Текст книги "Развод. Испеку себе любовь (СИ)"

Автор книги: Яна Марс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

4. Ночь, когда всё началось

Первая ночь в Сосновске оказалась совсем не тихой и точно не спокойной. Аля никак не могла заснуть, прокручивая в голове мысли о своем новом положении. Через несколько часо голова стала такой тяжелой, будто свинцом налитой, а сон все не шел. И вот оно – утро. Оно пришло вместе с запахом свежего воздуха и горьким осадком на душе. Аля провела ночь на летней кухне, не в силах заставить себя пойти в мамину хрущёвку. Вчера она затопила печь, чтобы проверить на пригодность и теперь наконец задремала, прислонившись к тёплой стене печи, но просыпаясь от каждого шороха в саду. Ей казалось, что вот-вот скрипнет калитка и появится он. Хозяин.

Как только первые лучи солнца позолотили резные наличники родного дома, она подошла к парадной двери. Новый замок, блестящий и чужой, холодно смотрел на неё. Она потрогала его пальцами, словно проверяя, не мираж ли это. Нет, железо было настоящим, неподкупным.

– И чего ты ждала? Что он оставит тебе ключ под ковриком? – прошептала она себе сама, чувствуя, как подступают глупые, беспомощные слёзы.

В кармане зазвонил телефон – это была мама.

– Алечка, ты где? Я тебе завтрак приготовила! Иди скорее, остынет!

– Сейчас, мам, – голос её сорвался. Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. – Я у дома.

Через несколько минут мама, уже без пирога, но с тем же сияющим лицом, подошла к ней.

– Что ты тут как привязанная? Пойдем со сной, позавтракаем. Я тебе расскажу, какой Илья молодец! Вчера в обед приезжал, счетчики проверил, заявление на субсидию мне помог написать. Говорит, чтобы ты не волновалась, он всё уладит.

Аля резко повернулась к матери:

– Мам, ты вообще понимаешь, что происходит? Он не «улаживает»! Он купил наш дом! Папин дом, бабушкин! У нас с тобой над головой может не остаться крыши, а ты восхищаешься, какой он молодец!

Маргарита отшатнулась, как от удара. Сияние в её глазах погасло, сменившись растерянностью и обидой.

– А что я должна делать? Рвать на себе волосы? Он всё делает по закону! К тому же мою квартирку никто забирать не собирается. А ты приехала и сразу скандал устраиваешь! Лучше бы подумала, как семью сохранить, а не по сараям ночевать!

Этот упрёк прозвучал как пощёчина. Аля сжала кулаки.

– Какую семью? Мы развелись! Вчера! Ты держала в руках мое свидетельство о разводе! Какая ещё семья?!

– Бумажки! – махнула рукой Маргарита. – Люди мирятся! Он же тебя любит, я вижу! И для Сонечки лучше, когда папа с мамой вместе.

Аля поняла, что продолжать этот разговор бесполезно. Мама жила в параллельной реальности, где развод – это небольшая ссора, а покупка дома с торгов – проявление заботы. Она молча развернулась и пошла прочь, оставив мать одну у дверей с новым замком.

Ей нужно было увидеть всё своими глазами. Убедиться. Она обошла дом кругом, заглядывая в каждое окно. Гостиная с бабушкиным сервантом. Её комната с цветочными обоями, которые она клеила с отцом. Кухня, где пахло вишнёвым вареньем. Всё было на месте, но за стеклом, будто экспонаты в музее, куда у неё не было билета.

Угол дома, выходящий на глухую стену сарая, был заросшим диким виноградом. Здесь, в самой гуще зелени, она заметила едва заметную царапину на старом, отслоившемся сайдинге. Сердце её ёкнуло. Она провела пальцами по шероховатой поверхности. Это была её отметка. Высота семилетней Али, которую папа померил здесь же, поставив на табуретку. Рядом была его рука, обведённая карандашом. “Вырастешь – догонишь", – смеялся он.

И тут её взгляд упал на свежую, аккуратную табличку, привинченную чуть ниже. Она была сделана из пластика, с логотипом риелторской конторы. "Объект культурного наследия. Требует реставрации. Не подлежит сносу. Собственник: Молчанов И. А."

Аля почувствовала, как ей стало трудно дышать. Илья не просто купил дом, он тут же оформил его как потенциальный объект культурного наследия. Хитро и дальновидно – теперь снести или кардинально перестроить дом было практически невозможно. Он намертво законсервировал её прошлое, превратив его в свою инвестицию. В трофей.

