Текст книги "Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель..."

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Через Монголию – в страну тангутов

В 1869 году, когда Пржевальский покидал Приамурье, Генеральный штаб командировал в Китай и Японию военного географа Михаила Ивановича Венюкова. В его задачи входило комплексное обследование этих двух стран. Но Венюков не был полевым исследователем и занимался в основном материалами архивов. Денег ему отпустили недостаточно, и он вернулся в Россию, не завершив намеченную программу, хотя и много сделав.

Средства, не полученные Венюковым, были переданы Генеральным штабом и Географическим обществом Пржевальскому. Вице-председатель ИРГО Ф.П. Литке поддержал проект молодого энтузиаста, как и Семёнов, поверив в него.

Завершая своё выступление Пржевальский сказал о дальнейших планах: «Я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застенные владения Небесной империи, о которых мы имеем неполные и отрывочные сведения...»

Оставалось только получить китайский паспорт, который позволил бы совершать переходы по отдалённым провинциям Китая. Но для того, чтобы добраться до властей в Пекине, необходимо было уже начать великое путешествие: только до Иркутска – пять тысяч вёрст и больше тысячи – от пограничного селения Кяхта до китайской столицы. Пржевальский взял с собой своего бывшего ученика, выпускника Варшавского училища Михаила Пыльцова. В Сибири к ним присоединились два казака. Вчетвером путешественники пересекли великую пустыню Гоби.

Начиналась зима, стояли тридцатиградусные морозы, сопровождавшиеся жестоким ветром. «Глубокая зима с сильными морозами и бурями, – записывал Пржевальский, – полное лишение всего, даже самого необходимого, наконец, различные другие трудности, – всё это день в день изнуряло наши силы. Жизнь наша, в полном смысле, – борьба за существование, и только сознание научной важности предпринятого дела давало нам энергию и силы для успешного выполнения задачи. Сидеть на лошади невозможно от холода, идти пешком также тяжело...»

После промороженной пустыни совсем другим миром показался по-весеннему тёплый город Калган (сейчас – Чжанцзякоу). Здесь путешественники закупили продукты, но не очень много: по мешку риса и проса, пуд сахара. Пржевальский, как и в первом путешествии, надеялся в основном на охоту. Он вспоминал о своём детстве: «...Я рано пристрастился к охоте. Сначала стрелял я из игрушечного ружья желудями, потом из лука, а лет двенадцати получил настоящее ружьё...»

Из Калгана исследователи двинулись караванным путём, по которому уже давно никто не ходил после того, как банды дунган разорили все окрестные деревни: «Следы дунганского истребления встречались на каждом шагу... и нигде не было видно ни одной души».

Первым объектом топографической съёмки стало озеро Далайнор, принимающее воды монгольской реки Керулен. Когда во время летнего половодья поднимается уровень озера, из него идёт сток в реку Аргунь, образующей при слиянии с Шилкой Амур, на котором уже побывал Пржевальский.

Лето прошло в верховье Хуанхэ и на высоком плато Ордос, наполовину засыпанном песками. На юге плато переходило в лёссовую равнину, изрытую гигантскими оврагами, глубиной в 100—150 метров. «Тяжело становится человеку в этом песчаном море... безжизненность и мёртвая тишина вокруг...» Столь же мрачная картина наблюдалась в пустыне Алашань, пески которой «душат путника своим палящим жаром». За быстро промелькнувшим летом наступила зима, жара сменилась стужей. Отряд повернул обратно. По пути были открыты и исследованы два хребта к северу от Жёлтой реки (Хуанхэ). Новый, 1872 год встречали в Калгане, из которого пришлось снова идти в Пекин. Там Пржевальский получил дополнительные средства на дальнейший путь и заменил двух казаков, не очень хорошо показавших себя в трудных переходах, на новых, присланных из Урги. Свежие верблюды пополнили караван. Как только настала весна, цепь навьюченных верблюдов снова появилась в песках безводной пустыни Алашань. Переход оказался очень тяжёлым из-за жары и нехватки воды.

