Текст книги "Брожение"

Автор книги: Владислав Реймонт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Нет, я не могу позволить, чтобы вы себя утруждали! – запротестовала Янка, видя, что старик еле волочит ноги.

– Те-те-те, да я бы еще с вами краковяк сплясал, разрази меня гром!

– У моего отца тоже ревматизм, я знаю, какая это ужасная болезнь.

– Да вы лучше потрогайте вот эту штуку – бархат, настоящий бархат! Честное слово! Пройдоха Ендрик сам ездил за ним в Варшаву! – затараторил старик, указывая на обивку большого старомодного дивана. – И пружины новые, о!.. – И он с силой ударил кулаком по сиденью. – Под быком не сломаются, не то что под вами, разрази меня гром!

– Верю, – шепнула Янка, еле сдерживая смех.

– А это вот старинные рисунки, – указал он на картины, изображающие мифологические сцены. – Ксендз поморщился, когда их увидел, да и то, с позволения сказать, эти девки немного того… голые, а выбросить жалко, вон рамы-то какие! – И он с наслаждением стукнул палкой по бронзе. – А чтоб они не срамили глаз, я велел столяру чуть-чуть помазать их лаком, и все тут!.. Что, красиво?

– Очень красиво! – Янка с интересом рассматривала великолепные рамы в стиле ампир, но сами картины, потемневшие под лаком, видны не были, только две головки богинь проступали светлым пятном.

– А вот это столовая; здесь вся мебель отличная, смотрите, – он отпер буфет, выдвинул ящики, позвенел ключами, с наслаждением побарабанил кулаком по столешницам и ножкам. – Не дуб, а железо, разрази меня гром!

– В самом деле, очень красивая комната, – ответила Янка, с интересом разглядывая открывшийся из окна вид на парк и озеро.

– Что, красиво?.. Ага! Я сам говорил, вам это понравится; вот только летом слишком много птиц: дерут глотки всю ночь, нельзя спать; спасибо, Ендрусь перестрелял половину, стало теперь потише.

– Соловьи?

– Ну да, этой дряни было больше всего. Ну их к лешему. Пойдемте-ка лучше в зал, посмотрите, как Ендрусь ловко все там устроил. Пройдоха парень – на все руки мастер, ей-богу!

Палкой раздвинув портьеру, он пропустил Янку вперед.

Зал был огромный, с четырьмя высокими окнами, заставленный дорогой мебелью; у стены возвышалась эстрада для музыкантов.

– Хе-хе… ей-богу, совсем костел или королевский замок! А что?.. Ну-ка, потрогайте эту штуку, – воскликнул старик, подавая Янке край занавеси из шелкового гипюра. – Вот это материальчик! И какой толстый, а? Такого даже у самого судьи Ломишевского нет. А это что за вещицы – словно сахарные! – закричал он, ткнув палкой в мебельный гарнитур в стиле рококо, украшенный позолотой и росписями ручной работы на шелковой обивке. – Кое-что разлезлось, поободралось, да обойщик все подправил, подмазал, подкрасил, мать заштопала – и готово! Теперь хоть на выставку!

Янка с любопытством, даже с изумлением рассматривала чудесные вазы саксонского фарфора, украшавшие полку большого камина.

– Фарфор! Разбился, стерва, но моя старуха слепила черепки сургучом – и все тут!.. Или вот эти рисунки – и в костеле лучших нет, а если взять рамы, то наши в сто раз дороже стоят; еврей хотел купить на вес, шельма!

– Отец, можно тебя на минутку! – позвал Анджей, появляясь в дверях зала: услышав разговор, он отвел старика в сторону и сказал ему что-то, от чего старик гневно отпрянул, стукнул палкой, ощетинил усы, прошипел:

– Я знаю, болван, что говорю, и не суй нос не в свое дело! – и вернулся к Янке.

– Пан Анджей, но ведь вся эта мебель настоящей старинной работы!

– Я счастлив, что она вам нравится, – ответил обрадованный Анджей.

– Еще бы! За одну починку столько содрали с нас, подлецы!

– Зачем ты, отец, морочишь себе голову такими пустяками? Панна Янина, следует ли оставить все так, как сделано? Нравится вам или нет? – торопливо заговорил Анджей и придвинулся к Янке, стараясь оттеснить от нее отца.

– Очень нравится, но кое-что я бы изменила.

– Тогда скажите, пожалуйста, что изменить, переставить, убрать, – сейчас же все будет исполнено.

