Текст книги "День рождения"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– А ты-то в чем виноват? Он же сам! Он же первый! – сказал Тагир.

Миннигали не ответил, поправил гармонь, висевшую на ремне, и гармонь пискнула. Минпигали, конечно, чувствовал свою правоту. Сабир напал первым, и к тому же с ножом. Но чем ближе к школе, тем сильнее он волновался. Возле школы он передал гармонь товарищам. В учительской сидели Зиганшина-апай и директор, они были чем-то взволнованы.

– Агай, вы меня вызывали?

Директор кивнул и указал на свободный стул перед столом:

– Садись.

Но Миннигали остался стоять, прислонившись к дверному косяку. Он молча ждал, что скажет директор. Тот поднялся из-за стола. Густые прямые волосы упали ему на лоб, на лице было выражение тревоги, беспокойства.

«Почему же он тянет? Как кошка с мышкой играет. Уж говорил бы сразу!» – невесело думал Минпигали.

Директор не спешил, словно испытывал терпение своего ученика. Прихрамывая, он вышел на середину комнаты и сказал, делая ударение на каждом слове:

– У меня есть к тебе одно дело, Губайдуллин…

«Дело? Какое дело? Понятно же, для чего вызывали!» – чуть было не вырвалось у Миннигали, но он успел взять себя в руки. Только сказал тихо и виновато:

– Понятно, агай.

Директор, казалось, не слышал его.

– Некрасивая получилась история. Небывалая в жизни нашей школы. Стыдно, – сказал он, не меняя голоса. – Прошлой ночью из шкафа утащили хранившиеся там тетради… Последние тетради! Последние, больше тетрадей нет!

Миннигали ожидал чего угодно, только не этого. Округлившиеся от удивления глаза его уставились па директора.

– Интересно! Кто же украл?

– Если бы мы знали кто, тебя не вызывали бы, – сказала Зигашшша.

– Что же я могу сделать, Зоя-апай?

– Помоги отыскать украденные тетради.

– Да. – Директор с надеждой посмотрел на ученика: – Постарайся помочь… Если тетради не найдутся, мы пропали…

Миннигали знал, что с бумагой в школе очень плохо, настолько плохо, что даже первоклассникам приходилось писать на книжных листах и на газетах. Он на себе испытывал это, и потому объяснения директора были излишними.

– Можно о пропаже тетрадей сказать ребятам?

Директор и учительница переглянулись и, словно сговорившись, ответили:

– Это на твое усмотрение.

Из учительской Миннигали вылетел как на крыльях. На него возложена такая ответственная задача! Он чувствовал себя почти чекистом. Товарищи встретили его настороженными взглядами. Миннигали попросил друзей срочно собрать всех ребят аула.

Гибади допытывался, для чего нужен такой неожиданный сбор.

– Получено срочное задание. Чтобы успешно выполнить его, мы должны созвать всех ребят, – сказал Миннигали.

– Какое задание?

– Объясню, когда все придут.

– А Кусканов послушается нас? Он не приведет свою команду!

– Послушается. – Миннигали после некоторого раздумья сказал уже категорически: – Не имеет права не слушаться. Это приказ директора школы! И для арьяковцев, и для бирьяковцев.

На сердце у Миннигали было неспокойно. Ведь он дал обещание Закие, что придет в клуб. Она, конечно, ждет… Но что же делать? Не может он отказаться от ответственного поручения, не имеет права.

Ему недолго пришлось ждать. Игра в войну и в Чапаева не прошла даром. Она приучила ребят к дисциплине – они собрались быстро.

Состоялось «экстренное» совещание атамана «белых» Кусканова и командира «красных» Миннигали. Они договорились, что временно оба отряда объединяются для выполнения поставленной перед ними задачи. Нужно тщательно все обследовать, найти тетради.

– Кто первый найдет тетради, тот получит звание чекиста отряда. Теперь всем разойтись по домам и приступить к выполнению задания! – скомандовал Миннигали.

– Если вор найдется, что с ним делать? Можно поколотить? – спросил Тагир.

– Нельзя.

– Почему?

– Он предстанет перед справедливым судом, – ответил Миннигали.

И начались поиски.

