Текст книги "Трофейная банка, разбитая на дуэли"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Конечно! Чего тянуть! – быстро откликнулся Вовка Неверов. – И так сколько времени потеряли...

– Не ври! Я быстро обернулся, меньше часа, – огрызнулся Лодька. Он чувствовал: Фоме все это надо, чтобы отомстить ему, Севкину, за прошлогодний случай, за выброшенный нож (ох, но это же было вечность назад!).

– Я не про тебя, а вообще, – примирительно отозвался Фома.

– Ну-ка, все назад! – приказал Лешка. – Давайте, давайте, пять шагов от плахи. Нельзя торчать под рукой, когда секунданты заряжают...

И все послушались, разом отошли. Славик Тминов – дальше всех, хотя он-то, конечно, думал, что все происходящее – игра...

Лодька с пяти шагов хорошо видел, как Лешка и Шурик отмерили на бумажке равные щепотки, всыпали их в стволы. Потом разорвали Стасино письмо пополам (он не спорил), скатали тугие шарики, забили эти пыжи проволочным шомполом в пистолеты. Все делалось в такой тишине, что слышно было дыхание каждого.

"А  ведь может случиться, что через минуту тебя не будет", – словно сказал кто-то Лодьке со стороны. И он мысленно взвизгнул, и обругал этого "кого-то" и себя такими словами, которых никогда не произносил вслух даже наедине с собой... А молчание продолжалось, и чудилась в нем печальная и зловещая торжественность... Но вдруг торжественность эту пробили короткий вопль и удар о землю.

Оказалось, загремел с поленницы Костик Ростович. Он сверху наблюдал, как готовится оружие, тянулся, тянулся и потерял равновесие. Теперь он лежал на животе, раскинув руки-ноги и прижавшись щекой к травинкам – словно прислушивался: все ли в нем уцелело? Сверху на спину бедняге упал сосновый круглячок, но Костик не пошевелился.

Его рывком на ноги, встряхнули. Лешка спросил:

– Живой?

– Ик... кажется да, – кивнул Костик. И добавил, помотав головой: – Да ни шиша, все в норме... – При этом воспитанный мальчик сказал даже не  "ни шиша", а более конкретно (видимо с великого перепуга).

Ну, раз так, значит для паники нет причин. Короткая штанина Костика была разодрана, ниже ее багровел  изрядный кровоподтек, от него бежала по ноге к белому носку тонкая брусничная струйка. Но штаны добрая мама Костика зашьет, носочки выстирает и даже не побранит милого сына, а  лечить всякие синяки и ссадины в компании умели всегда. Славик Тминов привычно выбрал на краю стрелки крупные подорожники, обмакнул в бочку с дождевой водой, налепил Костику на ногу.

– Спасибо, Славик, – вежливо прошептал тот. Наверно, ему было неловко за недавнее "ни шиша".

Костика слегка ругнули за бестолковость, велели больше не лазать наверх и отступились. Потому что пора было заняться главным.

Вовка Неверов отсчитал посреди Стрелки двенадцать очень широких шагов.

– Стрелять по одному разу, – официальным голосом сообщил Лодькин секундант Григорьев. – Тяните жребий. – Кто вытянет короткую спичку, тот – первый... Ну?

Борька подскочил к Лешке и дернул у него из пальцев спичечный кончик. И, конечно, выдернул короткую. Быстро глянул на Лодьку: "Ну, что?" А тому – что? Все равно попадать в Борьку  он не собирался, хоть первым, хоть вторым.

– Кто где встанет? – спросил Борькин секундант Мурзинцев. – Будем снова тянуть? Или так выберете?

– Мне все равно, – спокойно, почти с зевком, сказал Лодька. Взял с колоды свой пистолет и лежавший рядом коробок. Пошел и встал у воткнутой среди травинок щепки, спиной к поленнице, с которой только что слетел Костик. И понял, что теперь совсем не боится. Ничего не будет. А если и будет, то пусть...

Он смотрел, как встал на свое место и облизнул с губ пузырьки его бывший друг Аронский. Как он картинно поднял к плечу, стволом вверх, пистолет. "Насмотрелся в кино.." Тут Лодька вспомнил, что надо бы закрыться пистолетом, это позволяют правила. И поднял пистолет к щеке.

– Начинайте! – громко скомандовал Мурзинцев. – Первым стреляет Аронский!

"Значит, это все-таки сейчас случится", – отстраненно подумал Лодька.

