Текст книги "Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель..."

Автор книги: Вячеслав Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

А в памяти – подъём на перевал хребта Тангла по обледенелому склону, и его приходилось посыпать песком для измученных верблюдов, чтобы те не падали на подъёме. Четыре верблюда сдохли, не дойдя до перевала. Пржевальский, не прекращавший съёмку, отморозил кончики пальцев на руках.

За сутки удавалось подняться не более, чем на 10—15 метров.

Перевала удалось достичь на восьмые сутки. Здесь, когда путники немного передохнули после изнурительного многодневного подъёма, они подверглись нападению разбойников-еграев. Завязалась перестрелка, в которой казаки одержали победу, но в ожидании нового нападения на следующий день отряд двинулся дальше в боевом порядке.

Вскоре появились в сопровождении конвоя тибетские чиновники, объяснившие Пржевальскому, что надо подождать разрешения из Лхасы. «Трудное теперь переживаем мы время, – записал Николай Михайлович в дневнике, – тягостная неизвестность впереди насчёт посещения Лхасы: огромная, абсолютная высота, холода, бури – всё это вместе донимает нас... Наконец, совершенно бесцельно ломить вперёд, наперекор фанатизму целого народа... научные исследования при подобных условиях были бы невозможны. При этом мы, конечно, сильно рисковали бы собою и во всяком случае надолго оставили бы по себе недобрую память». Решено было остановиться и ждать ответа из Лхасы. Прошло 16 суток, в течение которых Пржевальский провёл несколько экскурсий в селение тибетцев, собирая этнографический материал. «Сегодня, – записал он в дневнике, – ровно половина (по времени) нашего путешествия: 10 месяцев тому назад мы приехали в Зайсан; десять же месяцев остаётся... до возвращения нашего в Кяхту. Дай Бог, чтобы и наступающая вторая половина путешествия прошла так же благополучно и продуктивно для науки, как и первая. Тогда со спокойной совестью, как и теперь, я оглянусь назад, зная, что ещё один год своей жизни прожил недаром...»

Скоро подошла встреча Нового, 1880 года. Впервые этот знаменательный день застал Пржевальского так высоко в горах: на северной окраине Тибета и с практически закончившимися запасами продовольствия. «На Новый год ели варенье и фрукты в сахаре, предназначенные для далай-ламы, но, по счастью, не попали к нему...» В первый же день нового года путешественники спустились с хребта Гурбунайджи в долину реки, между казаками поровну распределены были последние горсти ячменной муки (дзамбы). Дальше пришлось бы голодать, если бы через несколько дней не встретили у ключей, в долине, монголов. У них купили на мясо домашнего яка, нескольких баранов, а также масла, молока и дзамбы. В этом месте можно было бы немного отдохнуть после тяжёлых тибетских походов. «Назад, на Тибет, – писал Пржевальский, – страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли тучи и, вероятно, бушевала непогода».

Караван из оставшихся двенадцати верблюдов пополнился шестью вьючными яками, и 16 января в тихую, тёплую погоду (было всего -2...-4 °С) отправился дальше. В последний день месяца путешественники пришли в то самое место – Дзун-засак, из которого четыре месяца назад, когда верблюдов было в три раза больше, начали путь в Тибет: «Мы чувствовали себя истомлёнными, не добром поминали тибетские пустыни...» Пржевальский узнал, что в Пекине (а значит, и в России) в эти месяцы почти поверили, что экспедиция погибла где-то на краю Тибета или попала в плен к разбойникам, об этом сообщила петербургская газета «Голос». Журнал «Исторический вестник» требовал организовать спасательную экспедицию: «Ливингстона искали, Пайера искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе...» Теперь в столицу отправилось сообщение о том, что с экспедицией всё в порядке.

Пять дней отдыха в Урге, затем на монгольских почтовых лошадях путешественники отправились в совсем близкую, если сравнить с преодолёнными расстояниями, Кяхту.

Наконец, 29 октября после полудня впереди возникли белые шпили кяхтинских церквей. А затем – захолустный Пишпек и почти столичное для туркестанских русских земель селение Верное (теперешняя Алматы). Там Пржевальский прочитал небольшую лекцию о своём третьем центрально-азиатском путешествии.