Ребята строго соблюдали «военную тайну», и потому девушки, собравшиеся в клубе, были удивлены отсутствием парней и даже обижены на них. Закия не подавала виду, что ждет Миннигали. Она играла, пела, веселилась, развлекала поскучневших подруг. А сама прислушивалась – не донесется ли звук гармони или мандолины, не идет ли Миннигали?

Игры не клеились, и песни без гармошки пелись плохо. Первой не выдержала Тагзима:

– Пошли по домам. Без гармошки никакого веселья нет, – сказала она и стала одеваться.

Остальные последовали за ней.

На дворе было темно. Стало холоднее, чем днем. Падал снег. В деревне заливались собаки.

Закия молча шла рядом с подругами. Дойдя до своего дома, она распрощалась с ними. Поведение ребят задело ее самолюбие. Много о себе воображают. Они думают, что кто-то им будет кланяться? А Миннигали? Если даже он не выполнил своего обещания, то кому же тогда и верить?..

Возле телеги стояла корова и жевала сено. Закия обошла корову и медленно поднялась на крыльцо, открыла дверь и нечаянно услышала спор отчима и матери. Она замерла и прислушалась.

– Начнут вместе жить – тогда и полюбит, – говорила мать.

Отчим что-то сказал, но мать опять его перебила:

– Девушке нельзя долго засиживаться, мало ли что может выйти?

– Неужели тебе твоя единственная дочь надоела? В ауле нет никого, кто подошел бы Закие. Пока она молодая, пусть учится. А замуж еще успеет… Закия у нас красавица! Из нее могла бы получиться жена большого начальника. Хочешь, чтобы она, как мы, всю жизнь копалась в навозе? – Он помолчал и добавил: – Карая ты все же! Неужели ты думаешь, что все по-твоему будет? Как Закия сама еще на это посмотрит. Она же у тебя жениха не просит!

– Просит или не просит, а о ее будущем должны позаботиться мы.

– Если уж ты так заботишься о ее будущем, не торопись сватать. Успеет еще надеть хомут себе на шею. Пусть подольше радуется молодости и красоте.

– А вдруг что-нибудь…

– Закия умная девушка.

– И умная девушка может ошибиться. – Мать не хотела уступать. – Не видишь разве, сколько парней около нее увиваются?

– Вот и хорошо, что увиваются. Пусть заглядываются. Радоваться надо, что дочка у тебя такая красавица, – сказал отчим.

После некоторого молчания мать опять начала разговор:

– Из одногодков Закии самый работящий, самый толковый, по-моему, Миннигали. Был бы он постарше ее на три-четыре года! Слова бы не сказала. Да и родня у него хорошая, родители… А к Сабиру у меня и у самой сердце не лежит…

– Брось ты о нем говорить. Разве Сабир человек?

«Сабир? Ах, вот о ком они ведут речь!» – подумала девушка, и ей стало не по себе. Родители умолкли. Свет лампы погас. Они, видимо, легли спать.

Закия уже замерзла в сенях. Она тихо вошла в дом. Чтобы не будить мать и отчима, разделась у порога и потихонечку пробралась к кровати, стоявшей у стены. Но подслушанный разговор не давал покоя. И не проходила обида за плохо проведенный вечер.

«Миннигали не пришел, не сдержал слова. Может, ему стыдно за драку с Сабиром? Так я даже и не знаю этого Сабира совсем! Пусть теперь Миннигали ждет, когда я еще подойду к нему сама. Не дождется! Не буду обращать на него внимания. Не выйду, сколько бы он ни крутился возле моего дома. И в клуб целую неделю не пойду…»

Закия немного успокоилась. Но сон все же не шел к ней. Так и лежала она в полудреме. Ночную тишину нарушил голос какого-то пьяницы, оравшего на всю улицу песню про девушек, которым семнадцать-восемнадцать. Когда песня затихла, послышались голоса ребят где-то около клуба. Закия не вытерпела, поднялась с постели, оделась и осторожно вышла во двор.

Снег уже перестал. Небо прояснилось, были видны редкие звезды.

Из-под крыльца вылезла собака и подошла к Закие. Девушка гладила ее и думала: «Почему так колотится сердце? Неужели это любовь пришла? Нет, конечно! В нашем ауле нет парня, которого я могла бы полюбить. Но настоящая любовь все равно придет, наверно, когда-нибудь? Да, обязательно придет!. Я выйду замуж только за того, кого полюблю по-настоящему…»

Мимо дома шла ватага парней, распевавших под мандолину. Мысли Закии развеялись. Задушевная песня брала за сердце…

Из хора голосов выделялся один, самый дорогой, – парень вкладывал в песню всю душу, в его голосе звучала настоящая любовная тоска. Это был голос Миннигали.

