355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Войцех Козлович » Сыновья полков (Сборник рассказов) » Текст книги (страница 10)
Сыновья полков (Сборник рассказов)
  • Текст добавлен: 8 декабря 2019, 20:30

Текст книги "Сыновья полков (Сборник рассказов)"


Автор книги: Войцех Козлович


Соавторы: Михаил Воевудзский,Теофил Урняж

Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Мы минеры. – Янек сделал вид, что не услыхал пренебрежительного обращения.

– Минеры? – недоверчиво переспросил офицер. – А тол знаете? – неожиданно обратился он к Козыре.

– Тол не знаю, а тротил знаю, – не растерялся паренек.

– А какие бывают взрыватели? – продолжался экзамен.

– Механические, с часовыми механизмами, химические, – отвечали, перебивая друг друга, Борута и Чарт. Казалось, что капитан был убежден. Он заулыбался паренькам, и тогда Янек начал «атаку»:

– Из взрывчатых материалов знаем также пластик…

Мацулевич повертел головой:

– Интересно… А что это такое – пластик?

– Мнется, как пластилин, английский, с большой взрывной силой, – перечислял Козыра, как во время занятий, и продолжал: – Есть еще американский, с характерным запахом испорченного миндаля.

– Где же это вы научились подрывному делу? – прервал его капитан.

– В школе подхорунжих, – ответил Янек, вытянувшись по стойке «смирно».

Вот таким образом на подваршавском шоссе Янек и его товарищи стали солдатами 2-го отдельного саперного батальона 2-й дивизии имени Яна Генрика Домбровского. Они положили начало воссозданию 1-го взвода 1-й роты. Из его бывших бойцов никто не возвратился из десанта на жолибожский плацдарм…

Дни проходили в учебе, в подготовке к наступлению. Люди узнавали друг друга. Были они из разных мест, имели различное происхождение. Нужно было преодолеть не одно предубеждение, проявить много доброй воли, чтобы доверять друг другу. Командир роты Иван Смирнов был русским, родом из далекой Коми. Хорунжий Леон Юсиньский был подофицером довоенной армии, замечательным сапером-подрывником. Сержант Стефан Летки – коммунист, горняк из французских шахт. В сентябре 1939 года приехал в отпуск к семье на родину в деревню Цетуля…

Янека назначили командиром отделения. Все его подчиненные были родом из одной деревни Добровляны.

Разместились в предместье Варшавы, совсем рядом с Вислой. Небо над городом уже давно погасло. Иногда казалось, что в этой тишине слышно, как летят снежинки, которыми покрывала землю наступившая зима. Янек временами пытался найти в далекой панораме руин тот дом на Мурановской, который он оставил в знойный июльский день.

– Когда же наконец двинемся?! – набросился он однажды с этим вопросом на замполита. Наступила тишина, в которой чувствовалось напряжение. Этот вопрос волновал всех уже давно. Тогда раздался серьезный, чуть насмешливый голос Стефана Летки:

– Что это ты, Козыра, такой быстрый? Тебе захотелось завтра же идти в наступление?

В воскресенье никто в батальоне не получил увольнительной. Теперь все понимали: ждать осталось недолго.

В третий раз Козыра форсировал Вислу по льду, со стороны Жолибожа. Паренек ехал на самоходке. Всех варшавян распределили по атакующим столицу частям. Янек был назначен во 2-й отдельный самоходный артиллерийский дивизион в качестве проводника-разведчика.

Ехали медленно по белой пустынной улице. Со стороны фортов Цитадели доносилась пулеметная стрельба. Приближались к виадуку возле Гданьского вокзала. Он был цел. Самоходки, зацепляя гусеницами землю, осторожно съезжали с насыпи. Виадук объезжали низом, пересекая железнодорожные пути. На другой стороне остановились.

– Минутку! – Паренек стал карабкаться по откосу к пролетам моста. Тяжело дышал, проваливаясь в глубокий снег. Уже издалека он заметил подвешенные грузы. Осторожно Янек пробрался по стальной перекладине пролета к ящикам с динамитом. Одно движение ножницами – и детонирующий шнур обезврежен. Осторожно, не спеша он вынимал взрыватели из зарядов. Руки мерзли, мороз пронизывал его до костей. Янек еще раз тщательно проверил все, прежде чем возвратился в свой дивизион.

