Текст книги "Наперекор судьбе. Озарение (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Лебединский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Глава тридцать четвёртая. Грёзы, или реальность?

   Приятного чтения)

Вельмол очнулся переодетым в рубашку и штаны из мешковины и, что странно, – лёжа и крепко привязанным к твёрдой, неудобной деревянной кровати без матраса. Пошевелиться не получалось, разве что покрутить шеей. Даже надёжную и проверенную годами силу он не мог сейчас использовать против этих пут. Куда ни глянь, всюду он видел грязные стены и потолки, общий мрак помещения, ржавые кровати, зарешечённые окна. При простой попытке понять увиденное, его голову пронзила ледяная, режущая боль.

   Понаблюдав за окружением, он узрел перед собой людей, если можно так выразиться, с разными повадками; все они занимались разным и нестандартным для простого человека делом. Кто-то оживлённо гримасничал, затыкал уши ладошами, пытаясь не слышать остальных, орущих крайним рёвом мужчин и визжащих писклявым, души раздирающим криком девушек и старух. Иные дрались, и никто их не пытался разнимать, некоторые плясали причудливые танцы, наподобие хороводов. Творился какой-то хаос и неразбериха, Вельмол не мог понять, что произошло и среди кого он оказался.

   «Очередной бредовый сон?» – думал он, но чувствовал, что находится в нём уж слишком долго.

   Его кормили раз в день какой-то горькой кашей насильно, ни в коем случае при этом не начиная с ним разговор. Редко, под сопровождением двоих крепких человек, его волокли в комнату на подобии тёмной и мерзко-пахнущей уборной – и затем обратно привязывали к кровати. Ему крайне не хватало сил, и он чувствовал, что невозможно было выбраться из этих оков. Почему-то именно его одного так сильно закрепляли, а остальным дали безмерную волю.

   «Да, моя сила тут бессмысленна, нужно только ждать – а это более всего, что я не люблю. Я привык к действиям, а не мучительным и тягостным выжиданиям. Но, как говаривал отец – победит тот, у кого хватает выдержки».

   Вельмол слышал все нелепые разговоры, и вместе с ними, иногда, до его слуха доносились те самые, о нём.

«Лежачий», – так они его втихомолку называли. Много всякого сказывалось, но дни проходили, и никто с ним не контактировал. Он терпеливо выжидал, надеясь, что скоро эта неразбериха кончится, наблюдая всё жутко-творящееся из положения лёжа.

   Прошло несколько недель, чернобородый исхудал из-за скудной пищи. Мышление его затуманивалось из-за ослабляющих уколов, но в голове стойко стояла цель: освободиться. Из услышанного он разобрал несколько значимых слов, таких как; врач, надзиратель, пациент, заключённый. Из полученных слов у него возникла мысль о местонахождении.

   «Быть может из-за полученной травмы на голову меня доставили в лазарет?.. Но если так, почему сдерживают и не разговаривают со мной?»

   У него было время подумать и налюбоваться здешним людом.

   Один человек у окна рисовал портрет худосочной девушки в сиреневом платье. Изо дня в день чернобородый видел новые подробности и понимал, что у него явный талант. Этот человек ни на что другое он не обращал внимание, кроме как на холст. Иногда у него начинались судороги сильные до такой степени, что он падал на пол и непосильно трясся. Он был почти что гол. Все обходили его стороной.

   Другой человек бегал из стороны в сторону, резко смыкая руки, как бы пытаясь что-то поймать. На его лице всегда виднелся азарт, предвкушение победы, и восторг от беготни.

   «Наверное пылинки ловит». – подумалось Вельмолу.

   Выглядели они слишком худо, и он подумал, что их намеренно недокармливают или морят голодом. Ночью, когда он не спал, к нему подошли двое прилично одетых молодых человека. Некоторое время они перешептывались, и Вельмол, с закрытыми глазами среди пустых слов расслышал значимое:

   – Ему не место в карантинном отделении.

   – А где по-твоему? – спросил более молодой голос.

   – В изоляционном корпусе, как по мне.

