Текст книги "Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель..."

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

«Отечество... для меня океан»

Ещё в детстве Фердинанду посчастливилось познакомиться с прославленным Иваном Фёдоровичем Крузенштерном, первым русским кругосветным путешественником. Рассказы о тропических коралловых островах, океанских штормах, суровых берегах Камчатки и Северной Америки произвели на мальчика сильнейшее впечатление.

Фердинанд упросил своих опекунов отдать его в Морской корпус. Учился он с увлечением и закончил лучшим из почти сотни выпускников. Его друг по корпусу Пётр Анжу оказался на втором месте. Юный барон Врангель был оставлен для прохождения службы на военных кораблях 19-го флотского экипажа в Ревеле. Вместе с Анжу он плавал в Финском заливе на фрегате «Автроил». Исполнительный, аккуратный, но ничем внешне не выделявшийся, мичман неожиданно всех удивил: узнав о готовящемся кругосветном плавании на судне «Камчатка», он сбежал со своего фрегата, нарушив воинскую дисциплину, для того, чтобы уговорить капитана В.М. Головнина взять его с собой «хотя бы матросом». Головнину мичман понравился, и он зачислил его на «Камчатку» младшим вахтенным офицером. Это был знак судьбы. Потом Врангель напишет: «Я почувствовал себя свободным и пришёл к убеждению, что покамест отечество, кров и покой душевный составляет для меня океан».

25 августа 1817 г. «Камчатка» вышла из Кронштадтской гавани. Вместе с Врангелем на борту находились Ф.П. Литке и лицейский друг А.С. Пушкина Ф.Ф. Матюшкин. Через два океана пролёг путь «Камчатки» к Русской Америке, городу Ново-Архангельску, двадцать лет назад заложенному на острове Ситха Александром Барановым. Обратный путь пролегал через Индийский океан. Всё плавание заняло два года и десять дней. Врангель показал себя с самой лучшей стороны, и его, испытанного в сложном кругосветном плавании, В.М. Головнин рекомендовал главой экспедиции на крайний северо-восток Сибири.

Экспедиция направлялась к устьям Яны и Колымы через почти 80 лет после В. Прончищева и X. Лаптева с тем, чтобы нанести на карту восточную часть побережья Ледовитого океана вплоть до Берингова пролива. А помимо этого – проверить гипотезу о существовании не открытой ещё земли, соединяющей Азию с Америкой.

Образовано было два отряда: первый под руководством Петра Анжу должен был провести съёмку побережья на запад от Индигирки до Оленёка, второму – во главе с Ф. Врангелем, район действия распространялся к востоку, вплоть до Колючинской губы на севере Чукотского полуострова.

Путь на Колыму

Врангель и Анжу выехали из Петербурга 23 марта 1820 года. Анжу задержался в Москве, а Врангель поехал дальше.

«Для ускорения езды нашей мы взяли с собой только два небольших чемодана с необходимым платьем и бельём и отправились на обыкновенных перекладных...» – так начал рассказ о своём путешествии на восток Врангель в книге «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенное в 1820, 1821, 1823 и 1824 годах экспедициею, состоящею под начальством флота лейтенанта Фердинанда фон Врангеля».

Кстати, путь книги к русскому читателю был долгим. Она написана была в 1826 году. Сначала Е.А. Энгельгардт сделал перевод рукописи на немецкий язык, и книга была издана с предисловием крупнейшего немецкого географа Карла Риттера. Потом полярный путешественник майор Сэбин издал книгу Врангеля на английском языке. С первого английского издания был сделан и опубликован французский перевод, затем появилось уже второе английское издание. Только в 1841 году «Путешествие...» Врангеля издано на русском языке, через 17 лет после его возвращения из экспедиции.

Автор книги, лейтенант, стал к тому времени уже контр-адмиралом. Но книга вышла с тем же титульным листом, что первоначально был подготовлен с посвящением: «Его императорскому Высочеству государю великому князю Константину Николаевичу верноподданнейше...». Так тогда было принято.

