Текст книги "Историки Курского края: Биографический словарь"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)

8
«ДЛЯ МЕНЯ ЭТО ЗРЕЛИЩЕ С ГОЛГОФЫ…»

(Письма Н. И. Пузановой С. Ф. Платонову. Новые штрихи к «Делу краеведов ЦЧО» 1930–1931 гг.)[75]75
  Публикуется впервые. Историком-краеведом из Воронежа А. Н. Акиньшиным работа была отклонена от публикации в составлемых им ежегодно краеведческих сборниках Центрального Черноземья. Думаю, на том основании, что здесь правдиво охарактеризован «его персонаж» С. Н. Введенский, малодушно оклеветавший своих коллег по краеведению. По вынужденным у него советскими чекистами фантастическим показаниям они были отправлены на смертную казнь или заключение в концлагерь.


[Закрыть]

«Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду».

М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита.

Ситуация, знакомая любому историку: некая работа тобой закончена, издана, а какие-то новые материалы по теме вдруг попадаются в библиотеке, архиве. Идя по стопам А. Н. Акиньшина[76]76
  См.: Акиньшин А. Н. Трагедия краеведов (По следам архива КГБ) // Русская провинция. Воронеж, 1992; Его же. Судьба краеведов (конец 20-х – начало 30-х гг.) // Вопросы истории. 1992. № 6–7.


[Закрыть] и ещё нескольких исследователей, я познакомился с архивным делом репрессированных в 1930–1931 гг. краеведов Центрально-Чернозёмного округа. Меня интересовал прежде всего «курский филиал» придуманной чекистами «монархической организации «Краеведы». Благодаря просвещённому содействию тогдашнего директора общественно-политической истории Воронежской области Юрия Владимировича Плисова удалось полностью скопировать курский том соответствующей документальной коллекции. Недавно он вышел в свет.[77]77
  См.: Щавелёв С. П. «Дело краеведов ЦЧО» 1930–1931 годов. (Курский «филиал»). Курск, 2007.


[Закрыть] Уже затем при работе с недавно открытым для изучения фондом С. Ф. Платонова в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки встретились знакомые по только что упомянутому делу имена. Среди них особое место принадлежит Наталии Ильиничне Пузановой (1886 – после 1931).

Она оказалась самой стойкой среди четырёх курских подследственных (а именно, своих земляков – педагогов Г. И. Булгакова, М. А. Рязанцева, нумизмата областного музея Т. А. Горохова). Будучи выпускницей курской гимназии, а затем санкт-петербургских Высших женских курсов (Бестужевских),[78]78
  См. об этом учебном заведении: Федосова Э. П. Бестужевские курсы – первый женский университет в России (1878–1918). М., 1980.


[Закрыть] она осталась работать на них же преподавательницей французского языка. После Февральской революции и в связи с опасностью немецкой оккупации столицы, личный состав курсов эвакуировался под крыло к Белой армии в Новочеркасск. Когда белые были разбиты, Пузанова перешла преподавать грамоту красным командирам. Вернувшись в родной город, служила в Курске на технических должностях, пока её «как дочь служителя культа» не вытеснили «на физическую работу» – уборщицей, прачкой; наконец, вязать чулки в артели инвалидов.

Выдал её имя воронежским чекистам, «лепившим» дело краеведов, арестованный в числе первых С. Н. Введенский. Тому, как уже известно,[79]79
  См. Сергей Николаевич Введенский (1867–1940). Библиографический указатель / Сост. и авт. А. Акиньшин, Н. Федосова. Воронеж, 1997. (С.90 – факсимиле рекомендации, выданной С. Ф. Платоновым Введенскому для участия в конкурсе на замещение должности руководителя университетской кафедры).


[Закрыть] под угрозой репрессий, на свою беду, вздумалось заручиться поддержкой маститого академика С. Ф. Платонова. Когда последний был сделан ГПУ главой монархического заговора в Академии наук, его провинциальные знакомые, корреспонденты подошли на роли «агентов заговорщиков на местах». Воронеж как университетский центр, к которому тяготели краеведы соседних губерний, показался чекистам самым правдоподобным провинциальным филиалом «ленинградского штаба» учёных монархистов. Сломленный на допросах, Введенский рисовал всё более широкую картину их «заговора»: им упоминаются Рязань, Тверь, Кострома, Владимир «и другие города», краеведы которых якобы входили в «сеть». Ну, и наконец «город Курск: Булгаков (из духовной академии, ныне в Воронеже); Горохов, Рязанцев и Пузанова Н. И., родственница Булгакова, подруга Н. Платоновой; гг. Рыльск – Льгов: Репина Софья Константинова, дочь генерала; Андреев, Марков и Субботина;

гор. Дмитриев: Волобуев, Коротких;

Острогожск – 3;

Липецк – 2;

Задонск —?;

Орел – 5;

Тамбов – Черменский Пётр Николаевич, ныне секретарь Бюро по изучению производительных сил при Облплане ЦЧО;

Борисоглебск – 2;

Старый Оскол – Рождественский Николай Михайлович».[80]80
  ГАОПИ. Ф. 9353. Оп. 2. Д. 16967. Ч. 8 б. Л. 15.


