Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

И как же ему было хорошо в весеннем лесу! Чего только не услышишь здесь! Вот дерутся и кричат скворцы, суетятся возле облюбованного дупла на большом дереве. Видно, не могут миром договориться, кому же жить в таком удобном и безопасном доме. Где-то далеко кукует кукушка, и эхо по всему лесу разносит ее нежный голос.

Но кто может сравниться с соловьем, распевающим в чаще…

Сколько красоты в соловьиной песне! Нет, конечно, нет таких слов в человеческом языке, чтобы могли передать те чувства, которые она пробуждает в юной душе весенней порой.

Миннигали подкрался к соловью, увидел его и удивился: как у такой птички-невелички, меньше воробья, рождается голос, заставляющий замирать человеческое сердце!..

Но вот соловей вдруг почувствовал, что внизу кто-то стоит, замолк и перелетел на другое дерево.

Миннигали, зачарованный соловьиными песнями, попытался сочинить стихи о радости жизни, о весне, о любви и печали – обо всем, о чем, как ему казалось, пел соловей.

Возвращаются с юга птицы,

И опять в предвечерней тиши

Им по синим озерам гнездиться,

Чуть покачивая камыши.

Выводить птенцов желторотых.

И как только те подрастут,

В камышах на озерах широких

Перекличку свою заведут…

Вечером па поляне собралась молодежь со всей деревни.

Гулкий лес наполнился песнями и смехом. Разошлись поздно, но Миннигали и Закия не торопились уходить… Оставшись одни, они смущенно молчали. Когда рядом были товарищи, Миннигали чувствовал себя свободно, робости и в помине не было. Но наедине с Закией язык у него отнимался. Казалось, что он ни скажи – ей не понравится…

Закия украдкой взглянула на него, спросила:

– О чем ты думаешь?

– Слушаю, – ответил Мипнигали.

– Птичьи голоса?

– Нет, насекомых.

– Насекомы-ы-ых? – В черных глазах Закии выразилось недоверие. Она еле удержалась, чтобы не расхохотаться. – Что же ты слышишь?

– Как они разговаривают.

– Ты смеешься надо мной. – Закия притворилась обиженной.

– Правду говорю. – Он, понял, что девушка не сердится, и успокоился. – Послушай, как они шумят…

Девушка прислушалась, покачала головой:

– Нет ничего.

– А ты прислушайся еще, ну?

– Все равно ничего не слышу!

– Конечно, они не так разговаривают, как люди. А знаешь, если погода сухая и ясная, они шумят сильнее. Они по-своему разговаривают.

– Как?

– Одни крыльями, потирая их друг о друга, другие длинными хоботками издают звуки, третьи, как кузнечики, имеют такие пилки и пилят, пилят. Это у них, наверно, чудесная музыка!

– И жуки?

– Жуки тоже: кто скрипит, кто жужжит, кто как.

Закия никогда раньше не интересовалась насекомыми, замечала только комаров.

– Ты подумай, и у крошечных букашек своя жизнь! Сколько же чудес в природе! Им-то зачем разговаривать?

– По звуку они находят друг друга, например самки и самцы. Во время опасности они издают звуки, предупреждающие о тревоге… Должны же они как-то общаться друг с другом!

– Вот бы научиться понимать язык зверей и птиц, как тот человек, – задумчиво сказала Закия.

– Какой человек?

– Мне отец в детстве рассказывал. А ты не слышал разве? В давние-предавние времена жил один джигит. Ему тоже очень хотелось узнать, о чем звери разговаривают, и он пошел к старому колдуну просить ума-разума. Колдун вскипятил воду в большом казане и опустил туда черную-пречерную кошку со связанными лапами.

– Вот изверг! – возмутился Миннигали.

– Кошка начала кричать истошным голосом, а вокруг казана заплясала с ужасными криками нечистая сила: разные дивы, хищные звери и чудовища…

– А потом?

– Джигит сделал все, как велел колдун. Он не испугался этих чудовищ, сидел и спокойно наблюдал за ними. После долгого кипения воды в казане убавилось, кошка сварилась так, что мясо стало отделяться от костей, голоса дивов постепенно затихали. Колдун велел джигиту сесть перед зеркалом и перебирать кости. Он так и сделал. Попробует одну – превращается в невидимку, попробует другую – начинает понимать язык живых существ на земле… Только джигит недолго жил. Однажды какой-то человек узнал, что он слышит и понимает, о чем разговаривают птицы и насекомые, и пристал к нему, чтобы тот раскрыл свой секрет. Джигит не хотел говорить, но человек настаивал. Наконец джигит уступил и тут же умер. – Закия помолчала немного. – Я подумала: а вдруг ты тоже, как тот джигит?..

