и ты сможешь.
– Мне мама не велит. Ругается. Ну и холодина!
Миннигали накинул свой чекмень на плечи Шарифа. Тот, дрожа, прошептал:
– Спасибо, «лоб»!
Гади Юнусову эти слова пе понравились.
– Тебе добром, а ты… – упрекнул оп Шарифа. Гади был самый сильный и ловкий но только среди одноклассников, но и во всей школе, потому что он постоянно занимался на турнике.
– А что? – Шарпф удивленно посмотрел на него.
– А то! Зачем ты дразнишь его «лбом»?
– Я, что ли, придумал? Все так его зовут!
Миннигали не хотел, чтобы мальчишки ссорились:
– Бросьте вы! Что ругаться? Кто виноват, что у меня лоб двойной уродился! Шариф тут не виноват! Давайте я лучше свое стихотворение прочитаю?
– Давай читай!
– Называется «Родная сторонушка».
Ребята примолкли.
Мипнигалн выждал, затем начал негромко, с чувством декламировать. В стихах он говорил о родном крае, о его лесах и лугах, о реке Уршакбаш и о синеющих вдали Карамалинских горах. Слова, казалось, без всякого усилия лились из его души, чуть ли не сами собой складывались в звучный стих.
Мансур Хафизов, который слушал Миннигали с восхищением, от души похвалил:
– Хорошо. Как складно получилось!.. Мне только одно непонятно: то в красные командиры собирался пойти, а то стихи сочиняешь…
– Одно другому не мешает. Если ты захочешь, у тебя лучше моего получится. У тебя же по литературе одни «отлично».
– Нет, – Мансур, безнадежно махнул рукой, – я уже пробовал. Больше и возиться не буду. Моя мечта – на аэроплане летать!
– Ох-хо-хо, куда хватил!
Мальчики дружно засмеялись.
– Нас будешь катать на аэроплане?
– Если в штаны не напустите, буду.
– Лишь бы сам не напустил! А мы выдержим.
– Не сеяно – не сжато, как говорят, а уже покатать обещает!
– Да если он научится летать, нас и не посадит!
– Жалко мне, что ли! – не сдавался Мансур, но ему надоело, что о нем так много говорят, и поэтому он обратился к Миннигали: – Хорошо бы сейчас попеть-поиграть. Почему ты мандолину не захватил?
– Старая сломалась, а новую не успел еще сделать, – сказал Миннигали.
– Ты что, умеешь сам мандолины делать?
– Вот тебе раз! – Молчавший до сих пор Ахтияр Хакимьяиов всплеснул руками: – Да он все делает сам! Коньки сделал, лыжи сделал, дочке Серби-агай пенал смастерил. Он даже гармошку делает! И песни сам сочиняет!
– Про песни я знаю.
– Ну хватит вам! Как будто больше не о чем говорить, – сказал Миннигали.
Когда взрослые стали расходиться от костра, ребята тоже отправились спать.
Вскоре все улеглись, и стало совсем тихо.
Миннигали лежал на спине у самого входа в шалаш. Сон не шел. Возбужденный разговором со сверстниками, Миннигали мечтал. Хотелось поскорее вырасти, пойти служить в Красную Армию и стать таким же командиром, как Чапаев. Только сейчас нет войны. Вот в чем причина. Ну как в такое время можно показать свою храбрость? Эх, жалко, что не появился на свет раньше, когда шла гражданская война! Воевал бы не хуже Петьки или Анки из кино «Чапаев»!
Мечты унесли его далеко-далеко… Он почувствовал, что уснуть не удастся, поднялся и тихо, чтобы не разбудить товарищей, вышел наружу.
На небе, наполовину очистившемся от туч, горели звезды. Ветер стих. В березняке позванивали колокольчики – там стояли колхозные лошади.
Миннигали с детства любил ездить верхом, и сейчас ему пришла в голову озорная мысль: а что, если покататься на коне бригадира? Ночь, тишина, никто не увидит.
Через поле он зашагал к деревьям.