В начале книги Врангель излагает историю полярных плаваний, особенно подробно повествуя о героических путешествиях русских первооткрывателей морских путей на восток, через льды морей – от одной сибирской реки к другой. Постепенно он доходит до года 1820-го, когда выехал вместе с небольшим своим отрядом: «Вследствие Высочайшей воли... и по собственному желанию определены к сему отряду: мичман Матюшкин, доктор медицины Кибер, слесарь Иванников, матрос Нехорошков...»

Врангелю покровительствовал просвещённейший человек того времени, генерал-губернатор Сибири и действительный статский советник Михаил Михайлович Сперанский. С ним предстояла встреча в Иркутске, до которого надо было преодолеть более пяти тысяч вёрст.

Проезжая через города, пересекая разливающиеся реки, «достигли мы, наконец, неизмеримой Сибири...», – записывал Врангель.

Пять тысяч вёрст до Иркутска – по бездорожью, через широкие разливы рек, болота и горные кряжи. В пути прошёл месяц, в течение которого: «встречали... несколько раз весну и несколько раз зиму... В романтическом Красноярске улыбалась нам роскошнейшая весна, а в Иркутске стояли сады уже в полном цвете», – отмечал Врангель. В Сибири он обнаружил неожиданно для себя «большие, хорошо устроенные деревни и совершенную безопасность, какую едва ли можно найти в образованнейших государствах Европы... При перемене лошадей случалось днём или ночью вещи наши лежали на большой дороге без всякого присмотра, и часто, при малейшем изъявлении на счёт того опасения, нам отвечали прямосердечно: «Небось! Тут ничего не украдут!» Целый месяц путешественники провели в Иркутске. Сразу же по приезде Врангель пришёл на приём к генерал-губернатору Сибири Сперанскому. Либеральный администратор проявил большой интерес к предстоящей экспедиции, устроил встречу с уже бывалым северным путешественником Матвеем Геденштромом, десять лет назад исследовавшим Новосибирские острова. Послушав его рассказ, Врангель записал: «Картина стран, покрытых вечным саваном, сотканным из снега и льдов... была, признаюсь, по крайней мере, непривлекательна; впрочем, она не имела никакого особенно влияния на весёлую бодрость нашу».

Когда прибыл Анжу и все были в сборе, отправились из Иркутска на север. В Качуге (236 вёрст от Иркутска) погрузились на плоскодонное судно, павозок, и поплыли вниз по Лене к Якутску (такое судно сколачивалось из досок только на один рейс, по окончании которого разбивалось на дрова). Через две недели плавания, напротив впадения в Лену Олёкмы пришлось испытать сильную бурю с дождём, после которой павозок укрепили стволами лиственниц. На 27-й день, преодолев 2500 вёрст, экспедиция прибыла в Якутск, который, по замечанию Врангеля, «носит на себе совершенный отпечаток холодного, мрачного севера». В нём было более четырёх тысяч жителей, пятьсот домов, пять церквей, один монастырь; сохранилась деревянная церковь, построенная в 1647 году казаками-первооткрывателями.

От Якутска двинулись к Алдану на лошадях, потом – на Верхнюю Яну и в городок Зашиверск на Индигирке. Пересекли залесенный Алазейский хребет и к концу октября были уже на Колыме, в Среднеколымске, состоявшем тогда всего из тринадцати домов.

«2 ноября при 32-градусном морозе прибыли в Нижнеколымск. Т. о. проехав всего 11 тыс. вёрст в 224 дня, достигли мы первой цели нашего путешествия – бедной рыбацкой деревни, которая на три года сделалась нашим главным местопребыванием».