Закия почувствовала, что Миннигали поет для нее, для нее одной…

В сердце ее вспыхнула радость. Заметив Закию, Миннигали перестал петь и играть и крикнул ей:

– Алсу-Закия, почему вы разошлись так рано?

– С обманщиками я не разговариваю, – отрезала Закия и повернулась, чтобы уйти.

Но тут подбежал Тагир, схватил ее за руку:

– Ты бы сначала спросила, почему мы не могли прийти. МЫ выполняли срочное и важное задание.

– Все вверх дном перевернули, а все равно выполнили!.. – сказал Миннигали.

– Какое такое задание? – спросила Закия, не очень веря.

Парни смущенно молчали. Наконец Гади Юнусов сказал:

– Мы искали тетради, которые украли из шкафа.

– Из какого шкафа? Какие тетради?

Парни словно ожидали этого вопроса. Они все заговорили наперебой:

– Школьные тетради!

– Их нашел Миннигали!

– Да-да! Кто-то украл и спрятал их в сарае на берегу Уршакбаша! Вора мы не поймали, но тетради вернули.

– Главное, что мы выполнили задание, правильно, Миннигали? – сказал Шариф Кусканов. – Больше воришка не решится на кражу, нас много и в следующий раз он обязательно попадется.

– Не надо, чтобы попадался. Лучше, чтобы никто больше не воровал. – И Миннигали тронул струны мандолины. Из-под его ловких, быстрых пальцев полилась веселая, задорная плясовая. Миннигали с наслаждением пел о зеленых лугах Булунбая, о красивых горах, о том, как стар и млад вышли плясать и петь у реки…

Миннигали в минуты вдохновения не только чувствовал и понимал песню. В такие минуты он, казалось, шил музыкой. Вот и теперь, когда кончилась песня про зеленые луга Булунбая и умолкли струны мандолины, Миннигали сказал:

– Никогда не надоедает петь народные песни, они доходят до самого сердца.

– Ребята, пошли к клубу! – предложил кто-то.

– Да. Люди спят. Пошли отсюда, не будем мешать!

На берегу им встретилась группа девушек.

Закия заторопилась домой. Миннигали решился проводить ее до дому. Всю дорогу он не раскрывал рта, молчал. «Что со мной? Перед, Алсу-Закией становлюсь дурак дураком. С другими девчатами хоть бы что! Куда девается моя смелость? Почему же, почему?»

Закия, искоса наблюдая за растерявшимся парнем, тоже волновалась. Она ждала, что Миннигали сейчас повернется и скажет: «Люблю тебя».

От этой мысли ей было и радостно, и в то же время немного страшно.

Однако Миннигали молчал. Вот дошли до дома, где жила Закия. Он тяжело вздохнул и сказал:

– Твои спят…

Закия уже успокоилась и теперь могла даже подразнить его:

– А тебе разве не нравится, что мои спят?

– Нет, почему же…

– Потому что ты так тяжко вздыхаешь!

– Не вздыхаю я, – сказал Миннигали и опять замолчал.

Миннигали остро чувствовал неловкость своего положения: надо было что-то сказать, а он только вздыхал.

– Похолодало, – наконец через силу выговорил Мин-нигали.

– Неужели похолодало? – Закия засмеялась: – Больше говорить не о чем, правда? Стоишь как истукан. Лучше рассказал бы что-нибудь интересное, смешное… – Закия опять засмеялась над растерявшимся парнем.

– О чем? – вздохнул Миннигали.

– О чем хочешь, о том и говори!

Миннигали молчал.

– Ну, от тебя путного слова, видно, не дождешься! – прошептала Закия. – Замерз, наверно, без дела. Иди домой. – И взбежала на крыльцо.

Миннигали шагнул было вслед за девушкой. Но из-под крыльца зарычала собака. Чтобы не поднимать еще большего шума, он повернул назад. Отойдя от дома Закии, он заиграл на мандолине. Мандолина все понимала и всегда умела передать его истинные чувства, переживания, мечты…

«Как все нескладно получилось!» – думал он о неудачном свидании с Закией. Но в душе Миннигали был очень рад, что так все получилось. Ведь Закия должна была понять все без слов. Возле своего переулка Миннигали замедлил шаг. Остановился. Спать не хотелось. Да разве сейчас можно уснуть?!