   – Ну, это уж ей решать, а не тебе. Пошли перекусим.

   Они ушли и оставили Вельмола в раздумье: что за отделение – и где он находится? От чего изоляция? И кому решать его дальнейшую судьбу?

   Все люди, а точнее пациенты, были в серых робах из нескольких слоёв мешковины, не дающих пошевелить руками – на некоторых были деревянные маски-клетки, видать кусаться любили. Это был единственный метод против надзирателей, когда те, вволю напившись, издевались над ними.

   Рано утром одного человека затрясло прямо перед Вельмолом так, как будто бы ему было смертельно холодно; его, несомненно, мучила начальная стадия Мутной крови. Лицо его ужасно искажалось всегда по-разному, а иногда и вовсе замирало в одной гримасе, смотря неподвижно на один предмет долго и усиленно, с широко раскрытыми глазами. Он был единственным с кем по нормальному общался медперсонал и надзиратели, но выговаривал он свои ответы странно – слишком писклявым голосом, сочетающимся с резкими движениями рук и ног. От его взгляда некоторые пациенты немели и тут же успокаивались. Сам же Вельмол лишь один раз встретился с ним взглядом, увидел гораздо зрелого человека, чем он сам. На чернобородого он посмотрел серьёзно и вдумчиво, хмурясь. Но затем его вновь затрясло, и он нараспев засмеялся; другие тоже поддержали его, но в чём был смех лежачий так и не понял.

   Другой пациент, иногда присаживающийся на кровать Вельмола, часто ему широко улыбался, оживлённо кивал, но ничего не произносил, оставляя за собой некую таинственность, смущающую его, находящегося в полном недоумении от происходящего. С виду подсевший к нему не печалился такому скудному убранству, сожителям, тем, что творилось, и общим безумным настроением. Этот коротко подстриженный, впрочем, как и многие, молодой человек радовался по пустякам. Что бы с ним не вытворяли – он всё равно чувствовал себя так, словно так и должно быть. Беззубая улыбка не спадала с его лица ни на мгновенье.

   Вельмол не смотря ни на что пытался с кем-либо по-простому и доброжелательно заговорить, но это было невозможно, его категорически игнорировали как врачи с надсмотрщиками, так и остальной больной люд. Он словно бы был ненужной вещью в этом месте, на которую брезгуют даже посмотреть.

   Был в этом месте самый буйный, настолько, что даже никакие уколы и надзиратели не в силах были уберечь тихо-мирных пациентов от его нахлынувшего гнева. Но и на него была управа, хоть и странная, по мнению Вельмола. То была незамысловатая и почти шёпотом произнесённая детская песенка. Тогда тот в буквальном смысле засыпал, а далее же с ним можно было делать всё что угодно. Сон был крепок. Иногда ему как-то удавалось высвободиться из кандалов, и даже выломать стальную одиночную дверь; и когда у него это получалось, то к всеобщей шумихе добавлялась грозная, безудержная проблема для всех, которая, впрочем, легко решалась.

   Вельмолу всё это было чудно, тем более такое дивное, словесное воздействие на такого здоровяка, злого, с яростной гримасой, выискивающим, что разломать и кого покалечить. Сам он не боялся такого буйного пациента, мало что могло его испугать, ощущение боли уж точно не входило в список – он повидал и более ненормальных людей на улице, и воинов, на которых нападала жажда крови. Но ему было интересно: как какая-то незамысловатая песня может вот так воздействовать на человека?

   «Может быть, напоминание о каком-то особенном периоде жизни в самих словах песни, которые и влияют на разум?» – думал Вельмол, не двигаясь с места, когда здоровяк разносил всё что мог.

   Днём начался очередной обход пациентов. Седовласый доктор с моноклем задержал взгляд на Вельмоле, посмотрел на толстую папку в руках, полистал, видимо нашёл нужное и криво улыбнулся.

   Он подсел на кровать к, пожалуй, самому взвинченному, непредсказуемому пациенту из всех. При докторе присутствовали двое крепких на вид человека, одетых в куртки из тёмной кожи. На их лицах не было и доли какой-либо эмоции за четверть часа, пока Вельмол глядел на них.

