Текст книги "Историки Курского края: Биографический словарь"

Автор книги: Wim Van Drongelen

В целом повествование Ю. А. Липкинга о славянах племени Сварога на излёте язычества, многих их соседях – соперниках и союзниках достаточно крепко сбито сюжетно, весьма поучительно и увлекательно для любого читателя, интересующегося историей. Хотя с точки зрения достоверности историко-археологических реалий, отображаемых в романе, автор не раз даёт повод поспорить читателю придирчивому. Чего стоит хотя бы наименование населённых северянами «градов» городищами уже в ту, докиевскую пору, когда они ещё отнюдь не запустели; переименование варяга-дружинника Аскольда, захватившего, по летописи, власть в Киеве, в славянского князя Оскола; т. п. симптоматические мелочи.

Самое объёмистое, в 20 печатных листов произведение писателя – «В горниле»[139]139
  Липкинг (Александров) Ю.А. В горниле (продолжение романа “Сварожье племя”). Кн. 1. Ч. 1–5 // ГАКО. Ф. Р-330. Оп. 3. Св. 3. Д. 13. 247 с.; Кн. 2. Ч. 6–9 // Там же. Д. 14. 198 с. (всего 446 стр. машинописи).


[Закрыть] – уже не более чем исторический по фактуре боевик, своего рода археологический вестерн с массой мелодраматических страстей, таинственных моментов, непостижимых сюжетных ходов. Это, по сути, не новый роман, а ещё 38 глав, по содержанию ничем существенным не отличающихся от 45 глав «Сварожьего племени». Те же «беглецы», «погони», «изгнания», «нашествия», «испытания», «засады», «незадачи» и т. д., и т. п. «Последнее волхование» (так называется заключительная часть всей трилогии) романиста не дало, на мой, может быть, пристрастный взгляд, качественного прироста художественного материала.

«Чёрный» рецензент из Воронежа имел известное основание упрекать нашего автора в «накручивании этакого романтического сюжета с хазарской красавицей, темницей, погонями, с сечами и кровавыми побоищами».[140]140
  Луконин С. Рецензия на рукопись Ю. А. Липкинга «В горниле». 14. 10. 1980 // Там же. Св. 4. Д. 20. Л. 31.


[Закрыть] Однако окончательный совет этого подручного для издательства отказчика – или «отправить рукопись на литературную свалку», или выправить её «по всем фронтам: идейным, изобразительным, композиционным и, конечно, стилистическим» – представляет собой ничто иное, как внутриредакционный бандитизм, «головотяпство со взломом», как говаривали незабвенные сатирики. В своём развлекательно-познавательном жанре и последний липкинговский роман ничем не уступает полузабытым одно время, но сейчас все активнее переиздаваемым историческим повествованиям Н. Э. Гейнце, К. Маковского, Д. Л. Мордовцева, Всев. С. Соловьёва, графа Е. А. Салиаса, Г. Т. Полилова-Северцова, Ант. Ладинского и прочих старых добрых русских авторов данного, пусть не первого в литературе круга. И уж тем более «В горниле» не в пример добротнее тех свежеиспечённых околоисторических опусов, что ходко идут сейчас к неразборчивым читателям с коммерческих книжных лотков (вроде вполне макулатурных «Меча Вайу», «Капища Сварога», «Улеба – Твёрдой Руки», «Божедара – сына Ильи Муромца» и иже с ними).

Вместе с пухлыми томами завершённых рукописей в липкинговском архиве сохранился весьма примечательный лист. На нём изложен план задуманной писателем книги археологических рассказов – «Костры Кудеярова стана». В этом перечне из двух десятков сюжетов – и любопытные случаи на раскопках («как археологов хотели обокрасть»; «как спасали мамонта и как мамонт спасал нас»; т. п.), и чем-то особо примечательные находки древностей («неземное железо»; «два черепа – Ахматова слобода»; «нож в отвале – святилище Кузиной горы» и т. д.), и эпизоды истории археологии («суджанские находки», «разиньковская находка», «находки в старом русле реки» и прочее); и просто курьёзы из раскопочной практики автора («фальсификаторы… закопчёные лепешки с фигурками… подброс современных черепков – сразу опознали», «амфора с закваской под самогон»;[141]141
  Липкинг Ю. А. Костры Кудеярова стана (Книга рассказов. Материалы) // Там же. Св. 1. Д. 1. Л. 77–77 об.


