Текст книги "Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель..."

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

«Душа» Зоологического музея

Помощник препаратора Зоологического музея, уехавший 10 лет назад, солдатский сын Вознесенский был произведён в хранители Зоологического музея Академии наук. Эта должность его недворянскому происхождению не соответствовала. Но огромная выслуга лет, невероятно плодотворное путешествие, ходатайства «научных руководителей-академиков», а также специальное разрешение государя позволили присвоить Вознесенскому первый классный чин.

Через три года «высочайшим приказом» он был произведён в коллежские регистраторы, а в следующем году – в губернские секретари. Получил он и награды – Бронзовую медаль на Андреевской ленте (в память о Крымской войне 1853—1856 годов) и орден Св. Станислава 3-й степени (за отличную усердную службу). В 1852 году Вознесенского избрали членом-сотрудником всего 7 лет назад образовавшегося Русского географического общества, в 1859 году он стал одним из учредителей Русского энтомологического общества. Выдающиеся географы и биологи России А.Ф. Миддендорф, К.С. Маак, Л.И. Шренк, Г.И. Роде признавали великие заслуги Вознесенского перед наукой. За должность хранителя Зоологического музея он также взялся с исключительной ответственностью. Не было в музее другого человека, который так разбирался бы в его объёмистом архиве.

В Петербурге Вознесенский считался знатоком пушного товара и мог бы неплохо зарабатывать на этом деле, но он целиком отдавал себя музею. Безотказно принимал заказы на изготовление чучел птиц и млекопитающих, получал со всех концов страны и из-за границы посылки с животными. В 1861 году известный учёный Н.Я. Данилевский прислал в музей из норвежского города Тронхейма 11 ящиков с коллекциями. Эти хлопоты занимали всё время, очень мало его оставалось для обработки результатов десятилетнего путешествия.

Краткий отчёт Вознесенский составил сразу же по прибытии в Петербург. Он подвёл итог собранного для Зоологического музея: млекопитающих – 434 экз., рыб – 179 экз., препарированных черепах – 5 экз., остовов зверей и птиц – 210 экз. Всего: 3687 экземпляров.

Кроме этого, огромное количество заспиртованных рыб, амфибий, моллюсков, раков, морских звёзд, яйца птиц, собрание насекомых, «простирающееся до 10 000 экземпляров», гербарий растений почти на 2000 листах, отдельные морские водоросли. Было открыто более 400 новых видов растений и животных. «По части минералогии: отпечатки, окаменелости, земли, руды, береговые и горно-каменные формации, состоящие в огромном количестве разнородных шурфов, собранных в Русско-Американских колониях и на Камчатке».

«По части этнографии: большое собрание одежд, оружий, утвари, украшения, моделей иных многих предметов, приобретённых у обитателей Северо-Западной Америки...» Этнографические материалы заняли 150 ящиков. К этому присоединились открытые на о. Беринга кости морской коровы и «черепа оной», клыки и зубы мамонтов, черепа представителей разных народов.

Вознесенский работал и как художник. К его отчёту приложено 93 «раскрашенных изображений», 38 картин (виды, портреты), 25 контуров животных...

Вознесенский составил комплексные географические описания островов, устьев рек, морских берегов тех мест, где он побывал. Особенно интересны его очерки, посвящённые Русской Америке и Камчатке, которую он исследовал через 100 лет после С.П. Крашенинникова. Трудно представить, как всё это мог сделать один человек, не имеющий никакого специального образования, кроме навыков препаратора.

Но это ещё не всё. Посетив 53 селения Камчатки, указав их названия, расстояния между ними, число домов и жителей, Вознесенский составил фактически первую опись населения полуострова. В 1846 году там проживало 1712 жителей.

Двадцать два года прожил Вознесенский после возвращения из путешествия. Эти годы были отданы работе в музее, экспедиционные материалы он так и не успел до конца обработать. Только в 52 года Илья Гаврилович женился, но вскоре после рождения дочери Марии овдовел. В последние годы жизни Вознесенский был присяжным заседателем в Петербургском окружном суде. Его освободили от должности в год смерти, последовавшей после продолжительной болезни, в ночь с 17 на 18 мая 1871 года. Он похоронен на Смоленском кладбище Петербурга, но могила не сохранилась.

