Текст книги "Историки Курского края: Биографический словарь"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)

Мой отец писал домой из экспедиций, что в поле с ним бывший боец-будённовец и недавний чекист. Никакого проку из этой публики не вышло. Чекист Рыбальчик, став директором Крымского заповедника, быстро там проворовался. Я сказал об этом в полном варианте биографии отца, и почти у всех читателей этот пассаж вызвал недовольство: как можно столь недоброжелательно и надменно говорить о людях!? Не все же рыбальчики! Вот был Авенир Томилин – совсем из простых, а вырос в хорошего зоолога.

Настроения такого рода порождены давними народофильскими установками нашей интеллигенции. В народе-де таятся тысячи Ломоносовых, не получивших возможности раскрыть свои таланты. Интеллигенция должна всячески помогать им «взять штурмом высоты науки». Так ли это? Таланты есть во всех слоях общества, и тем или иным путём они обычно находят свою дорогу. Крестьянские дети скульпторы С. Т. Коненков и А. С. Голубкина, живописец К. С. Петров-Водкин, поэт С. А. Есенин сумели выбиться в люди ещё до революции. Им помогали меценаты, о которых они потом старались забыть. Условия, созданные для выдвиженцев после Октября, позволили кое-кому из народной массы получить приличное образование, приобрести специальность. Но сколько тёмных людей использовали своё происхождение вовсе не во благо науки, а только для того, чтобы занять выгодные места в той или иной сфере, сделать большую карьеру, не приложив усилий для серьезного овладения специальностью. А. Ф. Медведев провёл раскопки в Старой Руссе и Городце, что было небесполезно, но результаты раскопок в науку не ввёл и памятен в нашей среде больше как стукач, а отнюдь не как учёный. Н. И. Вавилов на первых порах покровительствовал Т. Д. Лысенко, а тот из агронома в учёного не превратился, зато стал официальным лидером советской биологии и постарался убить Вавилова руками Госбезопасности.

Это достаточно типично. Члены группы народного театра, созданного в приокском селе Страхове семьёй художника В. Д. Поленова, охотно написали в НКВД донос, что Поленовы – английские шпионы и отправили их в концлагерь. Выдвиженцам внушали, что их педагоги из «бывших» – классово им чужды, и надо не столько у них учиться, сколько с ними бороться. Да, появлялись и полезные работники, вроде того же А. Томилина, но из «простых» ли он? Отец учитель, мать – дворянка. К тому же этот знаток китов – очень узкий специалист, а не учёный с широким кругозором. Выдвиженцы в лучшем случае усваивали достаточно ограниченный круг специальных знаний, а не свойственное интеллигенции идеалистическое восприятие жизни. Это предчувствовал А. П. Щапов ещё в 1866 г.: «Они требуют знаний хлебных, прямо необходимых или полезных в их промышленном быту, в их пропитании и домохозяйстве».[94]94
  Щапов А. П. Реализм в приложении к народной экономии // Собр. соч. Дополнительный том. Иркутск, 1937. С. 27.


[Закрыть]

9. В 1930-х годах, овладев вузами, большевики взялись за Академию наук и прочие исследовательские учреждения. Схема та же: внедрение своих надежных товарищей и чистки от неблагонадёжных. Теперь не ограничивались простым увольнением. Дело шло к большому террору. Только в маленьком археологическом мирке было репрессировано более семидесяти учёных и около десяти из них расстреляно. Для большего контроля Академию наук перевели из Ленинграда в Москву и слили с существовавшей там с 1918 года Коммунистической академией. Члены её «философы» М. Б. Митин, П. Ф. Юдин и прочая шушера стали полноправными академиками Академии наук СССР. Выборы новых академиков строго контролировались властью. Выдвигать кандидатов могли сами учёные, но дальше спускались указания, кого продвинуть, а кого забаллотировать. Со временем появились партгруппы академиков, которых обязали неукоснительно следовать этим рекомендациям.

Кое-кого из громил, спущенных в науку в 1930-х года (С. Н. Быковского, Ф. В. Кипарисова, В. Б. Аптекаря и некоторых им подобных), убрали и расстреляли. У власти возникло желание видеть среди своих пособников респектабельных седовласых старцев в профессорских шапочках, вроде бы старомодных, но изо всех сил восславляющих великого Сталина. Эту роль с удовольствием исполняли Н. Д. Зелинский, В. В. Струве, Б. Д. Греков. Слова Герцена о сервилизме учёных находили подтверждение на каждом шагу.