Алю затрясло от ярости. Она вытащила телефон и с трудом набрала его номер. Тот ответил сразу, будто ждал её звонка.

– Алёна? – его голос был спокоен.

– Что ты сделал? – прошипела она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. – Эта табличка... «Объект культурного наследия»? Это что, шутка?

– Это страховка, – невозмутимо ответил Илья. – Чтобы никто, включая тебя, не мог испортить то, что было для нас важно. Дом останется таким, каким мы его помним.

– Мы? – она задохнулась от возмущения. – Какое ты имеешь право говорить «мы»? Ты выставил наши воспоминания на торги, как лот!

– Я дал нам шанс их сохранить, – парировал он. – Три месяца, Аля. Ты выкупаешь дом – и табличку можно будет снять.

– А если я не успею? – спросила она, уже зная ответ.

– Тогда я начну реставрацию. Медленную и бережную. Сделаю здесь всё, как ты всегда мечтала. Дом будет идеальным. Но он будет моим. А ты сможешь приходить в гости. С Соней.

В его голосе не было злорадства. Была холодная, неумолимая уверенность. Он не угрожал. Он констатировал факт. И от этого было ещё страшнее.

– Я ненавижу тебя, – выдохнула она, и это была чистая правда.

– Это пройдёт, – так же спокойно ответил он. – Когда ты поймёшь, что я был прав. Когда вернёшься.

Он положил трубку. Аля опустилась на землю, под грузом дикого винограда. Она сидела спиной к стене своего детства, а перед ней на траве лежал телефон с таймером, который она забыла выключить с прошлого вечера.

89 дней 6 часов 43 минуты.

Она подняла глаза на табличку. "Собственник: Молчанов И. А."

Он был прав: это была война. Война за стены, за память, за право называть это место своим домом. И первое сражение она только что проиграла.

Но отступать было некуда: позади – только пропасть поражения и жизнь в тени бывшего мужа. Она встала, отряхнула руки о джинсы и твёрдо ступила в сторону летней кухни. К печи. К муке. К единственному оружию, которое у неё пока было.

Ей нужно было не просто печь хлеб. Ей нужно было испечь два миллиона. И у неё оставалось всего восемьдесят девять дней.

5. Первые попытки

Хорошо все-таки на природе! Поют птицы, соседская ребятня носиться по улицам и заливисто смеется. Но главный звук – это настойчивое, почти злое шипение ледяной воды из-под крана во дворе. Аля мыла тазы. Два больших эмалированных таза, которые нашла в том же сарае, пахнувшие пылью и прошлым веком.

Идея, родившаяся так внезапно, за несколько часов превратилась в абсурдный, но неотвратимый план. План, который сейчас упирался в необходимость вымыть посуду, чтобы было в чем замешивать тесто.

Аля стояла на летней кухне – небольшом, покосившемся срубе под отдельной крышей в глубине участка. Здесь не было электричества, только запах сухих дров, глины и сладковатый дух прошлогодних яблок, разложенных на полках для хранения. И в центре всего этого – она. Большая, беленая глиняная печь, которую её дедушка сложил своими руками ещё при Хрущёве. Рядом валялась охапка хвороста и берёзовых полешек. Хоть здесь ей повезло.

– Ну что, красавица, пора просыпаться, – прошептала Аля, засовывая в топку смятый комок газеты и щепочки. Она уже провела полчаса, изучая агрегат: красавица-печка повидала на своём веку больше пирогов, чем вся московская кондитерская, куда она водила Сонечку по выходным.

Из сумки на ящике с инструментами она достала телефон. Вика, верная своему слову, засыпала сообщениями:

"Присылай локацию!"

"Я уже упаковала свет, жду сигнала!"

"А что печём? У меня подписчики голосуют за чиабатту!"

Аля усмехнулась. Чиабатта. В её положении это звучало как шутка из другой жизни. Она ответила коротко: "Простой деревенский хлеб. Мука, вода, соль, закваска. Как у бабушки".

"Идеально! #настоящийвкус #ностальгия", – ответ пришел почти мгновенно.