По радио получили приказ сосредоточиться в районе улицы Маршалковской. Многие из солдат впервые видели столицу. Командир показал Янеку на плане города:

– Должны выйти к этой точке…

Гусеницы самоходных установок поднимали тучи снега. Козыра согревался кофе из чьей-то фляжки.

– Приглашаю сегодня на обед «Под букетом», – пообещал он солдатам.

– Что это значит – «Под букетом»? – спрашивали они, стараясь перекричать скрежет гусениц.

– Я поведу вас в отличный ресторан! – объяснил он с гордостью.

А потом Янек стоял в тишине, смотрел на обожженные взрывами бомб от крыш до подвалов дома, на остатки железной кровати, поскрипывающей на ветру на краю многоэтажной пропасти, на своих боевых товарищей, отворачивавшихся в сторону, когда он искал их взгляды.

Но когда он возвратился к самоходке, кто-то ободряюще потрепал его по плечу, а кто-то сказал, держа в руках банку тушенки и самогон:

– Ну, этот первый обед в Варшаве, младший сержант, организуем тебе мы.

– Спасибо, союзники! – попытался он улыбнуться, и вспомнились ему внезапно лесничий домик в Келецком воеводстве и те же самые слова, которые он услышал тогда от советских партизан.

Он уже был спокоен, когда шел на Мурановскую. Здесь тоже была тишина. На белом снегу ни одного следа, видно, уже давно никто здесь не проходил. Янек нашел кусок железа и на опаленной пожаром стене нацарапал свою фамилию и цифру 74 157 – номер своей полевой почты.

Когда он возвратился в батальон, его встретили новостью: завтра военный парад! Он не поверил:

– В Варшаве?!

Их саперная часть получила задание в течение ночи поставить почетную трибуну для правительства и командования.

Поехали на Иерусалимские аллеи, когда уже совсем стемнело.

Мостовая была перегорожена остовом сгоревшего трамвая. Их батальонный ЗИС не мог его оттащить, поэтому пошли к советским танкистам, которые отдыхали поблизости. Тридцатьчетверка быстро очистила дорогу. Когда оттаскивали сгоревший вагон в сторону Познаньской улицы, увидели группу солдат. Они окружили нескольких жителей города, которые дожидались своих освободителей, укрываясь среди руин.

Доски для трибуны Янек достал на каком-то складе в отдаленном районе города – на Воле. Рано утром трибуна была готова, но выглядела она неприглядно.

– Где бы взять что-нибудь для украшения? – задумался паренек, глядя на скелеты сгоревших домов. Вдруг ему вспомнился путь, по которому они ехали через район Жолибожа.

Вскоре трибуна, великолепно украшенная коврами, которые нашли в опустевших виллах офицерской колонии, ждала гостей.

Козыру назначили во взвод охраны. Их грузовик ехал от понтонного моста в голове колонны правительственных машин. Грузовиком управлял рядовой Стефан Маласюк, рядом сидел командир батальона майор Петкевич. Янек же стоял на ступеньках студебеккера. На шоферской кабине был установлен «Дегтярев».

Ехали медленно, улицы были еще плохо расчищены, поземка швыряла в лицо снег. Янек, склонившись набок, внимательно смотрел на мостовую. Неизвестно откуда в мертвом до сего времени городе стали появляться люди. Через груды камней одна за другой брели группы людей.

Это произошло возле Беляньской улицы, у разваленной стены бывшего банка. Именно здесь Янек неожиданно увидел свою мать. Он окликнул ее. Женщина оглянулась, но машина продолжала ехать дальше. Солдат на ступеньке беспомощно махал рукой.

Женщина, спотыкаясь, побежала прямо по снегу вдоль медленно ехавших автомашин с делегацией.

– Сынок!.. Янек!.. – несся вслед за ним зов, в котором звучала такая мольба, что колонна машин остановилась. Из переднего виллиса медленно вылез генерал в шинели с каракулевым воротником и встал на мостовой между пареньком и бегущей женщиной. Спотыкаясь в снегу, Янек подошел к Роля-Жимерскому:

– Гражданин генерал, капрал Ян Козыра! Прошу разрешить поздороваться с матерью.