Что двигало этими людьми? Ответ не прост. Стимулов набиралось несколько. Очень силен был элементарных страх. Жутко читать следственное дело Е. В. Тарле. Он с готовностью соглашался подписать всё, что требовал следователь. Предлагал сам: вот есть такая поэтесса Ахматова. Не дать ли мне показания об её враждебной деятельности? Я готов (Трусость Тарле известна с его первого ареста ещё до революции). Но одного страха мало. Возникла целая идеология. Мы идём на уступки властям в малом, чтобы спасти большое – традиции русской науки, университеты, библиотеки, музеи. Дочь академика А. Н. Крылова А. А. Капица писала, что отец её был чужд политике, считал любую власть скверной, не верил, что нужно лишь работать в своей области как можно лучше.[95]95
  См. кн.: Крылов А. Н. Мои воспоминания. М., 2006.


[Закрыть] Звучит неплохо. Но верно говорил Макс Фриш: «Кто не занимается политикой, тем самым уже демонстрирует свою политическую принадлежность, от которой хотел откреститься. Он служит господствующей партии».

Так ли малы вышли уступки? Вроде бы невелики: пустые казённые фразы. На деле же речь шла не об этом, а о морально-этических нормах интеллигенции. Распад их достаточно скоро сказался во всём, в том числе и в глобальных проблемах.

Таково старшее поколение. С молодёжью иначе. Она всегда жаждет обновления и самоутверждения. Случай к этому представляется. Старики или эмигрировали, или убраны. Дорога молодёжи открыта. Для продвижения вперед надо лишь объявить о своей преданности марксизму. Ну что же, и заявим. В археологическом мире именно так начиналась карьера А. В. Арциховского, С. В. Киселёва, С. П. Толстова, А. П. Смирнова, А. Я. Брюсова. Это о таких людях в своё время сочинили эпиграмму, направленную на В. М. Жирмунского:

 
Он по-марксистски совершенно
Мог изъясняться и писал,
Легко ошибки признавал
И каялся непринужденно.
 

10. В докладе о новой конституции в 1936 году Сталин сказал, что противопоставление партийных и беспартийных отныне снимается. Теперь-де много «беспартийных большевиков» – вполне наших людей. Классовый принцип при подборе кадров если не исчез, то заметно ослаб. Честолюбивые люди непролетарского происхождения теперь могли претендовать на руководящие роли, если доказали свою преданность сталинским установкам. «Кнут» висел над всеми, в том числе и над этими людьми. Но придумали и много «пряников». Всё те же пайки, и уже не вобла и перловка, а зернистая икра и ветчина. Спецполиклиники. Курорты. Ордена. Сталинские премии. Как это привлекало людей! Рассказы из театрального мира: посредственная артистка МХАТа Фаина Шевченко предупреждала: «Если мне не дадут «народного артиста СССР», уйду из театра». Дали. Рубен Симонов: «Я народный артист СССР, а у меня нет Сталинской премии. Как это можно?» Дали за пустячный эпизод в фильме «Адмирал Ушаков». В Киеве я как-то жил в одно номере с режиссёром из Одессы Злочевским. Целые дни он названивал по телефону влиятельным людям («Г. П. Юре» и прочим) и просил, чтобы поддерживали его выдвижение на «заслуженного дияча искусств». В научном мире подобные эпизоды я наблюдал при каждых выборах в Академию, при каждой смене академического начальства.

11. Предвоенная эпоха отмечена чертами реставрации. Появились запрещённые ранее новогодние ёлки. В Большом театре поставили оперу Глинки – пусть не «Жизнь за царя», а «Иван Сусанин», но раньше это было невозможно. Вспомнили о «великих предках» – святых благоверных князьях Александре Невском и Дмитрии Донском, о «царских генералах» Суворове и Кутузове. В 1937 году торжественно отметили Пушкинский юбилей. Интеллигенция приветствовала этот поворот к основам. Помню умиление отца в дни странного юбилея Московского университета в 1940 году (185 лет): «Даже Gaudeamus пели!»