[Закрыть]

Для следователей по делу краеведов именно Пузанова должна была показаться подарком – родственница (кузина) главного курского «монархиста» Булгакова, подруга дочерей Платонова и ученица его самого, квартирохозяйка сосланного в Курск военного историка, полковника Г. С. Габаева (1877–1956). Ни на кого из других курян не находилось столько компромата. Казалось – вот он, чёткий след платоновского заговора в Курске. Переписка с Платоновыми, переписка с заграницей. Но не тут-то было. Первый же допрос Пузановой оказался последним – столь категорически и логично она отмела все обвинения чекистов. Заявила о своей полной лояльности к Советской власти; о том, что гордится своей многолетней добросовестной работой в советских учреждениях. Платоновых обвинила в том, что они не пожелали отвечать на её письма и устные приветы, переданные через знакомых. Она сочла себя «забытой ученицей» маститого академика. Поклёпы Введенского и Горохова на её якобы контрреволюционные настроения никакого подтверждения не находили. И следователи отступили от этой упрямой «дочери служителя культа». Она никого не выдала, себя не оболгала и не унизилась перед суровым следствием. Какой пример стойкости духа! Парадоксальной наградой за мужество стало самоё лёгкое в рамках этого дела наказание – три годы ссылки, а не концлагерь, как для большинства её однодельцев (которые в своём большинстве знать не знали главу всей их «организации» – академика Платонова).

Обнаруженная в архиве С. Ф. Платонова небольшая подборка писем протоиерея И. Пузанова и его дочери к академику, по-первых, документально подтверждает её показания следователям по делу краеведов. Во-вторых, в одном из писем, после благостных ритуальных благожеланий преданной ученицы своему наставнику, прорывается крик души измученной русской женщины, типичной представительницы разночинной интеллигенции. Ради этого документа, лишний раз освещающего подвиг и трагедию наших предшественников – провинциальных педагогов, историков в годы сталинского террора, стоит опубликовать эту небольшую архивную коллекцию. Наконец, эта скромная эпистолярия – ещё один штрих к биографии замечательного русского учёного С. Ф. Платонова.

Тексты писем публикуются с соблюдением орфографических особенностей оригиналов. В квадратных скобках дополнены сокращённые слова, а также указаны границы листов соответствующей архивной подборки (в конверте, не переплетены). Помет адресата на письмах нет. Даты посланий даны так, как в автографах.

I

И. Пузанов – С. Ф. Платонову

Ваше Превосходительство, глубокоуважаемый Сергей Фёдорович!

Прошу извинить, что не будучи знаком с Вами, позволяю себе обратиться к Вам. Чувство глубокой благодарности побудило меня к этому.

Приношу глубокую благодарность за то внимание, снисхождение и даже благодеяния, которыми наделили и не оставляете оказывать моей единственной дочери, жаждущей света; Вашей воспитаннице из Института Пузановой Наталии.

В течение всего её курса [Л. 1] во вверенном Вашему мудрому руководительству Институте Наташа всегда мне передавала о Вашем отеческом отношении к ней; она возросла с трёх лет без матери и больше через чужих, и потому внимание к ней глубоко западает в её душу и оставляет неизгладимое впечатление.

Простите, глубокоуважаемый Сергей Федорович, что отнимаю у Вас дорогие минуты, но чувство глубокой признательности Вам не мог скрыть и потому ещё повторяю искреннее спасибо Вам и земно кланяюсь за внимание отеческое к моей дочери.

Преданный Вам и всегда благодарный протоиерей Илья Пузанов

15. I. 1912. Курск [Л. 2].

Отдел рукописей РНБ. Ф. 585. С. Ф. Платонова. Д. 3967.

II

И. Пузанов – С. Ф. Платонову Телеграмма

Как малоросс горжусь Вашим авторитетом наследника Ключевского.