   – Ну, как наши дела сегодня? – спросил подсевший доктор, глядя на историю пациента.

   Ответа он не дождался и переспросил с лёгким напором:

   – Как ты себя чувствуешь?

   Тот выглядел совсем немощно, прятал глаза, старался не смотреть на лицо доктора, предпочитал задерживать взор на тряпичных игрушках. Он не мог никак скрыть того, что нервничает перед этим важным человеком, и особенно перед двумя крепкими надзирателями. Когда врач припёр его в тупик третьим звучным вопросом, он улыбнулся в костлявый кулачок и взахлёб засмеялся. Пациент попытался ответить на задаваемые доктором вопросы голосом сильным, уверенным, но он надломился, и послышалось так, будто бы в нём заговорили два человека одновременно. Лицо его внезапно дрогнуло, челюсть страдальчески надрывно подёрнулась, и он с криком и глазами навыкат бросился на врача. Двое надзирателей еле уберегли его.

   – Да чтоб тебя! Опять, это после всего-то? Усильте дозировку вдвое и переведите его к изоляционным! Мне осточертело пытаться находить с ним контакт. – отделавшийся лёгким испугом, кусая губу от шока, мужчина пригрозил пальцем непослушному пациенту.

   – Ну, ты у меня поплатишься сполна! – выкрикнул доктор, ускоренно удаляясь.

–

   Наступила очередная ночь. Вельмол слышал рыдающих беспрерывно и отчаянно женщин, которые как будто бы заражали своим безумием остальных в его палате. Поднимался нарастающий вой, общий недовольный возглас, даже мужчины орали, молили богов заставить смолкнуть эти голоса. Таких женщин сразу же запирали в одиночных камерах, чтобы они не поддевали и не воздействовали на других пагубно. Их было много, с половины уж точно. Шёл слух, что над некоторыми проводили мучительные эксперименты над сознанием – и конечно же пожаловаться было некому.

   В таком странно месте, после всех принудительных процедур и уколов, на Вельмола нападала и обволакивала лень, не дающая даже пошевелить головой.

   «Всем нам что-то не то вкалывают, чтобы мы физически слабели, тупели, были ещё более покорнее, пассивнее». – решил он утром, когда голова работала более нормально.

   По ночам были слышны невыносимые стоны разного звучания. Вельмол не мог первое время заснуть вовсе, это было невозможно, слишком много ненормальных окружали его. Сам он был, хоть и не признавался себе, на грани безумия. Люди перекрикивались, восторженно звали какого-то Хадия на помощь из своих палат, рычали друг на друга, не давали тем самым спать. Но чернобородый привык к этому спустя несколько бессонных дней, научился отсыпаться днём несколько часов. Этого ему хватало, чтобы не сойти с ума в этом месте и не прогнить рассудком.

   Он много думал, планировал, и всё же в основном о многом сожалел, так как думал о том, что потерпел тотальное фиаско в своих намерениях по отношению к народу Горбри.

   Всем им вкалывали ослабляющий препарат, но буйным – чаще. Лично Вельмолу надоело всё это с недопонимаем того, зачем его сюда поместили. Никто не отвечал на вопросы – и его это злило. Но самое главное то, что он не знал их мотивы. Не знал того, что знают они.

   «Может я угодил сюда по случайности? – тешил он себя. – Нужно дождаться встречи с главным врачом, и культурно навести на себя вид недопонимания, попытаться узнать как можно больше».

   Этот план закрепился прочно, он его и под убойными уколами не забывал.

–

   Миновал очередной месяц. Никого не заботил лежачий. Некоторых вызывали к главному лечащему врачу, но только не чернобородого. Рано утром он решил, что лучше сделать вид, что он, мол, желает в чём-то раскаяться. Он прокричал свою просьбу со всей силы голоса до хрипа несколько раз – и был услышан.