12. В дни войны прежние претензии интеллигенции к власти неминуемо отошли на второй план: «У всех нас теперь общие задачи – борьба с агрессором». Историки ревностно насаждали национальный миф. Естествоиспытатели и техники работали над созданием нового оружия и способов защиты от него. Казалось, что после войны жизнь будет идти в более нормальных условиях. Но безграмотная власть по-прежнему ненавидела интеллигенцию и боялась её. Сразу после войны начались кампании «идеологической борьбы» – эквивалент судебных процессов 1930-годов. Та же ложь, та же наглость лиц, уполномоченных говорить от лица власти.[96]96
  См. публикацию вновь открытого источника о типичной проработке тех лет: Стенограмма объединённого заседания сектора истории Средних веков Института истории АН СССР и кафедры истории Средних веков Московского государственного университета 23 марта 1949 г.; Давидсон А. Б. Историки Ленинградского университета в разгар кампании против «низкопоклонства перед Западом» // Одиссей: человек в истории. 2007. История как игра метафор: метафоры истории, общества и политики / Гл. ред. А. Я. Гуревич. М., 2007 – С.Щ.


[Закрыть] И всё же был заметен и некоторый оттенок смягчения системы. Не всех подвергшихся критике и проработке теперь арестовывали. Кое-кого, понизив в должности, переводили в провинцию, оставляя надежду вновь возвыситься. В основном же всё оставалось по-прежнему. Та же цензура. Те же угрозы репрессий, те же слежка и доносы.

13. После смерти Сталина у интеллигенции зародились надежды на пересмотр жестокой системы 1930-х – 1940-х годов. Но не дремала и когорта ортодоксов, упорно державшихся за свои кресла и старые методы контроля над наукой и культурой. «Шестидесятники» боролись, в сущности, не с КПСС как таковой, а со сторонниками сталинизма наверху и в своей среде. Власть, как и раньше, поддерживала, конечно, не приверженцев обновления, а надёжных исполнителей своих приказов. Им доставались средства на исследования, командировки за рубеж, премии, пайки и т. п. Подкуп продолжался. Поощрялась борьба за преобладание между отдельными группами интеллигенции (в археологическом мире, например, противостояние московских и ленинградских учёных). В научных кругах стали складываться определённые кланы, мафии, «кодлы», имевшие «выход» на того или иного представителя власти и с его помощью продвигавшие «своих» и подавлявшие «чужих». Позиции учёных, воспитанных в духе традиционных гуманистических ценностей, порядочности, честных поисков истины, были давно подорваны. Сколько таких погибло в 1920-х -1940-х годах. Молодёжь, видя, кому открыта дорога, шла за худшими, а не за лучшими. Цинизм захватывал всё более широкие слои интеллигенции.[97]97
  Сравните диалог на эту тему литературных героев: «Потому что я сам такой же. Я и о себе говорю… и о чудных наших приятелях, которые остались в Питере, считаются нам компанией. Все милые, порядочные люди. Не гадят в своём кругу, не делают карьеры один за счёт другого. А это уже доблесть. Но на самом деле положиться на них нельзя. Потому что – никакие. Наверное, когда людям долго говорят одно, а потом совсем другое, это не проходит безнаказанно. В конце концов рождается поколение, которое уже не знает, что такое хорошо и что такое плохо..
  – Что ж вам такого говорили?
  – Ну, не нам, предкам нашим. Отрекись от отца с матерью, если их в чём-то там подозреваешь, забудь про гнилые родственные чувства. Потом сказали наоборот: нужно верить своему сердцу, а не верить ложным наветам. Ну, хорошо, а если наветы были не ложные? Действительно предкам чего-то там не нравилось. Тогда – отречься можно? Скажешь, эта ситуация вроде бы миновала. А не слышал ты, что «не нужно нам ложного чувства товарищества», а нужно перед всем коллективом выступить против лучшего друга своего? Пожалуй, не совсем миновала. Сначала одно, потом совсем другое. Потом опять – то же самое. И всё, черт меня дери, с пафосом! Где уж нам разобраться. Кто там прав был – отцы или дедушки» (Владимов Г. Три минуты молчания. Роман. М., 2004. С. 210.) – С.Щ.