[Закрыть] др.).

Некоторые из перечисленных тем органично вошли в текст опубликованных Ю.А. археологических очерков. Но в большинстве своём эти оригинальные замыслы и наброски канули в лету устного экспедиционного творчества; так и не выросли, к моему глубочайшему сожалению, в главы книги, которая несомненно удалась бы автору, и которая, как никакая другая, настоятельно требовалась массовому читателю. Видимо, вполне понятная любому пишущему человеку усталость от редакционных капризов и отказов, груз ненапечатанных рукописей, бытовые коллизии заката жизни помешали писателю воплотить очередной литературный план. Как жаль, что его творческие силы ушли, в частности, на банальную беллетристику о пионерах и школьниках и оказались недоиспользованы на самом выигрышном для него направлении – прозы историко-научной. Десятилетием-другим позднее Ю. А. Липкинга в этом самом жанре археологических популяризаций и беллетризаций с большим успехом выступили В. Д. Берестов, А. Л. Никитин, А. П. Окладников, Г. Б. Фёдоров, М. Б. Щукин и другие русские археологи-писатели.

Трагическая гибель любимого внука вкупе с затяжной болезнью (перелом ноги) остановили разностороннюю, энергичную и ярко талантливую деятельность Юрия Александровича Липкинга на пороге девятого десятка лет его долгой и очень полезной людям жизни. Последние её месяцы он провёл, сидя в своём заваленном книгами и рукописями кабинете, доставая ту или другую из них большой прогулочной тростью, милостиво беседуя с редкими посетителями его скромного домика над живописной долиной Тускари. Его уход не был замечен научной, педагогической общественностью, но оставил болезненные рубцы в душах тех, кто хорошо его знал. Романтический настрой души этого человека, пытливый ум российского самородка пробились сквозь все чуждые его дарованию наслоения и железные колючки тяжёлых времён советской истории, когда он жил и работал, – к настоящему, долговечному результату в науке, просвещении и литературе.

* * *

По иронии историографической судьбы, бойкие, но малограмотные журналисты не отпускают археологическую душу Ю. А. Липкинга на покаяние. Не так давно в курской молодёжной газетке появилась вполне бессмысленная статья о тайном якобы пристрастии этого автора к норманизму. Будто бы, «участвуя каждый год в раскопках, Липкинг довольно часто находил предметы, которые никак нельзя классифицировать как славянские [что ж тут странного? – С.Щ.]. В конце концов он пришёл к выводу, что они принадлежали какому-то загадочному древнерусскому племени. Прекрасно сознавая, что опубликовать такие данные ему не позволят, он хранил их. После его смерти эти документы [? – С.Щ.] оказались на Западе. Хотел Юрий Александрович рассказать об этом [протоготском, ни больше, ни меньше, по версии газеты – С.Щ.] народе в своей книге, продолжении «Сварожьего племени», но, увы, не успел».[142]142
  Меркулов С. «Норманнов в СССР не любили» – теория Бу Фридриксена о Курске // Молодая гвардия. 1992. 12 декабря. С. 11.


[Закрыть]

В ответ приведу выдержку из того же «Сварожьего племени», где с присущим этому автору прямолинейным, в духе того времени, антинорманизмом сказано: «Советской исторической и археологической науками [так в тексте – С.Щ.] доказано, что завоевания Руси варягами не было ни в X в., ни раньше, ни позже».[143]143
  Липкинг Ю. А. Сварожье племя… С. 285.


[Закрыть]

Такой, если вдуматься, закономерный, даже символичный для героя этого очерка получается к нему постскриптум.

Я отдал посильную дань благодарной памяти своему наставнику студенческих времён, опубликовав к 90-летию со дня его рождения откровенные статьи о нём в курской и центральной печати, организовав сборники статей и воспоминаний его учеников и коллег.[144]144
  См.: Щавелёв С. П. Разведчик туманного прошлого: Ю. А. Липкингу – 90 лет // Курская правда. 1995. 25 января. С. 4; Его же. Последний романтик краеведческой археологии (К 90-летию со дня рождения Ю. А. Липкинга) // Российская археология. 1995. № 3. С. 213–219, фотопортрет; Его же. Последний романтик курской археологии // Городские известия. 1995. 31 октября. С. 4–5; Щавелёв С. П. Вступительные строки; Летописец сварожьего племени (Биографический этюд к творческому портрету Ю. А. Липкинга) // Юрий Александрович Липкинг: курский археолог, писатель, педагог. Курск, 2003. С. 11–46; Курские тетради. Курск и куряне глазами учёных. Тетрадь 5. К 100– летию со дня рождения Ю. А. Липкинга (1904–1983). Ч. 1–2 / Сост. А. Т. Хроленко, С. П. Щавелёв. Курск, 2004.