Закваски, конечно, не было. Пришлось импровизировать. В ход пошли остатки дрожжей, найденные в квартире у мамы, и щепотка сахара. Аля поставила опару в дочиста вымытый тазик, накрыла её чистым, хоть и выцветшим кухонным полотенцем и поставила на единственный свободный уголок стола, сколоченного дедушкой из досок. Полотенце это было подарено мамой, поэтому Аля и забрала его с их с Ильей квартиры.

Стол примыкал к стене сарая, а крышей над ним служила старая строительная сетка, оплетенная виноградной лозой. Она посмотрела на дом. В окнах было темно. Илья, конечно, не ночевал здесь. Зачем? Он добился своего – поставил новый замок, обозначил границы. Он был хозяином, а она – непрошеной гостьей в собственном детстве. Эта мысль обжигала сильнее, чем пар от только что вымытых тазов.

Телефон завибрировал – не Вика. Неизвестный номер.

– Алёна Игоревна? Геннадий Ильич, нотариус. Извините, что поздно, – голос звучал устало. – Я сверился с документами. Суд установил крайний срок погашения долга – четырнадцатое июля.

Аля молча пересчитала в уме. Сегодня 17 апреля. Осталось 88 дней. Почти три месяца, чтобы найти почти два миллиона.

– Поняла. Спасибо, – её голос прозвучал хрипло.

– И ещё... – нотариус помедлил. – Ваш... гм... бывший супруг внёс предоплату за налоговые задолженности. Чтобы остановить начисление пени. Сумма долга теперь фиксированная – 1.8 млн. Ровно.

Это было похоже на Илью. Создать проблему, а потом бросить спасательный круг, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Контроль. Всегда контроль.

– Он что, хочет, чтобы я ему благодарна была? – не удержалась она.

– Я лишь передаю информацию, – нотариус вежливо попрощался.

Аля опустила телефон. 88 дней. 1.8 миллиона. Цифры висели в воздухе, давя тяжелее, чем мешок с мукой, который Вика пообещала привезти утром. Она подошла к миске с опарой. Пузырьки на поверхности лопались тихо, но уверенно. Жизнь. В этой липкой массе уже была жизнь.

Она достала из коробки кухонные весы. Батарейка, к счастью, еще не села. Отмерила муку. Не ту, что продают в красивых бумажных пакетах в московских супермаркетах, а простую, в целлофановом мешке из местного магазинчика "У дяди Васи". Просеяла её через сито, найденное в маминых запасах. Мука легла пушистой горкой, похожей на снег. Аля вдруг вспомнила, как в детстве лепила с отцом снеговика на этом самом участке.

Она добавила муки в опару и начала замешивать. Сначала ложкой, потом – руками. Тёплое, податливое тесто обволакивало пальцы. Это был гипнотический, почти терапевтический процесс. Мысли о долгах, об Илье, о неудавшейся карьере отступили, уступив место простому физическому усилию. Меси да сминай. Здесь не нужны были стратегии и презентации. Нужны только сильные руки и терпение.

Запах свежего теста, сладковатый и успокаивающий, смешивался с душистым дымком от берёзовых поленьев. Аля не заметила, как стемнело окончательно. Она подбросила дров в печь и задвинула заслонку, оставив маленькое окошко для тяги. Теперь её мир ограничивался кругом света от керосиновой лампы, которую она нашла на полке.

Заскрипела калитка. Аля вздрогнула и обернулась, инстинктивно сжимая в руке скалку.

– Это я, родная! – послышался встревоженный голос Маргариты Вениаминовны. Она шла через сад, кутаясь в халат, с термосом и фонариком в руках. – Что ты тут впотьмах делаешь? Я смотрю из окна – огонёк в летней кухне мигает. Думала, хулиганы залезли, а ты тут ночевать вздумала.

– Тесто мешаю, мам, – Аля вытерла лоб тыльной стороной ладони, оставив на коже белую полосу муки.

– Ночью? – мама подошла ближе и с недоумением посмотрела на печь и миску с тестом. – Аля, ты с ума сошла? Замерзнешь ещё! На, выпей чаю горячего.

Аля взяла термос. Тепло мгновенно разлилось по застывшим пальцам.

– У меня нет выбора. Всего 88 дней.

– Я знаю, Илья звонил, – вздохнула Маргарита. —А ты что придумала? Решила денег хлебом заработать что-ли? – В её голосе слышалась явная тревога. – Доченька, это же непросто. И где ты его продавать-то будешь? У нас тут рынок по пятницам, да и то народ скупой. И оформиться надо, а для этого помещение зарегестрировать…

– В интернете, мам. У Вики подписчиков много. Будем принимать заказы.