Все кругом безмолвствовало. Неполная луна, выйдя из-за облаков, осветила землю синеватым светом. Снежинки, кружившиеся в воздухе, засверкали как искорки. На мерзлой земле лежали тени от спящих домов.

Миннигали перешел на другой берег.

В ивняке послышался какой-то шорох. «Ага, тут кто-то есть», – подумал Миннигали. Возле плетня в переулке, который. начинался прямо от моста, притаился в тени Шариф Кусканов. Миннигали удивился:

– Шариф?

– Я.

– Что ты тут делаешь? А где твои ребята?

– Ушли домой.

– А ты чего тут прячешься?

– Стою. – Шариф хихикнул: – Смотрю. Вон у колодца двое обнялись и никак не могут разойтись. Видишь? Посмотри…

Минпигали посмотрел туда, куда ему показывал Шариф. Нод ивой на берегу виднелись две тени.

– Айда, подберемся поближе, – зашептал Шариф.

– Не надо мешать. Пусть целуются. Нам-то что от этого? Нехорошо подсматривать.

– Раньше ты ведь тоже любил подглядывать, как люди целуются.

– Теперь мне это неинтересно, – сказал Миннигали.

– А мне интересно. – Шариф зашептал еле слышно: – Я что-то видел… Ох и смешно было!.. Иду я, смотрю, вон там, возле вашего дома, стоят твой Тимергали-агай и Тагзима-апай… – Шариф едва сдерживался, чтобы громко не засмеяться.

– Ну и что же, что стояли? А что тут смешного? – спросил Миннигали.

– Интересно же! – Шариф опять захихикал: – Тимергали-агай хочет обнять ее. Тагзима-апай ломается… «Эй, бесстыжие!» – крикнул я. Они как бросились в разные стороны! Здорово испугались. Ну, потеха… Я говорю, может, твой Тимергали-агай в Тагзиму-апай…

– А какое тебе дело? Еще скажешь что-нибудь про моего старшего брата, смотри, будешь иметь дело со мной! – Миннигали сжал кулаки, но потом смягчился: – Хорошо, что мой брат добрый. Если бы на его месте был другой, он бы тебе дал.

– И ты тоже?

– И я тоже.

– Мне?

– Если бы следил за мной, конечно, и тебе…

– Э-э, как говорится, не родилась еще та девушка, которая тебя любить будет, – обиделся Шариф.

«Шариф прав, наверно, – подумал Миннигали. – Еще ни с одной девушкой по-настоящему не гулял, а языком мелю».

– Ладно, не сердись, – сдержался Миннигали.

– Я и не сержусь, – сказал Шариф.

Они подали друг другу руки и пошли по домам.

XII

Однажды, когда зима уже завалила леса и поля глубокими снегами и везде были наезжены санные дороги, отец поздно вернулся с работы. Он замерз и сразу присел возле печки греться.

– Эсэхе, Тимергали завтра отдыхает? – спросил Хабибулла.

– Нет, работает. Говорит, из района какие-то большие начальники приехали.

– А ты, сынок, в выходной что делаешь?

Миннигали лежал на нарах и готовил уроки.

– Отдыхаю, атай.

– Тогда завтра рано утром ты поедешь за соломой, – сказал Хабибулла. – Надо добрать скирду, которую на той педеле начали.

– Куда возить? В коровник?

– Нет, к нам домой, – я ходил в канцелярию, попросил у председателя.

– Какую лошадь запрягать?

– Любую бери. Только жеребых кобылиц не трогай.

Наутро, проснувшись еще затемно, Миннигали пошел на конный двор. Здесь было тепло, пахло лошадьми, дегтем и сеном. Конюх, приведший лошадей с водопоя, увидев парня, удивился:

– Такая холодина, не боишься?

– Чего бояться?

– Одет больно легко. Хоть бы надел что потеплее.

– Я не мерзляк, агай.

– То-то мать увидит – будет тебе на орехи.

– Да ничего, мама привыкла уже.

– А не рано ты собрался? Подождал бы хоть, когда рассветет…

– Чем раньше – тем лучше. Люблю спозаранку ехать, – ответил Миннигали.