Вода появилась, когда подошли к могучему хребту Алашань. Пржевальский поднялся на самую высокую вершину хребта и увидел внизу хаос горных хребтов, долин, плоскогорий: «Сила впечатления была так велика, что я долго не мог оторваться от чудного зрелища, долго стоял, словно очарованный, и сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в моей жизни».

Два года об отряде Пржевальского ничего не знали ни в Петербурге, ни в Пекине. В Географическом обществе стали уже готовить большую спасательную экспедицию, запросили на неё средства у правительства. Но тут пришло сообщение из русского посольства: китайский чиновник, прибывший из Алашаня, уверяет, что с Пржевальским всё в порядке – он возвращается назад, избрав другой путь: через центральную часть пустыни Гоби.

Полтора месяца потребовалось на её пересечение. Единственным источником воды были очень редкие колодцы да небольшие мелкие озёра на глинистых такырах (плоских понижениях), куда пригоняли монголы на водопой табуны лошадей и стада коров. Эта нагретая солнцем, взбаламученная копытами животных вода совершенно не годилась для питья, но приходилось пить и её, заваривая в ней чай.

Однажды был случай, когда, отойдя от одного такого озера, отряд не встретил колодца, о котором говорил проводник. Колодца не было и через 10 и через 20 километров... «Положение наше было действительно страшно, – записал в дневнике Пржевальский, – воды оставалось в это время несколько стаканов. Мы брали в рот по одному глотку, Чтобы хотя немного промочить совсем почти засохший язык. Всё тело наше горело как в огне, голова кружилась...» Пржевальский приказал казаку с проводником скакать вперёд до тех пор, пока не появится колодец. «Скоро в пыли скрылись из глаз посланные за водой, и мы брели по их следу шаг за шагом, в томительном ожидании нашей участи».

Какова же была общая радость, когда все увидели казака, скакавшего во весь опор назад... В руке он держал чайник с драгоценной водой. Колодец есть!

«Дело это было в два часа пополудни, так что по страшной жаре мы шли девять часов кряду и сделали 34 версты... Жаль, что быстро идти нельзя: устали мы сильно, да притом, несмотря на конец августа, ещё стоит жара. Нужно видеть, в каком теперь виде наше одеяние. Сапог нет, а вместо них – разорванные унты; сюртук и штаны все в дырах и заплатах; фуражки походят на старые выброшенные тряпки, рубашки все изорвались, осталось всего три полугнилых...»

В начале сентября 1873 года отряд пришёл в Ургу, главный монгольский город. Продолжавшийся три года поход закончился. По территории Центральной Азии преодолёно было 12 тысяч километров.

Дважды пересёк Пржевальский пустыню Гоби. Он определил, что она не «куполообразное поднятие», как считалось прежде, а чаша, окружённая горами, и преимущественно не песчаная, а каменистоглинистая. «Вообще же, Гоби своим однообразием производит на путешественников тяжёлое, подавляющее впечатление. По целым неделям сряду перед глазами являются одни и те же образы – то неоглядные равнины, отливающие желтоватым цветом высохшей травы, то черноватые, изборождённые скалы, то пологие холмы...»

К заоблачному Тибету

На заседании совета Общества 31 января 1875 года обсуждалось предложение Н.М. Пржевальского о новой экспедиции, конечная цель которой – загадочная, совсем незнакомая европейцам тибетская духовная столица Лхаса. Совет единогласно решил: «Экспедиция вполне заслуживает внимания и обещает принести отличные результаты, как по отношению к поставленной программе, так и ввиду личных качеств путешественника». Было подчёркнуто, что страны, в которые отправляется подполковник Пржевальский, принадлежат к числу «Terra incognita». Вице-президент ИРГО Пётр Петрович Семёнов согласовал решение Совета с министерствами, военным и иностранных дел, которые отметили государственное значение предполагаемой экспедиции. Ознакомившись с мнениями министров, император Александр II «соизволил на отпуск просимой суммы». А просил Пржевальский 24 тысячи рублей.

