Текст книги "Наши танки дойдут до Ла-Манша!"

Автор книги: Владислав Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Владислав Морозов
Наши танки дойдут до Ла-Манша!

Посвящается бойцам невидимого фронта павшим и живым, бывшим и действующим.

«Покуда тучи над землёй ещё теснятся, для нас покоя нет, и нет пути назад…».

М. Матусовский.

В. Баснер. «Махнём не глядя»

Песня из кинофильма «Щит и меч» 1968 г.

Пролог.
Пейзаж после битвы

Начало июня 1985 г.

СССР. Где-то на Южном Урале

– Что там видно, товарищ майор? – по интересовался радист, выглядящий как подросток из фольксштурма, слишком юный и тощий для военнослужащего ефрейтор в армейской панаме и неумело ушитом великоватом армейском х/б без погон, носивший сильно подходящую к текущему моменту фамилию – Солдатов. Затаившись среди лопухов и прочего разнотравья на склоне неглубокого оврага, он хлебал воду из фляги, пока я осматривал окрестности в бинокль. Светило утреннее солнышко, и вокруг была почти идиллия. И пахло так, как обычно пахнет в июне – травой, листвой, свежей землёй. Стрекотали кузнечики, роилась в воздухе мошкара и прочие комары, похоже, природа даже и не заметила, что чего-то или кого-то в этом мире не хватает. Хотя кому мы, люди, теперь нужны? Очень скоро у планеты вполне могут, поя виться новые хозяева и цари природы…

– Да ни хрена не видно, всё то же самое, – ответил я и, опустив бинокль и развернув мятый кепарь от выгоревшей «мобуты» обратно, козырьком вперёд, назидательно добавил: – Пан ефрейтор, ты бы воду всё же поберёг. Ведь неизвестно, сколько нам ещё по этой пустыне болтаться, как говаривал во времена оны, в одном кино, товарищ Сухов, а нынче пить из любого ручья или лужи, знаешь ли, чревато….

Вот тут я ему чистую правду сказал, поскольку сейчас больше нет в природе толковых химиков и бактериологов с их лабораториями и прочих благ вшивых аристократов, вроде очистных сооружений с непременным хлорированием воды. И поди узнай теперь, лежит во встреченном на твоём пути пруду, озере или реке просто что-нибудь некогда живое, но ныне сдохшее по неизвестной причине за одиннадцать месяцев Длинной Зимы или уже после неё, либо туда за эти годы надуло ветром и на текло дождём с небес чего-нибудь и вовсе фатально-радиоактивное, вызывающее фосфоресцирующий холерный понос и разложение внутренностей.

Спросить-то теперь всё равно не у кого… – Да ладно вам, товарищ майор, – отмахнулся радист, однако же пробку при этом завинтил. Выжившая молодёжь сейчас мало чего боялась, полагая, что главный ужас был пережит три года назад. Я же здраво полагал, что самое веселье ещё впереди. Кобзда, она, как правило, подкрадывается незаметно….

– Людей не видно? – спросил ефрейтор, убирая флягу в сумку.

– Откуда тут люди? – ответил я вопросом на вопрос.

Действительно, а какого ответа про окружающий нас пейзаж он ожидал от меня услышать? Что вообще может быть вокруг нас после всего, что произошло почти три года назад? Назвать-то это можно по-разному – пустыня, пустошь, погост, дикое поле, но смысл всё равно будет один, поскольку пейзаж вокруг тоже одинаковый. Обширные безлюдные пространства, быстро зарастающие чем попало и населённые разве что безнаказанно расплодившимся без всякой меры зверьём.

Собственно, наш маршрут мы изначально привязывали к единственному уцелевшему здесь остатку цивилизации – старой шоссейной дороге. Её я только что и рассматривал в бинокль. В очередной раз обозрел едва различимый на фоне земли, потрескавшийся асфальт, через который местами проросли деревца, вроде побегов молодых берёзок и клёнов, и трава, с редкими ржавыми остовами машин на обочинах и покривившимися телеграфными столбами с оборванными проводами чуть в стороне.