Из Верного выехали на двенадцати почтовых тройках. Уже выпал снег, пришлось через два дня пересесть в сани. В декабре прибыли в Семипалатинск, где также была прочитана лекция. В Омске уже стояла настоящая зима, и по зимней дороге ехать было легче. Вечером 19 декабря в Оренбурге Пржевальский записал: «Чествования везде такие, каких я никогда не смел ожидать». Из Оренбурга – в Москву по железной дороге в предоставленном герою-путешественнику отдельном вагоне. В день Рождества Пржевальский прибыл в Москву, на Новый год – в своё смоленское имение. А 7 января 1881 года курьерским поездом приехал в Петербург. На вокзале путешественника встречали коллеги по Географическому обществу во главе с П.П. Семёновым, который в приветственной речи сказал, что Общество избрало его почётным членом. Пржевальский в тот же вечер составил записку начальнику Главного штаба, в которой просил награды для своих спутников: «...Необходима была нравственная мощь, чтобы преодолеть встречаемые преграды и не пасть в борьбе, длившейся без перерыва почти двадцать месяцев... Экспедиция принесла богатые результаты – и всем этим я как руководитель дела обязан прежде всего смелости, энергии и беззаветной преданности своих спутников. Их не пугали ни страшные жары и ураганы пустыни, ни тысячевёрстные переходы, ни громадные, уходящие за облака, горы Тибета, ни леденящие там холода, ни орды дикарей, готовые растерзать нас...»

Четвёртое путешествие в Центральную Азию началось от Кяхты в ноябре 1883 года. В эту экспедицию своими помощниками Пржевальский взял Всеволода Роборовского и Ивана Козлова. Были продолжены исследования Северного Тибета. Отряд пересёк волнистое солончаковое плато за хребтом Бурхан-Будда, где паслись огромные стада диких яков, антилоп и куланов, и вышел к истокам Жёлтой реки (Хуанхэ). Никто из европейцев и даже китайцев здесь ещё не бывал. Пржевальский признавался в дневнике: «Радости нашей не имелось конца». Отряд продолжал путь, достиг хребта Баян-Хара-Ула, водораздела двух великих китайских рек, Хуанхэ и Янцзы. В горах Пржевальский обнаружил два озера, которым дал названия – Русское и озеро Экспедиции.

На окраине Цайдамской котловины были открыты несколько горных хребтов. Один назвали Московским, другой – Загадочным. Впоследствии он стал хребтом Пржевальского.

К началу 1885 года экспедиция вышла к озеру Лобнор. Жившие на его берегу местные жители гостеприимно встретили уже знакомых им пришельцев. В феврале и марте всё озеро заполняли птицы, делающие на нём остановку в перелёте на север.

Ещё семь месяцев продвигался отряд через неведомые горы и пустыни. Открыт был хребет Русский, протянувшийся почти на тысячу километров. Двигаясь вдоль него, отряд вышел в пустыню Такла-Макан, пересёк её и через Центральный Тянь-Шань в конце октября 1885 года достиг пограничного перевала Бедель. Путники шли по красивейшему ущелью, заросшему стройными пирамидальными елями, нигде, кроме Тянь-Шаня, больше не встречающимися. Впервые Пржевальский побывал на озере Иссык-Куль, где через три года завершится его жизнь...

За два года было пройдено 7815 км, открыта горная страна на Севере Тибета, истоки Хуанхэ и водораздел её с Янцзыцзяном, новые озёра и горные хребты.

Обследована и положена на карту огромная территория, но «белое пятно» Тибета лишь слегка затронуто... Пржевальский планировал выйти на верховья Брахмапутры и пройти через параллельный Гималаям хребет Ладак к горной системе Каракорум, а от него через горы и пустыни выйти на Тянь-Шань, к озеру Иссык-Куль.