В одном из писем он радостно сообщил: «Теперь я одной ногой уже в Тибете, и если эта экспедиция будет идти так же счастливо, как первая, то мне будет принадлежать честь исследования всех самых неведомых стран Центральной Азии. Поприще завидное, хотя и трудное».

В разгар подготовки пришло письмо из Парижа с сообщением о присуждении Пржевальскому Золотой медали Парижского географического общества. Звали приехать хоть на несколько дней, но он никак не мог – сборы. Лишь выбрался на шесть дней в своё имение на Смоленщине, чтобы встретиться с друзьями и поохотиться. Эта поездка для Пржевальского была важнее парижской. В имении он окончил 2-й том книги о путешествии в Монголию и страну тангутов.

Жарким июньским днём 1876 года Пржевальский выехал с провожавшим его Пыльцовым из Москвы в Нижний Новгород по железной дороге с багажом 130 пудов. На всякий случай он отправил из Перми Пыльцову своё духовное завещание, но в письме добавил: «Впрочем, мне кажется, всё обойдётся благополучно, и мы все возвратимся через три года. Конечно, здоровья поубавится, да и седых волос прибудет».

В Перми были получены 12 тысяч патронов, и экспедиция отправилась дальше на тринадцати почтовых лошадях: два тарантаса и две телеги, нагруженные вещами. Тарантасы часто ломались на плохих уральских дорогах, приходилось останавливаться и чинить. Но в западносибирских степях дело пошло лучше: расстояние от Омска до Семипалатинска проехали всего за трое с половиной суток. Местность принимала всё более и более характер пустыни Гоби: появлялись солончаки и невысокие холмы. Из Семипалатинска выехали на пяти тройках, через 800 вёрст в Алтыне свернули в Верный, где Пржевальский взял троих семиреченских казаков. В конце июля экспедиция прибыла в Кульджу.

В этом азиатском городе пришлось провести несколько недель, сортируя снаряжение: что-то оставить, что-то просушить (по дороге опрокинулся в реку тарантас с десятком ящиков). В Кульдже закуплено было 24 верблюда и 4 лошади.

Через туркестанского генерал-губернатора К.П. Кауфмана Пржевальский получил письмо тамошнего властителя эмира Якуб-бека. Он писал, что примет экспедицию, как гостей. Пришло и предупреждение: весь южный склон Тянь-Шаня занят восставшими против власти Китая тангутами, и китайское правительство не берёт на себя охрану путешественников.

Тем не менее экспедиция двинулась дальше, по долине реки Или, которую Пржевальский назвал «азиатской Ломбардией по своему климату и плодородию». Поднявшись на высокое плато Юлдус у подножия хребта Нарат, в самом центре Тянь-Шаня, Пржевальский вынужден был отправить назад одного из своих помощников Павало-Швейковского, показавшего полную непригодность к экспедиционной жизни. Из помощников остался, наряду с семью казаками, лишь препаратор Фёдор Эклон. О нём Николай Михайлович писал Пыльцову: «Птиц делает хорошо, всё остальное исполняет как нельзя лучше. С ним вдвоём мы и совершим всю экспедицию».

На некоторое время отряд задержали мусульмане-торгоуты, пославшие гонца в Кашгар к Якуб-беку за разрешением пропустить русских. Ответ пришёл через семь дней. К каравану приставили конвой, и провожатый повёл экспедицию к Лобнору окружным путём – с переправой через реку Тарим.

Между тем уже наступил декабрь, морозы ночью доходили до -22°. С верблюдами было трудно идти по долине Тарима, поросшей лесом и колючим кустарником. Выйдя к берегу озера Лобнор, оказавшегося похожим на огромное болото, заросшее тростником, Пржевальский оставил большую часть багажа, а сам отправился с верблюдами к новооткрытому хребту Алтынтаг – охотиться на их диких сородичей: о них европейцы только слышали.