Нижнеколымский острог, основанный в 1744 году Михайлом Стадухиным, располагался на своего рода острове, отрезанном от мира выше устья колымского притока Омолона рукавом Колымы, уходящим на восток-северо-восток и соединяющимся с главной рекой. Это был низменный заболоченный остров, острог находился на южном его берегу. Его окружали четыре десятка домов и «россыпь» юкагирских юрт. Вокруг необозримая безлесная тундра, а на севере – покрытое льдом море и «холодные северо-западные ветры, почти постоянно здесь господствующие, беспрепятственно могут действовать со всей жестокостью».

Летом солнце не заходило 52 дня – с 15 мая по 6 июля. «Однако ж от этого мало пользы, ибо оно стоит так низко, что только светит, но почти совсем не нагревает воздуха... В июле воздух становится гораздо чище и приятнее, но природа как будто хочет произвести в здешних жителях отвращение от прелестей лета и заставить их желать возврата зимы: в первых числах месяца появляются миллионы комаров, помрачающие воздух густыми облаками...»

Заметив, что в природе всегда «вред с пользою всюду уравновешивается», обратил Врангель внимание на то, что именно несметные полчища комаров заставляют оленей покидать леса и мчаться в обдуваемую холодными ветрами приморскую тундру, где нет комаров, а под ногами обильные пастбища лишайников, «оленьего мха».

Нижнеколымск на три года стал базой врангелевской экспедиции. Место поражало суровостью и пустынностью. «Один взгляд на ужасную пустыню невольно вселяет мысль: здесь граница обитаемого света, – писал Врангель. – Присутствие животных отнести должно к вечному закону природы; единственно по инстинкту сделались они обитателями ледяной пустыни. Но как очутился здесь человек? Что могло завлечь его сюда, в могилу природы?» И вот как он ответил на этот самим им поставленный вопрос: «Кочевые народы умеренного климата переходят из одной плодоносной страны в другую и постепенно, через многие поколения, удаляются столь далеко от своей родины, что делаются для неё чуждыми, предпочитая ей новую отчизну...»

О том, как появились на Колыме новые люди, рассказывали древние предания. Врангель записал рассказ о когда-то живших здесь «омоках», у которых «на берегах Колымы было прежде огней более, чем звёзд на ясном небе». Сохранились остатки их строений из толстых брёвен и следы высоких могильных курганов. Омоки были оседлым народом, его сменили на колымской земле чукчи (их Врангель называет чукоч). Омоки были звероловами и рыболовами, чукчи кочевали с юга на север и обратно с огромными стадами оленей.

В начале 20-х годов XIX века в Колымском округе чукчей, которых не отделяли от юкагиров, жило 1139 человек, якутов – 1034, а русских – всего 325. Большей частью это были ссыльные и потомки ссыльных. Были и потомки казаков, служивших на перевозке продовольствия, доставляемого правительством в эти гиблые места. Но после войны 1812 года правительственные поставки прекратились и казаки оказались с кочевниками в общем положении. Лишь шестеро из них были оставлены на действительной службе для содержания караула. Остальные казаки, живущие в отдельной станице, вооружённые саблями и ружьями, раз в год отправлялись к крепости Островной, где устраивалась Чукотская ярмарка. Казаки обеспечивали порядок на ней.

Врангель пишет: «Со скудостью, или лучше сказать, ничтожеством прозябаемой природы, представляется в замечательной противоположности богатство животного царства. Олени в бесчисленных стадах, лоси (сохатые), чёрные и бурые медведи, лисицы, соболи и белки наполняют нагорные леса...» Доктор Кибер обнаружил на Нижней Колыме зимующую белую куропатку, ворону обыкновенную и пернатого хищника – белого, или снежного, филина, питающегося во множестве населяющими тундру леммингами. Весной прилетали с юга отсутствующие зимой утки (Кибер насчитал до одиннадцати их разновидностей), лебеди, гуси. Первыми – уже в начале апреля – появлялись юркие маленькие пуночки, зоологами названные «снежными».

Весна – самое трудное время для жителей Колымы, замечает Врангель. Кончаются съестные припасы, рыба ещё не выходит из глубин, где она пережидала зиму. Под угрозой голодной смерти толпы местных жителей идут из тундры на юг, в русские селения на Колыме, которые сами страдают от недостатка продовольствия.