Когда Миннигали проехал всю деревню и выехал за околицу, то почувствовал, что продрог. Здесь, па открытом месте, ветер пронизывал насквозь. «Иногда все-таки не мешает, конечно, слушаться старших», – подумал Миннигали.

Он хотел было повернуть лошадь к дому, чтобы одеться потеплее, но раздумал: «Надо закаляться! Пусть мороз-красный нос сам боится меня».

А ветер играл поземкой и переметал дорогу. Миннигали закрывал рукавицей лицо, но это плохо помогало от холода. Тогда он слез с саней и побежал рядом. Почувствовал, что тепло разошлось по телу.

В лесу ветра почти не было. Медленно наступал рассвет. Заалело на востоке, хребты гор, покрытые снегом, стали выступать из темноты.

Миннигали даже вспотел от быстрого бега и снова уселся па сани и запел. Он любил петь, когда оставался в лесу один. В морозной тишине голос его, казалось ему, звучал очень красиво, и он слушал себя с удовольствием.

Холодный воздух схватывал дыхание, но Миннигали пел и пел.

Дорога шла через широкую поляну, на которой росли большие дубы, затем она повернула вверх, к горам.

Налево был березовый лес, направо – крутой склон оврага. В лесу с берез слетели, громко захлопав тугими крыльями, рябчики. Целый выводок.

Наступило чудесное зимнее утро. Из-за гор лениво вставало замороженное солнце. В его лучах каждая снежинка засверкала как алмаз. Заря разгоралась, и алый свет ее расцвечивал вершины гор.

Непостижимая красота зимней природы всегда очаровывала Миннигали. Он и теперь, любуясь зарей, перестал замечать холод и стужу. Дышалось легко, на сердце было спокойно. Только иногда приходилось растирать уши и щеки, чтобы не обморозиться.

Гнедой от самой деревни бежал резво, лишь снег похрустывал и разлетался из-под копыт, но вдруг замедлил бег, насторожился, навострил уши. И недаром! Из уремы выскочила лиса. Ее рыжевато-красная шерсть огнем горела на снегу.

Миннигали свистнул по-мышиному, и лиса, обнюхивавшая гнилой пенек, сразу жб замерла. Подняла мордочку. И снова скрылась в лесной чаще. В ту же минуту из кустов выскочил, видимо испуганный лисой, белый, как снежный ком, заяц и, перебежав дорогу, удрал в лес. В небе, очень высоко, кружил ворон. Плавно взмахивая крыльями, ворон опустился ниже и сел на прогнувшуюся ветку березы. Осмотрелся по сторонам, недовольно каркнул, поднялся вверх и долго еще кружил над лесом.

Миннигали подстегнул лошадь. И сани легко заскользили по снегу. Под размеренный бег лошади Миннигали вспомнились рассказы отца о гражданской войне, некогда гремевшей в этих местах. Гордость за свою страну переполнила его сердце, и он громко запел:

Широка страна моя родная…

Безмолвный лес далеко разносил его звонкий голос, слова любимой песни.

XIII

После того как Миннигали поведал старшему брату тайну своей любви, между ними не раз возникал разговор о Закие. Да и ни с кем другим, кроме Тимергали, он не мог поделиться своими тревогами и сомнениями. Но Миннигали чувствовал, что и старший брат не всегда и не во всем понимает его.

Вот и теперь, видя, что Миннигали примостился па парах и что-то пишет, Тимергали подтолкнул задумавшегося братишку:

– Стихи сочиняешь?

– Рашида просила. В альбом.

– Уж не в нее ли ты теперь влюбился? – Тимергали сделал удивленные глаза. – А как же Алсу-Закия?

– Да это просто так. – Миннигали покраснел: – Разве нельзя по-товарищески стихи па память написать?

– Можно, конечно. Ты лучше скажи, как твои сердечные дела?

– Все так же.

– Она знает, что ты любишь ее?

– Нет, – сказал Миннигали, – не знает.

Миннигали так быстро сказал «нет» потому, что после той ночи, когда искали краденые тетрадки, он был уверен, что Закия знает, должна знать, что он любит ее.

– Ну, если этого не знает Закия, то она единственная, кто об этом не знает, – улыбнулся Тимергали.