За 40 дней в предгорьях Алтынтага было пройдено 500 вёрст. В пути встретился лишь один дикий верблюд, подстрелить которого не удалось. Эти животные оказались более чуткими и подвижными, чем их одомашненные собратья.

Однако были сделаны астрономические измерения и съёмки до сего времени неизвестного района. Вскоре казаки добыли три шкуры диких верблюдов: основная часть экспедиции в это время находилась на Лобноре. Пржевальский же продолжал съёмку озера. Его внимание привлекли несметные стаи перелётных птиц, собирающиеся на Лобноре. Он провёл на озере почти два месяца – февраль и почти весь март 1877 года – и всё это время на Лобнор летели птицы, стая за стаей, в каждой – тысячи пернатых.

В городе Курла произошло свидание с Якуб-беком, называвшим себя Бадуаденом (Счастливым). Он владел тогда всем Восточным Туркестаном. Но положительного результата встреча не дала: русских задержали в Курле, не пуская в Тибет.

Снова поднявшись на Юлдус, Пржевальский перевалил через хребет Нарат, оказавшись в верховьях реки Цагма, где было тепло и влажно: почти каждый день шли дожди. Собрав гербарий высокогорных трав, Николай Михайлович вернулся в Кульджу, где находился до середины августа, работая над отчётом о состоявшейся, несмотря на множество препятствий и трудностей, Лобнорской экспедиции. В коллекции было 500 экземпляров птиц, 25 крупных млекопитающих, в том числе три шкуры диких верблюдов, больше 2000 насекомых и пресмыкающихся. Оставлять коллекцию в Кульдже было опасно, и Пржевальский запросил казачьего урядника, под надзором которого можно было бы отправить ценный научный груз в столицу.

Озеро Лобнор, расположенное в восточной части Таримской котловины, издавна славилось своим непостоянством: от года к году и по сезонам менялись его размеры, очертания, глубина, солёность. Всё зависело от блужданий впадающих в него рек Тарима и Кончедарьи. Пржевальский зафиксировал местоположение озера и описал его особенности. Через 20 лет посетивший озеро швед Свен Гедин увидел его в новом качестве. А по последним данным, озеро Лобнор высохло и вообще перестало существовать. Близ него находится теперь китайский ядерный полигон.

От Лобнора, где он оставил караван, Пржевальский налегке с четырьмя спутниками поднялся на Тибетское плоскогорье. В условиях высокогорной зимы при недостатке топлива и воды небольшой отряд прошёл за 40 дней более 500 км. Там, где на 39° с. ш. на карте изображена была равнина, он открыл разделяющий две котловины – Таримскую и Цайдамскую – громадный хребет Алтынтаг. Этот хребет обозначил северную границу Тибета. И она оказалась на 300 км севернее, чем считали раньше.

Новый, 1878 год встречали в горах Алтынтага, а вслед за тем, 15 января, отметил Николай Михайлович десятилетие, как он говорил, своей «страннической жизни». Ровно 10 лет назад выехал он из Варшавы, где преподавал в юнкерском училище, в первое своё путешествие, в Уссурийский край, на Дальний Восток. Именно в этот день произошла встреча в горах Алтынтага с диким верблюдом: о нём много рассказывали местные жители, но никто из европейцев его ещё не видел.

Новая попытка проникнуть в Тибет оказалась безуспешной – пришлось вернуться из-за мучительной болезни, возникшей у Пржевальского и некоторых его спутников, – постоянное соприкосновение с солёной пылью вызвало сильный зуд кожи. Надо было возвращаться для лечения.

Лечение в Зайсане было длительным. Врачи не разрешали продолжать экспедицию, но Николай Михайлович всё же вышел из Зайсана 19 марта в 8 часов утра с караваном и начал обычную экспедиционную работу. Но на шестой день пути караван нагнал нарочный из Зайсана, привёзший письмо, в котором сообщалось о смерти матери Пржевальского. Ко всем неудачам третьей экспедиции прибавилось большое горе. В дневнике появились горькие слова: «...жажда деятельности и заветное стремление к исследованию неведомых стран... отрывали меня от родного края... Бросалось многое, но самою тяжёлою минутою всегда для меня было расставание с матерью. Её слёзы и последний поцелуй ещё долго жгли моё сердце...»