Миннигали улыбнулся. Он осторожно взял девушку за руку. Рука была мягкой и нежной, и Закия не отнимала ее. Тропинка вела их через лес.

– К сожалению, я не тот джигит. Я простой сельский парень. Но все равно, я тоже мечтаю учиться, стать настоящим человеком, принести пользу своей стране…

– Уф, прямо как по книжке говоришь. – Закия засмеялась. – Мечты у тебя, конечно, хорошие… Но в жизни все куда сложнее.

– Это зависит от самого человека.

– Ох ты, какой герой!

– Я не герой. – Миннигали обиделся.

– Ладно, не сердись, я же просто так…

– Я не сержусь…

Закия некоторое время шла молча, а потом, чтобы как-то поднять настроение Миннигали, взглянула на него с улыбкой:

– Почитай мне что-нибудь из своих стихов.

Лицо Миннигали просветлело:

– «Любимой»? Хочешь?

– Читай.

Миннигали сделал глубокий вздох и неторопливо начал!

Где б я ни был, на любых дорогах,

Ты в моей душе, всегда со мной.

В памяти и ласковый, и строгий,

Светлый и любимый образ твой.

Мне любовь дает надежды, силы,

И вперед она зовет меня,

Все пути мои неугасимо

Освещает полымем огня.

Жди меня, любимая навеки.

Пусть снега метут, идут дожди,

За тебя пройду огонь и реки.

Только ты меня, родная, жди.

Лицо Закии залил румянец, она смущенно молчала. Пройдя немного, Миннигали спросил:

– Кажется, я своими стихами только тоску на тебя нагнал?

– Да нет, я просто так…

Миннигали снял свой пиджак и накинул его на плечи девушки.

– Хочешь, я тебе один секрет открою? Только, чур – никому, – сказал оп.

– Что еще за тайна?

– Нынче я уезжаю из аула.

– Куда?

– Далеко, па работу.

– Разве здесь тебе не хватает работы?

– Хватает, конечно…

– Ага, за длинным рублем? – предположила Закия. – Сейчас вообще сельская молодежь на сторону стремится, чтобы заработать побольше.

Слова Закии задели Миннигали. Как объяснить Закие что не за заработком он уезжает? Что ему хочется побольше увидеть, узнать, получить какую-нибудь интересную специальность. Какая польза от него деревне? Вон Тимергали кончил курсы иностранного языка, приехал домой, а так и остался в колхозе, как говорится, ни два, ни полтора. А Миннигали мечтает о настоящей современной профессии. Он хочет быть нефтяником.

– Почему ты замолчал? – Закия тронула его за локоть.

– А что говорить?

– Скажи мне, куда собираешься ехать?

– Известно… Где в Башкирии больше всего нужны специалисты и рабочие? Сколько об этом шумят…

– В Ишимбай, что ли?

– Да. Но сначала я поеду в Баку. Там я поучусь, поработаю и уж потом приеду в Ишимбай. Настоящим специалистом-нефтяником, понимаешь?

– Фу, какие сложности! А почему сразу не поехать в Ишимбай? Туда же приезжают бакинские мастера и учат наших нефтяному делу. Так я слышала.

– Знаю. Все-таки в Баку можно самому все посмотреть! Поучиться у самых передовых мастеров.

– А родители твои знают, что ты собираешься в Баку?

– Еще не говорил. Только Тимергали-агай знает. Он сначала не соглашался. Ну а потом, когда я его убедил, встал на мою сторону.

– Все нефть да нефть. Да еще ехать куда-то вдаль из-за этого? Разве нет другой работы?

– Нефть сейчас – самое главное. Читала в газетах? Ее к золоту приравнивают! Только это «черное золото». Из нефти и бензин, и керосин получают. Попробуй без бензина! Ни одна машина не пойдет, а без машин как строить?

– А школа?

– Можно же днем работать, а вечером учиться, – возразил Миннигали уверенно – этот вопрос был для него уже давно решен.

