Текст книги "Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель..."

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Профессор натуральной истории

Через два года после возвращения на том же заседании Академии наук, на котором адъюнкт Михайло Ломоносов произведён был в профессора, студенту Крашенинникову присвоили звание адъюнкта. Вскоре он был назначен помощником заведующего Ботаническим садом при Академии наук, а потом и заведующим. Эта должность избавила от нужды, в которой Крашенинников находился практически всю жизнь. «Нахожусь в такой бедности, что дневного пропитания почти не имею... в долг не отпускают», – писал он в одном из прошений в Академию.

Обнаружив неполноту коллекции российской флоры в академическом Ботаническом саду, Крашенинников со своим учеником Константином Щепиным часто отправлялся в окрестности Петербурга и Новгорода для сбора растений в лесах, лугах и болотах края. Из этих поездок привозилось несколько сот растений.

В апреле 1750 года, через пять лет после Ломоносова, Степан Петрович был избран профессором натуральной истории и ботаники, то есть, по существу, академиком. В связи с этим он выступил на заседании Академии с речью «О пользе наук и художеств».

Крашенинников говорил о том, что науки развиваются из практических потребностей людей: «Нужда делает остроумными...», о преемственности поколений в науке, да и во всяком деле: «Не всякое же дело от того приводится к окончанию, от которого начинается, но один, следуя стопам другого, всегда в нём поступает доле... Что начать, тому завершиться почти завсегда можно, хотя не в один век, так во многие...»

В своей речи Крашенинников прежде всего имел в виду начатое исследование Камчатки и её населения. Вспомнив Камчатку, он заметил в своей речи, произнесённой в день тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны: «Кто бы подумал, что без железа обойтись можно. Однако ж есть примеры, что камень и кость служат на топоры, копья, стрелы, панцыри и прочая. Камчадалы, не учась физике, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трётся; и для того, будучи лишены железа, деревянные огнива употреблят».

Все 13 лет жизни в Петербурге Степан Крашенинников работал с камчатскими материалами и писал книгу. Для того времени это была совершенно особенная книга. Всякий, кто отправлялся исследовать этот вулканический, снежный полуостров, читал или даже брал её с собой.

Работая над книгой, Крашенинников мысленно снова плыл по порожистым рекам в долблёной лодке (бате), мчался по снежной целине, погоняя собак «оштолом», сидел в жарко натопленной юрте ительменов, слушая заклинания шамана, сеял в камчатскую землю семена огородных растений.

Восемь раз пересекал учёный Камчатку, одних только речек и ручьёв в его книге упомянуто около семисот. Заключительную главу первой части книги он озаглавил «О проезжих камчатских дорогах», объяснив: «хотел бы... чтоб читателю, желающему ведать расстояния от места до места, не было нужды трудиться в исчислении вёрст... и видно было бы, сколько где в дороге ночевать должно».

Во второй части книги, названной «О выгоде и недостатках Камчатки», рассказал Крашенинников об «огненных горах», о «горячих ключах», минералах и металлических рудах, о морских приливах и отливах, о животном мире и растениях. Специальная глава «Где какая погода бывает и в которое время» посвящена климату: «На западном побережье лето весьма неспокойно, мокро и холодно, а причиною тому великое восхождение паров и около лежащие нетающим снегом покрытые горы...» В центральной же части полуострова, в верховьях реки Камчатки «...будто на другом свете: потому что и земля там выше и воздух светлее и чище».

Крашенинников признает, что земля эта «бесхлебное место и нескотное», страдает от землетрясений, извержений вулканов и наводнений, но нет в ней «неспокойства от летнего жару и зимнего холоду» и «...к житью человеческому не меньше удобна, как страны всем изобильные».

Третья часть книги отражает впечатления от встреч с «камчатскими народами». Это настоящий этнографический очерк, подобного в русской литературе ещё не было. Очень подробно описал Степан Петрович повседневную жизнь «людей каменного века»: «Топоры у них делались из оленьей и китовой кости, также и из яшмы... Они ими долбили лодки свои, чаши, корыта и прочее, однако с таким трудом и с таким продолжением времени, что лодку три года надлежало им делать...» Он видел у камчадалов иглы из соболиных костей, ножи из горного хрусталя на деревянных черенках и хрустальные наконечники для стрел, приспособления из дерева для получения огня трением.

В заключительной части книги Крашенинников перешёл к изложению истории русского освоения Камчатки: как попал на неё сподвижник Семёна Дежнёва Федот Попов, как прошёл по этой земле Владимир Атласов, как появились первые русские селения...