Здесь явно никто не ездил уже года два, а пешеходы сейчас по шоссейкам не ходят. В принципе, это ничем и никому не грозит, но после начавшихся по окончании Длинной Зимы эпидемий в народе стали сильны разные психозы и суеверия – в мёртвых машинах и руинах могут лежать человеческие останки, а от чего эти люди умерли, не знает ни кто (аргументы типа того, что все эти люди скорее всего умерли ещё до Зимы, на нынешних пейзан не действовали), а значит, на дороги и в бывшие населённые пункты лучше не соваться. Отдельные, особо впечатлительные, господа-товарищи рассказывали о том, что видели кое-где даже живых мертвецов. Мы-то точно знали, что они скорее всего сталкивались с вполне обычными, но непоправимо пострадавшими от ожогов и лучевой болезни людьми (многие из которых ослепли в момент Главного Удара), но переубедить этих придурков было невозможно – облысевший и покрытый пятнами и шрамами от ожогов хомо сапиенс действительно сильно походит на живой труп, особенно издали или в вечерней полутьме. А уж если подобный, застрявший на полпути на тот свет тип в лохмотьях попытается что-нибудь говорить своим безгубым и беззубым ртом – с непривычки можно вообще наложить в, и без того пропуканные насквозь штаны. Лично наблюдал.

Теперь большинство людей предпочитало прятаться друг от друга, но кое-какие следы пребывания живых здесь всё-таки можно было разглядеть – в перелесках по обеим сторонам дороги тянулись узкие тропки, по которым иногда, видимо, ходили по своим делам те, кого ещё недавно называли «человечеством», а теперь казённо именовали нашей военной братией «выжившее население».

Но, по моим прикидкам, вдоль дороги не менее недели никто не ходил – свежих следов не было. Может, ещё и оттого, что теперь многие предпочитают передвигаться ночами, из всё тех же соображений скрытности. Хотя кого сейчас можно реально опасаться, я лично не понимал. Ну да, в начале Длинной Зимы были в большом количестве и бандиты, и мародёры, и просто непонятно кто с оружием из числа разбежавшихся армейцев и милиции. Я в те времена был далеко и потому лично этих катаклизмов не наблюдал. Вот только бандит, хоть у нас, хоть в Европах, как правило, не способен организовать себе длительное и экономное существование – ему обычно нужно всё, сразу и за чужой счёт. Вот только за одиннадцать с лишним месяцев Длинной Зимы эти элементы по большей части перевелись (отдельные недобитки, конечно, попадались и сейчас, но их было крайне мало). В нескончаемых сумерках, когда неделями стоит сорокаградусный мороз, по лесу не очень-то побегаешь, а те, кто тогда собирались выжить всерьёз, скучковались большими группами вокруг уцелевших поселений и бункерных комплексов, контролируемых армейцами и прочими «конторами», на падать на которые было чревато.

Я бы тоже с большей охотой сидел сейчас в гарнизоне (нынче такие точки почему-то было принято именовать «Форпостами» или «Фортами», уж не знаю почему) и, к примеру, заниматься починкой какой-нибудь уцелевшей техники. Но у нас с этим ефрейтором-радистом не было выбора, поскольку мы были на задании и наш путь лежал из точки А в точку Б, а автономность нашего перехода ограничивал носимый запас воды, продовольствия, бое припасов и батарей для рации.

Нам следовало дойти до нужной точки, доложить результат, а затем, если чьи-то радужные предположения не подтвердятся, топать назад. Н-да, искать среди нынешнего погоста нечто, в надежде на то, что оно уцелело после атомного огня и зимней стужы и ещё может принести какую-нибудь пользу, – дело неблагодарное. Поскольку в деле разрушения и мы и наши супостаты-противники преуспели и весьма.