– Трудно так, Миннигали…

– Павел Корчагин, я думаю, на моем месте поступил бы точно так же.

– Зачем же сравнивать с тем временем, когда жил Павка Корчагин?

– Нужно сравнивать, Закия! Как ты не понимаешь, что сегодняшний труд – это продолжение той борьбы, которую вели Корчагин и его товарищи. Я комсомолец и не могу стоять в стороне от этой борьбы. Я хочу быть, как Павка Корчагин! – Миннигали сказал это так искренне и с таким чувством, что его настроение невольно передалось девушке.

– Если бы я была парнем, я бы тоже с тобой уехала! – неожиданно сказала она.

От этих слов Миннигали встрепенулся, карие глаза его вспыхнули радостным огнем, толстые губы растянулись в улыбке:

– Поехали, Алсу-Закия!.. Ты же в тысячу раз лучше любого парня!

Девушка, словно раскаиваясь в том, что сказала лишнее, отступила от него немного в сторону. Они чуть не угодили в лужу, к которой незаметно подошли в темноте. Она ухватилась за Миннигали, и он ее поддержал.

– Я просто так сказала… Ведь мама и отчим уже состарились… Куда мне от них! И вообще, пока я десять классов не кончу, никуда не поеду.

– Будем вместе учиться, в Баку или Ишимбае…

– У меня не хватит смелости па такой решительный шаг. Да и паспорта у меня нет…

– Это ерунда, паспорта мы получим.

– Оставь, не уговаривай меня. Никуда я не поеду из аула. Боюсь я, – сказала она и попятилась назад, словно хотела убежать.

– А приедешь ко мне, когда кончишь школу? – настаивал Миннигали.

– Не знаю.

Миннигали хотел спросить у девушки: «Я тебе хоть немножко, хоть чуточку нравлюсь?» – но никак пе мог набраться смелости и спросил другое:

– Ты хоть письма будешь мне писать? Дай слово.

– Зачем тебе мое слово? Может быть, ты и не уедешь никуда?

– Я? – Миннигали остановился, голос его звучал твердо. – Я все хорошо обдумал. Я должен ехать. Мне нужно только кое-что выяснить до отъезда. Скажи, как ты ко мне относишься? Скажи, будешь писать?

Девушка стояла на краю лужи, прислушиваясь к многоголосому хору лягушек.

– Буду, – тихо ответила она.

– Часто?

– Каждый раз, как получу от тебя…

– Обещаешь?

– Обещаю.

Они долго стояли безмолвно, наслаждаясь красотой окружающего мира и радуясь тому, что они вместе, что все у них впереди. Птицы в лесу уже угомонились. Лишь соловей распевал свою любовную песню…

Закия и Миннигали медленно возвращались в деревню. Было хорошо вдвоем, и казалось, что весь мир существует только для них и они одни в этом мире…

На окраине деревни Закия остановилась, сняла пиджак с плеч и отдала ему. Затем она неожиданно для самой себя чмокнула парня в щеку и бросилась бежать к дому…

Миннигали не мог опомниться от внезапного поцелуя, щека его горела. Он только успел крикнуть ей вдогонку:

– До завтра!

Закия обернулась, помахала рукой и растаяла в сумерках.

XVIII

Нет, недаром в народных песнях жизнь сравнивается с течением реки. Действительно, время никогда не стоит на месте. Недавно, кажется, была цветущая весна, а вот уже в разгаре лето, приближается пора сенокоса.

Идут ночами теплые дожди, на лугах поднялись выше пояса сочные, мягкие травы, цветут, благоухают цветы.

Лето красное!

Коротки, коротки. летние ночи. Заря с зарей сходятся, некогда спать крестьянам…

Председатель Сахипгарей Ахтияров поднялся на рассвете, а его уже ждала бричка. Старый Хабибулла запряг Гнедого. На кучерском месте сидел Миннигали с вожжами в руках.

Дорога вывела в поля, внизу вдоль реки расстилались луга, еще окутанные утренней сизой дымкой. Травы поседели от росы.

– Благодать! – не выдержал председатель, тронул Миннигали, чтобы тот остановил Гнедого.

– В такую пору даже я, старик, молодею, – улыбнулся Хабибулла.

– Ну, ладно, трогай! Надо покосы объехать.

– Раз поехали, значит, посмотрим, – сказал Хабибулла.