Последний год

Всё лето 1886 года Николай Михайлович Пржевальский провёл в Слободе, где построил новый дом на берегу живописного озера Сапшо, напоминавшего ему Байкал. Внутри дома всё было связано с азиатскими экспедициями хозяина. В гостиной – чучело тибетского медведя с подносом в передних лапах, на нём обычно лежали фрукты. Над фигурой медведя – акварель художника А. Бидедерлинга, изображающая Пржевальского на озере Лобнор с охотничьими трофеями. Вдоль стен столовой – чучела фазанов и голова тибетской антилопы оронго с роскошными рогами. Стены кабинета увешаны картами Азии, в углу, рядом с письменным столом – шкаф для ружей. Особое внимание привлекает бронзовая фигура Будды на алмазном постаменте – память о Тибете. О нём постоянно напоминал и матрац в спальне, сплетённый из хвостов дикого яка. На втором этаже были три комнаты: в одной из них располагалась библиотека со множеством книг, в основном по географии, истории, естествоведению Азии. Азиатский «след» уводил в сад, где росли кусты дикого ревеня из китайской провинции Ганьсу, арбузы, дыни и сливы из предгорий Тибета...

Пржевальский работал в Слободе над книгой о четвёртой экспедиции в Центральную Азию «От Кяхты на истоки Жёлтой реки». В название следующей книги он рассчитывал включить уже слово «Тибет». План новой экспедиции был почти готов к концу 1886 года.

29 декабря на годичном собрании Академии наук Пржевальскому вручили большую Золотую медаль, изготовленную специально для него. Его профиль на медали окружала надпись: «Николаю Михайловичу Пржевальскому. Императорская Академия наук». На обороте значилось: «Первому исследователю Центральной Азии. 1886 год».

Академик К.С. Веселовский, непременный секретарь Академии наук, приветствуя получающего столь необычную награду, сказал:

«Я не думаю, чтобы на всём необъятном пространстве Земли Русской нашёлся хотя бы один сколько-нибудь образованный человек, который бы не знал, что это за имя... Имя Пржевальского будет отныне синонимом бесстрашия и беззаветной преданности науке».

Слава путешественника действительно стала всемирной. Он получил Золотую медаль Гумбольдта, только что учреждённую Германским географическим обществом. Непосредственно за первооткрывателем Северного морского пути А.Э. Норденшельдом и капитаном шхуны «Вега» А. Паландером, впервые прошедшим этот путь, в Стокгольме ему была вручена медаль «Веги». Почётным членом избрали его многие географические общества: Лондонское, Венское, Итальянское, Дрезденское, Северокитайское, Франкфуртское, Голландское.

А 2 февраля 1887 года в Петербурге открылась выставка зоологических коллекций Пржевальского, образовав целый музей, подобного которому ещё не было. Выставка пользовалась большим успехом.

Пржевальский же возвратился в Слободу дописывать книгу о четвёртом путешествии. Когда дом был окончательно достроен, он пригласил в гости помощников и казаков, сопровождавших его в экспедициях. Они стали очень близки ему, он часто повторял, что без таких людей, «без их отваги, энергии и беззаветной преданности делу... не могла бы осуществиться даже малая часть того, что теперь сделано за два года путешествия».

Осенью в Слободе остался лишь Роборовский. Он ходил вместе с Пржевальским на охоту, обсуждал план завершающего похода в Тибет, который теперь должен, наконец, удаться.

План был представлен в марте 1888 года в Географическом обществе в Петербурге. На его осуществление правительство выделило 80 тысяч рублей. Это было в 15 раз больше, чем 18 лет назад, на первую экспедицию.

Пржевальскому исполнилось 49 лет. Он полон сил, хотя иногда и ощущал некоторую усталость. Порой подумывал о том, чтобы завершить странническую жизнь и поселиться в Слободе, для этого и дом строил. Но такие мысли приходили к нему лишь в первое время после возвращения из очередного путешествия. Тяга в просторы Азии перевешивала «домашние» настроения. Покидая дом в Слободе, он написал на его стене красным карандашом: «5 августа 1888 года. До свидания, Слобода! Н. Пржевальский».