Все это он выпалил на одном дыхании, словно боясь, что волнение через мгновение стиснет ему горло.

Роля-Жимерский отдал честь, а потом протянул ему руку:

– Поздравляю со счастливой встречей! – кивнул головой и, отойдя в сторону, стал смотреть на далекую колоннаду сожженного Большого театра.

Так мало было времени для встречи! Уже буквально через несколько мгновений колонна вновь двинулась вперед. Капрал Козыра опять стоял на ступеньках едущего впереди студебеккера.

И ведь именно тогда, в Варшаве, могла окончиться для него война. Во время пребывания в расположении у сына мать совершенно неумышленно выдала действительный возраст Янека.

– В школу! – пробасил бородатый Мацулевич, вспомнив первую встречу с «молокососами». И, наверное, этим бы решением все закончилось, если бы не внезапная тревога, прервавшая все текущие дела: был получен приказ двинуться в направлении Померанского вала.

Тяжелый, форсированный марш. Часто без горячей пищи. Всегда слишком короткий сон – то в какой-нибудь халупе, то на сеновале… Сожженные танки возле дорог. Тела павших, ожидавшие погребения. Недоверие живых, ранившее, как пуля:

– Вы действительно поляки?!

Маленькая деревушка возле Быдгощи. Обнищавшие, понурые люди. Невдалеке замок, подпираемый белыми колоннами. Чей? Пана барона. А земля? Пана барона…

Янек говорил. Об аграрной реформе, о земле для всех, о хлебе для всех. Он чувствовал, что людям очень нужны эти слова.

Жители принесли солдатам картошку в мундире, вытащили остатки капусты из бочки. А когда Янек уже дремал, кто-то несмело потянул его за рукав мундира:

– А школа?.. Школа тоже для всех?

Потом был танковый десант под Мирославцем. Автоматчики на тридцатьчетверках. Не много их уже осталось в танковой бригаде имени Героев Вестерплятте. Вскоре на близлежащих полях вновь запылали тридцатьчетверки, растапливая своим жаром февральский снег. В чистом морозном воздухе далеко разносился грохот взрывов. Казалось, что небо валится на голову от мощной волны пикирующих бомбардировщиков. Пулеметный огонь самолетов выискивал бойцов на белом поле. Но они упорно ползли вперед через пахнущие едкой гарью воронки от бомб, через тела погибших товарищей, преодолевая собственную слабость и обычный человеческий страх. Ползли, пока не достигли этих прусских домиков и не ворвались на улицы городка, встретившего их поднятыми руками побежденных гитлеровцев.

– Еще несколько дней назад они были в Бельгии, – сказали потом о них Янеку в штабе.

Теперь надо было перестраиваться: днем отдыхать, а ночью нести саперную службу. Фронт словно окопался в снегу, накапливал силы. Иногда прокладывали путь через минные поля своим разведчикам, часто проникали на территорию врага, ставя там смертоносные ловушки. Порой, совершенно изнуренные, тащили по снегу большие противотанковые мины к немецким позициям.

Однажды Козыра со Стасиком Юхневичем долго не возвращались из ночного патрулирования. Их встретили озабоченные лица товарищей.

– Что, уже шестой час? – удивленно спросил Янек. Не мог же он признаться, что где-то там на предполье, под колючей проволокой, они горячо спорили о… воспитательных задачах харцерства.

А потом была эта узкая полоса пляжа под Дзивновом. Увидел Янек море впервые. Как и другие, набрал воды в каску.

– Соленая… – сказал он убежденно.

Однажды, когда вернулись с прочесывания окрестных лесов в поисках рассеянных гитлеровских солдат, Янек получил новый приказ. Уже редко чему солдаты удивлялись, но на этот раз задание было действительно необыкновенное:

– Засеять четырнадцать гектаров земли!