– В интернете? – мама покачала головой. – Хлеб по интернету... Ну, раз решила. Я тогда хоть посижу с тобой. Вдвоем не страшно.

Пока Маргарита Вениаминовна грелась у печи, Аля сформировала первый каравай. Она провела рукой по своду – печь была почти готова, жар от неё шёл ровный, сухой. Помолясь, она лопатой, найденной тут же, отправила хлеб в раскалённое нутро.

Через полчаса по саду пополз умопомрачительный аромат свежеиспечённого хлеба. Тот самый, печной, который пахнет не просто выпечкой, а дымом, летом и детством. Аля с помощью кочерги и лопаты извлекла румяный, потрескавшийся сверху каравай. Корочка выглядела многобещающе. Румяный, потрескавшийся сверху каравай лежал на противне, словно сошедший с картинки из её детства.

В этот момент зазвонил телефон – Вика, на этот раз видеозвонок.

– Ну что, шеф, показывай результат! – её лицо сияло в экране.

Аля перевела камеру на хлеб, лежащий на деревянной лавке, и на печь.

– О боже! – визг Вики чуть не оглушил. – Это идеально! Снимай мне контент! Прямо сейчас!

Пока Вика что-то энергично наговаривала в телефон, рассказывая Але, какое именно видео ей нужно и как правильно держать телефон, Маргарита Вениаминовна тихо сидела на крыльце своего дома и смотрела на дочь. Обернувшись, Аля увидела в её глазах, помимо тревоги, что-то новое – изумление?

– Держи, мам, – Аля отломила горбушку и протянула матери. Маргарита попробовала. Помолчала.

– Как у моей мамы, – тихо сказала она. – Только... с перчиком.

Аля улыбнулась:

– Это я немного розмарина добавила. Для аромата.

Они сидели в темноте, при свете лампочки из сарая, ели тёплый хлеб и пили чай из термоса. Аля знала, что маме не нравится ее затея, и что они наверняка вернутся к этому разговору. Но сейчас, впервые за долгие годы между ними не было ни упрёков, ни советов "как лучше". Было просто тихое, хлебное перемирие.

Аля загрузила вторую партию. Тесто подошло лучше, чем она ожидала. Оно было живым, отзывчивым. Оно не предавало.

Она посмотрела на таймер в телефоне: *88 дней 23 часа 10 минут*.

В кармане завибрировал телефон. Уведомление от Вики: "Твой хлеб уже в трендах! #возвращениеали #печнойхлеб Нам пишут, спрашивают, где купить! Готовься, завтра будет адский день!"

Аля посмотрела на таймер. Каждая минута была на счету. Она сделала глубокий вдох, пахнущий хлебом и ночной прохладой. Впервые за этот бесконечный день она почувствовала не пустоту, а ярость. Яростную, чёткую решимость.

6. Раны старые и новые

Аля переодически заходила к маме, хотя и предпочитала ночевать в летней кухне. Пусть это и напоминало наивный детский бунт, но Але он придавал сил. Однако начал накрапывать дождь, и до этого теплый апрель начал напоминать позднюю осень.

Марарита Вениаминовна жила всего в пяти минутах от их старого дома – нужно дойти до конца улицы, повернуть направо, и вот они – пятиэтажки. Запах хлеба въелся в одежду, в волосы, в кожу. Он заполнил все пространство в маленькой маминой хрущёвке, смешиваясь с ароматом лавандового полироля и чего-то тушёного. Аля, промокшая и продрогшая после вечерней возни с дровами, сидела на краю дивана и пыталась оттереть от пальцев засохшее тесто. Оно отходило кусочками, обнажая красную, раздражённую кожу.

Маргарита Вениаминовна молча поставила перед ней тарелку с котлетой и пюре. Еда выглядела неаппетитно, но Аля машинально взяла вилку. Она была слишком измотана, чтобы сопротивляться.

– Ну и что ты на этот раз придумала? – начала мать, садясь напротив. Её голос был ровным, но Аля с детства узнавала в этой ровности зарядку для атаки. Она оказалась права, мама снова будет ее поучать. – Опять в саду ночевала? На печи, как Золушка какая-то?

– Я работала, мам. Тесто ставила.