24. III. 1913. Курск [Л. 3].

III

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Многоуважаемый Сергей Фёдорович,

Поздравляю Вас с праздником и желаю счастливого Нового года. Мои приветы и поздравления Надежде Николаевне и Надежде Сергеевне.

Уважающая Вас Н. Пузанова.

29. XII. 08. Курск [Л. 1].

IV

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Многоуважаемый Сергей Фёдорович,

Сердечно поздравляем с Новым годом; шлём приветы и наилучшие пожелания.

Искренне Вас уважающие

Н. Пузанова,

Л. Костылёва.

28. XII. 09. Курск [Л. 2].

V

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Глубокоуважаемый Сергей Фёдорович,

прилагаю отчёт о Вашем уроке и прошу извинить за свою неисполнительность.

Приношу мою искреннюю благодарность за Ваше всегдашнее снисходительное отношение ко мне.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам мою благодарность за всё добро, которое я видела в Вас при всех моих обращениях к Вам. Считаю себя обязанной Вам на всю жизнь и благодарю Бога за те годы, которые я провела в Институте.

Глубокоуважающая и благодарная Вам

Н. Пузанова.

15. III. 1912. Берлин [Л. 4].

VI

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Глубокоуважаемый Сергей Фёдорович,

Поздравляю с Новым годом. Дай Бог Вам всего самого лучшего в жизни.

Глубоко уважающая и бесконечно благодарная

Н. Пузанова.

1912. Берлин [Л. 5. Открытое письмо. Открытка: Курск, Херсонская ул.].

VII

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Христос воскресе!

Глубокоуважаемый Сергей Фёдорович,

шлю искренние пожелания всего лучшего на светлый праздник. Будьте хранимы Богом на многие и многие годы.

Глубоко уважающая и преданная Вам

Н. Пузанова.

23. III. 1912. Берлин [Л. 5. Открытое письмо. Открытка: Берлин. Национальная галерея].

VIII

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Глубокоуважаемый Сергей Фёдорович.

С двойным чувством радости, как воскресшему, шлём Вам свои поздравления и лучшие пожелания ко дню Вашего ангела. Будьте здоровы и благополучны со всей Вашей семьёй на долгие годы на радость всем любящим и почитающим Вас.

Очень бы хотелось повидаться с Вами и, если придётся кому-нибудь из Вашей семьи проезжать через Курск, то помните, что на [улице] Кондыревской есть навсегда родной Вам дом, где Вы желанные, почётные и дорогие гости. В этом году хороший урожай яблок и мы были бы счастливы, если бы вы приехали на яблочный сезон погостить. Я как управляющий муниципализированного своего дома имею право пользоваться садом. Вот только насчёт питания неважно обстоит дело. Я получаю 8 000 000 в месяц, а папа работает через две недели, и сидим на картофельной диете. Мяса почти никогда не видим. Надеюсь, что урожай понизит цены на продукты. Сейчас хлеб чёрн. уже 120 тыс. фунт, а обещают будет 50 тыс. Масло 1 500 000. Мясо 660 т. На рынке всё есть, и магазины понемногу открывают. Все этому рады. Но и толкучка ещё полна интеллигенцией, кот.[орая] живет только продажей своих вещей. Для меня это зрелище с Голгофы, через которую я уже прошла. Вид умирающих и бродящих как тени голодных детей и взрослых Поволжья заставляет радоваться куску хлеба, но на душе не легко. Папа очень похудел и питается не так, как следует, конечно. Силы у нас у всех слабеют от бесконечного поста. А тут, как на зло, только ноги и кормят волка. За это время пришлось из-за куска хлеба перебрать много специальностей, и лучшим временем считаю для себя, когда была библиотекарем курского Педагогического института и в глубине души храню надежду, что снова когда-нибудь буду возле книг, хоть пыль с них вытирать и то мне будет наградой за то, что уже второй год работаю прачкой, поломойкой, истопницей и т. п.

Простите, что отнимаю время своими банальными жалобами, пришлось к слову на поверхности моих мыслей, а в глубине – сознание переживаний человека, горячо любящего родимый край под влиянием изучения русской истории.

Будьте Богом хранимы.

Глубоко уважающая Вас и навсегда благодарная Вам

Н. Пузанова.

Пишу на службе и потому нет папиной надписи на этом поздравлении. Он шлёт Вам привет и благословение всей Вашей семье.

5. VII. 22. Курск, Кондыревская, 75 [Л. 6–7].

IX

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Глубокоуважаемый и дорогой Сергей Фёдорович.

Приношу Вам мою благодарность за книгу и добрую память. Словами нельзя высказать силы моей признательности. Ценю и храню в душе своей память о Вас и Вашей семье.