[Закрыть] Следующему, 100-летнему юбилею курского археолога посвящалась научная конференция, проведённая в 2004 г. Курским музеем археологии.[145]145
  Ю. А. Липкинг и археология Курского края. Материалы межрегиональной научной конференции (Курск, 15–17 ноября 2004 г.). Курск, 2005.


[Закрыть]

13
ПАМЯТИ ДОБРОГО ЛЬВА

(Некролог Л. В. Шабанова)[146]146
  В отредактированном и сокращённом виде некролог опубликован: Щавелёв С. П. Памяти Льва Шабанова // Городские известия. Курск, 2004. 25 мая. № 63. С. 8.


[Закрыть]

Ушёл из жизни Лев Васильевич Шабанов. Спустя какую-нибудь неделю после Дня Победы – как подобает ветерану Великой Отечественной войны. А фронтовое ветеранство его было видно за версту – даже в преклонных годах, всё тяжелее опираясь на прогулочную свою трость, сохранял он офицерскую выправку, стать высокого и красивого мужчины. В мирной жизни Лев Васильевич был историком, учителем. Переехав в начале 1970-х годов с Дальнего Востока в наш гостеприимный Курск, начал преподавать на историческом факультете Педагогического института. Вскоре стал деканом этого факультета, называвшегося тогда истпедом. Как ни странно, в его лице исторический по идее факультет получил первого своего начальника той же специальности – историка. Этот декан особенно много сделал для того, чтобы базовая профессия не потускнела на фоне педагогики, психологии с их тогда ярко выраженным партийнокомсомольским задором. Сам Лев Васильевич за те сравнительно долгие годы, что оставались ему до пенсии, преподавал на факультете разные дисциплины, от истории Азии и Африки до истории России. Так что многочисленным выпускникам истпеда он запомнился в разных ипостасях. Но все они в полной мере получили у этого замечательного доцента уроки жизненной культуры, педагогической выдержки. Ему многие обязаны правильным распределением на работу в соответствии со своим призванием, а не по бездушной разнарядке горкома комсомола. Шабанов, как немногие среди институтских наставников, знал и ценил искусство – не раз доводилось нам прислушиваться к его остроумным ремаркам в антрактах спектаклей и концертов.

Остаётся припомнить строфы великого русского поэта (Иосифа Бродского), созданные по сходному поводу («На смерть Жукова»):

 
… Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входил в чужие столицы,
но возвращался в страхе в свою.
 
 
Воин! Поглотит алчная Лета
Эти слова и твои прахоря.
Всё же прими их – жалкая лепта
Родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и военная флейта
Громко свисти на манер снегиря.
 

14
А. Н. КУРЦЕВ ОСТАТЬСЯ В ДУШАХ ЛЮДЕЙ (О К. Ф. СОКОЛЕ)

В жизни исторического факультета [Курского государственного педагогического института] Константин Фёдорович Сокол навсегда останется ярчайшим примером человеческого отношения к людям и нераскрывшегося дарования в науке.

Он поздно пришёл на исторический факультет преподавать и заниматься наукой – в 1973 году, под сорок лет; в последующем состоял в заочной аспирантуре, но диссертацию не представил; рано ушёл из жизни от тяжёлой болезни – в 1993 году.

Эти двадцать лет Костя являлся душой нашей кафедры [истории СССР / России]. Обаятельнейший и хозяйственный, радушный руководитель застолий коллег, весельчак и скромняга, идеальный (на внешний взгляд) семьянин. Эмоциональный рассказчик в студенческой аудитории, который избегал авторского написания научных текстов.

Как это всё сочеталось? Подумайте. А о вас кто-то из учеников вспомнит?

Сокола помнят и любят десятки выпускников истпеда.[147]147
  Мемуарная заметка написана для сборника материалов конференции, посвящённой 75-летию со дня рождения К. Ф. Сокола, организовывавшегося в 2007 г. Курским музеем археологии и Курским государственным университетом, но в этот сборник его составителем В. В. Енуковым не принята.