– Кроме тебя, никто не должен об этом знать! – встрепенулся Миннигали. – Ты мой секрет никому пе открывал?

– Что, не доверяешь мне? Ты бы лучше следил за собой. Ходишь задумчивый, сам не свой, поешь песни влюбленных, сочиняешь стихи. Это сразу заметно.

– Да, почему-то последнее время все ребята как-то странно поглядывают на меня… Как я подойду, подмигивают друг другу. Даже Зоя-апай как будто знает, смотрит и немножко улыбается, После школы зашел к отцу в пожарку. Он так хитро усы свои погладил и говорит: «Сынок, ты очень изменился. Уж пе влюбился ли ты, как шутили в старину, в какую-нибудь «вшивую головенку»?» Я даже сначала подумал, что это ты отцу проболтался. Признавайся лучше, никому не сказал?

– За кого ты меня принимаешь? – усмехнулся Тимергали. – Просто характер у тебя изменился. Был маленький, стал большой. Да еще, влюбился на свою беду. Неудивительно, что все это видят…

Миннигали и сам замечал, что с тех пор, как полюбил Закию, мечтает о ней, он действительно изменился. Стал, например, отставать по некоторым предметам в школе. Меньше общался с товарищами, боясь, что они разгадают его сердечную тайну. После того неудачного вечера к За-кие даже близко пе подходил и, если приходилось разговаривать с ней, принимал самый беспечный вид. А сам переживал и порой мучился без сна. Как-то ночью мать даже подошла к его постели:

– Сынок, что с тобой, не бредишь ли? Скажи «бисмилла» и сплюнь на все сторопы, тогда уснешь, – посоветовала она.

Отец рассердился:

– Что ты к нему пристаешь? Не болеет оп! Каждый парень в его возрасте так болеет…

«Да, сомнений никаких не может быть, – думал Миннигали. – Все уже знают об этом. Ну и хорошо». Значит, оп настоящий влюбленный. А что делают настоящие влюбленные? Они поют песни, сочиняют стихи и еще пишут письма. Писем Миннигали до сих пор не писал.

«Надо написать письмо». Миннигали вытащил из сумки тетрадь, подаренную директором школы.

Как начать письмо?

«Алсу-Закия, милая…» Нет, не годится. «Сердце мое, ненаглядная…» Так тоже не пойдет. Надо найти самые нужные слова. Догадка мгновенно осенила Миннигали. Он схватил том Тургенева и лихорадочно начал искать. Ага, вот. Вот какое письмо писал один небезызвестный тургеневский герой. Этот молодой человек был тоже влюблен. Правда, девушку зовут Джемма… Имя не так уже трудно заменить. Вместо короткого «Джемма» читать «Алсу-Закия». Да еще перевести на башкирский.

Получится примерно так…

«Закия, милая. Я нашел в себе смелость… – Как верно угадал Тургенев – именно надо найти смелость, чтобы написать письмо любимой! – Я нашел в себе смелость сказать вам про свою любовь. Я люблю вас от всего сердца. Вы моя первая любовь. Это чувство вспыхнуло во мне неожиданно. У меня на сердце ничего больше нет…» Что-то не то… Что же мешает?

Мешает это «вы»! Да и вообще написанные другим человеком слова не могут передать то, что он чувствует.

Миннигали скомкал бумагу и бросил в огонь под казаном. Он написал письмо по-своему. Но через пекоторое время порвал и его. Так повторялось много раз. Письмо не получилось.

Мать, резавшая лапшу на доске, пожурила:

– Сынок, зачем ты тетрадь портишь?

Миннигали спрятал тетрадь и книги в портфель и вышел из дому.

Тихий морозный день. Звонко скрипит под ногами снег. Не дождавшись наступления темноты, на небо высыпали звезды. На улице ни души. Все наверно, в кино.

Для сельских жителей кино – большой праздник.

Достаточно было Гибади один раз проехать деревню из конца в конец, сидя на лошади в вывернутом наизнанку тулупе, и прокричать: «Кино! Кин-о-о! Идите в кино-о!» – как все жители сбегались в маленький – клуб. Зимой кино – редкость.

Он добрел до клуба. Кино еще не кончилось, и Миннигали снова пошел бродить по пустынной улице, поджидая друзей. Ему стало скучно, и он вернулся к клубу.