Все хотели взяться за эту работу. Она была как бы предвестником близкого конца войны. В поле вышли с трофейными лошадьми, кому-то удалось запустить оставленный немцами трактор, который настойчиво вспарывал тяжелую влажную землю. На освещенном солнцем поле искали жаворонка, но, видно, было еще слишком рано…

Солдаты тоже слишком рано радовались умолкнувшей войне. В день присвоения звания плютонового Козыре батальон саперов поспешно грузился на автомашины. Было начало апреля. Чувствовалась близкая весна. Выгрузились у какой-то реки, в полной тишине занимали позиции. Потом пришел политработник и сказал коротко:

– Это Одра, ребята…

Река текла быстро, широко разлившись весенним половодьем. Пятнадцатилетний плютоновый вспомнил тот лагерь, возле Танненберга, тяжелую, беспросветную жизнь пленных польских солдат, седого генерала, как бы сгорбившегося под тяжестью поражения…

С утра до ночи, и даже ночью, привозили доски из отдаленных лесопилок, сколачивали десантные лодки, смолили пахнувшее лесом дерево. Потом лодки потихоньку подтаскивали в густой кустарник, как можно ближе к реке. С большими усилиями вручную двигали тяжелые металлические понтоны для наведения моста, потому что шум моторов автомашин мог выдать противнику подготовку к форсированию Одера.

А потом ночь внезапно заполыхала красными зарницами, но это не был еще рассвет, хотя часы командира показывали 4 часа 45 минут утра. Янек смотрел в небо, забыв о промоченных в прибрежных кустах ногах, на огневой вал артподготовки. Одна за другой набегали горящие волны огня и разбивались о тот, еще немецкий, берег. Козыра видел немало боев, участвовал во многих наступлениях, но никогда не забудет этого огненного рассвета над апрельским Одером.

Потом двинулись и они. Забрасывали «максимы» и «Дегтяревы» в лодки, а сами вскакивали в них уже в воде, чтобы как можно скорей достичь противоположного берега. Двое Болеков, Шарапо и Радзишевский, сидя на веслах, боролись с течением, Янек управлял рулем. Одними из первых они вскарабкались на молчавший противопаводковый вал, осмотрелись. Немцы, видно, отступили от артиллерийского огня, сокрушавшего дзоты так, словно они были сооружены из спичек.

Козыра подал своим сигнал. Под прикрытием пулеметного огня они бросились вперед. На их пути вырос какой-то бункер с торчавшей вверх трубой от печки. Со всех сторон доносился крик атакующей пехоты.

– Вылазь кто живой! – закричали они, медленно приближаясь к разбитому бункеру. И тогда перепаханная снарядами земля внезапно ожила несколькими поднятыми вверх руками. Потом опять руки, и опять… Заросшие лица из-под надвинутых на лоб касок. Рваные, грязные мундиры.

Радзишевский обыскивал поочередно пленных. Их было семеро.

– Больше никого нет? – Янек жестом показал на бункер. Немцы молчали, только один угрюмо покачал головой.

– Шарапо! – обратился Козыра к товарищу. – Брось-ка гранату в трубу!

Было хорошо слышно, как граната стукалась о металлические стенки дымохода, который через мгновение задрожал приглушенным взрывом.

Ждали в напряжении. Козыра посмотрел назад. Над польским берегом пояс света становился все шире.

Кивнул Болеку:

– Еще одну!

Новый взрыв на этот раз выбросил трубу из бункера.

– Пожалуй, хватит! – решил Янек, подбегая к входу в дот. Посмотрел внутрь. Оттуда ударил тяжелый запах гари. Всюду валялись куски цемента, погнутый взрывом пулемет, остатки какого-то стола, на которых лежали тела убитых…

Вновь переправлялись через реку на свою сторону. На этот раз откуда-то сбоку их настиг огонь немецкого пулемета. Крик кого-то из пленных «На помощь!» приглушило одно движение весла Болека Шарапо. Когда добрались до берега, было уже светло. Немцев отправили в штаб батальона. Это были первые пленные на участке дивизии. Командир сердечно обнял паренька:

– Представляю тебя к награде!

Слово свое сдержал. Через несколько дней после окончания войны на полевом аэродроме под Берлином генерал Поплавский вручил Яну Козыре Крест Храбрых.