В 1755 году книга была закончена и сдана в типографию. Крашенинникову минуло сорок лет, он занимал в русской науке заметное место. Вместо своего бывшего начальника Герарда Миллера, разжалованного графом Разумовским в адъюнкты, он стал ректором академического университета и гимназии при нем. Жалованье как профессор получал 660 рублей, но материально продолжал нуждаться. Здоровье его было подорвано, и жизнь оборвалась преждевременно. Большая семья осталась без средств к существованию.

Современник Крашенинникова, писатель А.П. Сумароков именно о нём сказал устами одного из героев в пьесе «Тресотинус»: «А честного-то человека детки пошли милостыню просить, которых отец... был в камчатном государстве... А у дочек-то его... даром то, что отец их был в Камчатном государстве и для того, что они в крашеннином толкаются платье, называют их крашенникиными».

Наследниками Степана Крашенинникова можно считать двух его учеников. Константин Щепин, помогавший в ботанических сборах в Петербургской губернии, три года учился в Голландии, посылая письма своему учителю, потом стал доктором медицины, не забывая и ботаники. Одно из открытых растений он назвал именем Крашенинникова.

Второй ученик – Иван Лепёхин, как и Крашенинников, сын солдата, обошёл в своих экспедициях Поволжье, Урал, Западную Сибирь и Север Европейской России и выпустил книгу «Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства».

Герард Миллер, завершивший издание книги Крашенинникова, писал в предисловии к ней: «...Конец житию его последовал в 1755 году февраля 12 дня, как последний лист сего описания был отпечатан. Он был из числа тех, кои ни знатною природою, ни фортуны благодеянием не предпочтены, но сами собою, своими качествами и службою произошли в люди... и сами достойны называться начальниками своего благополучия. Житие его, как объявляют, было 42 года 3 месяца и 25 дней».

«Описание земли Камчатской» сразу же получило высокую оценку в научном мире. И не только в России: она сразу была переведена (с сокращениями) на английский, немецкий, голландский и французский языки. Через 13 лет после смерти Крашенинникова появился её полный перевод на французском, а на русском языке она переиздавалась пять раз. Последнее издание вышло в 1949 году.

Все из поздних исследователей Камчатки обязательно брали с собой труд Крашенинникова. Об этом писал Г.А. Сарычев. Даже у Кука на борту корабля было английское издание этой книги. Её прочитал с большим интересом и сделал немало выписок за 20 дней до своей гибели А.С. Пушкин; книга осталась лежать на его столе.

Название одного из крупнейших действующих вулканов Камчатки звучит величественно – вулкан Крашенинникова! Также именем Крашенинникова названы мыс на острове Карагинском, расположенном у северо-восточного побережья полуострова, и подводная долина, уходящая на дно Охотского моря. В этом же районе есть и остров Крашенинникова.

Поморы-груманланы

 XVII веке, а возможно, и раньше, почти каждый год на Ильин день (20 июля по старому стилю) отправлялись из Архангельска или Холмогор поморские лодьи в далёкое плавание к суровой земле. Россияне называли её Грумант, считая частью Гренландии (Груланда). Пробираться туда надо было сквозь пояс льдов не меньше двух месяцев, но дело того стоило – на тех островах зверя морского (моржей, тюленей и даже китов) жило видимо-невидимо. Вот и вели свои лодьи отважные холмогорские кормчие. Кто первый там побывал, неизвестно, но путь на Грумант был хорошо знаком из года в год отправляющимся промышленникам, называющим себя груманланами. Даже песня у них была: «Остров Грумант – он страшон, он горами обвышон, кругом льдами обнесён...»

Прибыв на остров, груманланы строили избу, баню, расставляли капканы на песцов или охотились на оленей, тюленей, белых медведей. Когда Грумант погружался во тьму полярной ночи, всякая охота прекращалась, начинался тяжёлый период зимовки. Люди собирались вокруг «жирника» – большой плошки с ворванью, рассказывая друг другу легенды о Груманте, слагая песни, завязывая и развязывая узлы на верёвках, – всё для того, чтобы как-то противостоять гнетущей бесконечной ночи, томительно однообразному течению времени, страшной цинге. Только не спать постоянно, не предаваться бездеятельности, сохранять силу духа...

В это время и создавался оригинальный грумантский фольклор. Свирепый местный пёс был хозяином острова, его окружали одиннадцать сестёр старухи-цинги, которые являлись морякам во сне в виде жён и невест, оставленных на южном берегу океана. Зимовщиков тянуло в сон, они искали уединённых мест, и здесь их приканчивала старуха-цинга, а грумантский пёс пожирал трупы.