Василий Головнин

о время одного из русских кругосветных и полукругосветных путешествий, которых в XIX веке было совершено около сорока, группа офицеров во главе с командиром корабля была захвачена в плен.

Более двух лет начальник русской морской экспедиции В.М. Головнин провёл в японском плену. И написал книгу, которая стала первым трудом японоведения. В ней он подробно рассказал всей Европе об этой веками закрытой стране.

Военная юность

Василий Михайлович Головнин происходил из дворянской семьи. Она была небогатой, но старинного рода. В начале XVII века «служилый человек Игнатий Головнин пожалован был дворянским достоинством за военные доблести. Это отражено на фамильном гербе: на красном фоне скрещены две серебряные пики, над которыми – чёрная крепость.

Василий родился 8 апреля 1776 года в деревне Гулынки, Пронского уезда, Рязанской губернии. Уже в десятилетнем возрасте мальчик потерял отца и мать, и родственники, у которых он жил, определили его в 13 лет, на год раньше положенного срока, в Морской кадетский корпус. А в 14 лет он как гардемарин был назначен на корабль под названием «Не тронь меня» и участвовал в трёх морских сражениях русско-шведской войны. За проявленную в них отвагу был награждён золотой медалью. В Морском корпусе Головнину пришлось пробыть лишний год, благодаря чему он смог углубить свои знания по многим предметам. По окончании корпуса он был назначен в команду военного транспорта, отправлявшегося с русским послом С.П. Румянцевым в Стокгольм. Это было первое дальнее плавание Головнина. Потом он служил на фрегате «Рафаил» в эскадре адмирала П.И. Ханыкова, крейсировавшей в Северном море в 1795 и 1796 годах против революционного французского флота. Следующее место службы – в эскадре адмирала М.К. Макарова, где он занимал должности флаг-офицера, адъютанта, а также переводчика при совместных действиях с английским флотом. Головнину довелось побывать в Копенгагене и Портсмуте, познакомиться с традициями английского флота. В 23 года он стал лейтенантом и в составе двенадцати русских офицеров, отправленных на стажировку в Англию, плавал на боевых английских кораблях. Участвовал в морских сражениях с наполеоновским флотом в Бискайском заливе и в Средиземном море во время блокады испанского порта Кадио и французского – Тулона. Сам легендарный адмирал Горацио Нельсон отмечал его мужество и боевое мастерство.

Прослужив четыре года в английском военно-морском флоте, в августе 1806 года Головнин возвратился в Россию. На материале своей командировки он написал научный труд, где сравнил состояние русского и английского флотов. Вскоре он получил новое назначение. Предстояло возглавить экспедицию в Тихий океан, к русским владениям в Америке, провести там гидрографические исследования, нанести на карту берега Камчатки, Аляски и Курильских островов.

В конце августа 1806 года, когда только что вернулись из трёхлетнего плавания «Надежда» Крузенштерна и «Нева» Лисянского, начинать новое путешествие было уже поздно. Выход шлюпа «Диана» перенесли на следующий год. Зимой Головнин по заданию морского министра адмирала П.В. Чичагова разработал свод военно-морских сигналов для дневного и ночного времени. Одновременно он готовился в дальний поход, подбирал экипаж, назначив своим помощником капитан-лейтенанта Петра Ивановича Рикорда, с которым вместе служил в эскадрах Ханыкова и Макарова, а потом и в английском военном флоте.

На шлюпе «Диана»

25 июля 1807 года военный шлюп «Диана», трёхмачтовый корабль с батареей пушек на борту, снялся с якоря на Кронштадтском рейде. Двухдневный шторм в Финском заливе был первым испытанием. Но уже 7 августа «Диана» – на рейде Копенгагена, осаждённого английскими войсками, а ещё через месяц – в гавани Портсмута. Здесь «Диана» простояла почти два месяца: англичане требовали уплатить пошлину как за купеческое судно, и пришлось вести переговоры. Но всё удалось, и «Диана» оказалась в Атлантическом океане. Октябрь, ноябрь, декабрь прошли. 2 января 1808 года впереди показался остров Санта-Катарина (Святой Екатерины), а за ним – берега Бразилии. Якорь бросили в той же гавани, где пять лет назад корабли Крузенштерна и Лисянского простояли больше месяца. Головнин задержался лишь на десять дней и, в отличие от своих предшественников, избрал более далёкий, но зато спокойный путь. «Диана» пошла не на юг, к штормовому мысу Горн, а на восток – к мысу Доброй Надежды, направляясь в Тихий океан через Индийский.