Получил он его заслуженно. Еще семь раз переплывал Одер на понтоне. Под Ораниенбургом шальная мина отправила его в госпиталь. Но лежал он там недолго. Догнал свой батальон на Эльбе. Принимал участие в последней, мирной уже переправе – на другом берегу ждали их американцы…

Шел 1948 год, когда выпускник лесного лицея в Клодзке получил повестку явиться в военкомат. Молодой парень пытался что-то объяснить писарю в канцелярии, но ефрейтор резко оборвал его:

– Раздеться на медицинскую комиссию! Без разговоров!

Тогда Янек стал спокойно ждать, пока ему не был задан вопрос:

– Фамилия призывника?

– Козыра.

– Имя?

– Ян. – А потом добавил: – Подпоручник запаса. Два года в движении Сопротивления. Семь месяцев на фронте. Имею Крест Храбрых.

С улыбкой слушал Янек слова извинения. Смотрел на молодых парней, стоявших вокруг, своих ровесников. Прошло три года после войны. Только теперь одногодки Янека Козыры шли в армию.

Вот памятные реликвии пройденного пути. Фотографии, документы, награды. Удостоверение бойца батальона «Зоська» с номером 43 и пястовский орел[9]9
  Пясты – первая династия польских князей и королей, происходившая якобы от легендарного вождя племени полян Пяста. Первый исторически достоверный князь Польши Мешко I известен около 960–992 гг. К этому времени относят образование единого польского государства. Новая демократическая польская армия вместо прежней кокарды панской Польши с изображением орла династии Ягеллонов стала носить на четырехугольном головном уборе – конфедератке – орлицу Пястов без короны. – Прим. ред.


[Закрыть]
с конфедератки солдата саперного батальона, Крест Заслуги с Мечами за переправу с пражского берега на борющийся Чернякув и Командорский Крест ордена Возрождения Польши, которым были отмечены послевоенные заслуги Яна Козыры. Есть также объемистый труд с его фамилией на обложке: «Лесная защитная полоса верхнесилезского промышленного округа – проект и реализация». Тема, поднятая в этой магистерской работе Козыры, явилась предметом рассмотрения на заседании Совета Министров ПНР. Ее большое народнохозяйственное значение было подтверждено специальным решением правительства. О ней часто пишут ежедневные газеты:

«Работники лесничества Катовицкого округа выполняют огромную задачу, связанную с созданием лесной защитной полосы верхнесилезского промышленного округа… В частности, проводится замена массивов хвойных лесов на лиственные, более стойкие по отношению к дыму и запылению…»

Информацию в прессе дополняет директор Катовицкого округа государственных лесов Ян Козыра:

– Наш план предусматривает создание высокого зеленого пояса вокруг четырнадцати городов верхнесилезского промышленного округа.

Козыра улыбается:

– В первые месяцы после войны, будучи сапером, я разминировал именно эту территорию нынешнего верхнесилезского промышленного округа…

Я думаю о возвращении Яна Козыры в этот зеленый мир, от которого его когда-то оторвала война. И вспоминается мне его отец – лесничий из далекой Рудницкой пущи, который так хорошо сумел передать сыну первые знания о жизни в незамысловатом, но мудром рассказе о молодых деревьях, из которых вырастает устойчивый перед бурями лес.


Войцех Козлович
ПУТЬ МАРИИ

Отыскал я этот дом среди других построек-близнецов Ольши, отдаленного района Кракова. Современный, с глубокими лоджиями, с желтовато-голубоватыми лестничными клетками. Табличка на двери: Мария Чачик. На звонок отзывается заливистый лай собаки.

– Я хотел бы поговорить с пани Марией… Женщина, открывшая дверь, делает приглашающий жест:

– Мария делает уроки…

Я вошел в комнату, большую, загроможденную множеством разноцветных подушек, фарфоровых фигурок пастушков с овечками, большой куклой, усаженной на магнитофоне, серией цветных картинок с миниатюрными замками, утопающими в сочной зелени, парой влюбленных у озера, оленями с гордо поднятой короной рогов.

В полосе солнечного света, падающего через листву огромного развесистого рододендрона, лежит китайский пинчер, лоснящийся черной шерстью, со сморщенной мордочкой и вытянутыми лапами.