«Три такие ужасные весны прожил и я здесь, и теперь ещё с содроганием представляю себе плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах», – заключает Врангель.

Экспедиции предоставили в Нижнеколымске самую большую избу городка, которая не была заселена, потому что считалась обителью «нечистых духов». Расположились в двух комнатах избы, а для сохранения тепла построили нечто вроде сеней, а ещё и чулан для хранения продуктов и вещей.

Через полчаса после вселения Фёдор Матюшкин вернулся с устья Колымы, куда он ездил на собаках выяснить возможность покупки для экспедиции мороженой рыбы. Все собрались за вечерним чаем, обмениваясь впечатлениями о дорожных испытаниях, местных обычаях, оленях, первом знакомстве со здешними морозами, «в честь которых оставались мы притом в шубах, тёплых сапогах и шапках». И Врангель добавил, объясняя такой наряд при чаепитии: «Мы находились на берегах Ледовитого океана».

Но до этих берегов было ещё довольно далеко. Предстояло сначала перезимовать в Нижнеколымске. Под самый Новый год, 31 декабря неожиданно появился в городе англичанин капитан Джон Конкрин, совершавший пешее путешествие по Сибири. Не совсем, впрочем, пешее – он использовал и верховых лошадей, и повозки. Но всё же это был подвиг – один через всю Сибирь.

«Врангелевцы» ему очень обрадовались, встретили с ним Новый год, но на его желание присоединиться к их экспедиции ответили отказом. Как объяснил Врангель, «каждый лишний фунт груза был нам в тягость, увеличение числа людей ещё одним спутником слишком затруднило бы нас».

За окном было минус 40° по Реомюру (примерно то же и по Цельсию). В избе приходилось, несмотря на печку, постоянно кутаться в шубы, а чернила нужно было отогревать в горячей воде.

С трудом достав в Нижнеколымске 9 нарт и собак, Врангель решил сначала вдвоём с Кузьминым налегке проведать берег к востоку, в направлении к Баранову Камню, который считался пределом всех поездок. За ним тянулась полоса шириной до 80 вёрст, никогда ещё никем не посещавшаяся. Однообразие – единственное слово, которым можно характеризовать ландшафт к востоку от устья Колымы.

«...Первое впечатление при виде' необъятного пространства земли, покрытого саваном снега, ни с чем не может сравниться; даже радуешься, когда ночь, покрывая всё темнотою, производит хоть какую-нибудь перемену», – записывает Врангель.

В сумерках добрались до места, где, по словам проводников, должен был стоять дощатый сарай – «балаган». Увидели искры, вылетавшие, по-видимому, из трубы, но само строение долго не могли заметить. Собаки вдруг остановились у большого снежного бугра, и из-под снега неожиданно вылезли один за другим три казака, поехавшие вперёд с нартами. В отверстие в снегу, как в нору, нырнули и вновь прибывшие, оказавшись в балагане, где горел в печурке огонь. Путники подкрепились и согрелись, хотя трудно было дышать: ветер гнал обратно дым, заполнявший невеликое пространство балагана.

Наутро разбирали вещи, приготовленные к поездке. Впереди могло уже не встретиться балаганов, поэтому взяли с собой коническую палатку из оленьих шкур, два топора, восковые свечи, железную плиту, под которой можно было разводить огонь, медвежью шкуру и одеяла из двойных оленьих шкур. Естественно, взяты были инструменты для наблюдений за звёздами, за погодой. Из продуктов взяли два с половиной пуда ржаных сухарей, полтора пуда говядины, два фунта чаю, четыре – сахара. Ещё – крупу, соль, табак и водки на тридцать рюмок. Для собак – около двух с половиной тысяч мороженых и сушёных рыбин. На каждую нарту пришлось по 25 пудов груза. Одежда была сшита по местной «моде»: парка, кухлянка, торбаза (меховые сапоги), шапка, рукавицы – всё из оленьего меха.