В Петербурге завершилась окончательная подготовка, и 18 августа поездом с Николаевского вокзала экспедиция отправилась в Москву. Сотни людей провожали её на перроне. В Москве Пржевальского догнала горькая весть о смерти няни Макарьевны, которую он любил не меньше матери. Но отложить поездку было невозможно. Нижний Новгород, потом вниз по Волге до Астрахани, там на пароходе – в Красноводск, оттуда уже протянулась Закаспийская железная дорога до Ташкента. Впервые экспедиция продвигалась так быстро к месту работы. Через 40 дней Пржевальский был уже в Верном, откуда, отобрав казаков и солдат для экспедиционного конвоя, переехал в Пишпек для закупки верблюдов.

И вот наступил роковой день – 4 октября...

Пржевальский и Роборовский отправились из Пишпека поохотиться на фазанов в долине реки Чу. День был жаркий, и Николай Михайлович несколько раз пил из реки сырую воду, не зная, что зимой среди киргизов Чуйской долины распространилась эпидемия брюшного тифа. Вернувшись в Каракол, Пржевальский поискал квартиру для экспедиции, но не найдя ничего подходящего, решил разместиться в ущелье, близ берега озера Иссык-Куль.

14 октября 1888 года экспедиция расположилась на новом месте, и начальник её написал приказ:

«Итак, начинается наше новое путешествие. Дело это будет трудное, зато и славное. Теперь мы на виду не только всей России, но даже целого света. Покажем же себя достойными такой завидной участи и сослужим для науки службу молодецкую...»

Это было последнее обращение Пржевальского к своим спутникам, его уже он не мог сам зачитать. Болезнь свалила путешественника на следующий день. Он лежал в юрте, надеясь, что всё пройдёт само собой, и не соглашался на вызов врача. Утром вышел из юрты и, увидев сидящего на склоне горы чёрного грифа, выстрелил... Убитую метким выстрелом птицу принесли больному, и он долго рассматривал её, не зная ещё, что это его последний охотничий трофей.

17 октября из Каракола приехал врач, поставивший диагноз: брюшной тиф. Больного перевезли в каракольский лазарет, во дворе которого разместилась в юртах вся экспедиция.

Прошёл ещё один день. Николаю Михайловичу становилось всё хуже. Утром 20 октября он внезапно встал во весь рост и, оглянувшись вокруг, сказал: «Ну, теперь я лягу...» Это были его последние слова. Пржевальский завещал похоронить себя на берегу Иссык-Куля, сделав простую надпись: «Путешественник Пржевальский».

Его сподвижники точно выполнили это пожелание, надпись на кресте была сделана Всеволодом Роборовским. Через шесть лет, в 1894 году, на могиле Н.М. Пржевальского на обрывистом берегу Иссык-Куля был открыт памятник великому путешественнику, который долго считался самым грандиозным монументом в России. Над голубым высокогорным озером, окружённым ослепительно-белыми хребтами Тянь-Шаня, поднялась девятиметровая скала из гранодиорита, камня, слагающего могучие хребты. На вершине скалы – гордый бронзовый орёл, распростёрший трёхметровые крылья. Он держит в клюве оливковую ветвь, символ мира. Ноги орла упираются в бронзовую карту Центральной Азии, на которой выгравированы линии тысячекилометровых маршрутов Пржевальского. В центре скалы – изображение именной медали Академии наук с профильным портретом Пржевальского.

Другой памятник (с лежащим верблюдом) был установлен в Санкт-Петербурге.

В 1889 году город Каракол был переименован в Пржевальск. Тогда это был единственный город в России, названный именем путешественника-географа.

Николай Михайлович Пржевальский стоит на первом месте среди путешественников всех времён и народов не только по результатам своих путешествий, но и по умению рассказывать о них. Вот фрагмент из полевого дневника от 29 октября 1885 года: «Пусть с именами Лобнора, Кукунора, Тибета и многими другими будут воскресать в моём воображении живые образы тех незабываемых дней, которые удалось мне провести в тех неведомых странах, среди дикой природы и диких людей на славном поприще науки...»