Черневший по краю поля лес приблизился и стал таинственным и загадочным. Вспомнилась давняя история…
Миннигали тогда было лет пять, не больше. Отец собрался в поле сеять. Миннигали стал просить, чтобы он взял его с собой. Но отец поехал один. Миннигали увязался за ним следом. Долго он бежал, но догнать отца так и не смог, сбился с тропинки и заблудился в лесу. Целый день кружил на одном месте, проголодался, устал. Ночь наступила холодная, а на нем всей одежды было – холщовая рубашка, ни штанов, ни обуви. И, на беду, еще пошел дождь. Миннигали ни разу не присел на землю, он боролся с одолевающим его сном, старался все время двигаться, не переставая, ходил взад-вперед, чтобы согреться. Так прошла ночь, наступило утро. Миннигали обессилел. Чтобы не упасть, он привалился к старой кривой березе. Отец, всю ночь искавший его поле-су, когда увидел сына, обезумел от радости:
– Мальчик-мой! Миленький! Слава аллаху! – Он прижимал к себе продрогшее тельце сына и вдруг заметил, что у него руки и ноги в крови. – Сыночек, что с тобой? – испугался он.
– Земля была мокрая и холодная, я боялся садиться и все время ходил и ходил в темноте, а ветки царапались и хватались! – ответил Миннигали.
Когда об этом услышали старики, они закачали головами и сказали:
– Какой умный ребенок! Наверно, боялся простудиться… Счастливых! Хабибулла, хороший сын у него растет…
Миннигали вспомнил эту историю и повернул назад, к шалашу.
Что за дурость – мучить уставшего за день на работе коня! Какой был бы шум, какой позор, если бы его поймали за этим делом! А старики? Они больше не говорили бы, что у Хабибуллы растет хороший сын…
IV
Колхозники переезжали на Давлибуляковское поле. Миннигали был за кучера. Он не торопил лошадь, и та лениво брела по осенней слякотной дороге. Лишь время от времени мальчик дергал легонько вожжи, посвистывал для порядка, погоняя коня и не обращая внимания на девчат, покачивающихся в арбе, задумчиво, так что никому не было-слышно, пел – слова он сочинил сам:
О своей родной сторонке
Наповал песни звонко,
Как веселая девчонка,
– По лугам бежит речонка…[8]
Одна из девочек не выдержала и слегка подтолкнула молодого кучера:
– Да погоняй же, погоняй свою лошаденку!
Миннигали, не ответив, а лишь отмахнувшись, запел новый куплет:
К нашим нивам, огородам,
Где мы ходим хороводом,
Нe вернуться этим водам…
– Миннигали, давай побыстрее! – Девочки не хотели отстать от обоза и зашумели, загалдели на все лады.
– Ты посмотри, впереди уже не видать взрослых.
– Мы же заблудимся, если отстанем от них!..
В ответ на их причитания Миннигали рассмеялся:
– Ничего, не пропадем!
– Ну что ты ломаешься? Дай, я сама, – с этими словами Туктарова Разия потянулась к вожже.
Но Миннигали грозно выставил локоть:
– Не тронь! Спойте песню, тогда повезу!
– Да что ты кривляешься, «поперечная голова»!
– Пойте! – настаивал Миннигали.
Девочки заупрямились:.
– Не будем!
– Ах, не будете! Ну, тогда едем шагом!
– Не ты хозяин лошади. Она колхозная. Дай сюда вожжи!
– Не дам! Я отвечаю за нее, а не вы. – Распалившийся Миннигали исподлобья глядел на девочек, которые тоже не хотели уступать. – Так вы хотите, чтоб я упрашивал вас?
– Миннигали, что ты артачишься, поезжай скорее!
Поднявшись на холм, Миннигали и вовсе остановил лошадь. Слез с арбы. Потребовал снова:
– Пойте, говорю!
– Ни за что! – не сдавались девочки.
– Ах, так? Последний раз говорю – пойте! Раз… два-три… – Миннигали посбрасывал девочек с арбы и погнал лошадь под гору.
Девочки с воплями и смехом бросились за ним:
– Миннигали!.. Миннигали!.. Сто-о-ой!.. Споем!
Только перед ручьем, журчавшим в уреме, Миниигали остановил лошадь.
Когда запыхавшиеся, вспотевшие от бега девочки снова забрались в арбу, он удовлетворенно засмеялся:
– Ну как, пробежались?