[Закрыть]

14. Успехи в области освоения космоса, атомной энергетики, огромные средства, выделявшиеся в 1960-х – 1980-х годах военнопромышленному комплексу, включавшему значительную часть науки, привлекли в учёный мир множество корыстных людей. Они боролись за место под солнцем, за длинные рубли, а отнюдь не за высокие идеалы. Разумеется, всё это прикрывалось красивыми словами, демагогией, фарисейством. Склонность к этому проходит через всю советскую историю. Уже у Блока: «Ай да Ванька! Он плечист. Ай да Ванька! Он речист». Речистые деятели были у начальства в большой цене. Отсюда выдвижение Рыбакова, Окладникова в главные начальники тогдашней советской археологии.[98]98
  Сравним такое свидетельство начала 1930-х годов: «Из молодых выделялся Борис Александрович Рыбаков своей неуёмной энергией, трудоспособностью, пробивной силой в работе и повседневной жизни. Крепко сбитая, несколько приземистая фигура, громовой голос – таким мне запомнился в те годы будущий академик и лидер археологов». – Закс А. Б. Эта долгая, долгая жизнь… Отрывки из воспоминаний // И за строкой воспоминаний большая жизнь. Мемуары, дневники, письма. К 125-летию Государственного Исторического музея. М., 1997. С. 149 – С.Щ.


[Закрыть] Постепенно овладело демагогией и фарисейством и следующее поколение.

Но с 1960-х годов подрастали внутри него и те, кто понял, что король гол. Веры в лозунги уже не было. После XX съезда КПСС несколько ослаб и страх. Появились люди, уверенные в том, что тоталитарная система может пасть уже при их жизни. Наметились две группы таких людей, условно говоря, «неославянофилы» и «неозападники». Первые хотели возврата к дореволюционному прошлому, к традициям старой России. К сожалению, эти благие намерение сочетались у них с крайним национализмом, монархизмом и даже с симпатиями к Сталину и его порядкам. Таков сейчас Валентин Распутин.

Что касается «западников», то они не учитывали огромную силу российских традиций, «необъятную силу вещей», по выражению Пушкина, пренебрегали ими и жаждали просто перенести в СССР американские и европейские стандарты. Помню, как коробили меня иные слова некоторых сугубо прогрессивных деятелей этого рода. Н. Я. Эйдельман говорил: «Что ты плачешь над судьбами крестьянства? На что оно? Идиотизм деревенской жизни нам не нужен. В США страну кормит 2,2 % населения – фермеры». А Н. В. Шабуров сказал в ответ на слова, что «славянофилы» как-никак остановили поворот северных рек: «Да пусть бы эту проклятую страну всю затопило».

В этой ситуации я не нашёл себе места ни среди западников, ни среди славянофилов.

15. Настал 1991 год. Повторилось то, что интеллигенция пережила после Октября: прекращение финансирования культуры и науки. Нищенство и растерянность. Главное – выживание. Я уже не очень у дел, но всё же с чем-то и сталкиваюсь. Первое, что бросается в глаза, – бесстыдная погоня за деньгами. В фондах, выдающих гранты, и западных – Сороса, Фулбрайта, прочих, и наших – РГНФ, РФФИ – закрепились «кодлы», протаскивающие «своих» и топящие «чужих». Весьма заурядные учёные оказываются обладателями десятков грантов. Второе явление – стремление прислониться к новому начальству. В. С. Ольховский ратовал за то, чтобы Институт археологии подчинялся не Академии, а Администрации президента и руководил им лично В. В. Путин. В. Л. Янин, А. Н. Кирпичников, Г. Б. Зданович наперебой заманивали президента на свои раскопки.

А так как никакой люстрации в стране не проводилось, начальство осталось старое. А. П. Деревянко – секретарь ЦК ВЛКСМ и Новосибирского обкома КПСС – поставлен в Академии во главе всего цикла гуманитарных наук. И с какой страстью кинулись прислуживать ему не только завзятые подхалимы вроде А. Д. Пряхина, но и вроде бы интеллигентные люди (Н. Я. Мерперт). Молодёжь приспосабливается теперь не к коммунистическим лозунгам, а к денежным мешкам. Вылезают наверх вовсе не самые способные, а самые беспринципные. Никаких препон на пути наверх наша интеллигенция им не ставит.

Фальшивые защиты диссертаций с подобранными удобными оппонентами и сознательно обойдёнными неудобными. Никого это не смущает (Ситуация, запечатлённая в пьесе Л. Зорина «Добряки»[99]99
  И публично осуждённая в 2007 г. на встрече тогдашнего вице-премьера, а ныне нового президента страны Д. А. Медведева с ректорами двух десятков крупнейших вузов – С.Щ.


[Закрыть]). Недавние члены партбюро и преподаватели марксизма с лёгкостью переквалифицировались в «культурологов» и «религиеведов». Верность марксизму заменили верностью православию, лишь бы не утерять своё привилегированное положение. Многие гонятся за западной модой, подстраиваясь с помощью Интернета к зарубежным новинкам, не понимая их сути.