С обвитого густой зеленью балкона доносился девичий голос, настойчиво повторяющий урок английского:

– У меня в руке сигарета… У тебя в руке сигарета… У него в руке…

Девушке на балконе было не более двадцати, а я ведь… Среди многочисленных картинок на стене комнаты я увидел фотографию девушки, которую искал.

– Я приехал именно к этой Марии. – Я показал рукой на фотоснимок молодой женщины в форме плютонового. Среди наград был Крест Храбрых и чуть выше три звездочки на темно-синем фоне орденской ленточки, означающие число ранений.

– Это я. – Женщина, отворившая дверь, смотрела на меня вопросительно.

– Мамочка, можно взять твой свитер? – в комнату вошла высокая девушка лет восемнадцати.

– Это Зося, моя вторая дочь, – сказала пани Мария.

Рядом с ее фронтовым снимком фотография мужчины, тоже в военной форме.

– Муж шел с польской армией от самого Ленино и во время форсирования Одера был ранен в ногу…

Встретились и поженились они уже после войны, но оба имеют этот общий, фронтовой раздел в своих биографиях. С той лишь разницей, что дорога Марии на родину была более сложной и трудной.

– Этот снимок сделан уже после войны, кажется, летом 1945 года, – вспоминает хозяйка семьи.

Лицо девушки с правильными чертами, гладко зачесанные назад волосы еще больше подчеркивали ее спокойную красоту, а также характер сильный, решительный, почти мужской.

Пани Мария открывает шкаф и среди цветастых платьев находит зеленую военную форму. Среди наград военных лет – Крест Виртути Милитари, которого нет на том памятном снимке, сделанном сразу после войны.

– Надо было быть мужественной, – говорит пани Мария.

Ей было тринадцать лет, когда первый год войны вырвал ее неожиданно из родной семьи, которая состояла из семи человек. Они очутились в далекой Казани. Никогда прежде ей даже не приходилось слышать об этом городе, столице Татарской Автономной Советской Социалистической Республики. Девочка работала в одном из колхозов, расположенном почти рядом с городом. Младших братьев и сестер советские власти поместили в детский дом. Марыся была не по годам рослой и поэтому выглядела старше, чем это значилось в свидетельстве о рождении. Она стала прихварывать, очень ослабла и боялась, что не переборет болезнь. Испытывала одиночество, но умирать не хотелось, и она старалась о смерти не думать.

Проклятая война, она отняла у нее все самое дорогое: дом, близких, – оставив ее без перспектив на будущее, разрушила все детские мечты!

Однажды тоска не давала ей уснуть всю ночь, и на рассвете Марыся решила объявить войне свою личную, девичью войну. Она решила любой ценой возвратиться на родную землю и бороться за ее свободу.

Утром пошла в город. Речной порт на Волге был в тот период переполнен людьми, эвакуированными сюда из разных районов, оккупированных немцами. С каждым днем далекая война становилась все более ощутимой. Об этом напоминали толпы беженцев, измученные лица людей.

Марыся не имела никаких документов, а чтобы их получить в милиции, нужно было иметь справку о состоянии здоровья. Пришлось ждать очереди к врачу. Ночевала на пристани у реки, питалась на продовольственном пункте, где выдавали питание для беженцев. Наконец дождалась номерка к врачу.

Чтобы получить документы и направление на работу, девушка дважды обманула, сказав, что ей шестнадцать лет и что она из Ленинграда. К этому времени она уже хорошо умела говорить по-русски, а прибавленные ею два года вполне подтверждались ее рослой фигурой.

Вначале она получила работу в студенческой столовой. Но вскоре студенты ушли добровольцами на фронт, а их общежитие было занято танкистами. Затем работала на стройке, месила глину, подносила кирпичи…

Однако в период войны не так много строилось, и Марыся вскоре опять должна была искать работу.

Это был трудный и кровопролитный 1941 год, на фронтах шли тяжелые оборонительные бои. Плакаты призывали: «Все для фронта!» И Марыся решила пойти работать в госпиталь, куда привозили много раненых.