Старик дал Анджею сзади тумака, опасаясь, что сын пообещает выбросить такие дорогие вещи.

– Пока пусть останется все как есть. Мы потом вместе обдумаем, как лучше расставить мебель.

– Да, да, вы правы, ей-богу, правы! Лес покупай летом, а руби зимой, будешь спать на перине, не зная кручины. Ха-ха! А что? Отложишь – только умножишь! Сохранить – не схоронить. У вас, барышня, голова здорово варит.

Перешли в другие комнаты; ремонт в первом этаже был уже закончен. Янка осмотрела все внимательно; дом импонировал ей богатством и величавостью. Она не замечала ни ветхости мебели, ни грубой работы реставраторов, восстанавливавших этот дом; ее ослепили великолепные ковры, бархатные портьеры и шелковая обивка, позолота, столики с металлической и перламутровой инкрустацией, шкафчики и секретеры, отделанные бронзой, хотя и с новыми ножками, покрашенными под красное дерево. Как магнит, влекли ее мраморные камины с решетками из золоченой бронзы; когда-то она мечтала о таких каминах, встречаясь с ними только в романах. Огромные потускневшие зеркала в великолепных, недавно позолоченных рамах в стиле барокко смотрели на Янку со всех сторон, точно угасающие, скорбные глаза; но она не замечала этого – дом восхитил ее. По нескольку раз осматривала она одни и те же предметы, радовалась, как ребенок, блестящим игрушкам; но не выказывала ничем своего удовольствия, ходила гордая, величественная и прекрасная. Эти просторные и высокие комнаты, старомодная мебель и обветшалая роскошь заворожили ее: она чувствовала себя как на сцене в роли маркграфини. Она бессознательно подбирала жесты, взгляды, даже изменила тембр голоса.

Когда они заканчивали осмотр, появилась старуха Гжесикевич и пригласила их к чаю.

Через коридор, соединяющий главное здание с флигелем и пустой кухней (оттуда все слуги убежали в сени, и только сквозь щели неплотно закрытых дверей блестели их глаза), они перешли в столовую Гжесикевичей. За столом царило молчание: старик не знал, о чем говорить, мать беспрестанно хлопотала, принося целые горы лакомств. Анджей был обескуражен, видя, какие взгляды Янка бросала на комнату и на его родителей.

И только с наступлением вечера, когда заря угасла на западе, приехала Юзя, и беседа оживилась.

Глембинская была сегодня в приподнятом настроении. Она расцеловала Янку, смеялась, шутила с Анджеем, пила с отцом водку и забрасывала будущую невестку целым градом вопросов и комплиментов. Она говорила наполовину по-французски, наполовину по-польски.

– Мать, слышишь? Юзя болтает по-заграничному! – воскликнул удивленный Гжесикевич (Юзя тщательно скрывала от всех свои занятия французским языком.)

– Что за диво! А ведь и в классах не была и у гувернанток не училась, – недоумевала старуха.

Разноцветные глаза Юзи засверкали от бешенства, она поспешно прикрыла их лорнетом и с насмешкой сказала Янке по-французски:

– Вам придется вооружить себя большим запасом снисходительности к нашим родителям.

– Юзя! Чтоб тебя, да говори ты по-людски, а то сидит человек как на немецкой проповеди, знай только «шерц» да «шерц» ни бельмеса не понять, – передразнил ее отец.

– Я не нахожу слов, чтобы поблагодарить вас за вашу доброту. Вы были так любезны, что навестили наших. Надеюсь, меня вы тоже не забудете. Очень прошу, панна Янина, хорошо?

– Конечно, если только пан Анджей пожелает привезти меня к вам.

– Стоит лишь приказать – я всегда к вашим услугам.

– Приезжайте обязательно, это будет для нас настоящий праздник, моя дорогая панна Янина! – Юзя так заискивала, так умиленно просила, что старик шепнул тихонько жене:

– Ну и шельма! Должно быть, надула сегодня кого-нибудь, раз такая приторная.

– Вы уже осмотрели дом? Правда, красивый?

– Очень. Я даже не думала, что здесь так хорошо.

– Королевский дворец! Но вы достойны большего. Да, большего, честное слово! Я горжусь вами.

Янку смутили ее слова; она ощутила неискренность – она была чутка к различного рода преувеличениям, а Юзя неестественно и слишком много говорила комплиментов, даже Анджей поглядывал на сестру с тревогой и удивлением, он не узнавал ее.

Когда спустились сумерки и выплыл из-за леса месяц, Янка собралась уезжать. Она со всеми простилась сердечно. Старик сам посадил ее в сани, укрыл ей ноги и, когда санки, звеня бубенцами, отъехали от флигеля, воскликнул:

– Ну и прохвост этот Ендрик, выбрал себе девчонку как лань! Уж и попользуется, разрази меня гром!

Юзя с насмешкой посмотрела на отъезжающих.

VI

– Прокатимся, панна Янина?

– Куда только пожелаете.

– Валек, на шоссе!

– Если что было не так… – начал Анджей несмело.

– Ну что вы, пан Анджей, даю слово, те несколько часов, которые я провела у вас, доставили мне огромное удовольствие. Я вам очень благодарна.

– Если б вы знали, как я люблю вас. Я хочу, чтобы вы были счастливы, – горячо говорил он, целуя ей руки. Они выехали на шоссе, и лошади понеслись. Анджей обнял Янку, и они долго сидели так, не проронив ни слова. Им было хорошо. Анджей был счастлив, что сидит рядом с Янкой, держит ее в своих объятиях, чувствует ее дыхание на своем лице; она, в свою очередь, радовалась тому, что Кроснова произвела на нее хорошее впечатление.

Лошади мчались как шальные и за полтора часа пробежали три мили.

Кучер въехал в Мехов и остановился у кондитерской.

– Лошадям, хозяин, надо поостыть немного, да и покормить их пора, – заметил он.

– Хорошо, оботри их да накрой, а через час – обратно. Панна Янина, зайдемте в кондитерскую, выпьем чаю?

– Право, не хочется, я лучше подожду в санях.

– Нет, я несогласен: вы простудитесь.

– Да, но… – Она колебалась с минуту, потом вышла из саней, и они направились в кондитерскую. Янка выбрала столик в укромном уголке.

Они уже кончали пить чай, как вдруг к кондитерской со звоном подъехали сани и вошел молодой человек в черном костюме. Это был Витовский. Анджей подошел к нему и, тотчас вернувшись с приятелем обратно, представил его Янке.

– Мы выехали из Кросновы и решили прокатиться; дорога чудесная, лошади шли хорошо, вот мы здесь и очутились, – заговорил Анджей, придвигая Витовскому стул.

– Что-то в этом роде приключилось и со мной. Ядя поехала к Ясиновским, я собрался за ней и по пути заглянул сюда выпить черного кофе.

– Вот так по пути – десять верст в сторону, – рассмеялся Анджей.

– Пустяки, для моих лошадей это двадцать минут езды.

– Когда едешь за границу?.. Мальчик! Горячего кофе и коньяку!

– После вашей свадьбы, – и он вежливо поклонился Янке. – Я с нетерпением жду отъезда, хотя Ядя не хочет меня пускать.

– Долго ехать по железной дороге, видимо, очень скучно, – заметил Анджей.

– Смотря куда, с кем и когда, – ответил Витовский, медленно попивая черный кофе и согревая руки о стакан. Он все время украдкой посматривал на Янку. А Янка сидела молча, испытывая чувство неловкости: ее смущало и присутствие этого человека и то, что она здесь с ними. Пытливый и вместе с тем насмешливый взгляд Витовского, его фамильярный тон и свободное обхождение раздражали Янку.

– Любите санную езду? – спросил он у Янки, отставляя стакан в сторону.

– Почему вы не спросили, люблю ли я сыр? Этим тоже можно начать разговор, – ответила Янка вызывающе: ее возмутила его развязность.

Витовский круто повернулся. Взгляд его глубоких черных глаз застыл, и его худощавое лицо стало серьезным; он важно поклонился Янке.

– Кажется, я перед вами не виноват, вы караете меня несправедливо. Но я вижу вас впервые, вы невеста Анджея, и я хочу жить с вами в мире и согласии; постарайтесь, пожалуйста, забыть невольно причиненное мной огорчение. – Витовский выпрямился и посмотрел Янке в глаза.

Взгляд его имел такую силу, что Янка невольно смутилась, мотнула головой, точно хотела сказать «нет», и шевельнулась на стуле.

– Надеюсь, вы ответите на мой вопрос? – повторил он.

– Люблю ли я санную езду? Очень.

– Смею думать, вы не испытали еще настоящей езды. Кони Анджея хоть и неплохие, но все же это клячи, и ходят они не на много быстрее волов.

– Не преувеличивай, мы проехали три мили за полтора часа.

– Это еще большее преувеличение. Поедемте со мной, я отвезу вас в Буковец, и вы тогда почувствуете настоящую езду.

– Это значит, вы обещаете вывалить нас из саней? – засмеялась Янка.

– О нет! Впрочем, все зависит от счастья.

– Но ведь ты собирался ехать за панной Ядвигой? – заметил Анджей.

Предложение Витовского было ему не по вкусу.

– Ядвигу отвезет Ясиновский. Но предупреждаю, мы помчимся как шальные.

– А если мы вывалимся?

– Не могу ручаться. Впрочем, ко мне это не относится, я уверен: если мы перевернемся, со мной ничего не случится; случится ли с вами – не знаю.

– Однако какая самоуверенность! На месте пана Анджея я бы подвергла вас испытанию и посмотрела бы – случится что-нибудь или нет, – сказала Янка весело; Витовский показался ей самонадеянным позером.

– О, вы любите эксперименты?

– Это единственный способ проверки.

Он замолчал и задумался. Янка заинтересовала его. Вначале он был уверен, что невеста Анджея должна быть обыкновенной гусыней. Он понял, что перед ним нечто иное.

– Хорошо, попробуем! – воскликнул Витовский и сдвинул брови. От этого лоб его прорезали морщины, образуя римскую цифру пять. Он приказал кучеру готовиться.

– Итак, едем?

– Не стоит, панна Янина, а то, не дай бог, действительно может произойти несчастье, – сказал Анджей.

– Возможно все, однако отказаться еще не поздно, – ответил с иронией в голосе Витовский.

– Проверим! Ведь кони пана Витовского не поскачут, конечно, быстрее наших?

– Это дьяволы, не кони! Итак, вы решились? – спросил Анджей, надеясь, что Янка все же откажется.

– Я не решилась, я просто прошу, – решительно сказала Янка, заметив в прищуренных глазах Витовского насмешку.

Анджей велел своему кучеру ехать следом. Все уселись в длинные, выстланные медвежьей шкурой сани Витовского.

Кучер удерживал, натянув поводья, небольших, с белыми пятнами на крупах, жмудских лошадок, заботливо покрытых сетками, и ждал только сигнала.

Янка села в середину.

– Трогай! За городом гони во весь дух! – крикнул Витовский. И действительно, за последним домом кучер стегнул лошадей, и они стрелой рванулись по ровной укатанной дороге.

Ночь повисла над землей; в синей, усеянной мириадами звезд глубине плыл месяц; он заливал сверкающим серебром снежный наст и нагие придорожные, покрытые инеем деревья, вздрагивавшие своими отяжелевшими белыми ветками при каждом дуновении ветерка; длинные, бесчисленные ряды их вершин поднимали к небу свои пуховые шапки, печально всматривались в тихую зимнюю ночь; за голыми, пустынными полями, подобно застывшим морским волнам, возвышались амфитеатром лесные массивы.

По укатанной полозьями саней дороге, по заснеженному однообразному белому полю, по деревьям, по придорожным оледенелым крестам, раскинувшим свои черные объятья, бродили и вздрагивали таинственные, неуловимые тени, словно призрачные блики умершего лета. А там, у подножия белых холмов, деревенские хаты, похожие на оцепеневшие чудовища, чьи тела усеяны сотнями квадратных красноватых глаз, в страхе пятились обратно.

Мороз крепчал; кони покрылись инеем и мчались так, что чуть ли не касались животами дороги; время от времени они дико ржали и звонче ударяли копытами.

– Вам хорошо? – тихо спросил Витовский Янку.

– Быстрей, быстрей! – шептала Янка, упоенная этим бешеным бегом.

Витовский вскочил на козлы, схватил вожжи и, свистнув, помахал кнутом; лошади радостно заржали и понеслись с такой быстротой, что, не держи Анджей Янку за талию, она вылетела бы из саней.

От этой скачки перехватило дыхание. Села, деревья, кресты, корчмы, расстояния – все слилось в единый мигающий клубок, который вертелся с необыкновенной быстротой, точно падал в пропасть; люди, увлеченные, оцепеневшие, с дикой радостью в сердцах, мчались… мчались… мчались…

Снег вылетал из-под лошадиных копыт, хлестал в лицо, обжигал.

– Хорошо? – бросил Витовский насмешливо.

Янка не ответила: силы ей изменили, непонятный страх заслонил глаза кровавым туманом; она прижалась к Анджею, который не выпускал ее из объятий, но в нем тоже с каждой минутой росло беспокойство – лошади, обезумев, дико ржали и шли теперь уже как-то боком. Витовский, не выпуская из своей железной руки поводья, хлестал их изо всех сил, заставляя мчаться все быстрее; Янка, не отрываясь, смотрела на профиль Витовского, на черные холодные глаза, и его странная улыбка пронизывала ее дрожью; но она ни за что на свете не призналась бы в том, что боится. Голова закружилась, ей стало дурно, как во время морской качки, она чуть не лишилась чувств, но все-таки упорно молчала.

Они пронеслись по лесу, как буря, оставляя позади пронзительный звон бубенцов, который летел следом по тихому, оцепеневшему лесу, и, как буря, подлетели к станции. Витовский так круто осадил лошадей, что те ноздрями зарылись в снег.

– Несчастье не хотело навестить нас, – сказал Витовский спокойно, передавая кучеру вожжи.

Янка поспешно сошла с саней, но вдруг зашаталась и без сознания упала на снег.

– Истеричка, – буркнул с презрением Витовский, закутался в шубу, велел поворачивать обратно и, ни с кем не прощаясь, уехал.

Перепуганный Анджей схватил Янку на руки. Мартина и Мария с Яновой стали приводить ее в чувство, а он, не осмеливаясь войти в комнату, сидел на кухне и кусал от злости руки. Прислушиваясь к жалобному плачу Яновой, Анджей пришел в такое отчаяние, что каблуком разбил в щепки подвернувшийся ящик, бросился к двери и хотел силой ворваться в комнату к Янке, но на пороге Мартина преградила ему путь:

– Нельзя!.. Да будет вам известно, сударь, что мужчине входить сюда неприлично.

Прошло еще несколько страшных минут, когда ему казалось, что Янка уже умерла, потом он услыхал ее голос. Анджей вихрем метнулся к двери и, не обращая внимания на женщин, пробрался в спальню, упал на колени около кровати и, покрывая поцелуями руки Янки, заговорил:

– Простите меня, это моя вина! Зачем только я согласился, ведь я же знал этого дьявола, он способен погубить любого ради своей прихоти. Право же, я не думал, что застану вас в живых.

– Ничего особенного со мной не случилось. Обычный обморок от избытка сильных ощущений, – сказала с улыбкой Янка и, закрыв глаза, откинулась назад, на подушки: ей казалось, она все еще едет.

– Нет, клянусь богом, я ему этого не прощу! – крикнул Анджей.

– Напротив, я вас очень прошу забыть об этом. Я сама виновата, мне этого хотелось. Пан Витовский уже уехал?

– Он, наверно, уже дома.

– Со мной это впервые. Я вдруг почувствовала необыкновенную слабость, все закружилось вокруг. Помню только, как я упала, и больше ничего не помню. Возможно, именно так умирает человек.

– Не надо говорить о смерти.

– Вы боитесь ее?

– Откровенно говоря, я стараюсь не думать о ней. При одной лишь мысли об этом меня охватывает ужас. Да, я боюсь смерти, боюсь.

Они беседовали еще несколько минут, затем Анджей уехал, а Янка, не в силах заснуть, думала о Витовском. То глаза его выглянут из снежных искрящихся далей, загораясь мрачным огнем, то его четкий профиль возникнет перед ней, то она так явственно услышит его бронзовый голос, что ее охватывала дрожь, и незнакомое теплое чувство разливалось по телу. Витовский встревожил ее воображение. Она думала о нем так долго, что даже удивилась этому. И хотя Янка решила не думать больше о нем, ей хотелось узнать о нем подробнее – так разжег он ее любопытство.

На другой день, желая узнать о здоровье Янки, Анджей приехал раньше обычного. Она решила расспросить Анджея о своем новом знакомом, но, взглянув в его простодушные, полные любви глаза, раздумала. Перед ней неожиданно возник образ Витовского, и она стала сравнивать.

– Может быть, и сегодня вы хотели бы немного покататься? – предложил Анджей.

– Благодарю, мне надолго хватит вчерашних впечатлений.

Разговор не клеился. Анджей глядел на нее влюбленными глазами. Это смущало Янку. Его чуть хриплый от простуды голос раздражал ее, и вообще ей сегодня было не до него. Поэтому, когда он простился и уехал, она облегченно вздохнула и вернулась к швеям, которые заканчивали уже приданое. Мартина очень торопилась: ее ждали лошади из усадьбы, куда ей пора было уже отправляться.

– Меня ждут господа Боженские, из магнатского рода. Их старшая дочь, панна Цецилия, выходит замуж за некоего Вишневского, доктора из Варшавы. Мезальянс, но, кажется, они любят друг друга, – Мартина иронически скривила губы. – Ну, как вам понравился ваш будущий дом? – продолжала она и, чтобы скрыть насмешливую улыбку, нагнула голову к блюдечку с вареньем, накалывая иглой вишни.

– Он мне очень понравился, мебель подобрана с большим вкусом.

«По-хамски», – подумала Мартина, и ее выцветшие глаза вспыхнули презрением.

– Года два тому назад в Литве я шила приданое у господ К., магнатского рода. Их единственная дочь выходила замуж за пана Влодека – весьма представительный мужчина. За неделю до свадьбы они решили покататься на санях. Невеста простудилась и заболела. Правда, не умерла, но свадьба расстроилась. Родители увидели в этом дурной знак.

– Что вы этим хотите сказать? – спросила Янка, быстро обернувшись к ней.

– Ничего. Просто подумала о вашем обмороке, и мне вспомнилась эта история. Иногда обстоятельства так складываются, что даже удивляешься, как происходят подобные поразительные вещи. – Ее голос звучал так зловеще, что Янка разволновалась и ушла в свою комнату. Вскоре Орловский позвал ее в гостиную и стал расспрашивать о ее здоровье и поездке в Кроснову.

Янка стала подробно рассказывать ему все, но он, казалось, не слушал и тупым, усталым взглядом смотрел в окно, по привычке покусывая бороду, а когда она кончила, спокойно спросил:

– Так что же там, в Кроснове? Дом красивый? Хорошо ли тебя приняли?

– Но я только что тебе обо всем рассказала, разве ты не слышал? Что с тобой, отец?

– Ничего, ничего; конечно, я слышал: ковры, бронза, севрский фарфор, дубовый буфет – я все слышал. Значит, ты выходишь за Анджея? – спросил он с такой странной интонацией в голосе и так угрюмо посмотрел на нее, что она вздрогнула.

– Почему ты, отец, так странно меня об этом спрашиваешь? – с испугом вскрикнула Янка и потянулась к нему, чтобы взять его за руки.

– Нет, нет, – поспешно отодвинулся Орловский, – видишь ли, мне показалось, что ты передумала, что… что… – Он понизил голос, потом вдруг встал и ушел в свою комнату.

«Он болен!» – мелькнула у нее мысль, и она пошла за ним вслед.

Орловский замер у письменного стола, устремив глаза на стену. Встревоженная Янка удалилась, стараясь понять его состояние. Только вечером она немного успокоилась, когда они сели пить чай одни, – обе швеи уже уехали. Орловский был в своем обычном настроении. Лишь в глазах его она заметила едва уловимый оттенок то ли изумления, то ли страха, да уходя спать раньше обычного, он не поцеловал ее.

Янка чувствовала, что он чем-то серьезно озабочен; скорее всего это были неприятности по службе, и, желая узнать о том, что произошло, она отправилась к Залеским. Те были дома. Залеская играла, муж разучивал какую-то арию, – теперь его голос слышался на станции в течение всего дня. Янка села молча, желая дождаться, когда тот кончит. Геня стоял в позе героического тенора: выпятив грудь, прижав руку к сердцу, он пел, надрываясь, то и дело бросая убийственные взгляды на жену. Залеская, волнуясь, потная от напряжения, подпевала ему и время от времени отбивала такт ногой.

– Вам нравится мой голос? – спросил он Янку.

– О да! Простите, что я помешала. Я пришла с просьбой.

Геня поправил манжеты, пригладил усики, низко поклонился, придвинул Янке стул и, усевшись с важной, самодовольной миной, приготовился слушать.

Янка поделилась с ним своими опасениями.

– Не знаю, право, не знаю! – заметил он чванливо, насупился, бросил украдкой многозначительный взгляд на жену, которая прислушивалась к их беседе, пряча лицо за разложенными на пюпитре нотами.

Янку удивило его поведение: она почувствовала, что он скрывает что-то; казалось, ее предположения подтвердились. Она тут же простилась и отправилась в канцелярию, чтобы расспросить обо всем Стася. Неясный мучительный страх наполнил ее сердце.

В канцелярии был еще и Карась. Демонстрируя Стасю на свет порнографические открытки, он смеялся омерзительным смехом, похожим на хрюканье свиньи. Раскрасневшись и выпучив глаза, точно заглядевшаяся на солнце лягушка, Стась стоял и смотрел. Янка быстро захлопнула дверь и вернулась наверх.

«Почему я нервничаю? – подумала она. – Ведь пока ничего не случилось, ничего!» Она попыталась объяснить себе причину своего странного настроения и не могла. Тревога не проходила, она только сильнее сжимала ей сердце.

На другой день Янка ждала Анджея до позднего вечера, но он не приехал.

«Должно быть, занят, но он не говорил мне, что сегодня приехать не сможет», – припомнила она и несколько раз выходила на кухню посмотреть в окно на белеющий лес, на пустой подъезд, на убегающую в лес серебристую ленту дороги. Всюду было тихо и безлюдно.

Орловский молчал весь вечер, ходил сгорбившись вокруг стола, покручивал кончик бороды, пожимал плечами и, снова не простившись с Янкой, пошел спать.

«Что с ним происходит?» – терялась в догадках Янка.

Анджей не приехал и на следующий день. Янку начали тревожить дурные предчувствия: они надвинулись на нее, как те тяжелые, свинцовые тучи, которые затянули горизонт и омрачили все вокруг, предвещая бурю.

Ее беспокоило исчезновение Анджея, пугал отец, который всю ночь расхаживал по своей комнате и разговаривал сам с собой. Это мучило ее и раздражало.

Янке не спалось; в этот вечер Залеская играла дольше и печальнее обычного. Янка вслушивалась в эти отдаленные рыдающие звуки и, ей казалось, что это плачет и жалуется лес. Расширенными, испуганными глазами смотрела она в окно, в темную, вьюжную ночь: метель завывала, вихри клубились неистово, налетая на могучий лес, а тот стонал и гнулся, потом распрямлялся и, разъяренный, дикий, окутанный облаком снежной пыли, торжественно пел зловещий гимн борьбы.

– Ужасно! – шептала Янка, садилась на кровать, но, не в силах усидеть, снова вскакивала, словно хотела убежать, и, падая на оттоманку, лежала долго, свернувшись в клубок, и, размышляя, успокаивалась.

Анджей опять не приехал. Несмотря на то, что Янка постоянно твердила себе, что не любит Анджея и что ей нет до него никакого дела, она все же попросила отца послать в Кроснову и узнать, не случилось ли что с Анджеем.

– Я видел пана Гжесикевича в буфете, – сказал Сверкоский, услышав ее просьбу.

– Когда?

– Сегодня.

– Вам показалось. Ручаюсь, если бы он был в буфете, он был бы и здесь, – ответила она с гневом. «Что этому идиоту надо? Зачем он сегодня пришел сюда?» – подумала она.

– А я уверяю вас, он был в буфете. Мы как раз сидели там с Карасем и рассматривали новые открытки, которые он привез из Сосновца; пан Анджей вошел, взглянул на нас и сейчас же повернул обратно. Мы подумали, что он, как всегда, направился к вам. Он был чем-то расстроен.

– Пан Анджей не приходил. Видимо, у него было срочное дело, и зайти к нам он не успел, – ответила Янка, словно оправдываясь.

– О да, что и говорить, у жениха могут быть дела более важные, чем посещение невесты… Могут быть… безусловно.

– Почему вам так весело? – вспылила Янка, заметив на губах Сверкоского язвительную усмешку.

– Вам это только кажется, – пробормотал Сверкоский, всовывая руки в рукава.

Янка насторожилась: ее поразил его издевательский тон.

Сверкоский сегодня был необычен – он словно прилип к стулу, и только глаза его беспокойно бегали по комнате. На неподвижном, пожелтевшем, похожем на волчью морду лице было написано злорадство. Он говорил мало, играл с Орловским в шашки и при этом так беспечно проигрывал, что начальник, забыв о своих треволнениях, посмеивался над ним.

«Почему Анджей не зашел, что случилось?» – думала Янка, взглянув на Сверкоского с отвращением и не ответив на его вопросы.

Раздражение сменилось ужасной, омерзительной скукой, которая завладела безудержно всем ее существом.