22 февраля рано утром путешественники двинулись в путь к Малому Баранову Камню, до которого надо было ехать вёрст сорок с лишним. Было 26° мороза, солнце едва-едва поднималось над горизонтом. К четырём часам достигли поварни, рядом с которой стоял крест, поставленный Биллингсом в 1787 году. Внутрь небольшого домика проникнуть не удалось – он был весь наполнен льдом и снегом. Пришлось разобрать крышу, чтобы выбросить снег из помещения. Утром увидели башню, построенную в 1739 году Дмитрием Лаптевым, – знак, указывающий место выхода с моря в устье реки.

Через два дня миновали гористый мыс, прозванный Барановым Камнем, хотя никаких баранов здесь не было. Поставили палатку, но спать легли в одежде, лишь сняв для просушки меховые чулки и сапоги. А утром – снова в путь по низменному берегу, где «на всём открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пустыни». И мёртвая тишина...

Съёмку ещё не нанесённых на карту берегов вели в темноте, отсчитывая градусы, минуты и секунды на дуге секстанта при свете ручного фонарика.

Лишь сполохи северного сияния оживляли унылое однообразие зимней тундры. Вот как описал Врангель одно из этих небесных явлений: «Небо было чисто и безоблачно; звёзды блистали ярким арктическим светом. При лёгком NО ветре поднялся от NNO огромный светящийся столб, лучи его, подобно широким пламенным полосам, разламывались на небе по направлению ветра, беспрестанно переменяясь и, казалось, приближаясь к нам...»

В поисках Шелагского мыса подошли к краю моря и увидели на нём «необозримую до краёв горизонта простирающуюся стену огромных торосов». Путь вблизи Шелагского мыса «превзошёл трудностями и опасностями всё доселе нами испытанное. Часто принуждены были мы карабкаться на крутые, в 90 футов шириною ледяные горы, и спускаться по крутизне, находясь каждую минуту в опасности переломать сани, задавить собак или низвергнуться вместе с ними в ледяную пропасть». Припасы кончались. Установив, что берег к востоку от мыса Шелагского идёт на юго-восток, и отметив место, достигнутое в этой поездке, сложенной из больших камней пирамидой, повернули назад.

На карте появились новые названия – мыс Козьмина и мыс Матюшкина. 14 марта исследователи прибыли в Нижнеколымск, преодолев за 23 дня 1122 версты. Взятого продовольствия не хватило лишь на два последних дня, когда пришлось поголодать.

По льдам к неведомой земле

Врангель сразу же стал готовиться к следующей поездке – на север. 26 марта при лёгком тёплом юго-восточном ветре, безоблачном небе и температуре всего 5° мороза двинулись к Малому Баранову Камню: Врангель, Матюшкин, матрос Нехорошков и унтер-офицер Решетников. Сопровождать путешественников вызвался колымский купец Бережной с двумя своими нартами.

От Баранова Камня взяли направление на север, но попали сразу же в полосу торосов. Её удалось объехать, и гладкая ледяная равнина предстала перед путниками, лишь отдельные льдины выступали как острова. Казалось, что дальнейший путь будет лёгким и успешным: ледяную гладь хотелось сравнить с открытым океаном, в который выбираются мореходы из полосы опасных прибрежных отмелей и подводных скал. Но вскоре убедились «в бесконечном различии между оживлённым, бесконечно движущимся океаном и убийственным однообразием... ледяной пустыни».

Лишь только остановились передохнуть, из-за высокой льдины выскочил огромный белый медведь. Собаки с воем и лаем бросились за ним. Часа три они гонялись за зверем, который с каждой попавшей в него стрелой или пулей всё более свирепел. Наконец, один из казаков, богатырь Котельников, свалил его копьём на лёд. Медведь оказался очень тяжёл, пудов на 35 (т.е. больше полутонны), и упряжка из 12 собак с трудом могла тащить тушу.