С трудом выбрала / часа, чтобы послать эти строчки, так как лично для себя не имею времени и вообще не знаю, как можно о чём-нибудь думать кроме служебных дел.

Я секретарь рабочего комитета и библиотекарь при клубе, а также технический секретарь правления рабочего клуба. Словом, моя карьера дипломатическая. Папа шлёт Вам глубокое своё уважение, он всё тот же миролюбивый и бодрый, как был.

Приветы и уважение Надежде Николаевне, Ниночке, Наташе,[81]81
  Вместе с Платоновым в середине января 1930 г. были арестованы две его дочери. Сначала средняя – Мария (1897–1942), в замужестве Шамонина, сотрудница Публичной библиотеки (1923–1930). Затем и старшая – Нина (1886–1942), сверстница и однокашница Пузановой по Бестужевским курсам. Третья, младшая его дочь – Наталья (1894–1942) была замужем за филологом Н. В. Измайловым (1893–1981), сосланному по академическому делу в Печору (куда супруга за ним последовала). Так что отвечать на последние письма своей курской подруги эти корреспондентки физически не могли. Нина и Мария разделили ссылку с отцом. Как видно по единой дате их кончины, все три дочери Платонова погибли в блокированном Ленинграде.


[Закрыть] Мише [?], которых в душе называю без отчества.

Мечтаю иметь Вашу книжку о Пушкине, будучи пушкинианцем до глубины сердца.

Преданная Н. Пузанова.

От Костылёвой имею вести – она управляет имением Солдатенкова в Софрине. Шлёт Вам привет.

[Без даты. Л. 8]

X

Н. И. Пузанова – С. Ф. Платонову

Глубокоуважаемый и дорогой Сергей Фёдорович,

перед Вами Юрий Васильевич Щитков – мой большой друг, почти родной человек [составителю неизвестен – С.Щ.]. Он служит ревизором Р.К.И., но у него есть данные и желание продолжать свое образование. И вот я взяла на себя смелость направить его к Вам за советом и если можно помощью, т. к. уверена, что Вы пользуетесь всё тем же влиянием и знанием людей из учёной среды, как и прежде.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам моё глубокое уважение и преданность.

Будьте Богом хранимы.

Папа шлёт свое благословение. Привет всей семье. Ниночку прошу меня вспомнить и написать о Вас всех.

Преданная Н. Пузанова.

21. VIII. 28 [Л. 10].

Отдел рукописей РНБ. Ф. 585. С. Ф. Платонова. Д. 3968.

9
А. А. ФОРМОЗОВ ЗАМЕТКИ О РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ 1940-х – 2000-х ГОДОВ[82]82
  Перепечатывается из кн.: Формозов А. А. Статьи разных лет. Курск, 2008.


[Закрыть]

1. Герой «Золотого телёнка» И. Ильфа и Е. Петрова Васиссуалий Лоханкин – карикатурный образ русского интеллигента – всё время предается размышлениям о судьбах интеллигенции. Это подмечено точно. Интеллигенции присуща рефлексия. Одна моя близкая знакомая находила, что мой главный недостаток в том, что я непрерывно обсуждаю, как надо поступать, вместо того, чтобы просто действовать. В ответ я говорил, что думаю не о том, как поступать, дабы заработать лишние рубли, а о том, как вести себя достойно в нашей нелегкой ситуации. Да, всю жизнь меня мучило именно это – и в повседневной жизни, и в кабинетной работе, когда я писал об учёных XIX века, о своём отце и, конечно, когда занялся историей советской археологии.

2. Я родился в семье научных работников. Отец – профессор Московского университета, зоолог. Мать – сперва преподавала в ряде московских вузов, затем – сотрудник Академии наук, геохимик. Научным работником был и ее брат А. Н. Промптов, известный орнитолог. При этом случилось так, что на протяжении своей жизни все они несколько меняли профиль работы. После торжества лысенковцев отец был вынужден покинуть биофак МГУ и служить в Институте географии Академии наук СССР. Кандидатскую диссертацию мать защищала по химии, докторскую – по геологии. Дядя от чистой орнитологии обратился к физиологии высшей нервной деятельности. Сам я, окончив кафедру археологии исторического факультета МГУ, занимался как археологией с раскопками, так и смежными с ней науками – антропологией, искусствознанием, литературоведением, историей России. В результате круг учёных, с которыми мне приходилось общаться, был весьма широк. Правда, всё это гуманитарии и естествоиспытатели. Физиков, математиков я знаю плохо. И всё же у меня накопилось немало наблюдений над научной интеллигенцией России лет за шестьдесят, если не более. Я застал ещё остатки дореволюционной профессуры. Помню биологов Б. М. Житкова, Н. М. Кулагина; геологов Д. В. Наливкина, А. Н. Криштофовича; на истфаке слушал лекции С. В. Бахрушина, Е. В. Тарле. Значит, имею некоторое представление и об интеллигенции предреволюционной поры.