Но действительность порой оказывалась не менее страшной. Всю Европу обошло составленное членом Петербургской академии наук Петром ле Руа описание вынужденной шестилетней зимовки четырёх русских матросов. Это случилось в 1743 году, когда судно с 14-ю груманланами было затёрто льдами вблизи Малого Беруна. В живых остались четверо: штурман Алексей Химков и три матроса, Иван Химков, Степан Шарапов и Фёдор Веригин. Без продуктов, без одежды, одно ружьё с двенадцатью патронами... Не истратив ни одного из них зря, моряки со временем изготовили себе новое оружие: лук из корня ели, принесённого морем, из железного крюка, снятого с доски, найденной на берегу, сделали наконечники для стрел и рогатины (для медвежьей охоты). Жилы натянули как тетиву на лук. С этим первобытным оружием моряки охотились на оленей, медведей, песцов. Единственной пищей было мясо без хлеба и соли все 75 месяцев. Одежду шили из оленьих шкур, которые по нескольку дней мяли руками, вместо ниток применяли медвежьи жилы, иглами служили обточенные и снабжённые «ушками» гвозди из досок, найденных на берегу. В центре острова нашли глиноподобную породу и из неё сделали плоский сосуд для жирника. Огонь высекали из кремня...

До спасения, пришедшего совершенно случайно, не дожил только Фёдор Веригин – он отказывался пить горячую оленью кровь, мало двигался, был слаб духом, – и цинга скосила его.

Спасение пришло в августе, его «принесли» свои же, архангельские груманланы. Как и судно «робинзонов» шесть лет назад, их корабль был отнесён ветром к Малому Беруну, и мореходы заметили на берегу огонь.

...Десятки кораблей заходят каждое лето в самый большой залив Шпицбергена – Ис-фьорд. Путь их проходит мимо базальтового мыса, открывающего вход в бухту Грен-фьорд, где расположился посёлок Баренцбург. На морских картах штурманов всех стран в этом месте значится «мыс Старостина», так оно названо по предложению шведского полярника А-Э. Норденшельда. Именно он обнаружил остатки русского поселения у входа в Грен-фьорд и поставил скромный обелиск из камней в память о русском охотнике.

«Патриарх Шпицбергена», «король Свальбарда», «богатырь-философ» – так называли во второй половине XIX века этого человека, ставшего известным всей Европе. Когда Старостин, вологодский крестьянин, подал в 1871 году прошение о получении преимущественного права охоты на Шпицбергене, он ссылался на то, что предки его плавали на Грумант ещё до основания Соловецкого монастыря, то есть в первой половине XV века.

Лет пять ездил Иван Старостин на летний промысел, потом решил разок перезимовать и остался на Шпицбергене. Из 36 зим он только 13 прожил на родине, остальные 23 года провёл один на один с суровой природой, долгими и беспросветными полярными ночами, дико завывающей метелью. Старостин ушёл от суеты житейской в жизнь природы, простую и ритмичную. Здесь, на берегу Ис-фьорда, он и похоронен. И уже второе столетие его с уважением вспоминают на Шпицбергене как одного из первых жителей ледяного архипелага.

В 60-е годы прошлого, XX века километрах в четырёх к северо-востоку от мыса Линнея работали археологи всех скандинавских стран. Они производили раскопки остатков древнего русского поселения. Поселение состояло из жилого дома, бани и кузницы. На сравнительно небольшой глубине были обнаружены бревенчатые остовы изб, охотничье снаряжение, глиняная посуда, шахматы, монеты, куски оконной слюды. На балках потолка были вырезаны даты «1776» и «1797».

В исландских сагах говорится о земле в окружении льдов к северу от берегов Европы. Её достиг викинг Торкиль. Он увидел вздымающиеся над поверхностью Ледовитого океана гигантские скалы, среди них жили викинги-йотуны. На этой земле не было никакой растительности. Датский писатель Саксон Грамматик, живший в XIII веке, рассказывал в своей « норвежской истории », что однажды корабль, плывший из Исландии в Норвегию, был отнесён во время шторма на север, в «туманное море», там он пристал к земле, окружённой ледяными скалами. Свальбард («Холодный Берег») назвали эту землю викинги. Так архипелаг называют норвежцы и сейчас.

Если и было это открытие, сведений о нём очень мало. Не осталось никаких следов пребывания викингов на Шпицбергене, подобных тем, что находились в Гренландии, Исландии, Ньюфаундленде.