Помню, как вскоре после окончания Длинной Зимы, когда помаленьку стаяли её серые от пепла и сажи сугробы и по земле радостно текли ручьи ядерной весны, я, в числе других добровольцев, вызвался на разведку в сторону своего родного Краснобельска. Начальство тогда ещё питало очень глупые и более чем слабые надежды, что всё не так уж плохо и там могло сохраниться хоть что-нибудь из подземных складов Госрезерва, располагавшихся до начала войны в самом городе и его окрестностях, – всё-таки они те ещё фантазёры, эти наши начальники…

Уж чего там надеялся найти лично я – даже и не знаю. Статистика – вещь упрямая, и о возможном (довольно ничтожном) проценте выживших представление мы имели. Да, искать уцелевших родных и близких было глупо – по городу тогда стукнули хорошо, как бы не чем-то термоядерным. И если кто успел эвакуироваться до того, то не факт, что он выжил во время почти одиннадцати месяцев Длинной Зимы. Конечно, какая-то сумасшедшая и совершенно нелогичная надежда у всех нас оставалась, но всё-таки, когда точно знаешь, что 75 % на селения планеты однозначно вымерло, оптимизм как-то улетучивается.

В общем, тогда я с самого начала не узнал знакомой с детства местности. Так выглядят замки в детской песочнице, если по ним хорошо пнуть, ногой. Мы вышли на разведку вдоль автодороги или по ней, со стороны небольшого городка Бимска, который, как и более близкий к городу посёлок Трубослив, представляли из себя обширные пожарища, где давно не было никого живых. Вместо улиц были обгорелые стены без крыш и окон с за литыми весенней водой фундаментами, а вместо жителей – распавшиеся на части костяки в выцветшем тряпье, в изобилии валявшиеся в чёрной от золы грязи.

Встречные столбы и мачты ЛЭП или рухнули, или торчали, нагнувшись под углом к земле. Крупные нефтеперерабатывающие и химические заводы, некогда расположенные за городом, превратились в основательные груды невообразимо мятого горелого железа и бетонных обломков, образовавшие высоченный нерукотворный вал в том месте, где когда-то, видимо, остановилась-таки ударная волна. Вал был настолько высок, что оказался совершенно непреодолим для нашей БМП-1, а объехать его тоже оказалось нереально. С трудом поднявшись на вал, я тогда увидел в бинокль то, чего совсем не ожидал. На месте города было обширное (сейчас оно зелёного цвета, заболочено и заросло ненормально огромными камышами с осокой и прочими болотными травами) озеро с чёрной водой, из которой там и сям торчали отдельные, особо прочные об ломки некоторых, в основном кирпичных, зданий. Как можно предположить, дно этого озера устлано сплошным битым камнем и железом. Похоже, боеголовку положили прямо на город, причём взрыв был не воздушный, а наземный, и в итоге на месте обширной, скорее похожей на небольшой лунный кратер, воронки в междуречье рек Белой и Красненькой образовалось это чёртово озеро. Какие уж тут, блин, склады или живые люди? В общем, тогда мы вернулись ни с чем, тем более что наши индивидуальные счётчики Гейгера, по мере приближения к озеру, трещали всё более и более угрожающе. Вот при таких обстоятельствах люди обычно и осознают своё полное и окончательное сиротство….

– Пошли, Солдатов, – сказал я радисту и первым выбрался из оврага, взяв на изготовку мосинский карабин с оптикой от СВД.

– Только тихо и по возможности точно по моим следам, – добавил я и двинулся вдоль дороги через заросли. Ефрейтор, натянув на уши великоватую армейскую панаму и поправив на плече свой «АКМ», двинулся за мной. Он очень старался соответствовать статусу разведчика, но надо признать, что ходить по лесу сей «военнослужащий» не умел совершенно. Хотя что с него взять – напуганный городской ребёнок, которому в момент окончательной катастрофы не было и пятнадцати, офицерский сынок из заштатного гарнизона, на который, на его счастье, не успели уронить какой-нибудь «Першинг», «Минитмен» или МХ. Как оказалось, даже ядерные арсеналы – тоже вещь не безграничная.

Ну а уж потом, когда Длинная Зима кончилась и наша жалкая жизнь начала входить в некую, относительно рутинную колею, получилось, как водится – поскольку народу вообще уцелело мало, всех молодых (от семнадцати лет в обязательном порядке, а если желаешь добровольно – можно и с пятнадцати) обязали служить (правда, всё-таки не понятно – кому?) на военной или охранной стезе. А тех, кто постарше, болен или покалечен, – работать в «народном хозяйстве».