Николай Северцов

еподалёку от города Боброва, близ Воронежа, на берегу донского притока Битюга на кладбище села Петровского на одной из могил стоит чёрный обелиск. На нём надпись: «Николай Алексеевич Северцов».

За три тысячи километров от Боброва, на окраине Средней Азии, вздымаются гигантские горные хребты, рождающие безжизненные ледники и бурные реки. На карте этой грандиозной горной страны – десятки имён русских путешественников и среди них – пик Северцова на Памиро-Алае, ледники Северцова на Памире и на Заилийском Алатау. В этих названиях увековечено имя первого исследователя этих мест. Пятнадцать видов зверей и 45 видов птиц, обитающих в Средней Азии, впервые были описаны Николаем Северцовым, и его имя стоит в видовых названиях некоторых из них.

Призвание биолога

Николай Алексеевич Северцов родился в 1827 году 24 октября в Воронеже, в семье отставного полковника, потерявшего руку в Бородинском сражении и награждённого за доблесть золотой шпагой. Родился он в дворянской семье и мог относительно свободно выбирать свой жизненный путь.

Детство Николая прошло на берегах притоков Дона – Битюга и Икорца. Неяркая, простая природа пленила его с детства, он не предполагал, что увидит самые грандиозные, величественные её творения – горы Азии. А пока бродить по лесам, болотам, лугам было любимым занятием, «Естественная история» Бюффона – любимой книгой, изучение естественных наук в университете – сокровенной мечтой...

На математическое отделение естественно-философского факультета Московского университета Северцова приняли, когда тому не было ещё и 16 лет. Студент Северцов был застенчивым юношей, с добрыми мечтательными глазами; длинные вьющиеся волосы обрамляли его лицо. Он писал стихи, эпиграммы, с мольбертом и акварельными красками часто заходил в популярный тогда среди москвичей зверинец Борнебо и Берга. Способный художник, Северцов рисовал там бенгальских тигров, хищных птиц, крокодилов... Научно-популярные очерки «Тигр», «Лось, или Сохатый», «Горные хищники», «Крокодил» стали первыми публикациями Северцова.

Его можно было встретить и за 500 вёрст от Москвы, скитающимся с ружьём за плечами по перелескам и болотам Воронежской губернии: на каникулы он регулярно выезжал в родные места.

И вот университет окончен. Николай Северцов представил к защите на степень магистра диссертацию «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гад Воронежской губернии». Научным руководителем работы был любимец студенчества профессор зоологии К.Ф. Рулье. Общение с крупнейшим в то время русским естествоиспытателем было исключительно полезным для формирования взглядов молодого учёного.

Магистерская диссертация Северцова была замечена в научном мире. Академик А.Ф. Миддендорф, выдвигая её на соискание Демидовской премии Академии наук, отметил, что у молодого исследователя есть «своя метода» и «он открывает собой новую колею, по которой можно дойти до важных открытий». Миддендорф писал: «Путеводной нитью сочинения является внутренняя связь явлений живой жизни с климатическими отношениями страны». Зарождалась новая наука – экология, наука о взаимоотношениях живых организмов с окружающей природной средой, и Северцов был первым русским экологом.

Непосредственное общение с живой природой много дало молодому учёному. Северцов открыл бесчисленное многообразие её зависимостей. Свои исследования он продолжил уже в местах очень далёких от родной ему воронежской земли.

Случай в казахской степи

Молодому лауреату Демидовской премии доверили руководство экспедицией, снаряженной Академией наук в низовье Сырдарьи. В мае 1857 года вместе с ботаником Борщовым и препаратором Гурьяновым он выехал из Петербурга в Оренбург, из которого в конце лета и началось собственно путешествие. Караван, пройдя возвышенность Северные Мугоджары, вышел к нижнему течению реки Эмбы, теряющейся среди солончаков на пути к Каспийскому морю. Здесь Северцов обнаружил (первым!) признаки нефтяного месторождения, исследовал Мугоджары, северную часть плато Усть-Урт и через пустыню Большие Барсуки вышел к Аральскому морю, обогнув его с севера. Лето уже кончилось, когда отряд подошёл к городу Казалинску в низовьях Сырдарьи. Не задерживаясь в нём, Северцов углубился в пустыню Кызылкум, нашёл сухое русло бывшей реки Жанадарья, по нему прошёл к восточному берегу Аральского моря, составил его описание и вернулся на экспедиционную базу, устроенную в форте Перовском.