А вот то, что лет за пятьдесят до Баренца на архипелаге к северу от берегов Европы жили и промышляли русские поморы, известно достоверно. Несомненное доказательство – развалины избушек, в которых они зимовали, предметы быта, могилы с поморскими крестами. Возраст дерева с большой точностью определяется радиоуглеродным методом. Возраст дома в одном из фьордов на юге острова Западный Шпицберген установлен: середина XVI века.

Возможно, русские поморы были на одном из островов и в лето 1596 года, когда голландская экспедиция, фактическим руководителем которой был опытный мореход Виллем Баренц, направлявшаяся на поиски северного пути в Китай, встретилась с землёй, принятой ими за часть Гренландии. Двигаясь на северо-восток, к Новой Земле, у берегов которой Баренц побывал уже в прошлом, 1595 году на широте 7930’, корабли встретили неизвестный остров. На подступах к нему был застрелен огромный белый медведь, поэтому и остров получил название Медвежий.

Корабли пошли дальше на север. 19 июня на горизонте из тумана появилась цепь островерхих гор с потоками ледников. Летописец экспедиции Геррит де Фер записал: «Мы назвали эту страну Шпицбергеном за острые вершины гор». Голландцы обогнули остров с запада и высадились на берегу одного из фьордов.

Возвращаясь после зимовки на Новой Земле, Виллем Баренц погиб. Участники его экспедиции были спасены поморами, промышлявшими в ледовитом море. Возможно, они же плавали на Грумант. В иные годы, когда Новую Землю блокировали льды, достичь Шпицбергена было легче.

Археологи нашли более ста мест, где зимовали поморы-груманланы на островах архипелага Свальбард: остатки домов, судов, утвари, кресты на могилах...

Память об отважных русских мореплавателях хранят названия на Шпицбергене. Там есть и Русская бухта, и Русский остров, а одно из каменноугольных месторождений названо Грумант.

Между Камчаткой и Америкой

 результатах плавания Беринга и Чирикова М.В. Ломоносов писал: «Америка, против Камчатки лежащая, начинается островами... и потому не без основания утвердить можно, что виденные места... составляют Архипелаг». Вскоре стало ясно, что не один архипелаг, а два протянулись в северной части Тихого океана.

Курильские острова были открыты русскими раньше, чем Алеутские. С южной оконечности Камчатки нельзя не увидеть близко подходящих к полуострову с юга самых северных островов Курильской гряды. В 1706 году служилый человек Михаил Наседкин с отрядом казаков дошёл до южной оконечности Камчатки, мыса Лопатка, и «за переливами», как он писал, видел землю, которой, однако, достичь не смог. Уже Владимир Атласов, «камчатский Ермак» (как назвал его Пушкин), записал в своей «скаске»: «...на море видел как бы острова есть».

Данила Анциферов, которого после гибели Атласова казаки выбрали атаманом, и Иван Козыревский, избранный есаулом, осенью 1711 года продолжили путь на юг и от мыса Лопатка на камчадальских лодках переправились через пролив на крайний северный остров Шумшу. Они встретились с жившими там айнами и, как потом рассказывали, вступили в бой «с курильскими мужиками». Ясака же собрать не смогли, потому что «на том их острову соболей и лисиц не живёт и бобрового промыслу и привалу не бывает, и промышляют они нерпу...»

Анциферов был убит вскоре при казачьем бунте, а Козыревский, несмотря на косвенное его участие в убийстве Атласова, был помилован за то, что составил в 1712 году первую карту Курильских островов. Летом следующего года состоялась вторая экспедиция Козыревского: он отправился с отрядом 66 человек, с пушками и ружьями. Цель была определена так: «для проведывания от Камчатского Носу за переливами морских островов и Апонского государства». Переводчиком взяли пленного японца, намереваясь добраться до загадочной земли. Но, получив немалый ясак после боя с айнами на острове Парамушир, вернулись.

Дальнейшая судьба Козыревского была непростой. Он постригся в монахи и жил в Якутском монастыре. Не один раз сажали его в тюрьму, припоминая дело о гибели Атласова. Он же просил разрешения отправиться в Японию, путь в которую якобы знал. Встретившись с Витусом Берингом в 1726 году, Козыревский и его просил об этом, передав чертёж Курильских островов. Потом сумел каким-то образом построить судно для плавания в Японию, но оно ещё на Лене было раздавлено льдами и затонуло. Появился этот энергичный человек и в Москве, про него писали даже в «Петербургской газете». Однако, когда Козыревский вернулся в Сибирь, опять был посажен в тюрьму. Там и умер в 1734 году.