   В тот же самый день, когда его кормили, он, привыкший к шуму, крикам и бескультурному обращению, никак не ожидал, что его развяжут и резко схватят двое крепких надзирателей, так и не дав доесть и половины того малого, что было. Вельмол увидел у третьего рубашку, в которой нельзя вольно пошевелиться и понял, что к чему и не стал сопротивляться. Его понесли через длинные скудно-обставленные коридоры с высокими, зарешечёнными окнами на верхний этаж.

   «Да, это точно к главному врачу, а не на очередные чудодейственные уколы». – понял он.

   Его занесли в роскошно обставленную комнату, в отличие от других. Он увидел слегка полноватую женщину, заполнявшую какие-то бумаги. На вид ей было около тридцати с хвостиком, а её чуть загорелое лицо уж точно имело примеси нейтральных краёв.

   Когда Вельмола небрежно бросили на стальной стул перед ней и начали обматывать верёвками, она не прерывалась и не обратила на это никакого внимания.

   «Я даже не знаю, себялюбка она до последней крайности, или что-то слишком важное пишет, а может ей просто не так и важна моя персона. Ещё рано что-то категоричное решать на её счёт, разговора-то даже не было». – подумал он, всматриваясь в её янтарные глаза, которые таились за круглыми очками, под которыми нельзя было не заметить ярко зримую на всём лице приподнятую верхнюю губу. Она была единственной, кто носил кожаный комбинезон, который был с двумя белыми горизонтальными полосками на левом плече.

   – Ну, здравствуйте... Пациент... – женщина со вздохом лени заглянула на листок с больными, чтобы проверить его номер, и поняла, что это не простой пациент.

   Она нахмурилась, оглядела чернобородого и подумала, как будет правильнее продолжить:

   «Под номером сто сорок три, под тем, который у него спереди на робе? Хотя нет, и так сгодится».

   – И вам всего хорошего. Знаете, я хотел бы узнать... – начал Вельмол.

   – Меня зовут Зетния! – прервала она.

   – Учту. Я, если честно, попал в странную ситуацию, и надеюсь, что вы...

   – Да! Заболевание тяжёлое, но излечить вас возможно, хоть и затруднительно. – оборвала она. – Самое главное вы поймите, мы вам не враги, и желаем только того, чтобы вы побыстрее вернулись в нормальную жизнь на пользу другим. – деловито, с чуть глубоким нейтральным акцентом произнесла она, несколько растягивая слова, сменив взгляд на инструкцию, где подробно было описано то, что необходимо ему сказать.

   Наигранно улыбаясь, она читала инструкцию и одновременно думала:

   «Вероятный глава Самоотверженных. Ну надо-же… Значит, нужно быть аккуратной в вопросах и даже... учтивой. Наёмник, бывал в набегах, есть семья и трое детей – а вот этим можно воспользоваться. Волевое лицо? Да, так и есть. Ничего не боится? Ха-ха, уж где-где, а здесь-то это исправимо».

   Он же сидел на стальном холодном стуле, чувствовал стягивающее тело верёвки, по левую и правую руку грозно нависли надзиратели. Для такого приёма рубашку перевязали туго, в ней он мог разве что наклонится, выгибаться назад и пошевелить шеей.

   – Наши медики заметили за вами то, что у вас большие проблемы с самосознанием, и ... – начала она, но теперь-то он её оборвал:

   – Но я же совершенно здоров и способен ответить на любой вопрос. – Вельмол отозвался спокойно и сдержанно, но вот толку в этом не было.

   – На любой? Хорошо: а помните ли вы то, как переступали через людей и добивались своего? Тогда в вас не было сомнений и угрызений совести. Вы шли напролом, не заботясь о чужих судьбах. Вам как будто бы было наплевать на их будущее.

   – Я помню то, что каждый день старался сделать этот прогнивший мир чуточку лучше. Говоря «мир», я имею в виду простой народ. Тех, кто живёт без жизненных трудностей, вольно и роскошно – я презирал тогда, также, как и сейчас. Эти люди живут за счёт других, которые страдают, и эти первые мне мерзки, как и их поганые методы. Я против хитрых увёрток, я за чистую правду и справедливость.