Хотя всерьёз называть наше полудохлое натуральное земледелие последних двух лет подобным словом язык не поворачивался, даже несмотря на то, что оно очень многим не дало сдохнуть от голода. В первый год сеять было вообще почти не чего, это только сейчас положение начало как-то выправляться.

Собственно говоря, а что такое теперь называется термином «советская власть»? Почти как в бородатом анекдоте – та самая тьма, которая получится, если от коммунизма отнять электрификацию.

Мы, конечно, по-прежнему считаем, что живём в СССР и называем себя «Советская Армия» (а если точнее – старательно убеждаем себя и выживших окружающих в этом), но реально все мы – мелкие осколки разбитого вдребезги и не более того. Тем более что за зиму уцелевший народ кое-где оскотинился вплоть до людоедства, а управлять тем, что всё-таки уцелело, без нормальной связи и транспорта оказалось нереально. Да, кое-какая, если так можно выразиться, армия у нас по-прежнему была. Основу её, как это ни странно, составляли части ОКСВ из Афганистана. Афган по какой-то, по сей день не понятной никому причине, не попал под раздачу. Его обошли стороной при атомной долбёжке, возможно банально, не хватило боеголовок и носителей. Именно поэтому ещё в начале Длинной Зимы без малого стотысячная наша группировка более-менее организованно вышла оттуда, умудрившись сохранить даже кое-какую авиацию и тяжёлое вооружение и, собирая по пути следования уцелевших и, соответственно, теряя дезертировавших по дороге местных уроженцев, за два с лишним месяца добралась через Среднюю Азию сюда, на Урал и в Сибирь, где уцелело хоть что-то. Называется – переехали из одной жопы мира в другую. Могли бы, кстати, и дальше в тех горах сидеть, поскольку там теперь точно меньше загажено всякой радиоактивной дрянью, но, однако же, не стали. Именно благодаря этим армейским частям централизованная власть кое-как удержалась, поскольку военная инфраструктура на территории СССР была разрушена, во многом непоправимо. Да и из представителей этой самой «советской власти», как оказалось, уцелели совсем не те, кого следовало бы вообще беречь. По избежавшим уничтожения правительственным бункерам и убежищам ГО отсиделась в основном обкомовская и райкомовская шушера второго и третьего сорта, с многочисленными чадами-домочадцами и охраной. Квалифицированной обслуги для обслуживания тех же бункеров они, как правило, прихватить не успели или не догадались (зачем в такое время лишние едоки?), но сами при этом не умели делать руками почти ничего, да и ограничивать себя по части потребления давно разучились. Итог в большинстве случаев был печален, в не контролировавшихся военными или бывшими КГБ с МВД убежищах запасы продовольствия, медикаментов и топлива закончились задолго до наступления весны, и их обитатели благополучно вымерли. Были десятки таких случаев. Я сам во время разведок дважды находил такие вымершие, запертые наглухо изнутри, бункера. В одном обитатели перестреляли и перерезали друг друга, видимо, из-за дележа продовольствия, поскольку тамошние кладовые оказались практически пусты. В другом случае в бункере сломался генератор, оставив тамошнее население без тепла, света и вентиляции. И обитатели, похоже, даже не пытались его починить (хотя поломка оказалась в общем-то пустяковой) и предпочли тупо умереть за запертыми дверями, замёрзнув под одеялами на своих койках в жилых отсеках убежища.

Из высшего руководства довоенного СССР уцелел мало кто. Сообщалось, что Генсек Юрий Владимирович Андропов жив, правда, где точно он находится, никто толком не знал, но при этом говорили, что он смертельно болен, почки отказывают, а с нынешней, ещё сохранившейся по бункерам, почти знахарской медициной такое уж точно не вылечить. Зато я лично видел бывшего министра иностранных дел Андрея Андреевича Громыко, прилетевшего на уцелевшем «Ми-8» на совещание по военно-строительным вопросам в гарнизон Еловое. Был он очень стар и мало походил на свои прежние портреты, но выглядел вполне бодро и разговаривал с людьми вполне осмысленно. Практически всё высшее руководство Советской Армии погибло при массированном обмене ядерными ударами, поэтому на посту министра обороны и главнокомандующего всеми наличными вооружёнными силами нынешнего «СССР» был бывший командующий 40-й армии, на момент катастрофы генерал-лейтенант, ныне появлявшийся на людях исключительно в мундире генерала армии, Борис Иванович Ткач.