Путешествие, по протяжённости самое короткое из всех, совершенных Пржевальским (всего 4 тысячи километров), было прервано. Его сам он считал неудачным. Но на самом деле были получены важнейшие результаты: открыто и исследовано загадочное озеро Лобнор, оказавшееся «блуждающим», изучен ограждающий Тибет с севера хребет шестикилометровой высоты Алтынтаг, выполнены съёмки Таримской и Цайдамской котловин, обе стороны хребта.

Однако силы Пржевальского, физические и моральные, были подорваны. Врачи определили у него нервное расстройство и посоветовали забыть о путешествиях. В Генеральном штабе он получил четырёхмесячный отпуск для восстановления здоровья и уехал в Смоленское имение Отрадное, близ Слободы.

Лучшим лекарством для Пржевальского была работа над очередной книгой, которую он назвал «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лобнор». В ней подробно рассказано о второй экспедиции в Центральную Азию. По мере завершения книги крепло желание неисправимого «покорителя пространств» отправиться в новое путешествие. Направление остаётся то же – далёкий, недостижимый Тибет.

В тот день, когда караван вернулся в Зайсан, Пржевальскому исполнилось 39 лет. Он записал в дневнике: «...День этот ознаменован для меня окончанием экспедиции, далеко не столь триумфальной, как моё прошлое путешествие по Монголии. Теперь дело сделано лишь наполовину... экспедиция остановилась в самом начале... Я не унываю!.. Правда, жизнь путешественника несёт с собой много различных невзгод, но зато она даёт и много счастливых минут, которые не забываются никогда. Абсолютная свобода и дело по душе – вот в чём именно вся заманчивость странствований...

Прощай же, моя счастливая жизнь, но прощай ненадолго. Пройдёт год, уладятся недоразумения с Китаем, поправится моё здоровье – и тогда я снова возьму страннический посох и снова направлюсь в азиатские пустыни...»

В лабиринте гигантских хребтов

20 января 1879 года Пржевальский со своими спутниками выехал из Петербурга. Остановившись на несколько дней в Москве, в конце января он прибыл в Оренбург и сразу же направился через Омск и Семипалатинск в Зайсан. Началось его третье центрально-азиатское путешествие.

У Пржевальского, наряду с Фёдором Эклоном, появились новые помощники: Всеволод Роборовский и препаратор Андрей Коломейцев (он вместе с Н.А. Северцовым и Г.Н. Потаниным путешествовал по Монголии, был оставлен ими в Зайсане для препарирования птиц и мелких зверьков, но не получил от учёных никаких средств к существованию). Пржевальский охотно взял Коломейцева в свою экспедицию. Всего в отряде было 14 человек. Груза – около 200 пудов. Особенно тяжелы были охотничьи припасы: патронов и пороха по 3 пуда и дроби 12 пудов. Из научных приборов, как всегда, хронометр, барометры, буссоли, термометры и, конечно, несколько компасов. Продовольствие – стадо баранов – шло «своим ходом». Особый груз составляли 10 пудов серебра и различных подарков для расплаты за услуги с местным населением и властями. Всё это было навьючено на верблюдов, их в караване было тридцать пять. Офицеры, препаратор и переводчики ехали на лошадях, казаки – на верблюдах.

   20 марта 1879 года экспедиция выступила из Зайсана. Через месяц она преодолела бесплодную Джунгарскую пустыню, протянувшуюся на 600 вёрст. Был весенний месяц апрель, но весна (с температурой воздуха до 20 °С) ощущалась только в полдень. Вечером наступала прохлада (7—8°), порой шёл дождь. Ночью же, и особенно утром, ударял совсем зимний мороз. Иногда шёл снег, таявший под первыми солнечными лучами.