Прошло два месяца, и «Диана» добралась до южной оконечности Африки. Тут выяснилось, что началась война между Россией, заключившей союз с Наполеоном, и Англией. В гавани Саймонстаун англичане задержали русский корабль в ожидании указаний из Лондона.

Прошёл месяц. Головнин провёл комплекс научных исследований в районе мыса Доброй Надежды, уточнил его координаты. Из Лондона вестей не было. И боевые моряки Головнин и Рикорд приняли смелое решение – бежать из английского плена. Но прежде Головнин исследовал закономерности смены ветров в бухте и открытом море. Это надо было знать, чтобы суметь уйти от преследования. Расчёт блестяще оправдался. При шквалистом ветре, под штормовыми парусами, с которыми работали все матросы и офицеры, шлюп вышел в море. Головнин записал в дневнике: «Сей день по многим обстоятельствам есть один из самых критических и примечательных в моей жизни». Было это 16 мая 1808 года.

Зайдя по пути за водой и провизией на один из островов в Тихом океане, 25 сентября «Диана» уже входила в Авачинскую гавань Петропавловска-Камчатского. Год и два месяца продолжалось плавание. Весь следующий год Головнин посвятил исследованию Камчатского полуострова, а весной 1810-го отплыл к американским островам. Когда «Диана» вышла в плавание, в конце апреля, в гавани Петропавловска ещё держался лёд. Пришлось прорубать канал для судна. Выйдя в море, «Диана» направилась в район Курильских островов, за составление карты которых взялся Головнин. Изучив описания и карты своих предшественников, включая последнего из них, Крузенштерна, Головнин обнаружил множество грубых ошибок. «По сим причинам» решил он, оставив Камчатку, идти прямо к проливу Надежды... «пуститься вдоль южной гряды и продолжить описание каждого острова одного за другим по порядку...»

Несколько месяцев продолжалась работа. «Диана» продвигалась от открытого Крузенштерном пролива Надежды на юг. На карту ложились контуры островов Симушир, Аланд, Кунашир, отделённый от острова Кетой проливом, названным по имени корабля проливом Дианы.

Это было не только картирование, но и подробное географическое исследование. Головнин давал полную характеристику природы каждого острова и жившего на нём населения. Северные острова считались тогда принадлежавшими России, но часть из них, на которых ещё Г.И. Шелихов основал поселения, была захвачена в конце XVIII века японцами. Одно из таких поселений находилось на острове Кунашир, увенчанном тремя дымящимися вулканами, подножия которых тонули в пихтово-еловых лесах с подлеском из бамбука.

И вот «Диана» бросила якорь у берегов Кунашира. Японцы приветливо встретили моряков, пригласили их на берег как гостей. С ними были айны, коренные жители Курил, переводившие, хотя и с большим трудом, беседу. Первый вопрос: с добрыми или худыми намерениями пришли русские? Японцы помнили о нападении на их селение, предпринятое в 1806 году Хвостовым и Давыдовым. Головнин ответил: «Нам нужно только запастись пресной водой и дровами».

Обмен визитами со взаимным угощением и подарками вроде успокоил японцев. «Диана» снялась с якоря и пошла к южному берегу Кунашира, где, по словам айнов, можно было набрать воды, купить продукты и дрова.

5 июля Головнин привёл шлюп в гавань Кэмуроси. Внезапно из укрепления на берегу раздались два пушечных выстрела, ядра упали в воду, не долетев до судна. Вскоре туман скрыл остров и крепость, из которой стреляли.