А вся территория нашего, если можно так выразиться, «СССР» сейчас ограничивалась единственной частично уцелевшей, а частично восстановленной веткой Транссиба – от напрочь снесённых мостов через Волгу на Куйбышев – Тюмень – Омск и далее на Абакан – Иркутск – Чита – Борзю – Сковородино и несколькими её ответвлениями на север и юг. Правда, от большинства названных городов сейчас остались только точки на карте, и «столичными» теперь считались относительно уцелевшие мелкие городки и узловые станции, вроде Бугуруслана, Называевска или Машкова. Но тем не менее пару раз в месяц по этой дороге ползали поезда фактически единственный вид транспорта кроме гужевого, с тех пор как автотранспорт фактически кончился, а топливо стало не просто жутким дефицитом, а практически новым «золотым эквивалентом», в отличие от брюликов и разных драгметаллов в слитках, монетах и ювелирных изделиях, которые теперь были никому на фиг не нужны. А вот за пару канистр скверной очистки горючего или несколько банок просроченных килек в томате нынешний народишко способен совершить любую мерзость, о которой вы его попросите…

Вообще, проблемы сейчас были буквально во всём, хотя кое-что и начинало, со скрипом, меняться. Например, в Татарии и Западной Сибири всё-таки сохранилось несколько уцелевших нефтепромыслов, которые обнаружили и взяли под охрану. А полгода назад смогли кое-как отремонтировать ветку трубопровода и, задействовав чудом сохранившийся нефтеперегонный заводик, наладить ка– кое-никакое производство топлива, пусть и поганенького качества и в мизерных, и близко не сопоставимых с довоенными цифрами, количествах. А что делать, если крупные месторождения долбанули в первую очередь, и они потом горели месяцами, потухнув только Длинной зимой? Ходившие в редкие дальнеразведывательные полёты на разномастной технике лётчики говорили, что там теперь огромные нефтяные озёра посреди сгоревшей на корню тайги, а ещё, похоже, вечная мерзлота начала стремительно подтаивать (всепланетарное потепление, которое, видимо, усугубила Длинная Зима) – пилоты видели в устьях Мезени, Печоры и Енисея обширные то ли заливы, то ли затопленные территории, которых там отродясь не было до самой окончательной катастрофы. Если так пойдёт и дальше, лет через пятьдесят-сто Уральские горы, чего доброго, превратятся в полуостров, омываемый Восточно-Европейским и Западно-Сибирским морями. Лично я до этого момента точно не доживу, и слава богу…

Спросите, чем сейчас занята наша «Советская Армия»? В основном охраной всего того, что ещё осталось, да поисками уцелевшего. Соответственно сейчас вариантов «армейской» службы два – либо охраняешь, либо идёшь в поисковики-разведчики.

Кое-какие, не шибко современные танки, вроде «Т-62» или «Т-54/55» у нас, конечно, и сейчас остались, причём в немалом количестве, но выезжают в поле они крайне редко за ненадобностью и в основном стоят на хранении или используются как огневые точки. Хотя я лично предпочитаю для серьёзных поисков (если, к примеру, ожидается сопротивление) обязательно включать в состав патруля «Т-62». Так оно надёжнее.

Думаете, а с чего это меня, танкиста, вдруг занесло в разведку? А по причине бесценного опыта.

Я же длинную Зиму со своими бойцами пересидел не где-нибудь, а в Англии, на самом что ни на есть Туманном Альбионе. По плану командования наш сводный отряд (в котором оставалось два десятка танков, четыре десятка БМП и БТРов, плюс кое-какой транспорт и огневые средства) прошёл через Кембрийские горы до назначенной штабами крайней прибрежной точки, а это была резервная база английской морской авиации, между Барму– том и Аберстуитом, на берегу залива Кардиган, где за проливом Святого Георга была уже Ирландия. Судя по всему, нашим очень нужен был аэродром, прежде всего для дальней морской авиации, с расчётом на дальнейшие действия в Атлантике и прочее. Что сказать старая бетонная ВПП приличной длины, способная принять «Ил-76» или «Ту-95», там была. Но через сутки после того, как мы туда вышли, захватили объект и заняли оборону по периметру базы, кому-то наверху (уж не знаю, нашим или ихним, но нашим вряд ли, у нас тогда всё шло более-менее) всё это, похоже, наконец надоело, и таки были нажаты пресловутые «красные кнопки», после чего всё закономерно полетело в тартарары.