Тем временем русские мореходы продолжали прокладывать путь на Курилы. В Охотске было налажено строительство лодий поморского типа. На одной из них кормчий Никифор Треска ещё в 1719 году прошёл через Охотское море к курильскому острову Уруп, расположенному в центральной части гряды. В том же году посланные Петром I со специальным заданием Иван Евреинов и Фёдор Лужин достигли острова Симушир, провели его точную съёмку, а потом нанесли на карту ещё несколько Курильских островов. Продвигаясь постепенно вдоль Курильской гряды, добрались и до Японских островов.

Один из отрядов Первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга возглавлял лейтенант Мартын Шпанберг, датчанин на русской службе. Во второй экспедиции Беринга, начавшейся в 1733 году, перед ним была поставлена самостоятельная цель: нанести на карту Курильские острова, доплыть до Японии и обследовать эту страну.

Отряд Шпанберга вышел из Охотска в конце июня 1738 года на трёх судах в камчатский порт Большерецк. Оттуда уже в июле флотилия отправилась на юг. В густом тумане потерялись и отстали два судна... Шпанберг один продолжил путь вдоль Курильской гряды. Дойдя до острова Уруп, он обогнул его, но, беспокоясь за судьбу отставших кораблей и не имея достаточно провизии, к Японии не пошёл, а вернулся в Большерецк.

Между тем одно из отставших судов, которым командовал англичанин Уолтон, достигло восточного выступа японского острова Хоккайдо и повернуло к Камчатке. По пути были нанесены на карту двадцать шесть Курильских островов. Через десять дней после Шпанберга Уолтон прибыл в Большерецк.

Уже через три года после открытия Берингом и Чириковым американского берега промышленник Евтихий Санников и сержант Емельян Басов отправились зимовать на остров Беринга. Они успешно промышляли котиков и привезли более пяти тысяч шкур. Летом 1745 года они продолжили промысел на острове Медном, куда высадились впервые. А от него прошли немного на восток и увидели острова из Алеутской гряды.

В том же году мореход и геодезист М. Наводчиков отправился из Нижнекамчатска на юго-восток искать новые земли. Он открыл первые три острова из Ближних Алеутских – Агату, Атту и Семичи. Целый год Наводчиков с артелью промышлял каланов и котиков, составив карту открытых островов, но на обратном пути его парусное судёнышко-шитик разбилось о скалы у камчатских берегов. Во время зимовки на острове Каргинском несколько человек умерли от голода и цинги. По возвращении Наводчиков был несправедливо предан суду, который его оправдал, впервые упомянув в документах по делу название «Алеутские острова».

В 1750-х годах несколько промышленников побывали на островах, открыв ещё с десяток новых. В августе 1759 года промышленник Степан Глотов с казаком Савином Пономарёвым отправились в район Алеутских островов, где проплавали, добывая морского зверя и зимуя то на одном, то на другом острове, ни много ни мало семь лет. Они открыли относительно большой остров Уналашка и к востоку от него группу Лисьих островов (назвали так потому, что на островах попалось много лисиц). В августе 1763 года прошли вдоль юго-восточного побережья полуострова Аляска и натолкнулись на самый крупный в Аляскинском заливе остров Кадьяк. Дальше они не пошли, а вернулись к Лисьим островам, где промысел был особенно успешным. Только в 1766 году возвратились на Камчатку.

Уже в середине XVIII столетия практически все многочисленные Алеутские острова были открыты и нанесены на карту. Сибирский губернатор Денис Чичерин донёс в Петербург об открытии «неизвестных мест и нового промысла». Сделали это, как сетовал Чичерин, «самые простые и неучёные люди», потому он просил прислать грамотных морских офицеров, которые занимались бы не промыслом, а съёмкой и описаниями.

Получив это донесение, Екатерина II распорядилась отправить экспедицию для исследования американских земель к востоку от Камчатки и приведения «американцев» (имелись в виду, конечно, алеуты) в российское подданство. Она получила из соображений секретности официальное название, не отвечавшее её реальному содержанию, – «Экспедиция для описи лесов по рекам Каме и Белой». В соответствии с указом императрицы в 1766 году из Охотска по направлению к Камчатке вышли четыре специально построенные судна. Молодые офицеры российского флота Пётр Креницын и Михаил Левашов возглавили экспедиции. Уже при переходе от Охотска три судна погибли, и для того, чтобы продолжить плавание, пришлось заняться ремонтом и провести две зимы в Нижнекамчатске. Только в июле 1768 года два судна с общим экипажем сто сорок человек вышли в море, взяв курс на восток. Через несколько дней в тумане суда потеряли друг друга и дальше пошли самостоятельно. Открыв по пути по нескольку островов, они встретились около Уналашки. Вместе подошли к острову Унимак и открыли узкий пролив, отделяющий его от полуострова Аляска, который они всё ещё считали островом, по размерам даже меньше Унимака.