Председатель потянулся было через Миннигали, взялся за вожжи, чтобы повернуть коня лугом через покосы, но Хабибулла остановил его:

– Не надо, сосед, траву понапрасну мять. Пройдем пешком к реке, посмотрим, какая трава там.

Ахтияров засмеялся и полез из брички.

– Ты прав, сосед, отвыкаю своими ногами ходить. Такая кругом красота, а я все тороплюсь куда-то.

Миннигали пустил коня, тянувшегося к душистой сочной траве, и тоже пошел в луга за старшими. Скоро он обогнал их и сбежал к самой реке. Берега заросли малиной, смородиной, шиповником. Над водой поднимался легкий пар, и Миннигали захотелось попробовать, верно ли вода такая холодная, как кажется на вид. Он раздвинул кусты и дотянулся до воды. Теплая как парное молоко!

С высоких кустов, сверкая на солнце дождем, осыпалась роса. На медвежьих дудках, высоко поднимавших зонты своих соцветий, ползали медленные жуки-бронзовки, деловито сновали шмели. С легким жужжанием пчелы развешивали над лугами бесконечные медовые нити, от цветка к цветку, от цветка к цветку.

Миннигали, как зачарованный, стоял на лугу, вглядываясь в красоту окружающей жизни.

– Смотри-ка, твой парень не налюбуется, – сказал Ахтияров.

– Он такой! – Хабибулла ласково улыбнулся, глядя на стоявшего но пояс в траве Миннигали. – Я мальчишкой и сам был таким же – засмотрюсь, задумаюсь… а стадо тем временем ушло! – засмеялся старый Хабибулла.

Выше поднималось солнце, жарче становился день.

Сахипгарей скинул пиджак, расстегнул ворот рубахи:

– Парит. Как думаешь, наверно, к дождю?

– Не похоже.

– Откуда ты знаешь?

– Да вот… «барометр» показывает, – Хабибулла кивнул на цветы, – подойди понюхай. Если эти цветы сильно пахнут, через пятнадцать – двадцать часов жди дождя. Перед дождем воздух становится парным и цветы раскрываются сильнее. А по этим цветам можно даже время узнавать, потому что они в одно время поворачиваются, раскрываются и закрываются.

Председатель внимательно слушал старика.

– Тебе бы, агай, ученым быть. Откуда ты знаешь секреты разных трав?

Старый Хабибулла лукаво улыбнулся. Он снял поношенную шапку, потирая лысую голову, сказал:

– При желании, сосед, всему можно научиться. Раньше от стариков науку перенимали, а теперь в городах этому молодых учат.

– Надо бы твоих сыновей на агрономов учить, агай. Как ты думаешь, если послать кого-нибудь из них в сельхозинститут или техникум?

– Вот уж пе знаю, – сказал Хабпбулла. – Как сами решат. Я против их желания идти не могу. Старший мой, Тимергали, рад был бы, наверно, на агронома учиться. Только ведь на действительную службу должен идти. Ждет повестку со дня на день. Потому и с женитьбой пока не торопится.

– А Миннигали?

– Этот? Про него и не знаю, сосед, что сказать. Сдается мне, что о нефтяном деле он мечтает с тех пор, как семь классов закончил. Каждый день об этом твердит. Мать огорчает. Говорит, было бы больше нефти, без керосину не сидели бы!

– Он, конечно, прав. Верно понимает. Молодец!

– Стало быть, сосед, ты советуешь не отговаривать его?

– Что ж, дело неплохое. Да и бесполезно отговаривать. Я думаю, парень у тебя с характером.

От реки подул легкий прохладный ветерок – он, балуясь, разносил луговые запахи, качал цветы, обвевал распаренные потные лица.

Раскрасневшийся от жары Сахипгарей убавил шаг. Возвращаясь к ранее прерванному разговору, спросил:

– Значит, если те цветы слабо пахнут, дождя скоро не жди?

– Не жди.

– Стало быть, можно приступать к сенокосу, Давай косить. А?

– Давай.

– И трава созрела уже, самый раз.

– Созрела, сосед.

Довольные осмотром, Ахтияров и Хабибулла вернулись к бричке.

Миннигали дождался, когда председатель колхоза и отец заберутся в бричку, и тронул вожжи. Лошади уже надоело стоять на одном месте и отмахиваться хвостом от оводов. Она охотно вышла на дорогу и пустилась легкой рысью.