– Всё, пацаны, считайте, что бог умер, – сказал тогда пожилой артиллерийский капитан Тутышкин, глядя, как у линии горизонта, на юго-западе от нас, то ли над Милфорд-Хейвеном, то ли над Пембруком, поднимаются совершенно нестрашные на таком расстоянии огненно-сизые грибы. Причём, судя по всему, по Англии долбили не наши (какой в этом был смысл, если наши части уже стояли в Лондоне, Бристоле, Бирмингеме, Ливерпуле и во многих ключевых точках их фиговых островов), а «гуманные» и «демократичные» американцы, стремившиеся понадкусывать то, что уже не могли съесть. Зачем англичанам жить дальше, если они уже оккупированы проклятыми большевиками?

Бойцы тогда смотрели на меня с ужасом разом потерявших всё людей в глазах. А что я мог им сказать и что должен был делать? Нам оставалось выполнять последний (как оказалось – действительно самый последний) приказ более не существующего Генштаба. А именно – закрепиться на достигнутом рубеже, окопаться и сидеть-держаться в ожидании… Вот только – в ожидании чего?

Нам, конечно, крупно повезло, что на этой законсервированной базе были обширные, построенные, похоже, ещё в 1940-е, во времена «Битвы за Англию», и модернизированные в 1960-е гг. до противоатомного уровня основательные бомбогазоубежища с запасами жратвы и ГСМ (авиатопливо, соляра для генераторов и автомобильный бензин). А кроме кое-какой авиатехники (в основном самолёты-вертолёты не первой свежести, стоявшие на консервации) и автотранспорта там нашлось старое стрелковое оружие времён Второй мировой почти две тысячи винтовок «Ли-Энфильд» (в разных вариантах, от карабинов до снайперских винтовок), сотня ручных пулемётов «Брен», пистолеты-револьверы, прорва патронов для всего этого оружия. А ещё 80-мм миномёты с боеприпасами. Именно там я и приучился стрелять редко, но метко и теперь неизменно предпочитаю мосинский карабин с откидным штыком образца 1944 г. автоматическому оружию. Ещё и из соображений экономии боеприпасов, неизбежной в наших условиях.

Вообще, о том, как мы зимовали в Англии, наверное, можно накатать роман и две повести. Сначала мы довольно долго отбивали разномастные остатки английской и, кажется, ещё и американской (последние были из числа дислоцированных в Англии недобитых войск), армии. Это было, в общем, несложно, поскольку у наших противников больше не было ни серьёзной техники, ни боеприпасов, ни толковых командиров, ни чётких планов. Но, тем не менее, из-за этого ещё до начала Длинной Зимы Мы израсходовали почти две трети снарядов для танковых пушек и оставшейся у нас артиллерии. А пополнять отечественный боезапас в Англии было неоткуда.

Потом вместо относительно регулярных и организованных армейских подразделений на наш периметр начали переть вообще непонятно кто какие-то разрозненные армейские и полицейские недобитки, а потом и просто охочие до трофеев бандиты, вооружённые чем попало гражданские. Ну, а потом, уже когда на Землю опустились сумерки длинной зимы, вооружённые стычки постепенно сошли на нет, и мы начали, если так можно выразиться, обживать «место последней дислокации» (как мы думали тогда). Даже торговать стали с местными. Англичане странные люди. Сначала они думали, что «русские коммунисты» это нечто монголоидное, с рогами и хвостом, только и мечтающее, как бы съесть местных пейзан без соли, хрена и горчицы. Потом, когда пальба поутихла, они увидели, что мы такие же люди, как они, и, вообще, сидим в глухой обороне и никого не трогаем. А развитию торговых отношений способствовало то, что наши хозяйственники, вроде прапорщика Марковца, притащили с собой в Англию полный комплект зимнего обмундирования (полушубки, караульные тулупы, зимние комбезы и бушлаты, шинели, телогрейки, ватные штаны, шапки-ушанки), причём из расчёта на полк полного состава, а не то, что от него реально осталось к началу полного звиздеца. Так или иначе, излишки зимнего обмундирования успешно использовались нами в последующих натуральных обменах.