[Закрыть]

15
ОБ ИСААКЕ БАСКЕВИЧЕ, ПИСАТЕЛЕ

 
Есть зимний дуб. Он зацветает позже.
Все отцвели. И не его вина.
 
 
На память в узелок сплети мизинец.
Прощай и благодарствуй, дуб-зиминец!
 

А. Вознесенский.

Мужиковская весна. 1975.

Заглавие моего очерка похоже на то, как назвал свою последнюю прижизненную публикацию его герой – замечательный курский филолог (исследователь и популяризатор русской литературы), педагог (более тридцати лет преподававший в Курском педагогическом институте) Исаак Зельманович Баскевич (1918–1994). Так случилось, что упомянутая его публикация – «О Феодосии Печерском, писателе»[148]148
  Баскевич И. З. О Феодосии Печерском, писателе // Городские известия. Курск. 1994. 16 августа. № 89 (590). С. 1, 3.


[Закрыть] – была ответом на краеведческий опус автора настоящего очерка.[149]149
  Щавелёв С. П. Историческое уравнение с двумя неизвестными. Когда родился Феодосий Печерский и сколько лет прожил он на Курской земле? // Городские известия. 1994. 2 августа. № 83. С. 3, 6.


[Закрыть] Мы принадлежали к разным поколениям тех, кого именуют «краеведами», – И.З. к старшему, военно-послевоенному, а я к следующему, скорее «семидесятникам». Те коллеги, которые знали Баскевича дольше и лучше меня, задумаются над тем, почему это он назван «писателем»? Ведь, строго говоря, занимался этот автор не беллетристикой, а литературоведением да литературной критикой. Постараюсь разрешить сомнения коллег насчёт того, «снаружи» или «изнутри» отечественной словесности располагался этот автор, по ходу настоящего очерка, который не претендует на полную академическую биографию учёного и учителя. Скорее, здесь собраны материалы к такой биографической справке, как фактические, так и оценочные. Автор в своих занятиях историографией не склонен ограничиваться дозированными фактами о жизни и профессиональной деятельности наших предшественников, а тем более сочинять им панегирики. Куда важнее постараться понять, как эти люди «держали удар» своей безжалостной к интеллигенции эпохи; насколько полно они сумели реализовать свои способности к творчеству тогда, когда в гуманитарной области ценилось не столько творчество, сколько его конформистские суррогаты.

Исходный минимум биографических сведений об И. З. Баскевиче содержится в «Штатном формуляре профессорско-преподавательского состава Курского педагогического института.»[150]150
  ГАКО. Ф. Р-3707 (Курского государственного университета). Оп. 1. Д. 1275. Л. 35.


[Закрыть] и в соответствующем «Личном деле»[151]151
  Личное дело И. З. Баскевича // Архив КГУ. Ф. 3707. Оп. 6–50. Д. 2128. 10. 07. 1946 – 28. 07. 1980 гг.


[Закрыть] за те годы, когда он там трудился (1946–1980), пока не вышел на заслуженную пенсию. Родился 1 октября 1918 г. Симферополе (тогда Таврической губернии, затем Крымской области). В графе советского «Личного листка по учёту кадров» до послевоенных времён сохранялись пункты: «Бывшее сословие (звание) родителей»; «Основное занятие родителей до Октябрьской революции» и «после» неё. У будущего литературоведа родители были мещанами. «Отец мой до революции служил по найму, – сообщал в анкете коммунист Баскевич, – затем кустарничал, а с 1930 г. был рабочим стройконторы НКВД Крыма. Умер в 1943 г. во время эвакуации». Мать Мария Исааковна – домашняя хозяйка. Она так и осталась жить в Симферополе, но перешла на иждивение сына – интеллигента в первом поколении.

Закончив симферопольскую среднюю школу, он поступил на филологический (литературный) факультет Московского института истории, философии и литературы имени Н. Г. Чернышевского. Закончил его в 1941 г., 30 июня. Учился добросовестно. Диплом получил с отличием, по специальности «советская литература». Овладел немецким, английским, французским языками; с детства знал ещё украинский.