3. Не буду давать определения, что такое интеллигенция, но хочу оговорить один момент. Я считаю неисторичным употребление таких выражений, как «древнерусская интеллигенция», «декабристская интеллигенция» и т. п. Русская интеллигенция – явление относительно позднее, окончательно сложившееся не ранее середины XIX века. Разумеется, и до того были на Руси образованные люди, прежде всего из духовенства и дворянства. Но основная сфера деятельности у всех них заключалась в чём-то другом, а в области науки они оставались любителями. Только после создания системы университетской подготовки возникли условия для сложения значительного круга людей, посвятивших себя целиком науке, преподаванию, врачебной, инженерной, юридической и т. п. деятельности и выработавших со временем свои особые идейные позиции. С Петровской эпохи, а тем более при Екатерине II и Александре I, велась учебная подготовка горных инженеров, врачей, художников и т. д., что даёт право говорить и о «русской интеллигенции XVIII века». Но по настоящему интеллигенция – порождение реформ Александра II. Было отменено положение об обязательном продолжении детьми духовенства службы родителей. В университеты хлынули сыновья священников, причетников, мелких чиновников. На первых порах русская интеллигенция прежде всего разночинческая. Выпускники университетов, шедшие в земские врачи, учителя, вдохновлялись идеей служения обездоленному народу, оттеснённому от культурных ценностей привилегированными классами. Эти люди призывали сверстников и учеников отдать свой долг народу, просвещая его. Идея оказалась крайне живучей и определяла многое в поведении интеллигенции уже в XX веке. Противопоставленная этой идее другая – служения истине и красоте, культуре, чистой науке – разночинцами всячески опорочивалась и нашла своих приверженцев в основном в дворянских кругах. В целом наша интеллигенция XIX века – наследница старого духовенства, не только по происхождению, но и по христианским установкам: «за други своя», «свет Христов просвещает всех»[83]83
  Ср.: Успенский Б. А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // В его кн.: Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 393–413.


[Закрыть] и т. д. Н. К. Михайловский писал: «В нас говорит щемящее чувство ответственности перед народом, неоплатного долга за то, что на счёт его воловьего труда и кровавого пота мы дошли до возможности строить… логические выводы… Мы… – интеллигенция, потому что мы много знаем, обо многом размышляем, по профессии занимаемся наукой, искусством, публицистикой. Слепым историческим процессом мы оторваны от народа, но мы не враги его, ибо сердце и разум наши с ним».[84]84
  Михайловский Н. К. Записки современника (1876–1882) // Соч. Т. V. СПб., 1997. С. 538.


[Закрыть] Эти исходные установки разделяли люди как консервативных, так и революционных убеждений. Лишь во второй половине XX века идеи служения народу или служения науке, культуре постепенно стали выветриваться, уступая место сугубому практицизму, заботе о собственном благополучии.

4. Насколько верно звучащее сегодня, а выдвинутое ещё в сборнике «Вехи», обвинение всей интеллигенции в пособничестве революционерам, в расшатывании традиционных основ русской жизни? Я так не думаю. Большинство профессуры было вполне лояльно по отношению к правительству, а многие придерживались крайне консервативных убеждений. Как пример первого назову А. П. Богданова – организатора Антропологического и Политехнического музеев и Зоопарка в Москве (я писал о нём в «Следопытах земли Московской»[85]85
  См. второе, дополненное издание этой книги: Формозов А. А. Исследователи древностей Москвы и Подмосковья. М., 2007 (Глава 3. «А. П. Богданов и широкие раскопки подмосковных курганов») – С.Щ.


[Закрыть]) В качестве примера второго напомню о профессоре государственного права К. П. Победоносцеве.[86]86
  См. подробнее: Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия / Отв. ред. А. Ю. Минаков. Воронеж, 2005 – С.Щ.


[Закрыть] А. И. Герцен заметил некогда, что «никто не падает в раболепии перед властью ниже, чем журналисты и учёные».[87]87
  Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти томах. Т. XVII. М., 1958. С. 142.