Отмечу ещё одно обстоятельство: появление армии невежественных и бездарных, но крайне агрессивных дамочек, рвущихся на ключевые позиции в науке. Не то суфражистки, не то бизнесуимен. В нашей среде это Н. Б. Леонова, Э. В. Сайко, В. Б. Ковалевская, М.А. и Е. Г. Дэвлет. То же заметно повсюду. Н. Я. Мандельштам приводит слова В. М. Жирмунского о таких филологинях: «Они все пишут». Видим мы это и в политике (едва ли не ежедневно в новостях из «коридоров власти»), и в литературе («Авиетту» А. И. Солженицын заметил ещё в «Раковом корпусе»).

Опасность наступления деятельниц такого рода не осознаётся.

А. В. Арциховский согласился оппонировать Сайко по её липовой докторской диссертации. В.Л. Янин всячески покровительствует Леоновой. Характерна В. И. Козенкова – член «Трудовой России» Анпилова. Сделала карьеру при дружке Рыбакова Е. И. Крупнове, стала доктором наук, издала пять-шесть плохеньких книг. Все симпатии её в прошлом. «Моя мать – уборщица, а отец шофёр. Я стала крупным учёным только благодаря советской власти». В августе 1991 года, при создании ГКЧП, с радостью говорила в институте: «Поигрались в демократию, ну и хватит!»

Как выразить отношение к подобным людям? Сталкиваешься опять же с демагогией. Я как-то сказал нечто критическое о публикациях Ю. А. Савватеева, и сразу встретил отпор окружающих: «Как Вам не стыдно! Парень вырос в вологодской деревне. Всего достиг своим упорством и трудом. А Вы, сын профессора, жили в Москве в холе и неге, белоручка, и не хотите понять, что ему в Петрозаводске в тысячу раз труднее». Я побывал в Петрозаводске и увидел, как живет Савватеев. Не него работают десять художников и десять фотографов, машинистки и т. д. Несколько человек переводят для него книги с финского, шведского и норвежского. Его монографию о Залавруге напечатали роскошно в двух томах с сотнями иллюстраций. Периодически дают ему и командировки за рубеж. Ничего подобного в Москве я никогда не имел. Рисунки и фото делал всегда за собственный счёт. Рукописи перепечатывал так же. Переводчиков не было никогда. За границу не пускали. В печать пробивался с великим трудом, в основном с маленькими брошюрками. И вот, почему-то считается, что я пользуюсь всеми благами, а Савватеев бьётся как рыба об лёд. Опять демагогия! Опять свои, классово близкие, и опять чужие, социально чуждые. Увы, даже серьёзные учёные охотно верят подобной демагогии и насаждают её повсюду.

16. Я обвиняю нашу интеллигенцию не в том, что она не выходила и не выходит на баррикады, а в том, что она не борется за науку, за высокий профессионализм, за интеллигентный стиль работы в своей сфере, внутри своих творческих союзов, своих институтов.

Предчувствую, что, как уже не раз бывало, меня опять станут упрекать в надменности, в культе элиты, в аристократическом пренебрежении к плебеям, «кухаркиным детям». Нет. Это мне никогда не было свойственно. Родители мои происходили из разночинцев, потомков мелкого духовенства, среды достаточно тёмной. Бабушка по отцу писала своему сыну с кучей ошибок. Никакой «голубой крови» я в себе не чувствую. Дед по матери – действительный статский советник, т. е. штатский генерал, был, на мой взгляд, достаточно пустым. Помню своего однокурсника князя В. Трубецкого, ставшего востоковедом. Он был красив утончённоаристократической красотой, но весьма примитивен и неинтересен. Не о крови я говорю, не о родовитости и не о ничтожестве плебеев. Критерий для меня всегда был другой: в том, как человек относится к науке, к культуре. Если он служит им бескорыстно и вносит в них посильный вклад, он мне близок. Если же человек только наживается на причастности к миру культуры и науки и не даёт им ничего, служа мамоне, неправедной власти, он мне чужд и антипатичен. Коллеги мои этот критерий, видимо, не принимают. Поддержка ими корыстных тёмных людей изменила ситуацию в русской науке и культуре. Вряд ли это простительно. А в основе лежали прекрасные идеи: «Все люди равны», «Мы вечные должники трудового народа и обязаны сделать всё возможное, чтобы открыть ему дорогу к высотам культуры». В итоге заботились вовсе не о тружениках, а о невеждах, рвущихся к власти, деньгам и прочим благам и ненавидящих подлинную интеллигенцию. Расхлебаем ли мы когда-нибудь эту ситуацию, не знаю. Пока положение дел только ухудшается.