В это время готовился дать сражение «белому царю» хан Коканда Худояр, обосновавшийся в защищённой со всех сторон горами Ферганской долине. Он выслал разведывательный отряд далеко на север, к форпостам русских войск у Аральского моря. И тут случилось событие, к которому в течение некоторого времени было приковано внимание всей России.

Форт Перовский (ныне город Кзыл-Орда) был окружён пустынной степью; между фортом и ближайшей пограничной крепостью Кокандского ханства лежала двухсоткилометровая полоса нейтральной земли. В пределах её начинались западные отроги совершенно неизвестного науке хребта Каратау. Дойти до них, исследовать изменения в характере животного мира, по пути познакомиться с геологией и посмотреть, не скрывают ли горы ископаемых богатств, было мечтой Северцова. Впоследствии он побывал в Каратау и открыл там месторождение каменного угля. Однако сейчас ему не повезло...

Северцов отправился вверх по Сырдарье и вдоль восточного берега Аральского моря вслед за отрядом казаков, посланным на заготовку дров в пойменных лесах. Проливной дождь, редкий в этих местах, внезапно обрушился на путников в саксаульнике. Дождь превратил илистую почву в грязное болото. У Северцова во время дождя часто повторялись жестокие приступы давней лихорадки. Утром 26 апреля 1857 года он почувствовал себя плохо. Но всё-таки, превозмогая недуг, после полудня выехал из лагеря с препаратором, тремя казаками и двумя киргизами-проводниками.

Вдруг за грядой барханов проводники увидели вооружённых всадников, устремившихся навстречу отряду. Северцов – начальник отряда, ему надо организовать отражение неожиданного нападения. Но он – учёный, человек мирный, командовать – не его дело.

«Вместо решительной команды, – вспоминал позже Северцов, – не допускающей возражений и заставляющей наших солдат и казаков побеждать или умирать, я высказал только своё мнение... Не мне, мирному зоологу, распоряжаться чужой жизнью».

Кокандцы, а их было человек пятнадцать, быстро приближались. «Надо спасаться! Уходим!» – закричали казаки, поворачивая лошадей. Преследователи дали залп, другой... Упала лошадь препаратора. Северцов приостановился, советуя помощнику спрятаться в зарослях колючки. Минутная задержка оказалась роковой.

Кокандцы догнали зоолога, один из них кольнул его пикой. Северцов выстрелил в упор... Подоспевшие товарищи убитого окружили Северцова, на него посыпались сабельные удары. Лишь вмешательство вожака отряда спасло учёного. Ему связали руки и повели в плен.

Тут Северцову пригодилось знание языка. «Пеший конному не товарищ», – произнёс он. Тогда его посадили на лошадь, привязав, правда, ноги к стременам. Оказавшись на одном уровне с кокандцами, Северцов попытался уговорить их отпустить его: «Мне надо уйти, я вам не нужен...»

Хотя отпускать русского кокандцы не собирались, но отнеслись к нему с достаточным вниманием.

Несмотря на то что опасность погони была велика, Северцову разрешали пить воду из каждого встречного ручейка. Более того, предводитель отряда, хорошо говоривший по-русски, «развлекал» пленника разговором. Вскоре опустилась ночь, и надежда на то, что казаки догонят и спасут, исчезла...

В русских газетах появилось сообщение о том, что при схватке отряда казаков с кокандцами был взят в плен коллежский асессор Северцов, начальник учёной экспедиции для исследования киргизских степей. В бою он получил двенадцать ран от сабель и пик. Только случай спас Северцова от смерти. Его увезли за 170 вёрст в пограничную крепость Яны-Курган.

Месяц провёл Николай Северцов в плену. Когда вернулся, то продолжал свои работы, не думая о том, чтобы сменить род занятия на более безопасный.