[Закрыть] Так что большевики могли позднее использовать не одни традиции интеллигентского народолюбия, но также и традиции сервилизма, приспособленчества. При всём преклонении перед словом в России, вряд ли кто поверит, что на революцию массы толкали стихи типа плещеевских: «Вперед без страха и сомненья / На подвиг доблестный, друзья / Зарю святого искупленья / Уж впереди завидел я».

Что же касается «расшатывания основ», то не забудем, что одна из задач интеллигенции – выражение общественного мнения, донесение его до власть имущих. Лев Толстой верно говорил, что крестьян освободил не Александр II, а освободили их Радищев, декабристы, петрашевцы, положившие свои жизни за благо ближних. Интеллигенция должна была отстаивать перед правительственной бюрократией интересы культуры и науки; бороться, скажем, за университетскую автономию. Угроза культуре со стороны надвигавшегося «грядущего хама» осознавалась немногими. Всех шокировали слова М. Гершензона в «Вехах», призывавшего благословлять штыки и нагайки, защищающие людей культуры от тёмных масс, способных её уничтожить. Крёстный отец моей матери артист Императорского Малого театра Н. М. Падарин прятал от жандармов на своей квартире Н. Э. Баумана и В. И. Ленина. Революцию устроили не интеллигенты. Первая, 1905 года, стала прямым следствием поражения России в войне с Японией; войне, затеянной не интеллигенцией, а царским правительством. Обе революции 1917 года – следствие тяжёлого экономического положения страны к третьему году Первой мировой войны, затеянной опять же не интеллигенцией, а тем же царским правительством. Его тупость, консерватизм, нежелание прислушаться к общественному мнению, встать на путь реформ, в немалой степени предопределили победу революции. Воспользовались же этой победой не интеллигенты, а худшие из худших – люмпены, гунны и хамы, приход которых предвидели В. Я. Брюсов и Д. С. Мережковский.

Другой вопрос, что многих интеллигентов эти новые люди очень интересовали. Ницше, столь пленивший русскую публику на грани XIX–XX столетий, предсказывал появление «нового человека». Вот и хотелось посмотреть, что же это такое. Судя по дневникам и мемуарам Зинаиды Гиппиус, ей и её мужу Мережковскому очень дороги были контакты с Савинковым, Керенским. Сергей Есенин, по словам В. Ф. Ходасевича, предлагал дамам сводить их к друзьям в ЧК (Блюмкину[88]88
  «Человек, среди толпы народа / Застреливший императорского посла, / Подошёл пожать мне руку, / Поблагодарить за мои стихи», – писал польщённый этим Н. С. Гумилёв о левом эсере, сотруднике ВЧК Якове Блюмкине, убившем германского посла в Москве графа фон Мирбаха – С.Щ.


[Закрыть] и т. п.) посмотреть, как расстреливают. «Двенадцать» Блока надо читать в этой же связи. Готовность приблизиться к экстремистским группировкам, а не критика царизма – вот, на мой взгляд, действительная вина интеллигенции перед Россией. Аморализм «новых людей» интеллигентов не отталкивал.

5. Ситуация, наступившая после октябрьского переворота, ударила по интеллигенции, в том числе и научной, со страшной силой. Холод и голод, захват и разорение родовых гнёзд, экспроприация квартир, библиотек, коллекций, прекращение финансирования университетов, Академии наук, даже средних школ, надругательство над традициями России.

По опубликованным данным, в 1923 году на обучение одного студента тратилось в 8 раз меньше, чем в 1914 году. Расходы на образование в целом стали в четыре раза меньше. Жалование сельского учителя (того самого народолюбца) составляло лишь 17 % от довоенного.[89]89
  См.: Эткинд А. Е. Эрос невозможного. Психоанализ в России. М., 2003. С. 321.


[Закрыть] Всё это затронуло сотни интеллигентов. Они просто-напросто умирали от голода (См. «Солнце мёртвых» И. Шмелёва, «Сивцев Вражек» М. Осоргина, «Пещеру» Е. Замятина, «Взвихрённую Русь» А. Ремизова). Отсюда тяга к эмиграции в поисках более нормальной жизни. Но уезжали не все. У кого-то элементарно не было к тому возможностей. Кто-то тешил себя надеждой, что постепенно жизнь наладится и «жаворонки обязательно прилетят» (М. Осоргин). Находились и такие, кто считал своим долгом «быть с своим народом там, где народ, к несчастью, был» (А. Ахматова); остаться, чтобы сохранить университеты, музеи, архивы, театры и т. п. Казалось, большевики ведут дела так нелепо, что их крах, уход неизбежны. В обожествляемом столько десятилетий народе интеллигенты уже разочаровались (Слова С. Ф. Платонова, переданные А. А. Блоком).