Многие «ифлийцы» прямо со студенческой скамьи пошли добровольцами в действующую армию или в ополчение. Первые из таких военных призывов в абсолютном большинстве погибли на фронтах (только через какое-то время после катастрофического отката от западных границ к центру страны в нашей армии осознали, что из призывников с высшим образованием лучше комплектовать офицерский корпус, а не бросать их вместе с малограмотными крестьянами практически безоружными под вражеский огонь). Наш герой из «лицея на Чистых Прудах» в грязное болото окопов попал не сразу. Сначала он по комсомольской мобилизации несколько месяцев поработал на 24-м заводе в Москве, привлекался к строительству оборонительных сооружений под Ельней. Когда немцы прорвались к столице, Баскевич по путёвке Наркомпроса РСФСР отбыл в город Моздок (тогда Орджоникидзевского края), чтобы в тамошнем учительском институте занять должность старшего преподавателя кафедры языка и литературы. Однако мирная жизнь вскоре была нарушена и там – институт мобилизовали «на трудовой фронт» и недавний ифлиец, вместо того чтобы вести занятия, выполнял обязанности командира взвода на таких же оборонительных работах, затем коменданта полустаницы Терской.

С приближением фронта к Моздоку, в августе 1942 г. пошёл в действующую армию (в первых послевоенных анкетах указывается – «был призван»; в позднейших – «доброволец»). Воевал на Южном и Севернокавказском фронтах рядовым (В тех же анкетах воинское звание его обладателем стилистически варьировалось – красноармеец, солдат, боец, стрелок… Литератор, как-никак). В боях участвовал в сентябре – октябре 1942 г. на Туапсинском направлении. 21 октября в районе горы Индюк был тяжело ранен («Осколочное ранение в грудную клетку с повреждением отростка 12 позвонка»).

Затем, понятное дело, несколько госпиталей, лечение. В итоге – инвалидность 3-й степени и освобождение от воинской службы.

Боевых наград, впрочем, не удостоен (Как ветеран Великой Отечественной войны уже после её окончания награждён медалью «За победу над Германией», затем орденом Отечественной войны II степени).

Залечив раны, остановился у родственников в областном центре Куйбышеве. Там летом 1943 г. поработал инструктором Дзержинского райкома ВКП (б). А в августе того же года поступил в аспирантуру Московского государственного университета (1943–1946). После обучения в аспирантуре в 1946 г. получил квалификацию «специалист по советской литературе», был распределён на работу в Курский педагогический институт. Назначен на должность преподавателя кафедры литературы (с окладом 1050 дореформенных рублей в месяц).

В январе 1945 г. Краснопресненский райком ВКП(б) принимает его кандидатом в члены партии. Через год и на всю жизнь И.З. стал полноправным коммунистом. С октября 1946 г. он – член ВКП(б). Вскоре защищает кандидатскую диссертацию (1947). По месту учёбы – в Совете филологического факультета МГУ. Впрочем, на местах тогда диссертационных советов почти не было. После чего переводится в институте на должность доцента; соответствующее учёное звание получает в 1952 г. («по кафедре литературы»). Доцентом И. З. и прослужил всю свою дальнейшую трудовую биографию. В 1970–1973 гг. заведовал кафедрой «русской и зарубежной литературы». На эту должность его единогласно выдвинул Совет филологического факультета КГПИ, председателем которого тогда был его декан доцент А. Т. Хроленко. Уйти с заведования кафедрой на прежнюю ставку доцента Баскевича вынудило «ухудшение состояния здоровья («сердечная недостаточность, гипертоническая болезнь и пр.»), как говорилось в его заявлении по этому поводу. Возможно, к реальным хворям прибавились и некие трения в ректорате, желавшем видеть во главе одной из немногих тогда в институте кафедр более энергичного и перспективного кадра.

Как оценить научно-педагогическую деятельность одного из многих сотен советских доцентов по филологической кафедре? Наверное, только на фоне его непосредственных коллег-современников. Одни из них всю свою жизнь в высшей школе добросовестно тянули преподавательскую лямку, читали студентам лекции, вели семинарии – в меру отпущенных им способностей увлекательно или не очень. Таких, пожалуй, было большинство. До революции 1917 г. во всей Российской империи насчитывалась буквально дюжина университетов, каждый из которых делился всего на три-четыре факультета. Их профессура, приват-доцентура «откалибровывалась» по большей части качественно. Примем в расчет тогдашнюю гимназическую и университетскую подготовку гуманитариев; престижность университетской службы, за которую исправно шли классные чины и царские награды; практически ежегодное общение с европейскими коллегами. «Культурная революция» большевиков гигантски демократизировала образование, однако заметно снизила его качественный уровень. Обеспечить десятки и сотни «вузов» способными педагогами оказалось крайне затруднительно, а студенты «от сохи или станка» хуже поддавались обучению. Особенно с учётом заметной убыли в стране культурных людей вследствие эмиграции, а затем политических репрессий. Впрочем, и в советской провинции встречались настоящие учёные, получившие заслуженную известность своими статьями и книгами. Среди сослуживцев И. З. Баскевича по кафедре литературы КГПИ к числу такого рода неординарных специалистов я бы отнёс видного пушкиниста И. М. Тойбина, замечательного фольклориста Ю.И. Юдина, позднее – демократически настроенного литературоведа А. Е. Кедровского.