Сахипгарей задумался, глядя на высокие травы, мелькавшие по краям дороги. Затем повернулся к Хабибулле:

– Агай, когда птицы перестанут петь? Не пора им?

– Рановато еще. В конце июня обычно уже выводятся и подрастают птенцы. Родителям становится тогда пе до песен. Детки прожорливые.

– Я в книжке читал, что скворцы за день могут пролетать по семьдесят – восемьдесят километров, чтобы накормить птенцов, – вмешался в разговор Миннигали.

– Кустым, а когда начинают летать скворчата? – спросил председатель.

– Скворцы обычно в начале июня, а дрозды – в середине июня, – сказал Миннигали.

– Правильно, кустым. Ты хорошо знаешь жизнь птиц. А каких ты знаешь животных и насекомых, которые в июне выводят своих детенышей? – в шутку экзаменовал Сахипгарей.

Миннигали и на этот раз не растерялся:

– В июне у зайцев второй, у белок третий раз рождаются детеныши. Много становится бабочек, кузнечики день и ночь дают свои концерты. Комары! Вот кто! Комары особенно сильно размножаются в июне!

– Да тебе, кустым, наверно, надо учиться по этой части. Но об этом потом. Мы еще поговорим с тобой как-нибудь один на один, ладно?

Дорога пошла мимо березового леса, стоявшего на склонах пологих холмов. На повороте дороги Хабибулла остановил бричку.

– Мы сойдем здесь, сосед. Сынок, возьми-ка пилу, топор я сам прихвачу, – сказал он, слезая с брички.

Председатель взял в руки поводья.

– Сколько еще осталось пилить?

– Свою норму мы еще на той неделе закончили. Сейчас для школы дрова готовим.

– Когда думаете домой возвращаться?

– Завтра к вечеру, наверно.

– Может, лошадь послать с кем-нибудь?

– Не надо, сосед, спасибо. Сегодня Тимергали должен подъехать на Белолобом.

Сахипгарей собрался отъезжать. Он дернул вожжи, и скакун бодро тронулся с места. Не успела бричка скрыться с глаз, а Хабибулла и Миннигали уже приступили к работе. Они спилили отмеченные березы, обрубили ветки, собрали их в одно место и только после этого стали кипятить на костре чай.

XIX

В ночь накануне сенокоса Хабибулле не спалось. Он все вертелся в постели, пока не забрезжил рассвет. Когда окна стали беловато-серыми, Хабибулла поднялся. Он постоял у окна, полюбовался на луну, окутанную желтоватым маревом, затем начал что-то искать в полутемной комнате:

– Жена! Где брусок и молоток? Я вчера еще приготовил. Жена!

– На месте, наверно, – откликнулась Малика.

– Да, на месте, правильно.

Малика, ставившая самовар, рассердилась:

– До чего ты беспокойный человек! Если о себе пе думаешь, хоть о сыновьях подумай… Они, бедные, и выспаться-то не могут как следует.

– Ладно, мать, не ворчи. Их баловать ни к чему.

– Т-сс… Не шуми. Пусть немного поспят, не буди, – зашикала Малика на мужа.

– Вставать пора. Кто рано встает, тому бог подает! Мой покойный отец так приговаривал. Мы же для своего колхоза трудимся, а не на баев, как раньше, – продолжал убеждать жену Хабибулла. Кивая на окно, добавил: – Зон соседи давно уже встали. Буди своих сыновей!

– Мы уже не спим, атай, – зевнул Миннигали. Он быстро поднялся с постели и, торопливо одевшись, убежал на конный двор.

Тимергали тоже встал. Отец, наблюдая, как он, то и дело потягиваясь, застилает постель, сказал:

– Ох и любишь поспать, сынок! Любишь!.. Живее поворачивайся. Будущему красноармейцу не годится так тянуться.

После утреннего чая на арбе, в которую был впряжен Белолобый, они подъехали к правлению, где собирались колхозники, отъезжавшие на сенокос. Шумно и весело было на площади, где уже толпилось много народу. Все были радостные, словно их ожидало большое торжество, переговаривались между собой, громко смеялись.

– Раньше, когда я был еще мальчишкой, такого веселья пе было. Мы боялись одного взгляда бая Гимран-Хамматвафы или бая Актуганова Ахметьяна, – сказал старый Зиннат, с завистью поглядывая на молодых.