Окна клуба были занавешены. Он пытался подсмотреть, что делается внутри. Но ничего не было видно, на занавеске только прыгали тени ребят, крутивших динамо-машину.

Минпигали подергал дверь. Закрыто. Он обошел клуб и натолкнулся на Тимергали, который с кем-то разговаривал и даже, кажется, спорил.

Миннигали прислушался.

– Получается так, – говорил собеседнику Тимергали, – парень уезжает в город учиться, и прощай! Но ведь недаром есть поговорка у нашего народа: даже когда уезжаешь, не забудь засеять свою землю.

– Я не забываю свои края. Каждый год в аул приезжаю. И буду всегда ездить.

Когда говорившие повернулись, Миннигали узнал в собеседнике одноклассника Тимергали, с которым тот учился еще в младших классах. Одноклассник приехал из Уфы. Спорили они, несомненно, о чем-то очень важном, даже пе обращали внимания на Миннигали, который пристроился и стал ходить за ними.

– Это, знаешь, твое дело. Приезжать в аул, не приезжать… Не об этом речь. Скажи мне, если ты проучился столько лет, а теперь пустишь по ветру свои знания, какая польза в твоем учении? Ведь ты должен полученные знания применять на деле, помочь народу поднимать хозяйство, развивать экономику… Землякам помочь…

– Разве все упирается в меня? – перебил он.

– Я должен говорить с тобой начистоту, как односельчанин, как одноклассник. Разве для того тебя учили в сельхозинституте, чтобы ты работал в городе, да еще на работе, которая никакого отношения не имеет к сельскому хозяйству? То, чем ты занят на этой своей городской должности, не требует больших знаний.

Последние слова Тимергали, видимо, больно задели его друга.

– Что ты привязался ко мне? Ты ведь тоже не колхозник! Но я не вмешиваюсь в твои дела! И ты меня оставь в покое. Ты воспитываешь ребят, я руковожу своими подчиненными. Какая разница?

– Ты опять за свое! Мы же говорили о правильном использовании твоих знаний, о том, что не по специальности ты работаешь.

– В Советской стране всякий труд почетен…

– Знаю. Не хуже тебя знаю.

– Что же ты придираешься ко мне?

– Я опять тебе повторяю: каждый человек обязан работать по специальности. В сельском хозяйстве так не хватает специалистов! А ты, агроном, какими-то тряпками занялся. Утильсырьем! Разве нужно столько учиться, чтобы потом собирать тряпки?

– Меня направили на этот участок хозяйства. Велели, наконец!

– А ты не соглашайся. Иди в Совнарком. Требуй, чтобы тебя направили на должность агронома.

– Будут меня слушать!

– Послушают.

– Тебе легко, говорить, ты на своем месте…

– Ошибаешься, – перебил Тимергали одноклассника, – очень даже нелегко. Я тоже не ту работу выбрал. Сам почти ничего не знаю по-английски, а туда же – учить ребят. Это же вред для них! Я свою ошибку обязан исправить.

– Как исправить?

– Вот закончу вторую четверть и уйду из школы.

– Куда?

– В колхозе работы хватает. Я больше пользы там принесу. – Тимергали некоторое время молчал. – А с нового учебного года буду учиться в сельхозинституте заочно.

– Думаешь, это героизм? Тоже мне герой! Такой героизм никому не нужен. Надо думать и о себе.

– Я и о себе думаю. Сделать так велит мне моя совесть!

Из клуба высыпали люди. Миннигали, раздумывая об услышанном, пошел искать товарищей.

А Тимергали действительно сдержал свое слово и ушел из школы. Освободившись от учительской работы, он почувствовал большое облегчение. Ему не хотелось работать впустую, даром получать государственные деньги. Преподавать «как Люция»! Позорище!.. На колхозной работе он видел результат своего труда и был твердо уверен, что приносит неоспоримую пользу – чем выше урожай, чем больше скота в колхозе, тем богаче, тем сильнее вся страна, – и гордился, что в этом была и его маленькая доля.

На первых порах Тимергали выполнял всякую работу. А позже, когда начали телиться коровы, стал помогать дояркам: подвозил сено, солому, вывозил навоз с фермы на поля…

Как-то, отвезя навоз, он возвратился па скотный двор.

Наступал вечер. Солнечные лучи уже немного пригревали, снег на дороге подтаивал. С крыши скотного двора, крытого соломой, капала вода. На ветках двух старых тополей отчаянно галдели, суетились грачи, спорили, кому на какой ветке строить гнездо. Во всем чувствовалось приближение весны.