6. Но большевики не пали, а, напротив, всё более укреплялись, и в повестку дня стал вопрос, как с ними ужиться, сработаться. Знаковым событием стало обращение И. П. Павлова к властям в 1920 году. Он с предельной определённостью говорил о гибели русской науки и русской интеллигенции после революции и просил отпустить его за границу, чтобы иметь там возможность завершить свои признанные во всём мире исследования. Власти забеспокоились. И дело не только в том, что Павлов был единственным русским лауреатом Нобелевской премии (кроме него из русских премию получил только И. И. Мечников, живший во Франции в эмиграции). Ленин в письме к Г. Е. Зиновьеву ясно объяснил, почему отпускать Павлова «нецелесообразно». Судя по тону его обращения, он и за рубежом будет резко говорить о наших обстоятельствах, чем надолго испортит реноме новой власти в Европе и в Америке. Преступная власть боялась свободного слова, боялась правды.

Позиция Павлова резко отличалась от позиции другого академика – С. Ф. Ольденбурга. И он обращался к Ленину, и он отстаивал интересы Академии наук, но он не обличал, а предлагал сотрудничество. Недаром Павлов обвинял Ольденбурга в лакействе. Ленин и Луначарский совещались, как же поступить с Павловым. Привлекли к обсуждению ситуации и Ф. Э. Дзержинского с его ЧК, и Н. И. Бухарина как «главноуговаривающего», и М. Горького. Решили Павлова не выпускать, а создать ему максимально благоприятные условия для работы: дать пайки и ему, и его сотрудникам, средства на продолжение опытов, печатать его труды и одновременно истолковывать их в марксистском духе. Впечатление на окружающих это произвело. Академик А. Н. Крылов просил Павлова взять его к себе «лабораторной собакой», чтобы не помереть с голоду. Но Павлов хлопотал не о себе лично, он отказывался принять подачку, если такие же пайки не получат другие учёные. И наряду с «горьковскими пайками» – для деятелей литературы и искусства появились «павловские» – для научных работников. Павлов почувствовал свою силу и вплоть до последних лет жизни продолжал писать в верха: то возмущался разрушением церквей, то протестовал против арестов. Не слишком с этим считались. По поводу арестов Молотов ответил в стиле: «Не суйся, дурак, в то, в чём не понимаешь». Есть даже версия, что тогда Павлова просто умертвили. Но так или иначе он добился определённой независимости. В лаборатории в Колтушах делал то, что находил нужным. При поездке за границу в 1923 году отзывался о большевиках очень кисло. Это сошло с рук. Троцкий и Бухарин пытались вести диалог с академиком. После смерти Павлова власти превратили его в икону. Но показательно, что нигде мы не найдём текста его письма в правительство. Павлов был рад, что в 1930-х годах власти стали поддерживать науку, но он оставался им чужд, как и прежде.[90]90
  См.: Самойлов В. О. Эволюция политических взглядов И. П. Павлова в годы советской власти // Павлов pro et contra. СПб., 1999.
  См. также: Григорьев А. И., Григорьян Н. А. И. П. Павлов о проблемах России // Вестник Российской академии наук. 2008. Т. 78. № 1. С. 65–70 – С.Щ.


[Закрыть] Фонд Павлова в архиве Академии наук был закрыт до 1990 года.

Когда Павлов почувствовал, что дни его сочтены, он сказал молодому, но пользовавшемуся популярностью академику-физику П. Л. Капице, что вскоре ему предстоит принять его роль. И Капица принял эстафету. К нему тоже не очень прислушивались. И всё же он добился освобождения из тюрьмы Л. Д. Ландау, защищал А. Д. Сахарова. Так наметился один из достойных путей для нашей интеллигенции: работать по собственному разумению, а властям давать рекомендации, отговаривать их от тех или иных глупостей. Увы, учёных с таким авторитетом, как у Павлова и Капицы, было мало, а большинство шло путём Ольденбурга, безропотно приспосабливаясь к требованиям тоталитарной власти.

7. Гражданская война кончилась. В 1921 году, после Кронштадтского восстания, большевики были вынуждены ввести НЭП и пойти на некоторую либерализацию жизни. У интеллигенции снова появились иллюзии. «Сменовеховцы» внушали ей: как-никак большевики сохранили страну, не допустили её распада, народ их принял. Значит, надо с ними сотрудничать. На благо культуры, науки, национальных традиций. В. И. Вернадский вспоминал о рассказе Абюля Ремюза про китайского сановника, ставшего советником Чингисхана и спасшего тем Китай от разгрома. По мнению Вернадского, этот мандарин был морально более прав, чем те, кто обвинял его в предательстве.[91]91
  Вернадский В. И. Я верю в силу свободной мысли // Новый мир. 1989. № 12. С. 217.