– Да, баи народу житья не давали, – поддакнул старый Галиахмед.

– Вся земля, на которой наш колхоз раскинулся, им принадлежала. Они ведь были ненасытные.

– Верно, верно, – согласились, вспоминая прошлое, старики.

В это время из правления вышел Сахипгарей и сел в бричку. Он обвел всех собравшихся взглядом и торжественно объявил, что решено начать покос с карагайловского луга.

Телеги с покосниками с праздничным шумом стали выезжать на дорогу, ведущую в луга. Этот летний день и в самом деле напоминал большой праздник. Лица у всех были радостные. Впереди ехали арбы, груженные продуктами, деревянными граблями, вилами, завернутыми в тряпки косами, посудой, казанами и другой необходимой утварью. На телегах сидели косари.

Ребята предпочли идти пешком, чем ехать вместе со взрослыми. Они, как сорвавшиеся с привязи жеребята, бегали, резвились, боролись между собой, пускались наперегонки. Но Миниигали не было с ними, на этот раз он старался держаться возле старшего брата, который скоро должен был идти в армию. Девушки несколько раз просили Миннигали поиграть на гармошке и удивились тому, что он упорно отказывался.

– Что это с ним? – спросила Тагзима. Она все время поглядывала на телегу, где ехали братья.

– Хочет, чтоб покланялись ему, – сказала Зубаржат.

– Миннигалй вовсе не такой!

– А что это ты его защищаешь? Уж не влюбилась ли? – спросила ее подружка.

– Они парни хоть куда, можно и влюбиться.

– Младший-то занят уж. Закию любит.

– Подумаешь! Ее ведь с нами нет, в ауле осталась. – Тагзима хитро подмигнула: – Не каждая девушка, которая ходит с парнем, выходит за него замуж, и не каждый парень женится на своей девушке. Недаром в песне поется: «Если любишь, люби двоих, одного держи про запас»! Я вам советую: пока молодые, гуляйте вволю!

– Что же ты сама не гуляешь? – спросила Асмабика.

– Если бы я полюбила, то и с двумя бы гуляла. Кого люблю, с тем и гуляю!

Женщины захохотали. Тагзима закрыла глаза и покачала головой:

– Я бы показала, почем сотня гребешков.

Тем временем обоз покосников проехал через березовый лес и стал выезжать на пойму, по которой тянулись необозримые луга. Возле карагайловского луга остановились и начали табориться. Старшие принялись строить шалаши, распрягать лошадей.

Ребятишки бросились к реке, но недолго плескались они в светлой, чистой воде. Надо было помогать взрослым: принести воды, набрать дров – мало ли дела на покосе…

Кое-где на лугу уже посвистывали, позванивали косы. Косари правили и пробовали инструмент, легко, играючи смахивали первые рядки пышного лугового разнотравья. Трава уродилась отличная – сочная, мягкая, душистая.

Тагзима будто случайно оказалась возле Тимергали.

– Вы отдельный шалаш не делаете? – спросила она.

– А зачем он нам? – сказал Тимергали, пробуя косу.

– Семейные строят себе отдельные шалаши! А как вы будете, если Малика-апай приедет?

– Пусть приезжает, ей и в колхозном шалаше места хватит, она у нас не привередливая.

Заметив Хабибуллу, орудовавшего деревянными граблями, Тагзима принялась точить свою косу. Затем она обкосила траву вокруг большого куста шиповника и снова очутилась около Тимергали:

– Почему ты все один да один?

– Как один?

– Никогда не видела тебя с девушкой. Что же, решил всю жизнь в холостяках ходить? Когда в армию уходишь?

– Как повестку получу.

– Чего ж ты на покос поехал, раз в армию идти?

– Я люблю работать в поле, на покосе особенно – смотри, какая красота на лугу!

– Интересные вы люди… И ты и Миннигали, – засмеялась Тагзима и, взяв большую охапку травы, понесла к колхозникам, строившим шалаш.

Дотемна кипела работа подле шалашей, выстроившихся в ряд на берегу реки. Мужчины заготавливали толстые поленья для ночного костра, ребята таскали ветки, женщины варили суп в казанах, кипятили чай, готовили ужин.