   – Но и вам, лорд Джутан, самим стало жить легко и вольно, тогда, когда вы каким-то образом разбогатели. Чем же вы в таком случае отличаетесь от остальных богатеев?

   – Деньги не затуманили мой разум, и я не потерял облик человека.

   – А что такое по-вашему «облик человека?»

   Вельмол на мгновение задумался, осмотрел треснутую штукатурку стен, и со вздохом произнёс:

   – Это значит жить бесхитростно, упираясь на совесть, не закрывая глаза на беспорядки любого рода, пресекая несправедливость. Я доверяюсь внутреннему инстинкту с интуицией, которые подсказывает где свет, а где тьма. Почувствовав тьму, у меня два варианта: обойти её, или уничтожить. И так уж вышло, что мне дано безошибочно определять тварь и гниль от настоящего человека. Знаю, это не понравится тварям, так как они вне досягаемости обычного человека, который, к сожалению, неспособен почувствовать их.

   – Значит ли это то, что вы необычный человек?

   – Не мне решать. – улыбнулся Вельмол.

   – Пациент сорок три, нет, вы совсем не в своём рассудке! – взвизгнула она. – Вы отдаёте отчёт своим словам? До того, как прийти ко мне, я от исцелителей слышала много тёмного о вас, и о вашем прошлом. То, что у вас была жена и дети, своё малое хозяйство, ремесло, и тому подобное... Но вы начали бредить идеей свергнуть императора Мистамина, изменениями нынешних устоев... И тому подобным глупостям. Родные ждут вас, и мы постараемся всеми силами побыстрее излечить вас. Ну, я думаю, теперь-то вам есть о чём подумать. – женщина деловито, с улыбкой кивнула двоим здоровякам по бокам, те сразу же схватили Вельмола и небрежно подняли на ноги.

   Зетния подумала:

   «Какой твердолобый. Ну ничего, и этого как-нибудь уломаем».

   – Докажите что я болен! – выкрикнул Вельмол, думая:

   «Она хочет сделать меня смиренным, недееспособным, но уж я-то постараюсь воспрепятствовать этому».

   – Мы не прощаемся, сто сорок третий. – проигнорировала она. – Благополучия вам и добрейших размышлений.

   Пока его небрежно под руки тащили по коридору, он невольно ногами шоркал по полу так, как будто бы они вовсе не работали. Вельмол, с трудом веря в свою незавидную ситуацию, мыслил:

   «О да, все мои размышления будут направлены на то, как бы побыстрее выбраться отсюда. А ещё лучше будет, если я выберусь отсюда, выкуплю это здание, и засажу тебя навсегда в этот мерзкий гадюшник. Здесь, как я понял, не лечат. Максимум вколют какую-то муть с дрянью и забудут до нового дня. Я даже буду иногда приходить, чтобы ты, связанная, с опустошённым разумом смотрела на меня и понимала для себя то, что я победил не только тебя, но и саму судьбу. За этими-то несчастными полоумными действительно будет настоящий уход, но только не за тобой».

   На этот раз, дотащив Вельмола до мрачной палаты, надзиратели швырнули его на деревянную кровать жёстче, чем ненужную вещь, и ещё туже перевязали чем в прошлые разы.

   Профессионалка своего дела, заместитель главврача Зетния по слухам уже многих удушила чужими руками по постановлению свыше. Совесть у неё отсутствовала благодаря наблюдателям, которые умели убеждать одними лишь словами. Но она сама была жертвой обстоятельств. Она, в своё время, поддалась материнскому инстинкту и из жалости взяла из приюта св. Скария семерых детей малого возраста, на содержание которых требовалось время и деньги. В то время она была медсестрой, но решила рискнуть, и только после того, как на прокормление и содержание такого количества детей ей стало не хватать денег – она принялась всеми силами добиваться хоть какого-то повышения.