Интеллигенты такие же люди, как и все прочие. Всем нам свойственны и эгоизм, и трусость, и приспособленчество. Но интеллигенты с их изощрённым умом, бойким пером, хорошо подвешенным языком, приспосабливаются по-иному, чем рядовые граждане: фарисейски восхваляют то, поддерживают то, во что в душе сами не верят, способствуя насаждению лжи и зла в обществе. В этом я вижу их большую вину.

10
ФАКУЛЬТЕТ РАЗНЫХ ВЕЩЕЙ (Вспоминая истпед)[100]100
  Опубликовано с некоторыми редакционными поправками в: Городские известия. 1997. 18 марта. № 33. С. 5.


[Закрыть]

В 2007 г. исполнилось 40 лет тому, как в Курском педагогическом институте открыли новый – историко-педагогический факультет. Сначала, в 1966-м так назвали часть – отделение прежнего, историкофилологического факультета. А через год филологов и историков разделили нацело. Новоявленный факультет отличался от всех остальных. Он ведь начал готовить не просто учителей, как те, прочие факультеты, но ещё и «методистов пионерской, комсомольской работы». В уме авторов и исполнителей этой идеи держалась этакая кузница руководящих кадров мелкого и среднего (поначалу карьеры) звеньев для комсомола и партии. От абитуриентов требовалась рекомендация райкома ВЛКСМ о профессиональной ориентированности на молодёжную партийность. После первого же приёма сюда будущих комсомольско-партийных функционеров их наставники констатировали: «Отдельные райкомы комсомола выдали рекомендации тем, кто не подходит для этого отделения. Поэтому в следующем году следует принимать документы только при наличии решения бюро РК ВЛКСМ и принимать документы специальной отборочной комиссией».

Ходила такая байка (очень похожая на правду). Пожилая крестьянка приехала проведать внука-истпедовца. Ища его по коридорам института, спрашивала у встречных: «Скажи, милок, иде ж тут на начальников учат?»

Я учился на истпеде (советский новояз сокращал имена всех организаций) через несколько лет после его основания. Хотел стать историком, а не начальником. Отсюда, наверное, противоречивое восприятие альма матер. Сегодня мне в классическом, наведённом на резкость своего замысла истпеде 1970-х нравится гораздо больше, чем в студенческие годы. Но и тогда кое-что нравилось. Несмотря на вполне гитлерюгендовское марширование под барабан студентов в синей униформе[101]101
  Много, много позднее, кое-что осознав, я, грешным делом, написал эпиграмму: «На факультете формы красивые. / Это вам скажет любой. / Галстуки красные, блузы синие, / Только декан голубой…».


[Закрыть] и обязательный салют друг другу выбросом правой руки вверх. Известный роман Юрия Домбровского называется «Факультет ненужных вещей». Так оценивали юридический в годы сталинского террора. Про истпед я бы так не сказал. Из тысяч его выпускников многие умело учат школьников и студентов, с особой охотой служат в правоохранительных органах, что-то ещё полезное организуют в сегодняшней жизни города, области, страны. Одни истпедовцы действительно стали областными начальниками, другие – вузовскими учёными, третьи – предпринимателями, из которых один – даже долларовым миллионером в Москве (Мой единственный на факультете друг, между прочим. Лет двадцать уже его не видал.).

Какой-никакой юбилей нашего факультета – законный повод отдать долг благодарной памяти его преподавателям – моим любимым учителям. Без них какой бы я был историк?.. Так, завуч в близлежащем интернате. А с ними!..

Студенческая «бабушка»

Вера Эммануиловна Скорман читала Новую историю. На экзаменах ставила больше всех двоек. Часто – доброй половине курса. Те, кто сдал у неё экзамен с первого раза, заслуженно гордились. Мне она, предлагая писать у неё курсовую работу («Русские отклики на Великую Французскую революцию»), сказала: «Щавелёв! Философия философией, а я могу и двойку поставить.» Но я и без этой полушутливой реплики с удовольствием записался в её семинар. Студенческая кличка «бабушка» шла исключительно от внешности этой пожилой на вид, седовласой, хриплоголосой, вечно курящей, даже в перерывах лекций и на экзаменах, женщины.