Туман снова разлучил суда. Зимовали Левашов и Креницын порознь. Левашов выбрал для зимовки удобную бухту на Уналашке, одну из лучших на Алеутских островах (сейчас она называется Датч-Харбор). Часть команды осталась на судне, часть жила в юрте на берегу. За зиму умерло трое из заболевших цингой, двое пропали без вести. Нелёгкой была зимовка и у Креницына, обосновавшегося на Унимаке: пришлось вытаскивать судно на берег, строить юрты, постоянно обороняться от алеутов. От цинги умерли за зиму шестьдесят человек, в том числе и «ветеран» алеутских промыслов Степан Глотов.

Следующую зиму оба судна провели в Нижнекамчатске, но там было, пожалуй, ещё хуже, чем на островах: летом не удалось запасти достаточно рыбы, потому что эпидемия оспы унесла жизни шести тысяч местных жителей и рыбаков совсем не осталось. Левашов использовал зиму для составления отчёта: им была вычерчена карта всех островов. С Креницыным же случилось несчастье – утонул в реке, когда лодка, в которой он плыл, перевернулась. Из-за его гибели исследования были прекращены. Левашов вернулся в октябре 1771 года в Петербург.

Несмотря на потерю трёх судов и почти половины людей, экспедиция была признана успешной. В самом деле, результаты оказались грандиозны: несмотря на исключительно неблагоприятные условия работы, была положена на карту, хотя и не без ошибок, гигантская дуга из сотен островов, протянувшаяся через северную часть Тихого океана почти на две тысячи километров.

Через семь лет после возвращения Левашова в Петербург в этих водах плавал Джеймс Кук и пользовался русскими картами и описаниями. Они попали к нему так: секретные материалы экспедиции английским шпионам удалось раздобыть через лейб-медика Екатерины II. В октябре 1778 года на острове Уналашка Кук встретился с русским мореходом Г. Измайловым, передавшим всё, что он знал о северной части Тихого океана. Кое-где Измайлов исправил карты, составленные Куком, и дал скопировать свои. Кук ушёл на юг к Сандвичевым (Гавайским) островам; до гибели его оставалось меньше четырёх месяцев...

В своём третьем кругосветном плавании Джеймс Кук искал проход из Тихого океана в Атлантический вокруг Северной Америки. Он не смог пройти на север от Берингова пролива, но описал побережье от Калифорнии до Аляски, дав многим объектам, уже названным русскими мореходами, английские названия. Дважды Кук заходил в 1799 году в Петропавловск-Камчатский, вызывая беспокойство властей: не воспользуются ли англичане открытиями русских в Тихом океане? Интерес к этой области земного шара проявили и французы. Через 8 лет после Кука, в 1787 году, в северной части Тихого океана прошли два фрегата Жана Франсуа де Лаперуза «Буссоль» и «Астролябия». Они тоже заходили в Петропавловск, где к тому времени уже стояли готовые к плаванию пять кораблей, построенных в исполнение указа Екатерины II от 22 декабря 1786 года. В указе говорилось о защите «права нашего на земли, российскими мореплавателями открытые...» Эскадра, во главе которой стоял капитан 1 ранга И. Муловский, должна была, согласно наставлению Адмиралтейств-коллегии, нанести на карту Курильские острова и объявить их владением России, а потом то же повторить и на Алеутских островах, а «гербы и знаки других держав, ни по какому праву в сих странах обладать не могущих, срыть, разровнять и уничтожить».

Но внезапно вспыхнула война с Турцией и обострились отношения со Швецией. Плавание к тихоокеанским архипелагам отменили. Эскадра Муловского отправилась в Средиземное море, где в сражении её командующий, один из образованнейших морских офицеров того времени, был убит.

Среди тех, кто приступил к освоению новооткрытых островов на Тихом океане, на первое место выдвинулся Григорий Иванович Шелихов. Именно его плавания в 1783—1785 годах и послужили поводом к решению об экспедиции Муловского.