   У каждого из них была своя правда и нежелание сдаться и спасовать в своих стремлениях. Зетния не хотела, чтобы кто-то помладше заполучил это место, и потому она старалась быть нужной этому заведению. Вельмол же хотел во что бы то ни стало выбраться, хоть и видел, что это невозможно. Он знал, что его ждёт вне этого здания вся его команда, которую он так тщательно подготовил, в которую верил даже больше, чем в себя. Лёжа на кровати, он таращился на танцующих пациентов и грустно думал:

   «Столько вылазок, планов, действий против парламента... Отравил ли их повар, или что-то пошло не так? И неужели мой конец ждёт меня именно тут?»

–

   Настал момент, когда Вельмол почувствовал себя более свободным – его больше не привязывали к кровати; к своему счастью, он мог прогуливаться по коридорам свободно, изучая местность. Но его руки сдерживала туго скреплённая смирительная рубашка, и он желал быть совсем свободным, хотел пошевелить вволю ослабшими руками, и всё же то, что он мог вольно ходить – было для него значимым изменением.

   Добраться до регистратуры, скрытно проникнуть в неё, ему не представлялось возможным, было слишком много нежелательных глаз, наблюдающих такой хаос. Ну а в отделение тяжело больных лучше не заходить вовсе.

   Ему показалось, что среди всех пациентов, в другой палате, был точно такой же как и он – нормальный, ни в чём неповинный человек. Их разумные взгляды встретились и начали друг друга изучать. Не найдя ничего особенного в Вельмоле, тот сменил свой бессмысленный взгляд в пол. Чернобородый же надеялся на то, что этот человек знал больше, так как он сам был в недопонимании происходящего с ним.

   – Ну как тут обстановка? Никогда не меняется, а? – поинтересовался он, кивая в знак приветствия.

   – Да как тебе… сказать... – движения пациента были заторможены, он сильно прерывался уже в этой изначальной речи. С его губ, как и у многих, капала на пол жёлтая слюна. – В основном-то да... одно и тоже. Но бывают даже... праздники, нам раздают сладости и подарки... хоть это и очень редко бывает. – глаза его были впалыми, нос маленьким и изогнутым вниз. Он не смотрел на Вельмола, просто что-то рисовал на листе бумаги карандашом.

   – Что ещё ты знаешь об этом... – Вельмол запутался, но не желал выдать себя постороннему лицу и нашёлся что ответить. – Исцеляющем месте? Как тебя звать?

   – Исцеляющем? Ты здесь, что, недавно?..  – посмотрел тот с подозрением. – Я Абий.

   Вельмол не знал как ответить, и пошёл путём правды:

   – Да, я не знаю правды и не столь давно прибыл сюда. Проясни меня, если сможешь в детали и то, как и в каких ситуациях лучше себя действовать. Я, если что, Вельмол.

   – Всем обстригают ногти, чтобы мы не могли впиться в плоть надзирателям, докторам, и остальному персоналу. Зубы затачивают до такой степени, что они становятся овальными. Это делается каждую неделю...

   – Но не мне. – прервал его Вельмол, показывая длинные ногти.

   – Ну, тогда поздравляю, видать… ты какой-то особенный... Когда приходит главврач, на многих надевают маски-клетки… во избежание несчастного случая. И конечно же ты, как и многие – желаешь устроить побег. Это место – кара нам всем за… сопротивление короны.

   – Абий, ты тоже против правления Мистамина? Ха – вот прямо мысли прочёл насчёт побега. Это не часть ли твоего заболевания? – улыбнулся Вельмол.

   – Сбежать отсюда невозможно, это охраняемая территория… даже вне этого здания. – фыркнул тот, со всей силы сплюнув яркую слюну.

   – Всё ли ты обдумывал? Я на счёт побега – раз и навсегда. Послушай, я не знаю тебя, ты меня, но я же вижу и знаю, что ты, также, как и я – хочешь убраться отсюда, не так ли? – Вельмол говорил еле слышно и был уверен в своих словах.

   – Да вот знаешь, что-то два раза пытался, и никак… не получалось. Я неизвестно, почему они оставили меня живым тогда.

   – Когда ты последний раз пытался сбежать?

   – Наверное год назад. Нет, вру, больше года точно. Их методы... очень действенны, они умеют хорошенько запугать человека... Чтобы тот навсегда перестал сопротивляться. После этих моих побегов они, вроде бы усилили охрану… добавив несколько человек вокруг лечебницы.