– Не скаль зубы, «поперечная голова»! Попало тебе от моего брата, когда наложил грязи мне в ведра, попадет к на этот раз! – сказала Разия.
– Не попадет, ябеда! Передай своему братцу, что не боюсь я его. – Миннигали презрительно повернулся к Разие спиной и прикрикнул на лошадь: – Но-о-о!.. – А потом погрозил Разие: – Если много будешь болтать, возьму да и брошу в лесу одну.
Девочки, зная упрямый характер Миннигали, притихли. Миннигали повернулся к ним:
– А теперь пойте!
– Продолжаешь?
– Вы же обещали петь!
– Ну, что тебе спеть?
– Мне все равно.
– Начинай сам.
Миннигали не заставил себя упрашивать.
Светом майского рассвета
Вся земля с утра одета,
Засвистели птицы где-то
Песни звонкие свои.
Девушки, позабыв недавнюю обиду, подхватили дружно:
Над рекой стоит красиво
Зеленеющая ива…
Когда догнали наконец взрослых, Разия все-таки не выдержала и обо всем рассказала старшей пионервожатой.
Пионервожатая нашла Миннигали и провела с ним суровую беседу. Она потребовала, чтобы он немедленно изменил свое отношение и к девочкам, и вообще к товарищам.
Миннигали стоял, набычившись и упрямо уставившись в одну точку. Пионервожатая, сколько ни билась, не могла вытянуть из него ни слова и тогда решила воспользоваться самым сильным средством, имевшимся в ее распоряжении:
– Напишу-ка я обо всем Тимергали. Может, он подействует на тебя!
Лицо мальчика мгновенно изменилось:
– Не надо. Не пишите ему ничего.
– Дашь обещание, что не будешь больше обижать девочек?
– Не буду.
– Ладно, – сбавляя тон, сказала пионервожатая. – Иди, тебя товарищи ждут.
Ребята тотчас же окружили Миннигали и начали выпытывать, что говорила пионервожатая, но не добились от него ничего.
На другой день школьники помогали взрослым молотить хлеб, кололи чурки для единственного трактора ЧТЗ, присланного на помощь колхозу из МТС, скирдовали солому, собирали колосья, готовили женщинам, жавшим серпами рожь, связки для снопов.
Миннигали сначала возил снопы, а потом, когда расстояние до молотилки сократилось, они с Ахтияром Хакимьяновым стали носить снопы на носилках.
Девочки, помогавшие жнице, не успевали вязать снопы для Миннигали и Ахтияра. Миннигали собирался даже поиздеваться над ленивыми девчонками, но тут его поймал бригадир Акаев:
– Эй, малый, таскай теперь колосья! Вон сколько их насобирали малыши!
Миннигали побежал за колосьями, напевая сочиненную на ходу частушку;
Наблюдает за работой
Бригадир Гаяз-агай.
Если ты даешь работу,
Трудодень пиши давай!
Женщины смеялись от души:
– Складно сочиняет!
– Ладно он бригадира подколол.
– Чей же это?
– Да пожарника же сын, Хабибуллы!
Впереди, около Марьям Араповой, у которой он сам учился в первом и третьем классах, как гусята, галдели младшие школьники.
– Апай[9], а я собрал три ведра колосков!
– А я – пять ведер! – с гордостью сказал толстый мальчик.
– А у Айдара еле-еле одно ведро набралось. Еще говорит, что танкистом будет! Танкист должен все быстро делать, смелым быть, ловким, правда, апай?
– Нет, я ловчее Гаты, – не сдавался Айдар.
– Посмотрите-ка на Салимьяна, пыхтит, вон сколько собрал. А ведь какой маленький, слабее девчонки! Давай помогу! – сказала Самия.
– Я сам, – важно сказал Салимьян.
Когда закончили работу на участке возле холодного родника, сделали перерыв на обед.
Мальчики не захотели присоединяться к старшим. Они разожгли свой костер, испекли в нем картошку и с наслаждением принялись ее уплетать. Доставая палкой картофелины из золы, Миннигали сказал:
– Я обижен на Шарифа.
Шариф Кусканов сидел на корточках среди ребят и грыз полусырой картофель. Нос и щеки его были перепачканы сажей.
– А что я тебе сделал?