Меня учили не столько «бабушкины» лекции, достаточно ровные по содержанию, уровня хорошо поставленной средней школы, сколько её уникальные рассказы «о жизни» – между делом, при индивидуальных консультациях или получении у неё на дому очередной монографии почитать. Вера Эммануиловна в аспирантуре училась у ленинградского профессора Якова Михайловича Захера, видного историка Великой Французской революции. Их собственная молодость пришлась на очень похожую эпоху, когда молох революции русской начал пожирать своих собственных детей. Даже вполне преданный советской власти, член ВКП(б) с лета 1917 г. Захер обрёк себя на политические гонения, когда в 1929 г. отказался выступить на «проработке» одного из своих учителей – академика Е. В. Тарле. В 1938 г. Якова Михайловича арестовали, и, как видно из его следственного дела, «за ошибки в научной работе» заключили в концлагерь на 15 лет. Он все их отсидел и был помилован в 1953. Аспирантку Скорман передали под начало Тарле, которого к тому времени успели из ссылки вернуть и восстановить в звании академика. Но в дальнейшем, как водилось в сталинские годы, ученица столь неблагонадёжных лиц сама оказалась в «местах, весьма отдалённых» от центров науки. В Курск она переехала уже из Абакана (куда летели «Облака» незабвенного Галича). Реабилитированная Н. С. Хрущёвым «бабушка» из тюрьмы вынесла не только привычку дымить табак, но и выраженную антипатию к людям в военной форме, особенно с красными погонами внутренних войск. Несчастные студенты, что щеголяли какое-то время привезённой из армии формой (была тогда такая мода) и имели неосторожность по неопытности явиться в таком наряде на экзамен по Новой истории, бывали обречены. После часовой беседы с Верой Эммануиловной эти бравые, прошедшие «рабфак» парни выходили, шатаясь, и, разумеется, со вполне заслуженным «неудом».

Чтобы пояснить, какой живительный глоток исторической правды давали будущему историку «бабушкины» рассказы на темы, учебником по истории СССР обойдённые, упомяну прямо противоположные по своей воспитательной идеологии эпизоды. На одной из лекций по этой самой истории я задал доценту, её читавшему, вполне по теме вопрос: «Какими годами датируется период культа личности Сталина?» Преподаватель занервничал (а был, между прочим, реальным ветераном войны, прошедшим её в инженерно-сапёрных частях «от звонка до звонка», с орденом Красной Звезды 1943 года) и довольно долго внушал мне прилюдно, что-де никакого такого периода в нашем прошлом не было. Культ Сталина, дескать, присутствовал, но о целом периоде говорить якобы никак нельзя.

Другой лектор того же периода (и тоже невероятно героический в прошлом фронтовик) как доходил до покушения Фанни Каплан на В. И. Ленина, принимался всерьёз плакать. Лекция останавливалась минут на десять, пока седовласый доцент вытирал слёзы. И так каждый учебный год. На дворе стояли зрелые 1970-е. Это уже потом, начале 1990-х, мой друг Курцев заявил на факультете: «Ленин был маленький и лысый.» А тогда!..

Третий преподаватель (от войны, напротив, отсидевшийся на партработе в тылу), профессор истории КПСС, на первой же своей лекции отнял у меня том С. М. Соловьёва, лежащий на парте, и выбранил за аполитичность, неосмотрительность при выборе чтения. Дескать, ничего не понять первокурснику в «Истории России» без истории его партии.

Импортированный «коммунизм»

Предвижу возражения в духе известной сказки мудрейшего Е. Л. Шварца: «Так уж их учили. И при Драконе было много хорошего. На его пламенном дыхании люди жарили себе яичницу, экономя газ и электричество.» И т. п. Учили-то всех, да не все становились в этой школе криводушия первыми учениками. Вот уж на что мертворождённая преподавалась тогда дисциплина – «научный коммунизм». «Наука» о том, чего нет и быть не может. Про какие-то «страны народной демократии» и прочие политические фантомы. А лектор, без учёной степени и звания, Феликс Фёдорович Лаппо так рассказывал нам о Китае и о Кубе, о Западной Европе и о Северной Америке, о многом другом в истории Новейшей, как ни в газетной сказке сказать, ни пером продажных публицистов не описать. Феликс-то Фёдорович, по его собственному признанию, «импортировал информацию», слушая «вражеские радиоголоса» по ночам, когда их меньше глушили. Боялся этот выпускник МГУ меньше многих своих коллег, и талантом муза истории Клио его не обделила.