Здесь, в госпитальных палатах, Марыся воочию увидела всю глубину несчастья и боли, которые несла с собой война. Среди больных и умирающих она познавала ужасающую по своей жестокости правду о слабости и мужестве человека. Вначале не могла смотреть на раны, ей делалось дурно от гноящихся ран, удушающего запаха лекарств… Не могла она слышать просьбы и стоны, крики боли и отчаяния, выносить взгляды тех, кто не имел уже сил говорить даже шепотом…

Специально ее никто ничему не обучал. Практика была лучшим учителем. Не было времени ни для лекций, ни для курсов. Показали, как перебинтовывать, делать уколы, переносить раненых. Она пересилила собственную слабость и стала санитаркой. К ней теперь обращались просто: Маруся.

Однако в Казани она не хотела оставаться, хотя здесь было спокойнее и безопаснее. Однажды с эшелоном уехала в Москву. Копала окопы на подступах к советской столице, затем попросила послать ее на фронт. Вначале отказали:

– Слишком молода, тебе только шестнадцать лет…

А в действительности ей было четырнадцать. Но она не уступила. Пошла в райком партии, а когда не смогла ничего добиться, привела с собой старших подруг: они за нее поручатся!..

Была зима 1942 года, когда их комсомольский отряд впервые увидел сражающийся Сталинград. К Волге добирались пешком. Постоянно усиливающийся грохот, как компас, указывал направление. А потом очутилась в занесенных снегом руинах города. В госпитальных палатах Казани Марыся думала, что страшнее уже ничего не может быть. Здесь, в развалинах города на Волге, она была не только санитаркой, но и солдатом. Временные госпитали находились в подвалах, которые зачастую становились опорными пунктами, отражающими гитлеровские контратаки. Тогда санитарки, врачи и раненые брались за оружие и сражались за каждый метр русской земли.

Маруся помнит Андрея, стрелка ручного пулемета. Когда она доползла по заснеженному рву к его огневой позиции, он стрелял левой рукой. Правую ранило осколком. Не разрешил себя увести с боевой позиции и еще даже гневно крикнул: «Уходи!» Она не обиделась, научилась понимать и ценить этих прекрасных парней, прикрывавших героизм показной грубоватостью. Она быстро наложила на рану Андрея повязку, а он уже кричал:

– Ленту подавай, ленту! Опять идут, гады проклятые!

Много было таких парней, поэтому и город продолжал сражаться.

Труднее всего приходилось раненым. Не всегда быстро удавалось их эвакуировать с передовой в полевой госпиталь, который находился в Бекетовке. Часто они подолгу лежали в темных подвалах. Иногда вовремя не подносили пищу, сильно мучила жажда, так как немцы старались отравить все колодцы. Воду брали из Волги или растапливали снег в котелке. Но пожалуй, самым трагическим было положение, когда не хватало медикаментов, а раненые продолжали прибывать. Каждой ампуле, каждому куску бинта не было цены – ведь иногда они предрешали чью-то жизнь или смерть.

Командующий Сталинградским фронтом Андрей Иванович Еременко спустя много лет в своих мемуарах скажет горячие слова благодарности сталинградским женщинам, которые вместе с мужчинами стояли в первых рядах борьбы с врагом. Женщины – летчицы, моряки, стрелки-снайперы, связистки, артиллеристы, санитарки… На первый взгляд слабые, женские руки, однако, быстро и точно выполняли любую работу. Он, в частности, выражал уверенность, что те оратории или симфонии, которые несомненно будут написаны композиторами в честь Сталинграда, будут звучать и в честь сталинградских женщин.

Одной из них была санитарка Маруся, как называли ее раненые. Андрей-пулеметчик, которого она вынесла из-под огня; Коля, которому ничем не смогла помочь, только держала его руку, когда он умирал, тяжело раненный в живот. И многие, многие другие: с различными именами, с разными лицами, но так похожие друг на друга своими муками…

Много раз во время таких вылазок через опасную пустыню руин вытаскивала Марыся раненого. Иногда оказывалось, что это был немец.