– Работала, – скептически протянула Маргарита. – По-твоему, это работа – по сараям шляться и хлеб печь, как в голодные годы? “Бизнес” на коленке и без лицензии! Ну у тебя же образование! И какая карьера была! Ты могла бы в Москве устроиться, нормальную зарплату получать, а не тут... – она с пренебрежением махнула рукой в сторону окна, за которым угадывался тёмный контур сада, – на подачки от смотрящих рассчитывать. И это почти в тридцать пять лет!

Комок пюре встал в горле у Али. Она отставила тарелку.

– Это не подачки. Это мой бизнес. Я сама его создаю. С нуля.

– Бизнес? – мама фыркнула. – Торговля с земли в дождь – это не бизнес, Алёнка, это нищенство. Илья вчера заходил, так он...

– Я не хочу знать, что говорил Илья! – Аля вскипела, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. – Он купил наш дом, мама! Папин дом! Ты это понимаешь? Он поставил на нём новый замок, а ты с ним пироги печёшь!

Лицо Маргариты Вениаминовны дрогнуло. В её глазах мелькнуло что-то похожее на боль, но тут же погасло, сменившись привычной упрямой обидой.

– А что мне делать? Рыдать? Он помогает! В отличие от некоторых, – она бросила многозначительный взгляд на дочь. – Кто мне помогал, когда крыша течь начала? Кто с коммуналкой разбирался, когда у меня голова шла кругом? Ты в Москве, в своих делах тонула, а он приезжал! Бригаду рабочих нашёл, счета оплатил. Он заботился!

– Он втирался в доверие! Он всё просчитал!

– Может, и просчитал! – вспылила мать. – Зато по-человечески! А ты? Ты примчалась сюда, вся на нервах, с одним чемоданом злости, и с порога – война! Ты думаешь, мне легко? Мне этот дом тоже дорог! Но я реалистка. Долги надо отдавать. А раз у нас не получилось, Илья хоть не дал ему с молотка уйти кому попало!

Аля смотрела на мать и вдруг с ужасной ясностью поняла пропасть между ними. Для Маргариты Вениаминовны мир делился на чёрное и белое. Долги надо платить. Если не можешь – вини себя. Тот, кто помогает – молодец. Тот, кто скандалит – неблагодарная дочь. Она не видела паутины манипуляций, не чувствовала холодного расчёта в поступках Ильи. Она видела только действия и их сиюминутный результат.

– Он не помогает, мама, – тихо, уже без злости, сказала Аля. – Он покупает. Твою лояльность. Мою покорность. Он поставил на заборе табличку «частная собственность». Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что я для него – никто. Посторонний человек на своей же земле.

Маргарита на мгновение смутилась. Она потёрла пальцами край скатерти.

– Ну, закон есть закон... Может, он просто так, для порядка... Чтобы бомжи не лезли.

– Я для него теперь бомж, мама! – голос Али снова сорвался. – И ты... ты на его стороне.

Она не стала дожидаться ответа. Повернулась и вышла на кухню, к раковине, снова начав тереть руки, будто хотела стереть с них не только тесто, но и весь этот тягостный, бесполезный разговор.

За её спиной раздался вздох.

– Я не на его стороне, дурочка, – тихо сказала Маргарита, стоя в дверном проёме. Её голос вдруг стал старым и усталым. – Я на твоей. Поэтому и боюсь. Он – как стена. А ты – как тот хворост, что ты в печь кидаешь. Сгоришь, упёршись, и ничего не останется. А у меня осталась только ты и Соня. Отца твоего похоронила, теперь вот тебя в этой мясорубке вижу...

Аля обернулась. В глазах матери стояли слёзы. Настоящие, не для манипуляции.

– Я не сгорю, – твёрдо сказала Аля. – Я стану сильнее.

Она хотела добавить что-то ещё, но в этот момент в подъезде хлопнула дверь, и по лестнице раздались чьи-то быстрые, уверенные шаги. Сердце Али неестественно ёкнуло. Она узнала эту походку.

Раздался короткий, настойчивый звонок в дверь.

Маргарита Вениаминовна встрепенулась, смахнула слёзы и, поправив халат, бросилась открывать.

На пороге стоял Илья. В тёмном пальто, с каплями дождя на плечах. Он держал в руках большую коробку из кондитерского магазина.

– Маргарита Вениаминовна, добрый вечер. Заглянул на минутку. Вам пирожные от Сони, она вам выбирала, – он улыбнулся её матери той самой, тёплой и безопасной улыбкой, которая так обезорущивающе действовала на всех. Его взгляд скользнул за её спину и встретился с взглядом Али. Улыбка не исчезла, но в глазах что-то дрогнуло, стало твёрже, острее. – Алёна. Добрый вечер.

– Не стой в дверях, Илюша, проходи! – засуетилась мать. – Что это ты в такую погоду?

– Дела были неподалёку, – он вошёл, снял пальто и аккуратно повесил его на вешалку. Его движения были выверенными, спокойными. Он был хозяином положения, и он это знал. – Решил проведать. И передать, что Соня скучает. Очень. – Он сделал паузу, глядя на Алю, наслаждаясь её напряжением. – Она всё просится к тебе. Говорит, «когда мама приедет?». Я объяснил, что мама очень занята... новым хобби.

Он подошёл к кухне и остановился в двух шагах от Али, окинув её испепеляющим взглядом с ног до головы – растрёпанные волосы, просторная, заношенная кофта, руки в царапинах и синяках.

– Всё в порядке? – спросил он с настолько приторной заботой, что Але показалось, будто на зубах вот-вот заскрипит сахар.

– Идеально, – сквозь зубы пробормотала она.

– Не похоже, – мягко парировал он. – Ты выглядишь... измотанной. Это неполезно. Ни для тебя, ни для Сони. Она волнуется – Он сделал паузу, давая словам впитаться. – Я же предлагал помощь. Всё ещё предлагаю. Вернись – и всё будет как раньше. Ты сможешь видеться с дочерью, когда захочешь. Не нужно никому ничего доказывать.

– Особенно тебе? – язвительно бросила Аля.

– Особенно себе, – поправил он. Его голос стал тише, интимнее, будто предназначенным только для неё. – Ты себя губишь, Алёна. Твои руки... Они были другими. Ухоженными. Они держали планшеты на совещаниях, а не дрова таскали.– Илья покачал головой и развел руками. – И все ради чего? Ради призрачного шанса заработать сумму, которую я могу положить на твой счёт завтра, просто чтобы ты перестала этим заниматься.

Он посмотрел на нее с сочувствием. .

– Соня этого не понимает. Она просто хочет маму..

Это был удар ниже пояса. Точный и болезненный. Он всегда знал, куда бить.

– Уходи, Илья, – тихо сказала она, чувствуя, как подкатывает ком к горлу. От усталости, от злости, от беспомощности.

– Хорошо, – легко согласился он. – Но подумай. Мое предложение всё ещё в силе: дом, семья, стабильность. Всё, что тебе нужно, – это перестать бороться с ветряными мельницами. – Он повернулся к Маргарите Вениаминовне, снова превратившись в идеального зятя. – Маргарита Вениаминовна, спасибо за гостеприимство. Обязательно поцелую Сонечку за вас и передам привет от бабушки!

И он ушёл. Так же тихо и уверенно, как и появился. Оставив после себя тяжёлую, гнетущую тишину, разбавленную лишь запахом дорогого парфюма, который смешался с запахом хлеба и тушёнки.

Маргарита молча смотрела на закрытую дверь, потом на дочь.

– Видишь? – снова сказала она, и в её голосе слышалось странное торжество. – Он о тебе заботится. По-своему.

Аля не ответила. Она подошла к столу, взяла свою тарелку с остывшим пюре и вывалила всё в мусорное ведро.

Ей не было места здесь. Ни в этом доме, полном упрёков и чужих правил, ни в том, запертом на новый замок. Её место было там, во тьме, у старой печи, которая, несмотря ни на что, давала тепло. И которое она сама и разожгла.

– Я пойду, – сказала она, не глядя на мать. – Мне ещё тесто месить.

Она вышла на лестничную клетку. Дождь стучал по крыше. Внизу, у подъезда, стояла его дорогая машина. Он сидел внутри, и, ей показалось, он смотрел на неё через лобовое стекло. Смотрел с тем выражением, в котором было всё: и холодная уверенность победителя, и тень чего-то старого, давно похороненного – того, что когда-то могло быть любовью.

Аля отвернулась и натянула капюшон пониже. У неё не было времени на старые раны. У неё были дрожжи, которые ждали, чтобы подняться. И ярость, которой ещё предстояло превратиться в нечто большее.