В Англии, как оказалось, не только в деревнях, но и в крупных городах до 1980-х сохранилась древняя привычка топить печи дровами или углём. Поэтому у местных сельских жителей был некоторый шанс на выживание, разумеется, при наличии достаточных запасов топлива, жратвы и тёплой одежды. Правда, при длительном, стоявшем неделями, сорокаградусном морозе выживших всё же оказалось немного в прежние времена в Англии температура 0 градусов считалась холодной зимой, -5 – очень холодной, а -10 – вообще нереальной и аномально холодной. Так что бриттам пришлось избавляться от своих многовековых заблуждений. Интересно, что за время Длинной Зимы к нашим бойцам прибилось десятка два местных баб, которым было некуда деваться, – они бы просто сдохли, если бы их не подобрали и накормили-обогрели наши патрули. А потом они предпочли остаться у нас на правах обслуги. Были из-за этой обслуги и драки, случалась и разная любовь-морковь, из-за которой мне, как последней инстанции, представляющей на этом обледенелом побережье «советскую власть», пришлось зарегистрировать девять браков моих солдат и сержантов с местными бабами. У пятерых потом родились вполне здоровые дети, а две бабёнки вместе с детьми и мужьями затем даже вернулись домой вместе с нами.

В Англии поначалу оставалось ещё два наших, каким-то образом не уничтоженных очага сопротивления – остатки 48-й мотострелковой дивизии, закрепившиеся между Шрусбери и Стаффордом, и то ли балтийские, то ли североморские морпехи на прибрежном плацдарме у Нориджа. Однако морпехи, у которых, похоже, оставалось целым что-то из кораблей и был какой-то, явно отличавшийся от нашего, последний приказ, предпочли ещё до начала Длинной Зимы эвакуировать свой плацдарм. Подняли якоря и, видимо, ушли к родным берегам (или ещё куда), невнятно попрощавшись с нами по радио. Может, они куда и приплыли.