На второй день почти все люди оказались поражены снежной слепотой, вызванной необычайно ярким светом, отражённым от идеально белой поверхности. Лечились по-разному. Врангель обтянул очки чёрным крепом, кто-то мочил глаза красным вином, кто-то получал облегчение, насыпав в глаза нюхательного табаку...

29 марта увидели впереди землю, очертания которой постоянно менялись: она казалась то гористой, то низменной, то вовсе исчезала. Это был мираж, «фата-моргана». Когда подошли ближе, увидели «маленький, довольно возвышенный остров, на котором подымались три отдельные столбообразные утёсы». Не сразу заметили на восточной стороне острова ещё один столбик, совсем небольшой. Поэтому новооткрытый остров получил романтическое название Четырёхстолбовой.

Дальше на север простирались непроходимые цепи торосов, через которые пробираться было необыкновенно трудно. Среди ледяных гор стали появляться полоски воды – полыньи, ещё более затруднявшие движение.

Среди торосов путешественники встретили 10 апреля праздник Святыя Пасхи. По этому случаю устроили необычное богослужение среди льдов. Выбрали льдину, послужившую алтарём, поставили на ней образ Николая Чудотворца, а перед ним – единственную восковую свечу. Купец Бережной исполнил за дьякона соответствующие молитвы, а хор казаков пропел псалмы. Праздничный стол украсили оленьи языки и двойные порции водки. А потом уселись вокруг костра и остаток дня провели в разговорах. «Вероятно, не было прежде примера, – пишет Врангель, – чтобы при таком совершенном недостатке всего, что почитается наслаждением, удовольствием, потребностью жизни, общество людей провело бы целый день так весело и довольно...»

На месте простояли и второй день, занимаясь ремонтом повреждённых нарт. За это время обстановка немного изменилась, удалось выбраться из торосов и достичь гладкого льда, по которому «счастливо проехали» 64 версты. Четырёхстолбовой остров едва был виден на горизонте. Измерение координат показало 70°38' с. ш. Температура не опускалась ниже -15°. Но силы и людей, и собак были на исходе. Повернули назад, неподалёку от Четырёхстолбового нашли ещё пять островов, описали их, нанеся на карту как Медвежьи острова. 28 апреля, после 36-дневного путешествия по льдам исследователи вернулись в Нижнеколымск.

Весной следующего года Врангель продолжил опись берегов Ледовитого океана, на сей раз намереваясь довести её до устья Индигирки. Тем временем Матюшкин с Козьминым на построенном зимой катере отправились обследовать устье Колымы, а потом её правый приток Анюй, впадающий в Колыму напротив Нижнеколымского острога.

Штурману Козьмину, занявшемуся организационными делами в Среднеколымске, Врангель поручил провести опись берега Ледовитого океана от селения Малая Чукочья до Индигирки. На лодках и лошадях поднимались вверх по рекам Чукочьей, Убиенной, Конковой. Навьюченным лошадям было очень трудно пробираться через завалы леса на берегах. Часто они убегали, и их приходилось ловить.

Так дошли до Алазеи, самой большой реки в пространстве между Колымой и Индигиркой, впадающей в море пятью рукавами (через них перебирались на лодках). На западном берегу Индигирки дожидался зимнего санного пути Козьмин в небольшом селении из четырёх хижин, названном Русское Устье.

23 сентября вышел на Индигирку начальник Усть-Янского отряда лейтенант Пётр Анжу, проведший описание побережья с востока, от устья Яны. Через три дня Козьмин отправился в Нижнеколымск по замерзшей тундре на санях – десять дней занял этот переход.

Весной 1822 года отряд отправился снова на север. Во главе – сам Врангель, его сопровождали Матюшкин, Козьмин и Нехорошков. Пять нарт, запряжённых лучшими собаками, предназначены для людей, кроме того, ещё девятнадцать, сопровождаемые проводниками, были нагружены продовольствием, рассчитанным на 40 дней путешествия.