   – Тебе не надоели эти... опыты и издевательства? А болючие уколы? – Чернобородый не был уверен в том, что вытворяли именно с ним, но он видел, что делали с остальными. – Разве тебе не омерзительна вся эта грязь и неравенство; я имею в виду их неуместная и ненужная власть над несчастными? Такое правление или же даже властность – лишена смысла и негуманна, разве нет? Они же делают здесь то, что хотят, и никто не может это прекратить. Так?

   Тот что-то вдумчиво стал рисовать на картоне, и замолчал вовсе.

   – Не так ли? Ну ты же вроде бы как самый разумный, пойми и меня тоже – я не хочу здесь оставаться и минуты, желаю сбежать, понимаешь? Я хочу жить полной жизнью, приносить пользу остальным...

   – Ты глаголешь... Правду... нет, даже что-то высшее, чем она... Но я не знаю как выбраться с этого проклятого новыми богами места...

   – Смотри, – звучно щёлкнул языком Вельмол, дабы он обратил на него внимание, – Ты согласен со мной, а я с тобой, это уже маленькая, но команда. Давай продумаем план – и в этот раз безупречный, чуть ли не идеальный.

   – Думаешь, что умнее меня? Ха-ха! Да я раньше почти каждый день думал об этом, понимаешь? Постоянно в голове прорабатывал план побега! Вельмол, я тебе не какой-то простак, живущий в трущобах Горбри... Мне известны… тонкости алхимии с малых лет, на этом и вырос!

   – Я не думаю, что ты простак, но и я не тюфяк. Давай вместе продумаем вылазку отсюда? Лично мне – надоело здесь находиться. Думаю что тебе – тем более.

   – Давай денёк-другой подумаем и выскажемся на счёт задуманного.

   – По рукам, Абий. – только и ответил Вельмол.

–

   На следующий день они вновь встретились взглядами, оба друг другу кивнули и отошли в сторонку к светлому окну, откуда были видны безлиственные, скрюченные деревья. Товарищ по несчастью в пол шёпота заговорил первым:

   – Всё произойдёт в процедурном кабинете. Сделаем всё, чтобы тихо и быстро обезвредить докторшу и надзирателя. Не знаю как, но ты должен достать известь, корни любого растения, воду, костную муку из еды, что нам дают. Отыщи это обязательно. Только во время полнолуния у нас удастся ритуал. Нужно также сделать так, чтобы очередь была у нас одинаковая. – слегка мешкая проговорил он.

   – Ничего себе... – озадаченно покачал головой Вельмол. – Да мой план и рядом не стоял. Хорошо, что я научился высвобождать одну руки из смирительной рубашки. Но я не пойму, зачем всё это и когда будет полнолуние?

   – Меня ненавидят здесь за то, что я ведаю о старых... приёмах. Не нужно вдаваться в подробности – просто поверь мне и тому, что я способен на... таинство. Судя по тому, что я видел за окном, полнолуние будет через пять или шесть дней. А всё это, собранное тобой, поможет нам выломать решётки. Надеюсь, ты доволен ответом.

   – Старые приёмы, да? Знаю я одного подобного, он тоже способный.

   – Знай одно и точно Вельмол: я не уповаю на твою решительность. Чуть что, каждый сам за себя.

   – Только ближе к вечеру ослабь мою рубашку, чтобы я смог обеими руками пошевелить, хорошо? – спросил с улыбкой чернобородый.

–

   Этим же вечером Вельмол туго соображал – его основательно обкололи. На руках уже не было живого места, вся кожа была истыкана грубо, виднелись кровоподтёки и синяки разных оттенков. Вечер должен был пройти, как и прошлые, то есть – никак, бессмысленно и впустую. Но этот день отличился других тем, что по его просьбе было разрешена встреча с женой. Вот только Вельмол почти было был уверен в том, что не просил о таком.