Та же самая Вера Эммануиловна Скорман вышла как-то на свою лекцию, протёрла очки платочком, характерно пофыркала и заявила: «Товарищи студенты! В Курск сегодня приехал с проверкой председатель нашего правительства товарищ Косыгин. По этому случаю в первом гастрономе без особой очереди продаётся хорошая колбаса. Грех упускать такой случай. Я отпускаю всех желающих за колбасой». И пошла в коридор курить свой неизменный «Беломор».

Когда её уволили на пенсию по возрасту, она ходила в обком и добилась восстановления на работе. Партийный-то стаж у «бабушки» длился с 1944 года, когда немцы ещё убивали всех евреев, а Сталин это только задумывал. Кроме студентов да больной сестры на попечении, ничего, как видно, в её жизни больше не оставалось. Но деканату, конечно, обрыдли её вечные двойки отсталым студиозам. Без разбора, кем у кого из них работает папа или в какой райком этого академически туповатого кадра собираются распределить.

Старая гвардия

Добрым словом должен помянуть многих преподавателей. Они сумели передать своим студентам некую толику великой традиции русской исторической науки, восходящей прямо к её корифеям вроде В. О. Ключевского, Н. И. Кареева, Р. Ю. Виппера, С. В. Бахрушина и т. п. Всё просто: у непосредственных учеников этих знаменитостей учились наши учителя, а уж мы, грешные, у них. Пусть и в провинциальном пединституте. Черты ликбеза причудливо сочетались тут с подлинными университетскими, академическими традициями. Лихолетье разбросало по российской глубинке многих замечательных специалистов, интеллигентов старой закалки. После Абакана да Магадана почти южнорусский Курск выглядел курортом. А кто-то из коренных курян сумел сберечь и приумножить лучшие образцы культуры далеко не последнего в России губернского центра.

Наталья Владимировна Иванова читала нам, помимо истории Азии и Африки, замечательный спецкурс по русско-английским культурным связям (тема её оригинальной диссертации). На её занятиях мне спускалась явная крамола (типа моего вопроса: «А были ли крестьянские восстания в Китае антифеодальными?»).

Елена Илиодоровна Матва методично посвящала в тайны первобытной и античной истории. Свой экзамен (Самый первый! От которого зависела первая стипендия! Аж 30 рублей!) начинала в 9 утра, а заканчивала к 9 вечера. Я, по алфавиту на «Щ», дождался своей очереди рассказать про Египет Нового царства именно после захода солнца. Потом уже, лет через двадцать, из институтского архива узнал, что получил экспериментальный билет для кандидатов в отличники. В нём был пункт о прочитанной студентом монографии. Я, дойдя до него, взахлёб завопил: «В Москве продавались «Ленинские идеи в изучении первобытного общества…», и я их купил и прочёл…» Тактичная Е. И. поправила: «Идеи не продаются…»

Офелия Петровна Запорожская проводила удивительные экскурсии по памятникам старинной архитектуры Курска и творчески вела студенческий научный кружок по истории Отечества. Там я рассказывал, как отразилась война 1812 года в русской поэзии. «… Вы, нынешние, ну-т ка».

Юрий Леонидович Райский умел вдохнуть романтику научного поиска в сухие цифры экономической статистики банков и бирж XIX века, о которых он написал докторскую. Предполагал ли он, что вместо сберкасс и Госплана в России снова появятся эти самые биржи и банки?

Иосиф Исаевич Френкель со знанием дела повествовал о революции и Гражданской войне. Он-то сам начинал Отечественную войну добровольцем в пехоте, после тяжёлого ранения оказался на политработе, а потом взял да и закончил курсы командиров пехотных рот, и в 1944–1945 командовал-таки пехотной ротой, вплоть до нового ранения (Известна народная песня: «Выпьем за тех, кто командовал ротами /, кто умирал на снегу, / Кто в Ленинград прорывался болотами, / Горло сжимая врагу.»). Один-единственный орден – Красной Звезды – отметил фронтовые подвиги этого историка. А вы говорите: «Марк Блок погиб в гестапо.» А про нашего Френкеля знаете? А он ведь потом учился именно у С. В. Бахрушина.