Наутро Головнин со штурманом Средним, четырьмя гребцами и курильцем Алексеем отправился на шлюпке к берегу. До него оставалось совсем немного, когда по шлюпке начали стрелять пушки. Гребцы повернули назад, а стрельба продолжалась даже тогда, когда все уже поднялись на борт судна.

Японцы вели себя настороженно. Они боялись русских, боялись повторения нападения. И не доверяли Головнину, который убеждал их в своих добрых намерениях. Неоднократно он говорил, что кроме воды, дров и продуктов ему ничего не надо. Возможно, взаимопонимание мешал установить очень плохой перевод курильскими айнами. Японцы разрешили русским набирать в бочки воду из речки. Те уже заканчивали работу, когда японцы дали знать, что хотели бы возобновить переговоры. На сей раз в них принял участие начальник острова Кунашир. Он был вооружён двумя саблями и кинжалом. Окружало его множество вооружённых людей. Но разговаривал он с русскими вежливо, даже ласково, в конце подарил кувшин рисовой водки (саке) и свежую рыбу, а также белый веер – знак дружбы.

Но оказалось, что это был не самый главный начальник. Японцы хотели, чтобы состоялась встреча и с ним, но уже в крепости.

Бессрочный плен

11 июля Головнин, взяв с собой мичмана Мура, лейтенанта Хлебникова и четырёх матросов-гребцов, отправился на шлюпке на берег. Из оружия офицеры взяли с собой только шпаги. Оба японских начальника были вооружены, как обычно, саблями, а во дворе крепости скопилось до трёхсот вооружённых людей.

Сначала состоялось чаепитие, потом курили трубки. Расспросы продолжались: в каких чинах русские офицеры, как их имена, что значит название шлюпа, сколько на нём людей... Потом японцы накормили гостей обедом, состоявшем из риса, который русские называли «сарочинским пшеном», рыбы в соусе с зеленью и других блюд. Угостили рисовой водкой саке. И только тут главный начальник сказал, что послал депешу губернатору в Матомай, на которую ждёт ответа, а пока ответ не придёт, русские должны оставить заложником одного офицера, по крайней мере, на две недели.

Головнин выразил своё несогласие, и тогда японцы применили силу. Поставив на колени русских, связали верёвками в палец толщиной «самым ужасным образом, а потом ещё... связали тоненькими верёвочками гораздо мучительнее». Головнин писал: «Японцы в сем деле весьма искусны, мы связаны были таким образом, что десятилетний мальчик мог безопасно вести нас всех».

Семерых русских повели в сторону от крепости. Поднявшись на холм, они увидели шлюп под парусом. Там остались полсотни моряков во главе с Рикордом. Поняв, что произошло, с «Дианы» дали несколько залпов, но стрельба по крепости, окружённой высоким земляным валом, была бесполезной. Головнин опасался, как бы Рикорд не решил для освобождения узников высадить людей на берег. Тогда «Диана» была бы неминуемо потоплена, а между Россией и Японией могла вспыхнуть война.

...Вёрст десять русских вели к селению на берегу пролива, разделяющего остров Кунашир и Матомай. Их положили на полу в одном из домов, привязав к железным скобам в стене. Где-то около полуночи вынесли наружу, положив каждого на специальную доску, вместе с которой уложили на дно в две большие лодки. Накрыли рогожами и поплыли к острову Матомай, к берегу которого пристали на рассвете. Дальше лодки тянули вдоль берега бечевой, сменяя друг друга, люди. Весь день и следующую ночь продолжалось это путешествие.

Головнина удивляло, с каким вниманием отнеслись японцы к своим узникам. Связанных по рукам и ногам, их кормили: клали прямо в рот палочками рис и кусочки жареной рыбы, отгоняли ветками комаров и мух. И в то же время не обращали никакого внимания на стоны, отказывались, несмотря на просьбы, сколько-нибудь ослабить верёвки, сдавливавшие руки, ноги, шею.

«Мы думали, что самая большая милость, которую они нам окажут, будет состоять в том, что они нас не убьют, но станут держать по смерть нашу в неволе. А мысль о вечном заключении меня в тысячу раз более ужасала, нежели самая смерть...»