А вот радиопередатчик пехоты окончательно замолчал к середине Длинной Зимы. Мы, естественно, забеспокоились. Тут стоит вспомнить, что у нас на базе, в числе прочих трофеев, стояло несколько не шибко новых, но исправных и, как говорят, надёжных (мол, их ещё сам гениальный «Дядя Игорь» Сикорский спроектировал, а он плохого отродясь не строил) вертолётов «Уэссекс». Пару этих аппаратов мы с самого начала довели до лётного состояния и, намалевав на них красные звёзды, иногда производили воздушную разведку за периметром нашего расположения. Лётные кадры тоже нашлись приблудный вертолётчик-энтузиаст со сбитого «Ми-8» капитан Левыкин со своим борттехником старлеем Ферапонотовым, пилот «Миг-23» лейтенант Хлыстов и пилот военно-транспортной авиации майор Ремизюк. Эти четверо с самого начала выступили с идеей начать полёты на трофейных «Уэссексах» (летуны они такие, слегка психи – хлебом не корми, а дай хоть на палке, но слетать), и они же предложили «трансполярный перелёт» к пехоте, чтобы посмотреть, что там у них стряслось. А лететь туда было неблизко – километров двести в один конец, в условиях очень холодной зимы, перемежаемых темнотой сумерек и заснеженной пустыни с руинами вокруг. Мы всё-таки, как могли, подготовили один вертолёт, выкинув с него всё лишнее, проверили двигатели и установили дополнительные ёмкости для горючки. Второй борт решили держать наготове, на случай чего-нибудь нештатного и нехорошего. С поисковой партией тогда полетел я сам. Как ни странно, всё прошло более-менее. Мы долетели-таки до места, но по прибытии обнаружили, что никакой пехоты на этом самом месте уже нет. Только пустые окопы и покинутые жилые укрытия. Они похоронили мёртвых, подорвали всю неисправную технику и, видимо, на оставшихся исправными машинах ушли в неизвестном направлении, забрав все запасы с собой. Куда именно – ушли не сообщили. Что направились к нам на соединение – вряд ли, поскольку на нас никто из них так и не вышел. А если они двинули ещё куда-нибудь, то точно неизвестно куда. Местные часто говорили, что Ирландия почти не пострадала от ядерных ударов, и многие инглишмены тянулись туда, но сколько добралось большой вопрос, ведь неизвестно, как и на чём именно они пересекали зимнее море, поскольку полностью Северный пролив, пролив Святого Георга и Ирландское море не замёрзли. Назад на континент пехоте возвращаться точно не было смысла, так что где теперь те мотострелки – никто не ведает. А вести поиск двух десятков машин с воздуха на единственном вертолёте в снежной пустыне, да ещё и в полутьме, для нас было равносильно самоубийству, поэтому мы этим вопросом больше не занимались. Причём то, что мотострелки не подорвали, оказалось тщательно заминировано ими же. То есть пользы от той спасательной операции нам не было вообще никакой. Что тут скажешь – нам самим тоже было несладко, поскольку и голод, и холод, и эпидемии, и прочие подобные «радости» в нашей тогдашней жизни присутствовали, куда же без них. Причём хвори были очень странные. Я сам ни с того ни с сего свалился и чуть не помер, так и не знаю от чего. Почти месяц провалялся в бреду, гадил с кровью, волосы на голове вылезли (правда, потом опять отросли лучше прежнего) – что это такое было, никто так и не понял, тогда народ дох от совершенно непонятных причин. Типа – лёг спать и проснулся мёртвым. Или пошёл солдат на пост, приходит к нему смена, а он мёртвый. Причём следов насилия никаких и сам он ни на какие болячки перед этим не жаловался. Мы, конечно, всё больше грешили на облучение. Такие подозрения имели основания, тем более что у нас оставалось всего пятеро толковых медиков (не считая, разумеется, санитаров и санинструкторов), но они, умея сносно штопать раны и дыры, не имели практически никакого понятия о радиации и последствиях её воздействия на человека. Как и абсолютное большинство из нас.

К началу Длинной зимы у меня было двести восемьдесят девять бойцов (и моих, и приблудных, вроде тех же сбитых лётчиков), а через одиннадцать месяцев, к весне, осталось всего шестьдесят девять, не считая приблудных местных. К этому времени из волн радиоэфира была выужена информация о том, что какая-никакая советская власть сохранилась только на Урале и в Сибири, и, таким образом, ловить в Англии нам было уже совершенно нечего. Спрашивается – и что было делать? Сидеть дальше? Лично мне эта Англия за зиму однозначно опротивела. И большинству нашего личного состава – тоже. В общем, мы привели в порядок, стоявший на консервации в одном из ангаров базы четырёхмоторный Бристоль «Британия» в варианте патрульного «Аргуса». К счастью, наш Ремизюк успел немало полетать на «Ли-2», «Ил-14» и, в общем, сходных с «Британией» «Ил-18» и «Ан-12». Да и кое-какие навыки авиамеханика он не утратил. В общем, наши четверо летунов рулили процессом восстановления самолёта, а все остальные (то есть мы) им в этом помогали чем могли. Выкинули из самолёта всё лишнее, поставили внутренние и внешние дополнительные баки, проверили движки и навигационное оборудование. Потом мы проголосовали, и, в итоге, со мной ушли пятьдесят пять человек, включая меня, двух местных бабёнок с народившимися за длинную Зиму детьми и одного молодого англичашки по имени Сэм Спейд, который прижился у нас в гарнизоне настолько, что практически обрусел. Восемнадцать наших бойцов во главе с комроты Дружининым, которые сочли, что возвращаться им больше некуда и незачем, лететь отказались и остались там, со всеми оставшимися запасами, оружием, транспортом и прочими вертолётами (радиосвязь с этой «советской колонией на территории Англии» поддерживалась по сей день, и всё у них вроде бы было нормально).