В Джунгарии экспедиции встретилась дикая лошадь, о которой Пржевальский слышал от кочевников Гоби. «Тахи» – звали её монголы, «картаг» – киргизы. Но животное оказалось необычайно осторожным и пугливым; подкрасться к ней с ружьём охотнику никак не удавалось. Пришлось «познакомиться» сначала со шкурой дикой лошади, которую подарил Пржевальскому охотник-киргиз. Из наблюдений за поведением животных и стремительно проносившихся мимо табунов составил Пржевальский описание этого неизвестного вида, вошедшего в мировую науку под именем лошади Пржевальского.

1 мая Пржевальский отправил с возвращающимся в Зайсан проводником-киргизом письмо брату Владимиру, в котором писал: «Путешествие наше идёт весьма благополучно... теперь я ничего не знаю, что делается в Европе, вероятно, не буду знать до возвращения из путешествия. Ко мне можно будет теперь писать только через Ургу, да и то письмо получится в Лхасе не ближе, как через год...» Он был уверен, что через год войдёт в столицу Тибета.

В тысяче вёрст от Зайсана находился оазис Хами, известный с глубокой древности. Здесь экспедиция попала «под контроль» китайских властей. Дальше пришлось идти с местным конвоем – 15 солдат во главе с офицером. До следующего оазиса Сачжоу предстояло пересечь Хамийскую безжизненную пустыню. Вот как описал её Пржевальский: «По дороге беспрестанно валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскалённою днём почвою висит мутная, словно дымом наполненная, атмосфера; ветерок не колышет воздуха, не даёт прохлады. Только часто пробегают горячие вихри и далеко уносят крутящиеся столбы солёной пыли. Впереди и по сторонам играет обманчивый мираж... Солнце жжёт от самого своего восхода до заката».

В оазисе всё переменилось: изобилие воды, хлеба, фруктов; утки и фазаны – прямо рядом с палатками. Но отношение китайских властей было совсем иным, чем в Хами. Проводника в Тибет, до которого оставалось не больше 1200 вёрст, они дать отказались. Вопрос о посещении Тибета долго обсуждался в Пекине российским посланником с китайскими министрами, но переговоры были безрезультатными.

Но не обращая внимания на явное противодействие китайских властей, Пржевальский 21 июня выступил к Наныпаню, высившемуся над оазисом Сачжоу. «Перед нами стояли те самые горы, – писал он, – которые протянулись к востоку до Жёлтой реки, а к западу – мимо Лобнора, к Хотану и Памиру, образуя гигантскую ограду всего Тибетского нагорья с северной стороны».

Поднявшись в пределы горной страны, отряд остановился у подножия хребта Бурхан-Будда, за которым расстилалась равнина, находившаяся на четыре километра выше уровня моря. Пятикилометровые горы-гиганты казались здесь совсем невысокими. Тут, в урочище Сартын, едва не погиб один из казаков – Никифор Егоров. Преследуя раненого яка, он не пришёл в лагерь. Это вызвало всеобщее беспокойство: по ночам в горах было очень холодно, а Егоров одет легко – в одной рубахе, и не имел с собой ни еды, ни огнива. Пропавшего искали четверо суток, обошли окрестные ущелья в радиусе 25 вёрст, но никаких следов не обнаружили. На пятый день утром было решено сниматься с лагеря, как вдруг самый зоркий Дондок Иримчинов, его называли в экспедиции Дондок Мудрый, заметил, что по противоположному склону горы кто-то спускается – то ли человек, то ли зверь? Рассмотрели в бинокль – человек! Сразу двое всадников поскакали навстречу и вскоре привезли в лагерь Егорова, изменившегося до неузнаваемости. Ему удалось подстрелить зайца, сырым мясом которого и питался, а чтобы не замёрзнуть ночью, казак засовывал за пазуху и за шиворот аргал – сухой помёт горных коз и яков: разлагаясь, он выделяет тепло.

Трое суток экспедиция оставалась на месте, пока Егоров немного пришёл в себя. Затем караван двинулся дальше на юг, по Цайдамской солончаковой пустыне.