Путь был довольно долгим. Версты три-четыре пришлось тащить лодки вверх на гребень водораздела, откуда спустились к реке. По ней добрались до большого озера, по которому плыли очень медленно почти двое суток, потому что озеро было мелким.

Затем долго шли по суше, строго выдерживая порядок следования. Шествие открывали жители двух соседних селений с длинными палками, показывающие дорогу. За ними – три солдата в ряд, следом – Головнин, слева от него – солдат, справа – специальный человек, отгонявший мух и комаров, сзади – другой, державший концы верёвок, а за ним – курильцы-айны, нагруженные доской, на которой мог бы сидеть или лежать Головнин, если бы он не захотел идти. В таком же окружении шли остальные шесть пленников. Замыкала шествие толпа японцев и курильцев, нёсших продукты и вещи. Вся колонна состояла из 150—200 человек. Иногда минут на десять пленники, измученные болью от впившихся в тело верёвок, садились на носилки, но долго «ехать» на узких досках было очень неудобно.

Шли быстро. Японцы хотели до ночи прийти в город Анкэси на восточном побережье острова Эдзо (так до 1869 года назывался Хоккайдо). Там пленникам обещали развязать руки на время. Оказалось, однако, что всего на несколько минут. После ночлега в доме с железными скобами в стене для верёвок начался дальнейший путь от селения к селению.

Совместное путешествие постепенно сближало узников и конвойных. «Японцы час от часу становились к нам ласковее», – отмечал Головнин. Они стали просить нарисовать шлюп или написать что-нибудь по-русски на веерах. Сотни вееров были таким образом помечены. «Японцы почитают русское писание такой же редкостью, как и мы восточные рукописи».

У японцев уже были веера с русскими надписями ещё от участников экспедиции Эрика Лаксмана, побывавшего в Японии двадцать лет назад. На одном из вееров, который показали Головнину, были выведены четыре строки русской песни, начинавшейся словами «Ах, скучно мне на чужой стороне». Хозяин веера хранил его как большую драгоценность, обернув в несколько листов плотной бумаги.

Поднявшись на гору, пленники увидели вдали город Хакодате. На пути к нему, в широкой долине остановились в большом селении Онно, окружённом со всех сторон горами, защищавшими от холодных ветров. «Здесь не лишним будет заметить, – писал Головнин, – насчёт многолюдства и трудолюбия японцев. По всему берегу, по которому мы шли, протягивающемуся почти на 1100 вёрст, нет ни одного залива, ни одной заводи или даже изгиба берега, где бы не было многолюдных селений и даже между селениями на летнее время становятся шалаши, в которых живут люди... все они вообще занимаются рыбной ловлей... Кроме того, собирают и сушат на солнце раковины и водоросли, потому что «море ничего не производит такого, чего бы японцы не ели...»

В Хакодате пленников ввели «с большим парадом между многочисленного стечения народа, которым обе стороны дороги были усеяны...»

Вскоре русские подошли к дому, для них предназначенному. Это был большой тёмный сарай, внутри стояли клетки из толстых брусьев. В них предстояло жить. Весь ужас был в том, что не объявлен был срок заключения. Камера-клетка в длину и ширину была всего шесть шагов, с двумя окнами, одно выходило к стене, из другого видны были горы, поля и берег другого острова, за проливом.

Затем состоялись допросы у главного начальника города, он спрашивал то же, что и другие. Вопросов было много, они свидетельствовали о безмерной любознательности японцев. Они хотели знать всё и о личной жизни пленников, и о порядках в Российской империи, и о размерах морского флота, и об особенностях православия. Обязательны были вопросы о Резанове, Хвостове и о том, что произошло на Курильских островах в 1806 году. Несмотря на многократные и обстоятельные объяснения: решение об обстреле японских строений Хвостов принял единолично, а не по приказу русского императора, недоверие японцев сохранялось. Они подозревали, что «Диана» послана русским царём для нападения на японские владения или, по крайней мере, для разведки.

Между допросами были большие перерывы – по две-три недели, потом всё повторялось. Казалось, время остановилось. Наконец, спустя много месяцев пленникам сообщили, что решение об их освобождении может принять только сам император и надо ждать, когда это произойдёт.