Печатное наследие самого Исаака Зельмановича располагается где-то посредине между намеченными мной «флангами» преподавательского сообщества второй половины XX в. Он написал и опубликовал среднестатистическое для вузовского преподавателя число работ – более сотни. Большая их часть – заметки, рецензии, статьи в местной прессе («Курской правде», «Молодой гвардии», «Блокноте агитатора», выходивших тогда «Учёных записках» института). Но его же почти ежегодно печатали и центральные журналы, а не одна областная периодика. Статьи Баскевича – литературного критика, методиста, литературоведа остались в комплектах таких изданий, как региональные «Подъем», «Дон», «Сибирские огни» и др.; столичные – «Вопросы литературы», «Филологические науки», «Литература в школе», «Народное образование», «Москва». Особо почётным в советские годы считались публикации в таких изданиях, как «Известия», да и более скромные, но всесоюзные органы – «Литература и жизнь», «Литературная газета» и т. п.

Формально его публикаций хватало на докторскую диссертацию. В 1965–1967 гг. он даже побывал в творческом отпуске для её подготовки, перейдя из доцентов на ставку старшего научного сотрудника. Однако из этой затеи ничего не вышло. «Написана докторская диссертация. К сожалению, никак не могу добиться постановки её на защиту», рапортовал институтскому начальству наш автор в 1974 г. КГПИ неоднократно выдвигал эту рукопись на защиту, но к рассмотрению ее не приняли ни в МГУ, ни в ленинградском Институте русской литературы АН (Пушкинском Доме). В годы хрущёвской «оттепели», да и в позднейший период «ползучего диссидентства» столь откровенный сервилизм в литературоведении, с каким никак не мог расстаться этот соискатель, уже не поощрялся даже на верхах академической «пирамиды». Время идеологически правильного примитива, малограмотных, но партийных академиков, бравших под крыло себе подобную серость, во второй половине XX столетия уходило в прошлое.

Дело, в сущности, и не в самих по себе академических регалиях (по наблюдению язвительного Н. В. Тимофеева-Ресовского, на профессорские и академические чины отбор происходит, скорее, «по принципу лёгкой бездарности»[152]152
  Тимофеев-Ресовский Н. В. Воспоминания. М., 1995. С. 395–306.


[Закрыть]). Дело в том, что книжки нашего автора по его прямой специальности – истории советской литературы оказались преданы читательскому забвению ещё раньше неё самой. Все советские гуманитарии находились в жёстких рамках коммунистической идеологии. Но для одних отраслей науки эти рамки были гораздо шире, а для других заметно уже. Зато и служебные преференции для наиболее партийных гуманитариев предполагались куда большими, чем для их идеологически менее ретивых коллег. Скажем, заниматься философией в рамках «диалектического материализма» было куда вольготнее, нежели тем, кто подался в «научные коммунисты». Этих последних мало уважали коллеги и студенты, зато больше ценило начальство («не подведут»). Среди «историков СССР» насчитывалось много замечательных исследователей, а вот в рядах «историков КПСС» таковых сегодня почти не просматривается. Мертвил их работу сам предмет – схоластический, по большей части откровенно лживый. Это, между прочим, было вполне понятно и тогда, когда каждый специалист с высшим образованием сдавал экзамены по этой самой «истории КПСС» многократно (два курсовых, государственный на выпускном курсе; вступительный в аспирантуру, кандидатский – все независимо от вашей прямой специальности). С первыми аккордами горбачёвско-ельцынской «перестройки» вся эта «история партии» моментально растворилась в мало кого интересующей советологии.