У Большого Баранова Камня на нарты погрузили плавник («наносный лес»), дополнивший запас специально высушенных берёзовых дров. Путь через торосы был не лучше прошлогоднего, приходилось часто прибегать к помощи пешни, круша лёд. Но продвижение было ничтожным – не более версты за час. Время от времени появлялось на горизонте что-то похожее на землю, иногда вполне отчётливо рисовались холмы, долины, отдельные утёсы...

«Поздравляя друг друга со счастливым достижением цели, – писал Врангель, – мы спешили далее, надеясь ещё до наступления вечера вступить на желанный берег, но наша радость была непродолжительна... К вечеру, с переменою освещения, наша новооткрытая земля подвинулась по направлению ветра на 40°, а через несколько времени ещё обхватила она весь горизонт, так что мы, казалось, находились среди огромного озера, обставленного скалами и горами». Это был мираж, вызванный испарением воды из полыньи. Исчезнув солнечной ночью, мираж повторился на следующее утро.

Очередная Пасха была справлена во льдах. Она пришлась на сей раз на 2 апреля. Проводники, угостившись двойной чаркой водки, пели, плясали, стреляли в цель из луков и ружей. Наутро продолжилось преодоление бесконечных торосов, иногда встававших совершенно непроходимой стеной, которую можно было лишь обогнуть, отклонившись от курса на север вправо или влево.

Фёдор Матюшкин выполнял роль разведчика: он уходил на лыжах вперёд, изучая дорогу и высматривая возможную землю, на поиски которой отправляли отряд из далёкого Санкт-Петербурга.

Путешественники достигли широты 72° 2', от Большого Баранова Камня было пройдено почти триста вёрст. Врангель решил повернуть на восток, чтобы дойти до меридиана Шелагского мыса, на котором предполагалась искомая земля. Но ничего, кроме торосов, да ещё глубокого, труднопроходимого снега не встретилось. Вернулись на тундровый берег, к прибрежным холмам: «Несмотря на их дикость, они казались нашим утомлённым взорам живописными и прелестными». 4 мая были в тунгусском селении, где уже находился лейтенант Анжу, возвращавшийся с Новосибирских островов на Яну.

А группа Врангеля на следующий день была в Нижнеколымске, проведя во льдах почти два месяца.

Лето посвятили путешествию по каменистой тундре, где нужно было уточнить описание побережья и проверить прошлогодние астрономические измерения. В Нижнеколымск вернулись после 94-дневного путешествия по тундре.

Четвёртый, последний выход в Ледовитый океан, был начат как никогда рано – в начале марта. Кавалькада из 19 нарт достигла начала мыса Шелагского, где встретилась с чукчами. Один из них – Камакай, производивший впечатление в своём роде образованного человека, рассказал, что между мысами Шелагским и Северным с прибрежных скал в ясные летние дни можно видеть на севере «высокие, снегом покрытые горы...» и что «в прежние годы приходили с моря, вероятно, оттуда большие стада оленей». Возникла надежда, что в этом походе удастся дойти до земли. 13 марта при температуре воздуха ниже -20° С «оставили мы берег и направили наш путь по льду прямо на север». Снова торосы, через которые пробивались пешнями. Но появилось препятствие, и ранее встречавшееся. Однажды ночью сильный северный ветер взломал лёд вокруг лагеря, так что люди оказались на льдине, окружённой со всех сторон водой. Всю ночь провели в ожидании неминуемой гибели. К счастью, утром льдина вернулась к обширному ледяному полю, от которого оторвалась. Продолжилась борьба с торосами, их скопления всё чаще стали прорываться полыньями.