В тот вечер, конечно, не было ни песен, ни танцев. Уставшие не столько от работы, сколько от свежего, пьянящего воздуха, люди, как только поужинали, сразу же повалились спать. Костры погасли, смолкли голоса. Слышно стало фырканье стреноженных лошадей на лугу у реки, стрекотание кузнечиков, комариный писк в шалашах да крик ночных птиц.

Хабибулла лежал рядом с сыновьями в углу бригадного шалаша. Сколько себя помнит, каждое лето приезжает он в эти места на покос, с самого детства: ребенком, мальчиком, парнем, теперь уже его взрослые сыновья вместе с ним приехали. И хорошие сыновья, трудолюбивые, честные парни…,

У старых людей сон короче летней ночи. Улегшийся позже всех Хабибулла проснулся, едва забрезжил рассвет, и пополз к выходу.

Любил старый Хабибулла раньше всех выбраться из шалаша, молча вот так постоять, посмотреть, прислушаться, полюбоваться на занимающуюся зарю.

Туман висит над рекой. Первые лучи солнца едва проблеснули в росинках на траве. Сияют влажные цветы – желтые, белые, синие – в густой зелени луга.

По кустам щебечут птицы. На вершинку сосны уселась и удивленно стрекочет сорока.

Не первый раз подумал Хабибулла о том, что вот эти цветы, что сияют, радуясь первым лучам солнца, будут пе сегодня завтра скошены, их высушит солнце и люди уложат в стога. И только летний запах напомнит зимой об ароматах цветущего летнего луга. Так и человек – родится на свет, чтобы расти, цвести и умереть, оставив потомство. Ему взгрустнулось. Но он повеселел, когда сказал себе: «А ведь жизнь пошла удивительно хорошая, нынешнее поколение такое счастливое! Все, что завоевано в тяжелые годы, все достанется им… Умирать буду – завещаю своим сыновьям ценить, беречь эту жизнь…»

Еще продолжая думать об этом, Хабибулла занялся привычными делами. Присел на корточки возле березы, которая раскинула свои ветви над шалашом, и начал отбивать и точить затупленные косы. Звон отбиваемых кос послышался и около других шалашей, он напоминал утреннюю перекличку петухов.

Скоро проснулась вся бригада. Потягиваясь, люди выходили из шалашей.

Бригадир уже успел сбегать искупаться и теперь пятерней приглаживал мокрые волосы.

– Эй, давайте-ка до чая встряхнемся малость! – крикнул он, берясь за свою косу.

Оставив у шалаша кашеваров, колхозники вышли на луг.

По старинному обычаю, пропустили вперед самого старшего и опытного.

– Пожалуйста, агай!

Хабибулла гордо улыбался, потому что именно ему поручили торжественно открыть сенокос. Он засунул брусок за шерстяной чулок, расстегнул ворот рубахи. Взял поудобнее в руки косу и размахнулся ею.

– Пусть щедра будет наша земля! – с этими словами он начал новый сезон.

Косари выстроились в ряд за Хабибуллой и дружно принялись за работу. За ними легли ровные ряды пахучего скошенного сена.

Одновременно начали косить и в других местах. На каждом участке как-то само собой разгоралось соревнование. Возгласы людей, звон натачиваемых кос – все эти звуки смешались в один общий шум, обычный для сенокосной поры. Передние старались уйти от задних, задние – догнать их. Движения у косарей слаженные, враз поднимаются косы и, сверкнув на солнце, снова погружаются в густую траву.

Ложится скошенная трава в ровные ряды, блестит на солнце. Ложатся цветы, которые только что кивали и улыбались друг другу. Легкий утренний ветерок разносит медовые запахи по всему лугу.

Скошено было уже довольно много. Косари не останавливались даже на перекур. Хабибулле не под силу было тягаться с молодыми. Поэтому он оставил на своем ряду старшего сына, а сам стал обкашивать траву между кочками, кустами да по краям дороги. Тимергали никому не уступал первенства. Он косил спокойно, легко, широким взмахом рук, косил чисто, без огрехов. Миннигали старался не отставать от брата, но быстро устал. Лицо у него стало красным, потная рубаха прилипла к телу. Однако он упорно держался и виду не подавал. Чтобы не пропустить вперед себя подпиравшего его сзади Сабира, он нажимал изо всех сил.

– Вот стараются сыночки Хабибуллы-агай, – сказал Сабир, злясь, что не может догнать Миннигали. – Перекурить не дают!