В начале октября выпал снег, он ослепительно сверкал под лучами солнца. Снежная слепота поразила не только людей, но и животных – баранов и верблюдов, им пришлось промывать глаза. Особенно много снега выпало в горах, завалив долины, через которые караван поднимался к перевалам. Но, несмотря на снег и мороз, экспедиция шла вперёд. Один за другим преодолевались хребты средней величины, и вдруг возник никем ещё не описанный грандиозный хребет. Пржевальский назвал его хребтом Марко Поло. Отряд добрался до верховьев Янцзыцзяна (Голубой реки). Эта великая река Китая называется здесь Мурайсу. За ней ещё один гигант – заснеженный хребет Тангла, водораздел рек Янцзы и Салуни. На перевал высотой пять километров взбирались восемь дней. А когда поднялись, отметили победу троекратным салютом из берданок.

Спустившись с гор, путешественники впервые увидели людей, тибетцев, пасших домашних яков и баранов. Вскоре появились тибетские чиновники с конвоем, остановившие экспедицию: через 20 дней прибыли послы далай-ламы с документом, запрещавшим дальнейшее продвижение в «страну религий», так назван был в документе Тибет.

Восемь месяцев шёл Пржевальский со своим отрядом. Когда всего лишь 250 км оставалось до Лхасы, пришлось поворачивать назад. «Но, видно, такова моя судьба! Пусть другой, более счастливый путешественник, докончит недоконченное мною в Азии...»

Караван шёл на север, к озеру Кукунор, и дальше, в бассейн реки Хуанхэ. Впервые здесь оказались европейцы. Отряд оставался в этих местах три месяца, пытаясь пройти к истокам реки. Но переправа через бурную реку оказалась невозможной, а в обход не пустили неприступные горные хребты. Пржевальский достиг Лобнора – загадочного озера, местоположение которого не было известно, хотя мимо него ещё Чжан-Цянь проложил Великий шёлковый путь, существовавший столетия.

Два горных хребта были открыты на краю Тибетского нагорья. Пржевальский один из них назвал именем великого географа Александра Гумбольдта, так и не побывавшего в Центральной Азии; другой – именем Карла Риттера, автора труда «Землеведение Азии», тоже не видевшего гор и пустынь, о которых писал. В Тибете не бывали ни они, ни кто-то другой из европейцев. А отряд Пржевальского в середине сентября взял курс на тибетскую столицу Лхаса.

За хребтом Бурхан-Будда – неведомая страна, поднятая высоко в небо. Высокогорная безлюдная пустыня, жизнь в которой существовала лишь по долинам рек: там паслись неисчислимые стада яков, антилоп, куланов. Равнина постепенно поднималась всё выше, её пересекали хребты, высоко вздымавшиеся над уровнем моря, но казавшиеся совсем невысокими на фоне высокогорной равнины.

Несколько недель провела экспедиция в солончаковой пустыне Алашань, над которой навис громадный горный хребет – в том месте на карте обозначено было совсем небольшое возвышение.

В китайской области Ганьсу Пржевальским была исследована восточная часть горной системы Наньшань: «Я в первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборождённые дикими скалами, то оттенённые мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные ручьи... Я сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в целой жизни...»

Наньшань образуют несколько параллельных коротких хребтов, высотой превышающие шесть километров. Около тысячи ледников сползают по склонам. С восточной стороны, открытой муссонам, хребты заросли пышными лесами, через которые протекают бурные реки, а на западе – сухо, там ощущается дыхание пустыни Алашань.

Пржевальский побывал здесь первым из европейцев, отсюда прошёл он в Тибет по дороге, которой веками пользовались буддийские паломники. Она привела к таинственному озеру Кукунор (Цинхай). Расположенное на высоте 3200 метров, озеро не имеет стока. «Мечта моей жизни исполнилась», – так написал Пржевальский, увидев тёмно-голубые волны озера, к которому стремились европейские путешественники Рафаэль Пумпелли и Фердинанд Рихтгофен, так и не сумевшие его достичь. Отсюда русский учёный направился к истокам Хуанхэ и Янцзы и открыл в Восточном Куньлуне водораздельный гранитный хребет Баян-Хара-Ула, высотой 5500 метров.