Так, и лингвисты, и фольклористы, и историки русской литературы «золотого века» могли отделаться парой ссылкой на «классиков марксизма-ленинизма» и делать свою науку на вполне достойном уровне, а вот с тех, кто занялся литературоведением послеоктябрьской поры, идеологический спрос был куда строже. Скажем, до сих пор востребованы четвертьвековой давности монография И. М. Тойбина о творчестве А. С. Пушкина; посмертных переизданий удостоены все книги и даже диссертация Ю. И. Юдина об историзме русского фольклора. На эти издания ссылаются, с их авторами спорят новые поколения исследователей. С интересом читаются напечатанные недавно лекции покойного А. Е. Кедровского о русской литературе XX в., советской и эмигрантской.

И. З. Баскевич выбрал конъюнктурно выгодную тогда область – пролетарскую и советскую литературу, а в этих тематических рамках – предельно партийно-политизированные сюжеты. Кандидатская диссертация – «Художественное творчество А. А. Фадеева (романы и повести)» (14 печатных листов). Затем последовали штудии о «социалистическом реализме» и его представителях в советской литературе.[153]153
  Баскевич И. З. Большевистская партийность и художественные особенности социалистического реализма (рукопись в 2 печ. л.); «Советская литература – могучее средство коммунистического воспитания» (1 1/2 печ. л.).


[Закрыть] Докторская диссертация – «Формирование пролетарской литературы до Октября». Может быть, столь «правильная» специализация помогла ему быстрее других стать преподавателем высшей школы, доцентом. А затем стать членом Союза писателей СССР (1966), что, как мы помним, было и весьма престижно, и житейски выгодно (учитывая возможности этой организации по части публикаций и особенно организации курортного отдыха своих подопечных). Далеко не все создатели художественных произведений в СССР официально считались писателями. Скажем, опубликовавший в 1950-е-1960-е гг. роман, повесть, написавший ещё один роман и пьесу Ю. А. Липкинг (1904–1983), работавший на соседней кафедре КГПИ, в Союз писателей не попал. А Исаак Зельманович имел удостоверение советского писателя и отдыхал в домах творчества (санаторного типа).

Номенклатурные льготы герой этого очерка всегда отрабатывал честно. Никогда не сторонился общественной работы, которая в СССР была практически обязательной для всех служащих, в особенности по учёной части. Комсомольцем он состоял с 1933 по 1944 г. Во время учёбы в МИФЛИ был комсоргом, членом профкома, пропагандистом, редактором институтской стенгазеты. «В армии нёс обязанности секретаря ротной организации ВЛКСМ и члена полкового бюро». В Курске – председатель местного комитета института, редактор сначала стенной, а затем многотиражной газеты «За педагогические кадры»; глава литературной секции областного лекционного бюро; член правления курского отделения Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний; внештатный редактор отдела критики и библиографии областного партийного органа «Курской правды»; неоднократно избирался членом партийного бюро своего института.

Но вот реализоваться как исследователю И. З. Баскевичу его утрированная партийность явно помешала. Сегодня монографии этого автора о творчестве А. А. Фадеева и М. Горького[154]154
  Баскевич И. З. Повести и романы А. А. Фадеева. Курск, Курское областное изд– во,1952. 40 с.; Социалистический реализм – основной метод советской художественной литературы. Пособие по спецсеминару для студентов-заочников. М., Учпедгиз, 1957. 88 с.; Социалистический реализм – творческий метод советской литературы. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., «Просвещение», 1965; Горький в Курске. Курск, Курское областное изд-во,1959. 40 с.; др.


[Закрыть] вряд ли представляют даже библиографический интерес (об этих авторов сегодня пишут почти исключительно в контексте политической истории миновавшего столетия).

Обратимся к осевшей в архиве «Стенограмме лекции, прочитанной лектором тов. Баскевичем в Пединституте 17 ноября 1958 г. на тему «Советская литература в годы Гражданской войны и иностранной военной интервенции»».[155]155
  Стенограммы лекций членов кафедры литературы 1951–1958 гг. // ГАКО. Ф. Р-3707. Оп. 1. Д. 210. Л. 61–84.