И вдруг понял, что краем глаза видит над забором  Спасскую церковь. Вернее, верхнюю башенку над колокольней и шпиль с маковкой. "Спасская церковь... Яблочный Спас... Господи, пусть Борька промахнется..." Это была вся его молитва перед смертельной угрозой. Лодька мысленно сказал ее и снова стал смотреть на Аронского.

Борька не спешил. Он покачал пистолет в ладони. Быстро прицелился, опустил ствол, потом поднял снова, прищурил левый глаз и стал целиться. Старательно так (скотина!) и прямо Лодьке в лицо. Лодька не боялся и сейчас. Но противно было видеть, как Борька старается помотать ему нервы, и он стал смотреть выше Борьки – туда, где в очень чистом небе сверкала над крышей сарая зеленая банка. Будто и правда кристалл в Изумрудном городе...

Борька подло тянул время, испытывал его, Лодькины, нервы. Но Лодька все равно не боялся. И удивился, когда ощутил, что по внутренней стороне ноги побежала слабая теплая струйка...

Этого не могло быть! Во-первых, потому что совсем не было страшно. А во-вторых, перед тем, как вернуться на Стрелку, Лодька заскочил во дворе в дощатую будку... И вот все равно!..

Впрочем, ни паники, ни стыда он не ощутил. Струйка пока не касалась штанины, не грозила позорным пятном. Она текла в носок, так же, как недавно текла кровь у Костика. Но Лодька все же опустил пистолет и перехватил его двумя руками внизу живота – будто надоело держать у головы, пока Борька выпендривается и тянет резину.

А может, пора сказать: долго ты будешь вые...

И в этот миг грохнуло! Что-то свистнуло у головы, задев на виске кончики волос. Или показалось? У Борькиного пистолета клубился голубой, как от папиросы, дым. Борька почему-то не опускал оружие. От растерянности, что ли?

Сквозь гуденье в голове Лодька услышал громкий и будто бы обрадованный голос Лешки Григорьева:

– Промах! Теперь очередь Глущенко! Стреляйте, Глущенко!

Значит, всё! Ничего ему, Лодьке, больше не грозит! Грозит лишь бывшему другу Аронскому! Не гибель конечно, однако пусть думает, что гибель! Хотя бы несколько секунд! Пусть испытает то, что Лодька!

Лодька забыл про сырость на ноге. Он поднял пистолет и стал поверх ствола смотреть на Борьку. Он тоже целился в лицо противнику. Лица этого он почти не видел – так, бледное пятно, однако знал, что ему, Бореньке, сейчас ох как тошно! Пусть потерпит, хотя бы с полминуты! Он, Лодька, терпел...

Нет, полминуты – долго... Лодька сосчитал до пятнадцати и чиркнул коробком по головке. Он выдержал момент до отказа. И лишь когда головка почти догорела, обещая шипеньем немедленный выстрел, движением кисти Лодька повернул ствол наклонно вверх. Отдача ощутимо толкнула руку, уши забило звенящими пробками...

А на крышу сарая зелеными искрами сыпались осколки разлетевшейся вдребезги банки...

Цурюк он и есть Цурюк...

Казалось, осколки падают очень медленно, и в этой растянувшейся секунде Лодька следил за ними, как за облетающими семенами клена. Потом стал смотреть на ребят. Сквозь тающий синий дымок лица их казались непонятными. Особенно у Лешки Григорьева. Он таращил глаза, раскрывал рот, вытягивал шею и, похоже, что-то кричал. «Пробки» из Лодькиных ушей вдруг выскочили, и он услышал Лешкин вопль:

– Откуда?! Гады! Откуда в стволе пуля!? Мы же не вставляли! Шурик, скажи! Мы не вставляли!..

Бледный Шурик Мурзинцев тоже открывал рот, но не слышно. И быстро кивал...

Ясная догадка пришла к Лодьке сразу. Ну, конечно же! Не хотели ни Лешка, ни Шурик кровавого поединка (не идиоты же в самом деле!) Сделали холостые заряды! (И правильно!) А кто-то (кто?!) все же толкнул в ствол пули. Все это стремительно раскручивалось в Лодькиной голове, и даже мелькнуло сравнение с дуэлью Печорина и Грушницкого, хотя у Лермонтова  многое было не так... Но вместе с этими мыслями прыгала и вертелась еще одна – далекая от всякого героизма: Лодька снова ощутил предательскую сырость, скосил вниз глаза и увидел, что темное пятно все же проступило на штанах ниже живота. Вот гадство!

Чтобы не заметили, он быстро подошел к столпившимся у колоды ребятам. Когда стоишь вплотную, на живот тебе никто не глядит...

Лешка осип. И повторил уже с хрипом:

– Кто, я спрашиваю? У какого болвана чесались руки?