[Закрыть]

С другой стороны, большевики убедились, что без специалистов и поезда не ходят, и водопровод не действует. Решили подкармливать «спецов». Альянс вышел непрочен. Спецы не чувствовали благодарности и по-прежнему всё критиковали. Чтобы их припугнуть, понадобилось «Шахтинское дело» 1928 года и «Академическое дело» 1930–1931 годов, по которым расстреляли и отправили в концлагеря сотни инженеров и ученых. Властям хотелось заменить ненадежных спецов из старой интеллигенции новыми своими людьми. Отсюда и институт «красной профессуры», и преобразование вузов.

8. Овладение вузами состояло из двух элементов. Во-первых, «чистки» («Чистка сверху донизу» – лозунг Троцкого). Во-вторых, – «внедрение» нужных людей. В процессе чисток увольняли и студентов из бывших (т. е. детей духовенства, дворян, предпринимателей), и профессоров, выступавших против начинаний большевиков. Жертвами чистки 1923 года стала моя мать – дочь действительного статского советника; и жена дяди З. Н. Зачатейская – дочь священника. Потеряв ряд лет, моя мать всё же сумела получить высшее образование, а З. Н. Промптова добиться этого не смогла и проработала всю жизнь на лаборантских должностях.

Одновременно в студенческую и в профессорскую среду внедряли людей с определёнными заслугами перед революцией, готовых выполнять любые требования ЦК; и молодёжь «от станка» и «от сохи». Первых сразу же производили в профессора, благо по новому положению для этого не требовалось ни защиты диссертации, ни даже университетского диплома. Среди большевиков находилось некоторое число людей, получивших образование до революции. Теперь они оказались востребованы. О. Ю. Шмидт учился на физико-математическом факультете университета святого Владимира в Киеве, с 1918 года стал там приват-доцентом. После революции его «бросили на культуру». То он начальник Госиздата,[92]92
  Это о нём как «владыке Госиздата», отвергнувшем роман Ю. Тынянова «Кюхля», писал К. И. Чуковский.


[Закрыть] то главный редактор «Большой советской энциклопедии», то начальник Главсевморпути, то вице-президент Академии наук. А. Д. Удальцов учился в Горной академии, но «бросили» его на медиевистику, а потом на археологию. Медику В. Б. Аптекарю доверили языкознание, юристу И. И. Презенту – биологию. Окончивший юридический факультет Казанского университета, побывавший послом в Китае Б. В. Легран оказался директором Эрмитажа, а потом заместителем ректора Академии художеств. Педагог С. Т. Шацкий возглавлял Московскую консерваторию. Конечно, эти люди были грамотнее обычных комиссаров (за что интеллигенция их ценила), но всё равно они занимали чужие места. Университетская корпорация вынуждена была их принимать. В противном случае, как свидетельствовал И. А. Ильин, грозили закрыть университет.[93]93
  Ильин И. А. Русская академическая традиция // Советская литература. 1991.


[Закрыть]

А дальше начиналась всяческая демагогия: «Посаженный нам на голову NN не так уж и плох, с ним можно говорить, что-то ему объяснить, постепенно он всё поймет, сработается с нами». Этого не происходило, но демагогия прокладывала путь к власти невеждам. Учась на истфаке МГУ в конце 1940-х годов, я еще застал кое-кого из «красных профессоров» (многих из них ликвидировали в 1930-х годах). Мы, студенты, без труда отличали их от старой профессуры, но приспособленцы из наших учителей, вроде А. В. Арциховского, делали вид, что это достойные коллеги, члены единой университетской корпорации.

Со студентами-выдвиженцами всё обстояло ещё хуже. Когда О. Мандельштам писал: «Наглей комсомольской ячейки и вузовской песни наглей.», он имел в виду, конечно, это новое студенчество – малограмотное, агрессивное, самоуверенное, ибо они из народной гущи, а не детки проклятых буржуев. Преподаватели-приспособленцы их боялись и искали их дружбы. Так, Арциховский покровительствовал весьма тёмным своим ученикам П. И. Засурцеву и А. Ф. Медведеву. А. М. Беленицкий говорил мне: «Я очень уважаю Дориана Сергеева. Он на Дальнем Востоке был официантом, а стал директором Ленинградского музея этнографии».