   Как обычно, уже привыкнув, его сопровождали два надзирателя по длинному коридору, по бокам которого были одиночные камеры, палаты и зарешечённые окна, еле освещающие проход. В новой широкой комнате он ещё не бывал, но у него сложилось впечатление о том, что это всеми покинутый и ненужный вестибюль, где вдалеке, у входа виднелась раздевалка.

   «Не удивлюсь тому, что меня первого здесь навестили за несколько лет». – подумал он, стараясь разглядеть знакомые очертания женщины вдалеке.

   – Дорогой Вельмол, что же ты так пристально смотришь? Ты испытываешь неудобство при мне, или же это всего лишь мне показалось? – её голос уж очень напоминал ему Филити, но как назло перед глазами всё расплывалось.

   «Вроде бы тот же цвет волос... Но лицо другое. – подумалось ему. – Или мне кажется?»

   – Я не уверен, ты ли передо мной... – вяло произнёс он. Вельмолу казалось, что он где-то её мог видеть.

   – Да... Старшая медсестра Зетния говорила про то, что у тебя могут быть нарушения в памяти из-за серьёзной травмы головы. Ты так внезапно пропал из моей... и не только моей жизни, что я было подумала, может быть ты в очередном набеге. Но нет... Ты болен. – твёрдо, убедительно произнесла она. – Мне очень печально из-за этого, но они говорят, что с тобой дело... вроде бы пустяковое, и ты вернёшься к нормальным людям через полгода. Но разве полгода – это пустяк?

   «Филити никогда не прерывалась в сказанном, она всегда была уверена в себе».

   – Со мной всё в порядке, а вот вам, похоже, дали сыграть роль моей жены. Непонятно только с какой целью.

   – Как ты после всего пережитого можешь спутать меня с кем-то другим? Неужели всё действительно настолько плохо? Сестёр Нифию… и Ляду помнишь? А детей? Модун для тебя был всем, Сэндри ты, конечно же любил, но меньше. Это свойственно мужчинам. Помнишь, как мы все вместе стояли у обрыва и любовались закатом около маяка? Это было после освобождения нас из плена. Помнишь, как начался слабый дождь, и голуби попрятались у нашего дома под крышей? Дождь тогда ты назвал «слепым». Ты и это забыл? Я прекрасно помню тот день и твои объятия... – хитренько улыбнулась она и опустила глазки. – А запах чудный сирени?

   «Да, моя любимая сирень. Мы любовались закатом перед моим уездом, и я точно произносил те слова, но... Ха! Вот тут-то ты и попалась. Дочь я всегда любил больше, гораздо больше чем сына, потому что она послушная. Отлично, значит, со мной всё в порядке, но... Что же им надо-то? – Вельмол нахмурил брови, усиленно думая, глядя в трещину каменного пола. – Хотя всё уже понятно, не зря же меня тогда не добили, а притащили в это место. Непонятно то, почему остальных Самоотверженных здесь нет. Кто за всем этим стоит? Может, они как-то прознали то, что я и есть истинный затейник заговора? И если это не Филити – тогда откуда она знает ту правильную половину из прошлого? Кто-то следил?» – он улыбнулся этой еле различимой даме фальшивой улыбкой, сделал вид, что пошла слеза и вытер глаз.

   Вельмол решил сыграть в эту игру, понимая, что его кто-то проверяет, что кто-то хочет чего-то от него добиться, и скорее всего со злым умыслом. Жизнь его никогда не щадила, и вряд ли тот, кто всё это затеял – решит поступить по иному.

   – Да-да, я начинаю... кажется тогда был очень солнечный день? Середина Благодати, так или нет? – он специально расширил глаза как будто бы начал что-то вспоминать.

   – Именно! Благодать! Вот, ты уже начинаешь вспоминать! Подойди к клетке, дай я тебя обниму, родной Вельмол. – она уже просунула руки сквозь прутья и ждала, когда он подойдёт. Чернобородый сделал вид крайней озадаченности и недопонимания, чуть помедлил, но подошёл и обнялся с ней.

    «Играть с ней, поддаваться потихоньку, и одновременно пытаться выбраться отсюда». – мыслил он, пока они стояли через клетку.