Вокруг озера Кукунор жили тангуты – предки тибетцев. Задолго до наступления новой эры часть этого племени, занимавшегося скотоводством и земледелием, под давлением кочевников ушла на юг, за горные хребты.

Оставив караван на бивуаке в 70 км от китайского города Синина, Пржевальский с переводчиком Роборовским и тремя казаками поехал в Синин на встречу с губернатором (амбанем). Русских сопровождал китайский конвой с жёлтыми знамёнами, а в Синине встречала огромная толпа любопытных.

Амбань стал уговаривать Пржевальского не ходить на верховья Жёлтой реки. Но путешественник был непреклонен, он лишь согласился дать расписку в том, что идёт на свой «страх и риск», не перейдёт на правый берег Хуанхэ, не будет заходить на Кукунор и повернёт сразу на Алашань.

В Синин пришла для Пржевальского корреспонденция, из которой он узнал, что ещё в прошлом году Королевское географическое общество в Лондоне присудило ему Золотую медаль. В Англии знали о его переходах в Центральной Азии, благодаря постоянному их освещению в научной периодике П.А. Кропоткиным, четыре года назад прибывшим в эту страну под чужим именем и получившим работу в английском журнале «Nature» («Природа»).

Тем временем караван двинулся вверх по Хуанхэ. Идти пришлось по глубоким пескам и бесконечным лабиринтам узких ущелий. В одном из писем Пржевальский отмечал: «Помучились мы, в особенности наши животные, немало, переходя одно за другим вышеуказанные ущелья». Огромного труда стоил подъём на Великое Лёссовое плато, совершенно лишённое каких-либо источников воды. Вокруг громоздились высокие горы, разделённые бездонными ущельями. Пржевальский решил оставить мысль о достижении верховьев Хуанхэ и, несмотря на данное амбаню обещание, посвятил лето исследованию озера Кукунор и восточной части Наньшаня.

Съёмка Кукунора заняла весь июнь. Момент прощания с озером Николай Михайлович так отразил в своём дневнике: «Перед отходом я несколько минут глядел на красивое озеро, стараясь живее запечатлеть в памяти его панораму. Да, наверное, в будущем не один раз вспомню я о счастливых годах своей страннической жизни. Много в ней перенесено было невзгод, но много испытано и наслаждений, много пережито таких минут, которые не забудутся до гроба...»

На перевалах через Алашанский хребет появились другие записи: «Сколько раз я был счастлив, сидя одиноким на высоких горных вершинах! Сколько раз я завидовал пролетающему в это время мимо меня грифу, который может подняться ещё выше и созерцать панорамы ещё более величественные... Лучшим делается человек в такие минуты. Словно поднявшись ввысь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей...»

В Алашанской знойной пустыне, где среди сыпучих песков не встречалось никаких растений или животных, Пржевальский замечал: «Раскалённая днём почва дышит жаром до следующего утра, а там опять багровым диском показывается дневное светило и быстро накаляет всё, что хотя немного успело остынуть в течение ночи...»

По этой пустыне было пройдено почти триста вёрст. Но когда оказался достигнут её край, до Урги оставалось ещё не меньше тысячи вёрст по столь же унылой и дикой пустыне Гоби. Хорошо, что уже наступила осень и жара была не столь изнуряющей. Через полтора месяца и эта пустыня осталась позади. 19 октября караван Пржевальского вошёл в Ургу. Вот как описано в дневнике это событие: «Наконец, с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина реки Тола, а в глубине этой долины, на белом фоне недавно выпавшего снега чернелся грязною, безобразною кучею священный монгольский город Урга... Обстановка пустыни круто изменилась. Попадали мы словно в другой мир. Близился конец девятнадцатимесячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское, чувствовалось уже недалеко...»