23 марта путь преградила очень широкая полынья, расширяющаяся на глазах. С высокого тороса, на который взобрались, чтобы осмотреть дальнейший путь, увидели необозримо, до самого горизонта открытое море. «Величественно, ужасный и грустный для нас вид! На пенящихся волнах моря носились огромные льдины... С горестным удостоверением в невозможности преодолеть поставленные природою препятствия исчезла и последняя надежда открыть предполагаемую нами землю, в существовании которой мы уже не могли сомневаться... Мы сделали всё, что требовали от нас долг и честь». А находились путешественники тогда не более чем в сотне вёрст от «матерой земли» – острова, к которому стремились и который назовут именем Врангеля.

Опасности подстерегали и на обратном пути. Повторилась ситуация с оторванной штормом льдиной. «В мучительном бездействии смотрели мы на борьбу стихий, ежеминутно ожидая гибели... Льдина наша носилась по волнам, но всё ещё была цела. Внезапно огромный вал подхватил её и с невероятной силой бросил на твёрдую ледяную массу. Удар был ужасен... Минута гибели нашей наступала. Но в это роковое мгновенье спасло нас врождённое человеку чувство самосохранения. Невольно бросились мы в сани, сами не зная куда, быстро полетели по раздробленному льду и счастливо достигли льдины, на которую мы брошены... Мы были спасены и радостно возблагодарили Провидение».

Под не стихающий рёв ветра двинулись к берегу, до которого было уже недалеко, пока оставалось продовольствие, продолжали его описание. Фёдор Матюшкин отправился к мысу Шелагскому. Там он снова встретил Камакая, который рассказал о хижине в тундре, обтянутой большими белыми парусами, где чукчи нашли останки людей, провиант, табак, железные предметы. Матюшкин осмотрел эту хижину и сразу понял, что построена она не чукчами, а, возможно, мореходом Шалауровым, первым прорвавшимся по Ледовитому морю так далеко на восток. Потерпев кораблекрушение к востоку от Шалагского мыса, он нашёл свою смерть в этой хижине неподалёку от устья реки Веркона в 1764 или 1765 году.

8 апреля отряд Врангеля достиг выдающегося далеко в море скалистого мыса Якан, с которого, по рассказам чукчей, лучше всего было видно землю в ледовитом море. На карте, приложенной Врангелем к описанию путешествия, помещён был этот остров с надписью: «Горы видятся с мыса Якан в летнее время».

Матюшкин решил попытаться налегке (с тремя нартами) пройти на север именно с мыса Якан. Врангель же продолжал двигаться на восток. Он оказался у того мыса, к которому в 1777 году от Берингова пролива прошли два корабля Джеймса Кука. Один чукча вспомнил, что видел много лет назад подходившие к берегу два больших парусных судна. Продолжая путь на восток, отряд вышел к мысу Ванкарем на берегу реки того же названия. В трёх-четырёх десятках вёрст от него находился остров Колючин, куда и подъехал на собачьей упряжке Врангель. На Колючине находилось чукотское селение – 11 хижин. Их жители сначала приготовились обороняться, но сопровождавший Врангеля чукча-переводчик Этель договорился с ними, и удалось даже совершить выгодный обмен: за табак и бисер получить китовое мясо.

В этом году островитяне забили в море полсотни китов, не считая множество моржей. Изобильна была морским зверем Колючинская губа, которая через 110 лет станет известной всему миру как место гибели ледокола «Челюскин».

10 мая Врангель вернулся в Нижнеколымск. Его четвёртое путешествие продолжалось 78 дней. Матюшкин уже был на базе. Он так и не увидел земли, на обратном же пути подробно описал Чаунскую губу и сделал много астрономических наблюдений.

Срок экспедиции, определённый Адмиралтейством, заканчивался. Нужно было возвращаться в Петербург. Врангель вынужден был сделать вывод: земля в Ледовитом океане не обнаружена. И если она всё же существует, то «открытие её зависит единственно от случая и благоприятного расположения обстоятельств». В письме к Литке Врангель писал: «Теперь я не имею никакого сомнения, что есть на севере земля, сказания чукч так согласны и утвердительны, что уже не искать, а найти следует».