И Сабир все-таки не выдержал, остановился. Вытер со лба катившийся градом пот, начал закручивать папиросу, но колхозники, шедшие сзади, закричали:

– Эй, трогай!

– Потом покуришь!

– Нашел время!

Сабир высыпал махорку с ладони на землю и опять схватился за косу:

– Уф!..

Когда солнце стало припекать сильнее, со стороны шалашей послышались удары по железу, созывавшие косарей на завтрак.

Хабибулла закричал далеко ушедшим сыновьям:

– Эй, ребята, чай пить!

Те, кто уже закончил свой ряд, в ожидании задних сворачивали самокрутки, снимали рубахи. Затем все вместе, гурьбой, с шутками и прибаутками двинулись к шалашу.

Хабибулла шел сзади, рядом с Миннигали, Он осмотрел ладони сына:

– У-у, какие волдыри! Не надо сжимать черенок косы, нужно расслабить пальцы. А то не сможешь долго работать. Устал?

– Немножко, – сказал Миннигали, вытирая потное лицо.

– Ну, ничего. Сначала всегда так бывает, пока тело не разойдется. Потом станет легче. Только правильно расходуй свою силу, сынок.

– У меня силы хватает, отец! – сказал Миннигали, показывая мускулы на плечах. – Зачем жалеть?

– Я не говорю, что надо жалеть. Работай в полную силу. Но только правильно расходуй свою силу, коси размеренно, не медли, но и не торопись. От уставшего человека, сам знаешь, хорошей работы не жди.

К ним подошел бригадир.

– Хабибулла-агай, по-твоему, сколько сена с гектара выйдет? – спросил он.

– Центнеров двадцать пять – тридцать будет, не меньше. На середине луга трава пореже. И сорной больше.

– Это же не хлебное поле, сорняки считать.

– Гм-м… Некоторые травы портят вкус сена.

– Оно, конечно, так, – согласился бригадир.

Хабибулла наклонился, взял пучок сена, потрепал его в руке:

– Хорошо сохнет. Если так дело пойдет, то завтра уже можно будет сгребать.

– Ты прав, Хабибулла-агай, – сказал бригадир.

Раз весив косы на березах, молодые помчались к реке. Хабибулла осмотрел косы, направил, где требуется. Мужчины мыли руки и рассаживались в тени вокруг расстеленной на траве скатерти, чтобы отдохнуть немного до чая. Они не спускали глаз с проворной и ловкой Тагзимы, помогавшей женщинам готовить завтрак.

– Работящая баба, – сказал кто-то.

– Только пару себе не найдет. Такая славная баба и еря пропадает.

В разговор вмешался остроголовый рябой мужик!

– Взял бы да подъехал к ней!

– Попробуй, подойди! Ломается, как девка. Вчера, когда шалаш строили, Габдельхай хотел было пощупать ее. Такую плюху получил! Если, говорит, еще полезешь, костей не соберешь.

– Шайтан, не баба! – подтвердил Габдельхай.

– Да, рука у нее что надо: даст разок, больше не захочешь…

Все дружно захохотали.

– Здорово!

– Эх, джигиты-джигиты! Напрасно вы носите мужские шапки! Одно название, что мужчины! – заговорил остроголовый. – А сами вдовушку обломать не можете. Когда я был в вашем возрасте… – Заметив, что Тагзима с посудой приближается к ним, остроголовый сразу осекся и перевел разговор на другое: – Погодка какая хорошая стоит!

Тагзима поставила чашки на скатерть!

– Ах ты старый сплетник, балаболка! Вон ведь какой! Смотреть жалко, а туда же! Ну-ка попробуй, обломай! Забыл? Я ведь могу и напомнить. Болтун старый!

Остроголовый сидел красный, как свекла, и не знал, куда глаза деть от позора.

– Ну ладно, хватит тебе!.

– Нет уж, не хватит. Сам начал! Я все расскажу.

Остроголовый не выдержал, вскочил и убежал. Без него у Тагзимы пропала охота говорить.

Горячая пора на карагайловском лугу длилась недели полторы. Работа начиналась с рассвета и кончалась, когда трава покрывалась росой. Мужчины косили. Женщины кашеварили, ворошили и сгребали просохшее сено.

Тагзима, что бы ни делала, старалась быть поближе к Тимергали. Если он косил, она косила, если он копнил – принималась подбирать сено.