Окончив работу, Тимергали собирался уйти, но его отозвала Тагзима:

– Ты торопишься?

– А что?

– Пока лошадь запряжена, может, поможешь?

– А что надо сделать?

– Надо бы обрат отвезти в телятник.

– Это можно, – согласился Тимергали.

Пожилой колхозник, приглаживая свою реденькую седую бородку, сказал:

– Ну и ну, хитрая же баба Тагзима! Нарочно парню дело придумала. Мы сколько здесь торчим, а к нам ни разу не обратилась. Видно, молодой ловчее пас, стариков, а?

Другой, чуть помоложе, показывая в ехидной улыбке пожелтевшие от табака гнилые зубы, ехидно поддакнул:

– Да, конечно, конечно!.. Мы уже в годах, что с нас, стариков, взять! А ты, Тимергали-кустым, послушай дельный совет. Так быстро не соглашайся. Поторгуйся сначала…

– Плата известная, столько, да еще полстолько, и еще раз столько, – пошутил Тимергали.

Старик с сожалением перебил его:

– Ты, кустым, оказывается, в этом деле еще глупый, ничего не понимаешь… Был бы я па своем месте, непременно добился бы своего! Уж я бы знал, чего просить! Уж я бы ее…

– Ах ты, старый хрыч! – Тагзима скривила губы: – Язык без костей! Кто бы хвастал да петушился, только не ты!.. Попробуй, приходи, дорогой, я тебя так встречу, что совсем дорогу забудешь! Ты однажды попробовал? Вкусно» показалось? Или забыл? Я могу и напомнить… Смотри у меня!

Молодежь, грузившая в сани солому, встретила ее слова дружным смехом.,

– Во дает, во дает Тагзима!

– Оказывается, ты, агай, уже испытал свое счастье?

– Как говорится, язык мой – враг мой. Ну, агай, и на этот раз получил свою долю!..

Тот, помоложе, не ожидал подобного оборота, покраснел я смутился. Он сердито покосился на старика, из-за которого начался этот обидный разговор, что-то пробурчал, бросил вилы и вышел из коровника.

Круглое белое лицо Тагзимы, только что пылавшее гневом, теперь залилось румянцем. Она потянула Тимергали за рукав:

– Пошли, не слушай этих старых дураков. Разве от них услышишь что-нибудь толковое?!

Тимергали тоже не по душе пришлись двусмысленные грубые шутки мужчин: «Вот так по глупости и марают честное имя женщины!» Он неодобрительно покачал головой, подтянул ослабевшую подпругу, взял в руки вожжи и сел в сани рядом с Тагзимой.

– Но-о!

Лошадь тронулась.

На скотном дворе Тагзима помогла Тимергали грузить бидоны с обратом в сани.

К телятнику они шли пешком за лошадью, тянувшей сани по блестевшей от солнца дороге. За полозьями оставался сверкающий льдистый след. От взмокших боков лошади поднимался и в воздухе слоился запах конского пота.

На скотный двор возвращались опять вместе. По пути остановились у домика Тагзимы. Тимергали привязал лошадь к дереву.

– Так и живешь одна? – спросил он.

– С кем же еще? – улыбнулась молодая женщина. Ее карие глаза сверкнули на парня. – Не бойся, зайди посиди. В ногах правды нет…

– Скучно, наверно, одной, – сказал Тимергали, чувствуя какую-то неловкость.

– Бывает… – Голос Тагзимы дрогнул. – Если работы много, ничего, жить можно. Устанешь, и сразу падаешь в постель.

В доме все было пропитано запахом молока, масла. На столе в полутемном углу разбросаны детали сепаратора. Это напоминало детство, когда он с матерью, ходил к соседям перегонять молоко. Стоило матери несколько раз провернуть ручку сепаратора, как из одного блестящего краника тонкой струйкой начинали течь сливки, а из другого – обрат. Тимергали любил снимать молочную пену деревянной ложкой и пробовать свежие сливки. Оп так ясно вспомнил это, что ему стало хорошо в доме Тагзимы.

– Я не знал, что у тебя… славно. Могла и раньше в гости пригласить. Значит, ты меня избегаешь, – пошутил Тимергали.