Однажды она пережила потрясающий момент: тяжелораненый взывал о помощи по-польски! Так давно она не слышала родной речи, и вдруг здесь, из уст врага дошли до нее знакомые слова боли и отчаяния! Это были поляки из Силезии, насильно взятые в гитлеровскую армию. Здесь, на берегу Волги, такие встречи были для этой девушки в военной форме огромным потрясением. Поставленная перед жестокими фактами войны, Маруся упорно искала на этих нелегких военных дорогах свою собственную правду и личную цель: дорогу в Польшу.

Там, в Казани, она чаще встречала земляков. Можно было хотя бы жить воспоминаниями, вспомнить родную сторонку, людей… Здесь, хотя, казалось, нет на это времени, она мучительно ощущала одиночество. Но старалась отбрасывать эти мысли, зная, что сейчас есть дела поважнее, идет великая битва и ее ждут раненые. Подавала лекарства, сменяла повязки, иногда нужно было просто сесть около больного и постараться улыбнуться. Потом тащилась через леденящее пространство, пробиралась, избегая выстрелов снайперов, ходила с донесениями в санчасть. Даже ночью не было отдыха. Постоянно звали раненые, нужно было доставать воду, готовить пищу, бороться с собственной усталостью и морозами сталинградской зимы…

Много лет спустя она будет с удивлением вспоминать:

– Не знаю, откуда иногда брались силы, чтобы волочить или нести взрослого мужчину, вдобавок раненного. Я, конечно, боялась, как, пожалуй, и все, но знала, что должна перебороть страх и ко всему еще подбадривать раненых и вселять в них надежду…

В один из январских дней тревога подняла ее из подвального помещения госпиталя: опять раненый звал ее на помощь. Она колесила среди развалин, проскакивала участки, простреливаемые пулеметами. Иногда она задерживалась в воронке от бомбы, так как очень тяжело было бежать в ватных брюках и стеганке, а белая защитная накидка путалась в ногах. Но, вспомнив, что ее ждет раненый, она продолжала свое состязание со смертью, угрожающей ей и раненому…

Вот она уже около него! Быстро наложила повязки. В этот момент земля покрылась высокими фонтанами взрывов – очередной минометный налет. Она склонилась над солдатом, прикрыв его своим телом от осколка, который разорвал ей спину. Их вместе забрали в госпиталь…

Через несколько дней от радости Марыся подскочила в постели: армия Паулюса капитулировала! Сталинград освобожден!

После выхода из госпиталя девушка возвратилась в свою часть, которая находилась в городе на Волге. Хотя сражалась в нем много дней, совсем не могла узнать Сталинграда. Тогда, зимой, казалось, что не может быть более мрачного в своей суровой трагичности города, разрушенного войной. А теперь, когда весной растаявший снег обнажил страшные раны, нанесенные домам, улицам, площадям, Марыся просто не могла попасть на место расположения своей части в районе бывшего городского театра. Она шла первыми дорогами, которые проложили танки. Потом все же по остаткам фонтана с пухленькими амурами, которых война также не пощадила, она нашла то, что искала.

Именно здесь она чуть позже увидела то, что было предметом ее мечты. В лучах летнего солнца, расстегнув мундиры, сидели на изрешеченной пулями балюстраде несколько молодых парней в военной форме. И это были поляки!

Один из них вскочил и громко воскликнул:

– Марыська!

Это был Здзислав, сын Врублевских, из той же деревни, что и Марыся. На погонах блестели офицерские звездочки!

– Боже! – не могла поверить девушка.

– Поедем с нами! – начал уговаривать Здзислав, а она только громко всхлипывала, не стыдясь своих слез.

– Не могу же я взять и уйти! – Она беспомощно встряхнула автоматом: – Должна хотя бы сдать оружие…

Запыхавшаяся, она влетела к командиру роты. Черноволосый грузин спокойно выслушал ее беспорядочные слова, а потом решительно отказался отпустить из части.

– Ну поймите! – отчаивалась девушка. – Я хочу к землякам.

Офицер был непоколебим:

– Здесь ли, там ли – одного немца бьем!

Но Марыся не могла забыть встречу у сталинградского фонтана. Внешне казалось, что уступила, но все было иначе. Она стала ждать случая.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю