Текст книги "Трофейная банка, разбитая на дуэли"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Глава 2.  Тревоги

Оптимальное число

Перед Первомаем Стася заболела. Той же коварной ангиной, от которой в феврале страдал Лодька. И так же, как и к Лодьке, к ней никого не пускали. Лодька, по правде говоря, не очень тревожился. Болезнь, конечно, паршивая, но не смертельная. Через неделю Стася вылечится, и все станет по-прежнему. Ну, в крайнем случае дней через десять... В драмкружке огорчались, но тоже без большого беспокойства. У Стаси-Герды была «аварийная замена». Шестиклассница Лена Симбирцева. С ней пока и репетировали. Разумеется, Лодька считал, что из Лены Герда, по сравнению со Стасей, никакая. Но Агния Константиновна полагала, что это «вполне приемлемый вариант», не стоит очень тревожиться. Тем более, что для тревог была боле веская причина: Кирилла сразу после праздников собирались забрать в армию. Хлопоты Агнии Константиновны об отсрочке не помогли. А без такого, как Кирилл, Советника – что за «Снежная королева»!

Агния Константиновна держалась твердо, но это была твердость капитана на тонущем корабле. Все уже понимали, что премьеру придется переносить на осень.

Тем не менее жизнь продолжалось, и Лодька по-прежнему ощущал в этой жизни звучание радостных струнок. Порой и беспокойных, но все равно радостных.

Утром первого мая Лодька и мама собрались на демонстрацию. Мама – со своим Гороно, Лодька со школой. Он с удовольствием натянул пахнущую утюгом белую рубашку.

– Мама, погладь и галстук! Надену последний раз. На память о пионерском детстве...

– Что-то рано ты начал о нем грустить. Я вот еще путевку в пионерский лагерь тебе раздобуду...

– А экзамены?!

– А я на вторую смену... Надевай... А это тебе на праздник, – и мама сунула в нагрудный карман хрустящую бумажку, десять рублей.

– Ма-а! Ты получила наследство?

– Я получила зарплату за апрель. Гуляй, но не пропадай до поздней ночи...

Лодька отдал салют.

– Есть! А до ранней можно?..

– Не изводи меня своим юмором. Шагом марш...

Май пришел с удивительным, просто летним теплом. Кое-кто из прохожих нес букеты черемухи.

Когда собрались у школы, оказалось, что не один Лодька в пионерском галстуке. Но гнусный Бахрюк из всех выделил, конечно же, именно его:

 
Какой красивый Глущик —
Он юный пионер.
С него берите пуще
Вы, деточки, пример!
 

Ну, чё! Не ты один умеешь стихи сочинять!

Юный пионер сказал Бахрюку, чтобы тот шел в одно всем известное место и сидел там подольше, не высовывался.

– Уй, какая храбрая Глуща! – запел Бахрюк. – А если по зубам?

Лодька до недавнего времени изрядно боялся Бахрюкова. Не столько его самого, сколько блатной силы, которая стояла за этим подонком. А сейчас понял, что если и боится, то... не очень. Так, по привычке. Привычку он "выключил" и сказал Бахрюку, что у того тоже есть зубы. Не боится ли он за них?

– Отойдем за "сральню"! – деловито предложил Бахрюк, называя так длинный дощатый туалет во дворе.

– Ну и отойдем, – бодро согласился Лодька, хотя внутри заныло...

– Бахрюков опять создает почву для военного конфликта?! – раздался грозный голос. Это откуда ни возьмись возникла Зоя Яковлевна.

– Ну чё я?! Чё всю дорогу я?! – привычно застонал Бахрюк. И пошел прочь, оскорблено шевеля всеми частями тела (а точнее – лопатками и задом). А Лодька подумал, что от их классной бывает иногда и польза...

Колонна двадцать пятой школы промаршировала, как положено, по улице Республики, мимо обитой красным сатином трибуны. На трибуне маячили фигуры в темных одинаковых шляпах. От них через микрофон разносились не очень разборчивые, но в общем-то понятные лозунги: "Да здравствуют советские пионеры и школьники, будущие строители коммунизма!"

Естественно, "будущие строители" в ответ орали ура. Жалко, что ли!

Дотопали до Первомайской, и здесь Лодька упросил покладистого Олега Тищенко взять его, Лодькин, флаг с портретом Кагановича, донести до школы и сдать дежурному. А сам скользнул через толпу на тротуаре обратно, поближе к трибунам. Хотелось, во-первых, высмотреть среди демонстрантов маму и помахать ей, а во-вторых, полюбоваться громадной моделью белого теплохода (если судостроители, как на октябрьской демонстрации, понесут ее над своей колонной).

Модель пронесли, и Лодька порадовался. А колонны с сотрудниками Гороно все не было (или Лодька прозевал ее). Торчать на краю тротуара среди галдящих зрителей, слушать одни и те же лозунги и марши надоело. "Пора топать на Герцена", – решил Лодька. И в этот миг что-то скользнуло у него по груди. Он глянул – из кармана торчала вытащенная до половины "десятка". А в сторонку независимо уходил длинный вихлястый парнишка в приплюснутом "кемеле".

"Г-гад!.." – Лодьку обдуло злостью, как жаром из печки. Мелькнула даже мысль – найти милиционера, показать на карманника: "Вон тот парень сейчас хотел обокрасть меня!" Лодька заоглядывался: не видать ли поблизости милицейских фуражек? Не заметил ни одной. Все они сейчас в оцеплении, "сохраняют порядок". Жулик, между тем, растворился. Ну и черт с ним. Лодька протолкался к перекрестку и по улице Челюскинцев добрался до "Урицкой", чтобы пройти мимо того самого дома и как бы повидаться с Юриком.

Потом он пошел к Борьке. Было условлено, что после демонстрации компания соберется у него. Но Борькин кирпичный домик оказался заперт. Или никто еще не приходил, или... собрались и сразу куда-то отправились, не дождавшись его, Лодика? (Про такое не хотелось думать.)

Лодька зашагал через двор обратно к калитке. Со стесненным чувством глянул на дом, где раньше жила Зина Каблукова. Прошелся глазами по висячим ветвям березы с яркими, маленькими еще листьями. Шагнул за калитку, стал думать: куда отправиться? Разыскивать "дворцовых" друзей или сперва заглянуть на Стрелку?

Вообще-то лучше всего было пойти к Стасе. Конечно, к ней не пустят, но можно купить кулек леденцов и передать. Однако накануне все вместе они уже пытались так сделать, но Стасина мама встретила гостей неласково. Просила "не беспокоить девочку хотя бы в течение недели". Она, мол, все еще лежит. И к окнам подходить ей нельзя, от них дует...

Лодька пошел на Стрелку.

Синий, Каюм и Цурюк играли в ножички. Райка Каюмова, Славик Тминов и Костик Ростович прыгали через веревку – двое крутят, а третий скачет, пока не запутается в шнуре отвыкшими от летней резвости, еще незагорелыми ногами.

Лодька обрадовался Каюмовым. Оказалось, что они не ужились с родственниками под Челябинском и недавно вернулись на старое место, в прежнюю квартиру.

Лодьке тоже сдержанно обрадовались. А он почувствовал себя так, словно был, вроде Каюмовых, в долгой отлучке и сейчас вернулся домой.

– Ребята, айда к цирку, там мороженое продают!

– А на какие шиши... – сказал Синий.

– На мои!

Десятки хватило на три стаканчика (и остался еще рубль). Один стаканчик Лодька дал Каюму и Райке, второй –  Славику и Костику, а третий оставил для себя, Синего и Цурюка. Сели на штакетник, стали подцеплять мороженное сломанными пополам и на три части плоскими палочками. Молча и с удовольствием. Первую фразу произнес Цурюк – выскреб бумажный стаканчик лучинкой и облизнулся:

– Хорошо, но мало...

– Свинья ты, Цурюк, – рассудил Синий. – Лучше бы сказал Севкину спасибо.

– А я чё... я это... спасибо...

– На здоровье... – Лодька встал. – Пойду я, ребята. Дела всякие...

Он перешел Первомайскую и оказался у "Дворца". Внутри, за стеклами, конечно, никого не было, выходной. Но Лодька решил заглянуть на двор. И правильно! Толкнул калитку и сразу увидел всех: Борьку (то есть Борю), Клима, Аркашу, Эдика и Агату.  Агата сидела на перекладине приставной лестницы, остальные играли в городки.

– А вот и он, – сказал Клим. – Я же говорил, что отыщет нас...

Лодька для порядка надулся:

– Могли бы и подождать.

Борька объяснил:

– Мы ждали. Пришли сразу после демонстрации, сидели... А ты, наверно, еще глазел на колонны...

В общем-то, он был прав, Лодька дуться перестал. Включился в игру.

Агата с лестницы сказала:

– Мальчики, хватит палками кидаться. В "Комсомольском" в два часа детский сеанс. Говорят, ребят сегодня пускают без билетов.

– А что за кино? – спросил Клим и разбил метким ударом "бабушку в окошке".

– Кажется, "Красный галстук"...

– Сколько можно... – поморщился Эдик.

– Дареному коню... – сказал Клим. – Я советовал бы пойти...

Пошли. Снова посмотрели знакомую киноисторию (она, кстати, кончалась первомайским эпизодом)...

 
Кто в дружбу верит горячо,
Кто рядом чувствует плечо... —
 

опять надолго застряло в голове у Лодьки...

Третьего мая в биологическом кабинете, перед первым уроком, Бахрюк опять подкатил к Лодьке. Ехидно так:

– Ну, чё, Александр Сергеич, перетрухнул тогда на улице? – и объяснил собравшимся: – Длинный Вьюн у него на демонстрации чуть не вытащил червонец из кармана... – Увидел, что новость не вызвала восторга, и снова обратился к Лодьке: – Эх ты, ротозей в красном галстучке... Думаешь, он чем его тащил? Он пинцетом тащил, аккуратненько. Эх ты...

Горделивая снисходительность Бахрюка была совершенно глупой.

– Чем вы со своим Вьюном хвалитесь! Ведь не вытащил! Толку не хватило...

– Зато ты чуть не обкакался, башкой завертел. Хотел мильтона позвать, да? Дурак! Да тебе за это через пять минут брюхо распотрошили бы!

– Чем? – сказал Лодька. – Тем самым ножиком?

– Чево-чево? – прищурился Бахрюк, но угроза его была нерешительная. – Каким "тем самым"?

– Знаешь, каким...

– Я... я-то, может, и знаю! А ты не знаешь, и рот не разевай! А то хуже будет...

Лодька хотел спросить, что именно "будет хуже", но в кабинет ворвалась биологичка Собакина.

– Почему не на местах?! Для кого был звонок?!

Ну и все как всегда. Несмотря на цветущий май за окнами...

К воскресенью похолодало. Оно и понятно – если вовсю расцвела черемуха, без пакостей в погоде не обойтись! На репетицию пришлось идти в плотной куртке. («Иначе совсем никуда не пойдешь! Забыл, как маялся в феврале?»)

На репетицию пришел Кирилл. Не Советника играть, а попрощаться – завтра на сборный пункт. Поэтому репетировали кисло и закончили быстро. Стаси по-прежнему не было.

Потом пошли провожать Агату, привычным путем. Все казались не то чтобы приунывшими, но какими-то озабоченными. Лодька сперва думал: это от общего настроения, из-за Кирилла, из-за непонятности со сроками премьеры. Но вдруг увидел, что все поглядывают на него. Непонятно как-то, искоса... Чего это они? Хотел уже спросить: "В чем дело?" Но воспитанный, как юный кадет, Эдик Савойцев опередил:

– Лодя, извини... но, может быть, тебе сегодня не ходить с нами?

Лодька понял сразу: это конец. Конец их "дворцовой" дружбе, всем весенним радостям, ощущению постоянного праздника. Той жизни, которую он называл про себя "В вихре танца".

Всё, дотанцевался.

Еще ничего не было ясно: почему, с какой стати, чем он им не угодил, но эти вежливые, почти ласковые слова были как удар топора.

Конечно, Лодька спросил (спокойно и независимо):

– А что случилось?

– Ну, видишь ли... – замялся обычно решительный Клим. – Бывают дела, в которых не обязательно участвовать всем...

– "Всем" – это, значит, мне?

"Во как всё рушится! В момент... Почему?" – Лодька глянул на Бориса. Тот шел, глядя в сторону. "Ну ясно: "Мое дело – сторона..." Ай да Аронский!.."

– Любопытно, что за дело, – с самым безразличным видом хмыкнул Лодька.

– Мы потом объясним! – весело сказал Аркаша.

– А сейчас?

Клим обрел прежнюю уверенность:

– Лодя, ты наш друг?

– До сих пор думал, что да.

– И правильно думал. Но ведь ради дружбы надо иногда идти на жертвы, правда? Вот мы и просим...

– Ради какой дружбы? Той, которая "должна быть без щербинки"?

– Ты зря обижаешься, Лодя, – сказал Эдик.

– Разве заметно, что обижаюсь?

– Да, – сказал Клим. – И напрасно. Просто сегодня так сложились обстоятельства...

– Слова-то какие... – вздохнул Лодька. С ясным пониманием, что "обстоятельства сложились" не сегодня. Разом припомнились случаи, когда компания мягко, незаметно пыталась отодвинуть его в сторонку. Замолкали, когда подходил, "забывали" позвать, если собирались куда-то, недоговаривали что-то в беседах... Он старался не замечать. Говорил себе, что все это пустяки, обойдется. Ведь нельзя из-за мелочей терять главную радость, терять сразу всех друзей... Оказалось, что зажмуривался, прятал голову под мышку...

И ясно было теперь, что нет смысла требовать объяснений, упрекать, говорить что-то обидное... Ну, выходит, что "не ко двору". Следовало понять это раньше...

Но Борька-то!

– Ладно, я пошел... – Хотелось говорить обыкновенно, а получилось... Впрочем, наплевать, как получилось! – Аронский, а ты? Пойдешь с ними? Или, может, проводишь меня?

У Борьки набрякли губы.

– Лодь, ну, ты чего? Раз так получилось сегодня... Я потом к тебе зайду...

– Потом – не надо.

Лодька рывком развернулся. Если бы у Лодьки был рыцарский плащ, взметнувшийся подол хлестанул бы их всех по лицам. Но плаща не было. Оставалось засунуть руки в карманы. Лодька это и сделал. И зашагал с прямой спиной прочь.

Он удивлялся, что не ощущает горечи и беды. Лишь толклось в голове: "Кто в дружбу верит горячо, трам-пам-пам... Кто рядом чувствует плечо, тум-турум..."

Вечером Лодька улегся рано, однако не спал до середины ночи. Собралась и торжественно гремела над городом Тюменью гроза. В окнах медленно загорался голубой огонь, ревели струи. Как было не вспомнить «Люблю грозу в начале мая...» Лодька гроз не любил – ни в мае, ни вообще. Побаивался даже. Но сейчас просто не обращал на грохот и вспышки внимания. Думал о том, что случилось. Ну, Клим, Эдик, Аркаша, Агата – это в конце концов понятно. Всеволод Глущенко – не их. Но Борька-то...

Потом Лодька велел себе больше не думать и выключился. И проспал бы школу, если бы не мама...

В школе Лодька ни к кому из них не подходил, встреч не искал. Они – тоже... Ощущения потери и горечи по-прежнему не было. Наверно, оно придет позже. А гордая обида – она да, была! Но он терпел... Он даже получил две пятерки – по немецкому и по Конституции СССР. А дома стиснул зубы и сел за алгебру – Варвара, видимо, осатанела от весенних настроений и задавала выше головы.

Весна, кстати, вернулась. После ночного ливня принялись набирать цвет яблони и сирень. До обалдения пахло свежей тополиной листвой...

Во вторник Лодька изловил в школьном коридоре Борьку, прижал к стенке и потребовал объяснений.

Борька сопел и говорил бестолково:

– Ну, чё зря психовать-то... Ну, раз так получилось. Клим сказал, что иногда в мужской компании четыре человека это оптимальное число...

– Какое число?

– Это... оптимальное. То есть самое подходящее. Как у мушкетеров, там ведь тоже было четверо...

Лодька "Трех мушкетеров, как известно, не читал, но в персонажах разбирался. По фильмам. Понятно, что решительный и "благородный" Клим – Атос, хитроумный Эдик – Арамис, любящий покушать Борька – Портос. А кто д'Артаньян? Аркашенька, что ли? Этот "колокольчик"?

Спрашивать Борьку, куда они ходили в воскресенье без него, без Лодьки, он не стал. Это было бы унизительно. Он только подвел итог:

– И лишним оказался именно я. Это и понятно...

– Чего понятно-то... – слабо огрызнулся Борька.

– То самое, что понятно и тебе! Клим-ворошиловский папа майор МГБ, а мой – в ссылке. Есть такие стихи: "В одну телегу впрячь не можно..."

– Клим никогда ничего такого не говорил! – завозмущался Борька. Искренне.

– Конечно, не говорил! Держал в уме. А может, и с папочкой посоветовался: надо ли дружить с "таким мальчиком"...

Лодьке все это пришло в голову только сейчас. Но он сразу же уверовал в свою догадку. Правильная ли была догадка, он никогда не узнал. Но и отбрасывать ее не старался...

В шесть вечера Лодька пришел на репетицию во "Дворец". Надеялся, что вдруг появится Стася. Уж она-то никогда бы не встала на сторону бывших его друзей! Но Стаси не было. Он спросил о ней у Агнии Константиновны. Та ничего толком не знала: "Болеет еще..."

Клим приблизился и снисходительно сказал:

– Молодец, что пришел. Мы боялись, что обиделся...

– На кого? На вас? На предателей не обижаются...

Если бы Клим вспылил! Или попытался бы что-то объяснить! Начал бы рассказывать, что за дело было у них позавчера!.. Но тот пожал плечами и отошел. "Ну и гуляй... оптимальный мушкетер"...

«В принцы не гожусь...»

В среду на перемене к Лодьке подошел Аркаша.

– Лодя. Ты как-то говорил, что у вас дома есть старый абажур с кисточками. Ты не мог бы принести на репетицию? Можно сделать шляпу для разбойника. А то не хватает реквизита...

"Ну, Колокольчик..."

– Аркаша, – бережно сказал Лодька. – Ты думаешь, мне сейчас до абажуров?

– Ой, да ты все еще переживаешь? – удивился он. – Нашел из-за чего...

Аркаша, он был все же не такой, как те. Не совсем такой. И Лодька сказал честно:

– Я даже не знаю, из-за чего переживать. Меня просто выпнули. Когда вы пошли на какое-то тайное дело.

Аркаша Вяльцев залился смехом:

– Ох какое тайное! Климу ударило в голову, что теперь он влюблен в Каневскую, а с Агатой пусть ходит Эдик! Борису вообще никакие  девицы не нужны, он это сразу сказал. А Каневская считается, будто она твоя. Вот Клим и решил тебя отодвинуть...

"И это —всё? И это – "дружба без щербинки?" – ахнул про себя Лодька. Спросил с презрительной ноткой:

– И что дальше?

Аркаша простодушно разъяснил:

– Ну и то самое. Стася наладила "почту". Спустит из форточки  кошелек на нитке, туда положат письмо, и она тянет. Это они с Агатой как-то договорились. Вот Клим и решил ей письмо отправить, про то, что хочет с ней дружить... А ты там, конечно, был не нужен. Каневская спрашивает: где Лодя? А Клим пишет: он не хочет с тобой видеться, потому что ты на него перестала обращать внимания... Или еще почему-то...

У Лодьки захолодели щеки.

– Аркаша... ты хоть понимаешь, какие вы сволочи?

Он не обиделся, но удивился:

– Да ты что? Это же как игра... Ну, разве можно ссориться из-за девчонок?

Лодька спросил с интересом:

– А тебе не кажется, Вяльцев, что ты сейчас предаешь их?

Он удивился опять:

– Да чего такого-то? Мы же клятву не давали, что это секрет. Я хотел, чтобы ты зря не мучился...

"И правда – колокольчик, которому все равно, под какой дугой звонить..."

– Спасибо, Аркаша... А во "Дворце" скажи, что я больше не буду ходить в кружок. В принцы не гожусь...

После уроков Лодька рванул к Стасе. Поколотил кулаком в доски знакомой двери (рядом надпись на фанерке: «Каневским стучать два раза»). Обычно звякала щеколда и можно было подняться по лестнице. Но сейчас к нижней двери спустилась Стасина мама.

Лодька не был хорошо знаком с ней. С отцом и старшим братом – да, они знали друг друга неплохо, а Стаськина мать всегда держалась в стороне. И Лодька не удивился, что она не узнала его (или узнала, но не захотела называть по имени). Он сказал:

– Здрасте... А Стася...

А она:

– Мальчик, ты насчет кружка? Стася не будет больше ходить туда. Она слаба после болезни, а впереди экзамены. Очень прошу, не беспокойте ее больше...

Надо было сказать "извините", повернуться и независимо уйти.

Чтобы уйти, сил хватило, а на "извините" и на гордый вид их не было. Ну и... наплевать! Если бы она хотела, нашла бы способ как-то связаться с ним. А если не хочет... ну, ее дело. А что там будет у нее с Климом – тоже наплевать...

На всякий случай он сходил к тополю с дуплом, но нашел в "почтовом ящике" лишь коробок со своим старым, так и не прочитанным письмом. Ну, что же...

Снова Лодька понял, что в нем нет ощущения  безнадежной потери. То есть печаль была, но не расслабляющая, а замешанная на каком-то сердитом азарте: "Вы со мной так? Ну, ладно! Посмотрим, что дальше..." Видимо, не смотря ни на что, энергия весны проникала в Лодьку и нашептывала ему: "Жизнь – штука сложная, в ней хватает горестей и неудач... и все-таки она интересна..."

Правда, ночью, вспомнив каток и красную варежку за пазухой у девочки со светлыми косами, он чуть не всплакнул. Но сдержался.

А на следующий день Лодька пошел в кинотеатр "Комсомольский", где опять (который раз в том году!) крутили фильм "Дети капитана Гранта". Песня о веселом ветре вдохнула в Лодьку новые силы. Он решил, что теперь будет вспоминать ее в любые трудные моменты.

Это имело смысл еще и потому, что вплотную приблизились экзамены.

Это надо же, какие зверские мучители школьников сидели в ту пору в Министерстве просвещения РСФСР! В седьмом классе – девять экзаменов!

Ну, понятно, что выпускной класс. После него – Свидетельство о неполном среднем образовании. Это, если тебе хочется, начало взрослой жизни. Но зачем столько испытаний на неокрепшие ребячьи плечи!

Ребята, однако держались. И Лодька держался. Он отодвинул от себя прежние переживания, сцепил зубы и думал лишь об одном: "Не смей провалиться ни на одном..."

Диктант написал на четверку (по-дурацки пропустил в слове "цветы" букву "е"). За письменную математику получил, конечно, трояк. За устную алгебру, разумеется, тоже (а за геометрию – четыре!). Зато устный русский и литературу сдал на пятерку.  И Конституцию СССР. За остальные заработал четверочки ("А что, мама, разве плохо?"). И с такими оценками подошел к последнему экзамену, к истории.

"Дворцовая" жизнь почти не напоминала о себе. Но однажды, с пятеркой за Конституцию, Лодька шагал домой мимо "Дворца" и не удержался, заглянул во двор через калитку. И... надо же! Клим, Борька, Эдик и Аркаша рубились там в городки! Аркаша увидел "бывшего принца", закричал, как ни в чем ни бывало:

– Лодя, заходи! Сыграешь с нами!

И... Лодька, будто его дергали, как куклу, за ниточки, зашел...

– Здравствуй, Лодик, – сказал воспитанный Эдик Савойцев.

И Клим сказал:

– Здравствуй, Лодя...

Даже Борька буркнул:

– Привет...

– Сыграешь с нами? – опять предложил Аркаша. Будто ничего не было! Вот закроешь глаза, откроешь опять, и окажется, что все вернулось назад. Прежняя "дворцовая" компания собралась для дружной игры и не случалось никаких ссор. Никакого предательства...

– А чего ж... – небрежно согласился Лодька. И взял биту.

Вообще-то он играл в городки без большого уменья, но сейчас повезло. Двумя ударами он распечатал и разметал по площадке два "письма". Сперва "стоячее",  потом "лежачее".

– Лихо, – оценил его удачу Клим.

– Я такой, – согласился Лодька.

– Зря ты все-таки не стал ходить в кружок, – сказал Клим. – Из-за тебя пришлось отложить премьеру.

– Не надо бряк-бряк языком. Отложили, потому что не стало Кирилла.

– Это главная причина, – согласился Эдик Савойцев. – Но и ты, Лодя, добавил гирьку на весы...

– Что-то не хочется больше играть, – сказал Лодька. – Пойду. Спасибо за компанию.

– Пойдем все ко мне! – предложил Борька. – Сыграем в домино. Его подарили Моньке на день рожденья, но я знаю, где он его прячет... Лодя, пойдешь?

– Терпеть не могу домино.

– Зато можешь взять Капитана Мариетта. Я его наконец забрал у бабки Каблуковой...

– Это другое дело!

И они пошли впятером, будто одна дружная компания.

В тесной (такой привычной!) квартирке Аронских стоял знакомый запах жареной рыбы и лука. Все, кроме Лодьки, стали рассаживаться у стола. Борька вручил Лодьке газетный сверток.

– Вот. В целости-сохранности. Можешь проверить.

– Ладно, верю и так... – Лодька почувствовал в руках тяжесть свертка и подумал: "Эту книгу держала в руках Зина. Странно: книга есть, а Зины нет. Нас тоже когда-нибудь не будет. А книги все равно будут..."

– До свиданья, – учтиво сказал он, хотя уместнее было сказать "прощайте". Ему так же вежливо сказали "до свиданья". Лодька вышел на крылечко. Слева был палисадник с цветущей яблоней, в него выходило одно из окошек Борькиной комнаты. Из-за открытых створок доносились голоса.

– Аронский, выйди на минутку! – громко сказал Лодька. Голоса затихли. Борька почти сразу показался в дверях. Спросил насупленно:

– Чего?..

– Вот чего. Имей в виду: очень скоро они отошьют тебя так же, как вы отшили меня. Ты это еще не понял?

– Ха! – надменно сказал Борька.

– Ну, "ха" так "ха". Вспомнишь потом...

Борька ушел. Почти сразу долетели опять из окна голоса и смех. Ясно, что обсуждали Борькино сообщение и смеялись над Лодькиными словами.

Надо было сделать хоть что-то! Поставить последнюю крепкую точку! Лодька рванул от газеты-обертки клок. Выхватил из кармана карандашик – тот, которым писал на экзамене конспект ответа. Поставил на ступеньку ногу, положил на колено книгу, а на нее обрывок. На пустом газетном поле коряво нацарапал: "Мне на вас наплевать! Я разрываю все нити!"

Потом он думал не раз, что слова эти –  поспешные и бестолковые. Однако в тот момент мысли были о другом: где взять подходящий камень. Камня не нашлось! Но в цветущих лютиках Лодька разглядел узорчатый шарик – тот, что в прошлом году Борька взял из сумки с "медным кладом". Наверно, скатился с подоконника. Ну, будто по заказу!..

Лодька обернул шарик газетным обрывком и запустил в окно. За створками опять стало тихо. Лодька помчался через двор. Не потому, что боялся, а чтобы не было больше никаких объяснений.

Он выскочил за калитку, с той же скоростью кинулся к углу Первомайской. Зацепился подошвой за торчащую доску. С маху грянулся о тротуар...

Хорошо, что никого не было рядом.

Лодька посидел, переглатывая боль, в голове звенело. Книга отлетела в подорожники. Лодька поднял ее, отбросил ботинком слетевшую газету, побрел вдоль канавы с одуванчиками. В глазах было сыро. Но, не смотря ни на что, о сделанном он не жалел.

Спасение утопающих

Хорошо, что все это произошло в самом конце экзаменов. А то этот случай выбил бы Лодьку из седла. Он и сейчас почти выбил его, но оставалось сдать одну лишь историю, и Лодька приказал себе не поддаваться всяким  терзаниям.

На экзамене он вытянул билет с вопросами "Причины крестовых походов" и "Восстание Уотта Тайлера". Причины он знал. А что касается восстания, Лодька не мог вспомнить ничегошеньки. Ведь учил, повторял, а теперь – будто вышибло из головы чем-то твердым (может, тем медным шариком?).

Лодька сжал голову ладонями. Ну не может же быть, чтобы все стерлось в извилинах! Должна же найтись ниточка. Потому что... кто ищет, тот всегда найдет...

 
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер...
 

Роберт Грант с высоты марсовой площадки глянул на океан. На жизнь. На Лодьку Глущенко... И на Юрика Кошелькова, который, возможно, в этот час тоже сдавал какой-то экзамен. Ветер хлопнул синим воротником... «Вы чего испугались, братья-матросики? Уотт Тайлер это...»

И... запрыгали в голове строчки из учебника, будто бусины по ступенькам. Лови, нанизывай на нитку...

Зоя Яковлевна, хотя и грозила зимой и весной, что никогда не простит "эту пантомиму с покойником", теперь, видимо, решила простить всё и всем.  Лишь бы сдали, не загремели на осень. Ни чуточки ни к кому не придиралась. Ободряюще кивала: держитесь, мол, конец мучений рядом...

И Лодьке кивала, когда он у доски вещал сперва о крестоносцах, потом о храбром Уотте...

Полагалось, чтобы выпускной экзамен принимала комиссия, поэтому за столом, кроме Зои Яковлевны, сидели еще две учительницы. Но сидеть им надоедало, и они частенько исчезали из класса – то одна, то другая. А когда стал отвечать Лодька, одна еще не вернулась, а второй тоже куда-то захотелось. И (вот удача!) осталась из учителей только Зоя Яковлевна. И ей Лодька чистосердечно признался:

– Вот, я все рассказал, что знаю. А в каком году случилось восстание никак не вспомню, хоть убейте... – Он понимал, что двойку все равно уже не поставят.

– Как же ты так? – огорчилась Зоя Яковлевна.

– Ну... вот так. Помню только, что почти в то же время, когда Куликовская битва...

– Да-да! Если точнее, то всего на год позже...

– В тысяча триста восемьдесят первом!

– Совершенно верно! Ты молодец, что умеешь сочетать знания по русской и европейской истории! Так и быть, ставлю тебе пять...

Это было вопреки правилам. Во-первых, явная подсказка. Во-вторых, оценку полагалось обсуждать с членами комиссии и объявлять в конце экзамена, когда отмучится последний семиклассник. А тут – во как!

Лодька расцвел. Шагнул к двери.

– До свиданья, Зоя Яковлевна!

– Гуляй, выпускник... – она улыбнулась и вдруг погрозила пальцем: я, мол, простила, но помню...

– Ага, – весело согласился Лодька. В том смысле, что и правда выпускник. – Ой, Зоя Яковлевна, я карандаш в парте забыл. Можно взять?

– Возьми, возьми...

Лодька пошел к парте, за которой недавно готовил ответ. Позади его места маялся Бахрюк. Видимо, ни бум-бум. Взгляд его был мучителен, и Лодька одними губами спросил:

– Что?

– Война Алой и Белой Роз, – еле слышно выдавил Бахрюк.

Вот дубина! Про эту войну даже третьеклассники знают, есть такой трофейный фильм, называется "Башня смерти". И на фанерных щитах принято розы рисовать – одни кирпичом, другие мелом...

Лодька вышел в коридор. Там томились несколько одноклассников, которым еще предстояло войти, тянуть билет, готовиться, отвечать. На Лодьку глянули, как на пришельца из иного, свободного мира.

– Парни, там Бахрюк идет ко дну, как топор. Даже без пузырей... – сообщил Лодька.

– Ну и что? – безразлично сказал Игорь Калугин.

– Ну, все-таки... У кого есть ненужный учебник?

Олег Тищенко вытащил из-за батареи растрепанную "Историю средних веков" – умные люди спрятали ее там на всякий случай. Лодька нашел нужные листы, выдернул. Скрутил в трубку, сунул в рукав.

– Попробую...

Он снова приоткрыл дверь в класс.

– Зоя Яковлевна, извините еще раз. Я, кажется оставил в парте не только карандаш, но и записную книжку. А там очень важный адрес...

– Какой ты сегодня забывчивый, Глущенко. Заходи, ищи... – И отвернулась к окну. Явно не желала видеть, как Лодька сунет идиоту Бахрюкову бумажки.

И он сунул. И для вида пошарил под крышкой парты.

– Нету книжки. Наверно, потерял на улице...

– Не горюй, – сказала Зоя Яковлевна. – Иди и больше ничего не теряй...

Через несколько дней на общем собрании в школьном зале Лодька получил Свидетельство об окончании семилетки. Потом были учительские поздравления, напутствия и чаепитие за сдвинутыми столами. А после чаепития подошел к Лодьке Бахрюков.

– Глущик, это... Говорят, ты зимой ножик потерял. А я иду однажды мимо раздевалки, смотрю, лежит у плинтуса... Твой?

Нож, подаренный Львом Семеновичем, блестел на ладони Бахрюка. Лодькина рука рванулась к нему... То есть хотела рвануться. И окаменела в кармане.

– С чего ты взял, что мой? Я не терял никакого ножа.

Бахрюк отвесил губу и заморгал:

– Ты... чего?

– Чего "чего"?

Бахрюк подтянул губу:

– Гордый, да?

– Ну... вообще-то есть маленько, – с удовольствием согласился Лодька.

– А зачем тогда старался для меня на экзамене?

– Бахрюк, – сказал ему Лодька, будто первокласснику. – Я не для тебя старался. Для себя. Если кто-то тонет, хватаешь за шиворот не глядя. Чтобы потом не грызло внутри...