[Закрыть] Там, конечно, ни слова об эмигрировавших русских литераторах, не упоминаются оставшиеся на Родине представители прозаически-поэтической плеяды «Серебряного века». За исключением А. А. Блока и В. Я. Брюсова, вроде бы «принявших великий Октябрь». По мысли лектора, красной нитью вплетённой в его выступление, – «благодаря правильному руководству партии». Вся отечественная литература в 1910-е -1920-е гг., оказывается, «нащупывала то генеральное направление своего развития, которое было представлено Демьяном Бедным, творчеством других поэтов и писателей революции». К этим заключающим машинописную стенограмму словам пером самого лектора сделана приписка, призванная дополнить то, что не было сказано с трибуны: отмеченное им направление «характеризовалось партийностью, народностью, реализмом.»

Отмечая партийно-политическое рвение одних советских учёных, педагогов и некую аллергию к общественно-политической проблематике у других, не следует сегодня принимать это за деление в чёрно-белых тонах. Многие активисты ВЛКСМ и КПСС были вполне искренни в своём служении общественному благу, как оно тогда у нас понималось. А те их коллеги, кто «держал фигу в кармане» против советской власти, в свою очередь, не были сплошь на подбор ангелами нравственности. Расклад тут был посложнее, и человеческая личность, как и во все времена, при любых режимах, значила куда больше, чем наличие или отсутствие у неё партбилета.

Как было еврейскому мальчику из некультурной семьи, лишённой большевиками избирательных прав, получить доступ к интеллектуальной специальности? На выбор именно пролетарской, советской литературы в качестве предмета специализации могла в данном случае повлиять генетическая память о черте оседлости.

Лучше понять, в каких условиях нашим предшественникам приходилось жить и работать, помогут некоторые протоколы заседаний той кафедры, которой Исаак Зельманович довольно рано начал было заведовать. 8 декабря 1948 г. состоялось очередное её заседание. Первым и, по сути, единственным вопросом, тогда обсуждаемым, стал доклад старшего преподавателя П. И. Бульбанюка об учебной программе по теории литературы и книге «Теория литературы» Л. И. Тимофеева (1945). Перед нами провинциальные зарницы приснопамятной кампании против космополитизма. Докладчик и кое-кто из участников того заседания ещё пытаются сочетать одобрение и осуждение по адресу заподозренных в идеологических грехах коллег. «Теория литературы» проф. Л. И. Тимофеева 1945 г. [издания] отражает рост её автора. – Начинает «за здравие» основной докладчик. – По сравнению с предшествующими изданиями новый вариант и полнее, и глубже. Однако «Теория литературы» Л. И. Тимофеева не отражает тех методологических установок, которые даны в постановлениях ЦК ВКП(б) по вопросам идеологии, в выступлениях т. Жданова («О журналах «Звезда» и «Ленинград», на философской дискуссии по книге т. Александрова, об опере Мурадели). Учебник нуждается в коренной переработке. Л. И. Тимофеев не рассматривает ленинскую теорию отражения как основу для понимания специфики искусства как вида идеологии… Вопрос о партийности литературы рассмотрен слишком обще… Зачем-то в качестве доказательства, что язык художественного произведения не допускает вульгаризации, приведена цитата из Зощенко (?!)… А. Веселовского следовало критиковать, а не ссылаться на него». Отразить партийные установки, обнародованные после подготовки учебника к переизданию, Тимофееву было мудрено.

Выступление и.о. заведующего кафедрой и.о. доцента И. З. Баскевича уже целиком выдержано в «заупокойных тонах»: «Правы были товарищи, критиковавшие «Теорию литературы» Л. И. Тимофеева. Этот учебник не является боевой, большевистской теорией литературы. На нём лежит печать объективизма. Рассматривая теорию литературы как науку об общих законах литературного процесса, Л. И. Тимофеев забывает, что вопросы литературного процесса нельзя иначе решать, как на основе марксистского учения о формациях».[156]156
  ГАКО. Ф. Р-3707. Оп. 1. Д. 199. Протоколы заседаний кафедры литературы за 1948–1949 гг. Л. 4–4 об.


[Закрыть] Заочно обвиняя одного из своих учителей в схоластике, Баскевич садится на своего любимого конька – социалистический реализм. Якобы «рассматривая реализм и романтизм на протяжении всего существования литературы как нечто однотипное, Л. И. Тимофеев упрощает и вульгаризирует. Отсюда и его тезис о соединении реализма и романтизма в социалистический реализм как основе этого метода…Эта схема порочная, не выдерживает проверки практикой, не учитывает качественных отличий античного реализма от критического реализма XIX века, не учитывает различий в романтизме, не учитывает задач социалистического реализма». Поэтому «учебник нуждается в коренной переработке».