И все стали смотреть на Семку Брыкалина по прозвищу Цурюк, других болванов здесь не было.

Тот и не отпирался.

– А чё? – сказал он обычные в трудных случаях слова. И довольно связно объяснил:

– Я думал, про них забыли... Когда Костян с дров полетел... Гляжу, они лежат вон там, в ямке, ну и я... Чё ли зря я их принес? Ну и затолкал...

Лодьке почудилось, что в ушах у него опять пробки после выстрела – такое наступило молчание. В этой тишине Лешка вздохнул полной грудью, зажмурился, снова открыл глаза, медленно отвел руку и со всей силы вмазал Цурюку по роже.

Из носа у Цурюка вылетели большие красные капли. Много. И картечью ударили по штанам Лодьки, который стоял ближе всех.

Лодька не сразу понял, жалко ли ему Цурюка и прав ли перепуганный Лешка. В первый миг он радостно осознал, что спасен.

– Психи вы тут все! – заорал он, пряча за громкостью ликованье. – Я теперь как отстираю штаны?! – Он бросил у колоды пистолет и кинулся к бочке под водосточной трубой. Там он горстями начал плескать воду на брючную ткань, будто пытался смыть бурые, сразу подсыхающие пятна, а на самом деле маскировал прежнюю сырость свежей...

– Да ладно, Лодик, отстираешь, – сочувственно сказал издалека Мурзинцев. – Скажи спасибо, что жив остался...

– Ага, "спасибо"! Мне теперь хоть домой не приходи...

Цурюк сидел у колоды на корточках, прижимал к лицу растопыренные пальцы и скулил. Остальные стояли вокруг и галдели, перебивая друг друга. Фонарик пошел к бочке, достал из кармана поглаженных брюк очень чистый платок, намочил, отнес Цурюку.

– На, приложи к носу...

Цурюк приложил, но продолжал скулить:

– Сами заставили принести, а сами... Я откуда знал, что нельзя?.. Сами сказали: надо, а потом... За что по морде-то...

– Заткнись... – угрюмо сказал Лешка Григорьев.

– Ж... безголовая, – вставил свое слово Толька Синий.

– Всегда лезет, не в ту дыру, – поддержал его Гоголь.

И остальные что-то говорили. Но уже без ожесточения, виновато даже. Постепенно до всех доходило, что не так уж несчастный Цурюк виноват (при его тугой сообразительности). В самом деле, увидел в древесной выемке, недалеко от пистолетов, принесенные им пули, решил, что их забыли загнать в стволы, перепугавшись за Костика Ростовича. Ну и постарался для общего дела. Сообразить, куда приводит лишняя старательность, ума уже не хватило, не тот уровень...

А Лодька из общего перепутанного разговора, сбивчивых фраз, выкриков и ругачки все больше понимал, что про пистолеты знали почти все. Про то, что заряды в них холостые. То есть, думали что они холостые. Оказывается, пока Лодька ходил за порохом, Лешка и Шурик потихоньку объяснили про это каждому, даже Славику Тминову. Чтобы никто зря не переживал (вот почему все и смотрели так спокойно!). Мол, пусть Севкин и Арон выпалят друг в друга, а после этого помирятся. Дуэлянты ведь всегда мирились после поединка, если не сумели угрохать друг друга... Не ведали про такой план лишь Цурюк (ему просто не стали растолковывать, чтобы не начал болтать, балда) и Борька – чтобы думал, будто все по правде. А пули (черт бы их побрал!) забыли убрать с колоды, они там притаились, как в укрытии...

Лодька перестал отряхивать штаны и угрюмо уточнил у Лешки:

– Значит, кроме меня, знали все?

– Ну... не совсем так... – неловко отозвался тот. – Видишь, этот дурак не знал. И противник твой не знал тоже...

– Нет! – непривычно тонким голосом крикнул Борька. Он нехорошо кривил потолстевшее лицо (и опять были на губах пузырьки). – Я тоже знал! Я поэтому и целился прямо! Думал напугать! А мог ведь убить!.. – И он вдруг заревел, так же тонко, будто какой-нибудь третьеклассник. – Я же мог ему попасть в башку... гады...

А Лодька вдруг вспомнил почему-то, как ревел у колонки, окруженный чужими мальчишками Витька Каранкевич. Хотя ничего общего между тем и нынешним событиями не было. Разве что шевелился похожий стыд...

Борька мотнул головой – так, что со щек полетели искристые брызги, – подошел к бочке и стал там умываться, вздрагивая плечами. И, не оборачиваясь, повторил:

– Я же мог убить... из-за вас...

– Ему-то кто проболтался? – хмуро удивился Лешка.

– Я сказал, – небрежно объяснил Фома.

– Зачем? – спросили сразу несколько человек.

– А чтобы он не завибрировал коленками... когда будет целиться в Севкина. Чтобы тот почуял по всей норме, как в тебя целятся на дуэли...

Все помолчали.

– Ну, Фома, ты... личность... – непонятно произнес Лешка.

А Лодька... он просто не знал, что сказать. Он ничего не чувствовал сейчас к Фоме. И только хмыкнул:

– Все не можешь забыть свой ножик...

Фома глянул удивленно:

– При чем тут ножик?

Шурик Мурзинцев сказал:

– Тебе мало, что ли, было истории с банкой? В прошлом году?

Фома скривил губы:

– Сравнил! Глиняный шарик или пуля...

– Шайбочка, а не шарик, – сказал Толька Синий.

– Ну... шайбочка... Там Севкин знал, что ничего не случится, а тут... небось каждая жилка мандражила...

– Нет, Фома, не каждая, – спокойно, даже ласково, – откликнулся Лодька. Пусть понимает, как хочет.

Фонарик заложил руки в карманы, наклонил голову и раздумчиво спросил:

– Вова, а по правде говоря, что тебе надо от Лодика?

Неверов не удивился вопросу. Но ответил коротко и сумрачно:

– Уже ничего...

Костик Ростович стоял рядом с Фонариком, расставив ноги в белых носочках (на левой – гирлянда присохших листьев). Тоже нагнул голову. И вдруг засмеялся:

– А как она разлетелась! Будто взорвалась! Банка...

И все почему-то (кроме Борьки, который все плескался) засмеялись тоже. Но Славик Тминов сразу посерьезнел.

– Лодь, а ты в нее нацелился или просто так попал?

– Конечно, просто так, Славик, случайно. Когда мне было целиться...

Цурюк (он все еще сидел на корточках) отнял платок от вымазанных кровью щек и обвел ребят мокрыми глазами.

– Это была моя банка...

– Иди умойся, – сказал ему Толька Синий.

Цурюк послушался, заковылял к бочке. Но на ходу обернулся и повторил:

– Это была моя банка... – И послышалась в его словах что-то... ну, вроде как про погибшего котенка.

Лодьку резанула жалость.

– Цурюк, я тебе достану другую. Такую же, – пообещал он.

– На фиг мне другая. Эту я у фрицев надыбал, трофей...

Конечно же, кражу компота у немцев Цурюк считал геройским событием своей жизни. И банка была памятью...

– Что поделаешь... Я не хотел, – пробормотал Лодька.

Цурюк, чтобы умыться, отодвинул плечом Борьку. А Борька повернулся ко всем, опять скривил мокрое лицо и выдал сквозь зубы:

– А если бы моя пуля Севкину в башку? И башка – как банка?.. Недоумки...

– Хватит психовать, – неуверенно прикрикнул Лешка. А Шурик Мурзинцев вдруг встряхнулся:

– Стойте! А Борькина-то пуля где? Наверно засела в дровах!

– Ну и что? – сказал кто-то.

– Как что! Свидетельство истории!.. Лодик, ну-ка встань, где стоял тогда...

– Зачем?

– Ну, пожалуйста...

Лодька нехотя встал у воткнутой в землю щепки. Шурик деловито поправил его голову:

– Ты ведь прямо стоял и смотрел перед собой... А Борька целился в лоб...

Лодьку зябко передернуло.

– Свистнуло вот здесь... – он пальцем чиркнул по виску.

Шурик постоял, прицельно глядя мимо Лодькиной головы.

– Подожди-ка... Ну, точно! – Он подскочил к штабелю, дернул на себя толстый сосновый кругляк. – Дырка...

Все, кроме Борьки и Цурюка столпились вокруг. Маленькое круглое отверстие чернело в полене на краю среза. Будто след древесного червя.

– Дайте шомпол, – велел Шурик. Славик Тминов бегом принес от колоды обрубок проволоки. Шурик аккуратно, будто хирургический зонд, ввел проволоку в пулевой канал.

– Ну, не глубоко ушла... Надо, молоток и стамеску. Синий, жми...

Синий, который жил ближе всех (а главное – у него были инструменты) сказал "всегда я да я" и пошел. С ним за компанию – Гоголь.

А Цурюк и Борька всё плескались и фыркали у бочки...

Инструменты появились быстро. Шурик утвердил кругляк на земле, поставил здоровенную стамеску на черную дырку, застучал по рукоятке молотком. От края полена неохотно отошла широкая, с бронзовой корой, щепа. Шурик дернул, щепа отломилась, снявшись с крепкого сучка. След пули в дереве открылся двумя желобками...

Пуля не смогла уйти глубоко, потому что наткнулась на корень крепкого сучка. И расплющилась о него, превратившись в бесформенную амебу. Шурик Мурзинцев осторожно выковырял свинцовую плямбу, качнул на ладони, протянул Лодьке.

– Возьми...

– Зачем?

– Будет амулет. На всю жизнь...

Лодька взял. Никакой злости на эту металлическую кляксу он не чувствовал. Наоборот. "Спасибо, что пролетела мимо..." Он качнул ее так же, как Шурик и опустил в карман ковбойки.

А Лешка Григорьев, стоявший надо всеми, потребовал:

– Ну-ка, принесите кто-нибудь оба пистолета...

Оружие дуэлянтов резво принесли Фонарик и Сидоркин. Лешка подцепил стамеской и рванул проволочную обмотку стволов, оторвал медные трубки напрочь от рукояток. Забросил рукоятки за поленницу, а оба ствола сунул в карман.

– Завтра выкину в Туру... Пока не доигрались до того, что вместо банки чья-нибудь голова...

Лодька не спорил. Борька, который все видел от бочки, тоже ничего не сказал.

Лешка обвел всех глазами.

– И вот что парни. Про нынешний случай посторонним ни слова. А то будет всем в хвост и  в гриву. Понятно каждому?

– Да, – тихо ответил за всех Славик Тминов. А Валерка Сидоркин предупредил:

– Только Шурик все равно напишет про это в своей "Летописи".

– Напишу, – согласился тот. – Но "Летопись" хранится под замком и опубликована будет еще не скоро...

(«Летопись нашего квартала» не была опубликована никогда. Но она сохранилась у дочери профессора-физика, преподавателя пединститута Александра Михайловича Мурзинцева, и автор этой книги не раз читал ее, узнавая своих товарищей и себя то в незаметном Славике Тминове, то в Костике Ростовиче, а то и в Тольке Синем. Или даже в главном персонаже «Трофейной банки».)

А над Стрелкой висела солнечная тишина, знойная как в июле. Порхали у полениц бабочки-крапивницы, землянично пахло городской ромашкой,  и недавнее событие откатывалось в прошлое, становилось случаем, про который потом не раз будут рассказывать друг другу мальчишки с улицы Герцена – не только в ближайшие, но и в будущие времена... И лишь у Лодьки еще не совсем порвалась с этим событием прямая связь. Хлопчатобумажная ткань штанин задубела от излишней влаги, противно скребла ноги, и брюки выглядели кошмарно.

– Как я в таких пойду домой?

Тогда Вовка Неверов сказал:

– Се... Лодь, давай я отвезу тебя до дома на багажнике.

Лодька подумал.

– Давай...

Расхлябанный велосипед Фомы мирно грелся на дальнем краю Стрелки, никто сегодня не канючил: "Дай прокатиться". Вовка вывел дребезжащего "коня" из-за поленниц на двор. Лодька сел на хлипкий багажник , взялся за пружины седла.

Поехали. По Герцена, потом по Первомайской, по обочине тряской булыжной мостовой, которую давно уже обещали заменить асфальтом. Когда подкатили к мосту, недавно украшенному двумя колоннами со звездами на макушках, Лодька сказал в спину Фоме:

– Вовка, а почему ты меня так вот... не терпишь?

– Это раньше было, – не удивившись отозвался Неверов.

– Ну... а почему раньше? Из-за ножа, что ли?

– Да при чем тут нож!..

– А тогда что?

Вовка ответил не сразу. И Лодька подумал, что не ответит совсем. Но Фома вдруг сказал:

– Не знаю... Завидовал, наверно...

– Кому? Мне?! – Лодька чуть не свалился с багажника.

– Тебе... Кому еще...

– Почему?

– Потому что... ты вот такой...

Вовка, вроде бы, усмехнулся, хотя определить это с точностью было нельзя из-за тряски.

Лодька неловко, но упрямо выговорил в Вовкин стриженный затылок:

– Какой?

– Помнишь, когда ты в том году испугался драться на шпагах?

– Я не испугался! Я...

– Ну, я и говорю: ты испугался не за себя. А я так не умел. За себя бояться умел, а за других нет... И было... противно...

Лодька решился еще на вопрос:

– А сейчас?

– Не знаю, – сказал Вовка Неверов. И вильнул рулем, потому что мост не спеша переходил упитанный серый кот. Хорошо хоть, что не черный...