Текст книги "Трофейная банка, разбитая на дуэли"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ
Воскресенье, 19 августа...
Глава 1. Лёнчик Арцеулов

После лагеря

Старший отряд «Сталинской смены», в котором числился Лодька, иногда называли «Студентами». Его вожатый Николай Сергеич (а для своих – Коля или даже Никола) учился на третьем курсе пединститута и был одержим студенческой романтикой. Когда на первом сборе отряды выбирали для себя песни-гимны, Николай предложил старшим «Гимн студенческой молодежи». И даже спел без всякого музыкального сопровождения начальный куплет:

 
Песня студентов над миром несется,
Руку даем мы друзьям молодым.
Чистое небо и яркое солнце
Дымом пожарищ затмить не дадим!..
 

Он объяснял, что скоро многие из старших пионеров станут студентами. Некоторые через три года, а есть и такие, кто в этом году – если после семилетки пойдут не в восьмой класс, а в техникумы...

Лодька после экзаменов тоже подумывал – не податься ли в техникум? А чего? Не маленький уже, свидетельство об окончании неполной средней школы – вот оно...

Лодька сказал про это маме. Она села к столу, подперла кулаком подбородок. Глянула на него, пряча встревоженность за чуть насмешливой грустью.

– Севка, давай откровенно. Посмотри на себя. Какой ты студент...

Лодька надулся и ответил, что дело не во внешности.

– А я не про внешность, а про "внутренность". У тебя же все мысли еще про футбол и про стрельбу из рогаток...

Лодька сказал, что не все. Потому что были еще мысли про любовь, про ненаписанную повесть, про загадки вселенной, про жизнь и смерть, про непонятность человеческих характеров, которые допускают измену. А что касается футболов и рогаток, то... да, было и такое, но...

– Одно другому не мешает, – сказал он.

– Может быть... – кивнула мама. – Но мы с папой так хотели, чтобы ты закончил десятилетку и пошел в вуз...

– Туда ведь можно и после техникума...

– Ну, допустим... А куда ты собрался нынче поступать? В педагогическое училище? Или в фельдшерско-акушерское, где Галя?

– Почему?! В машиностроительный!

– С твоими-то познаниями в математике... И у тебя что? Прорезалась склонность к машиностроению?

Мама, как всегда, была права. Не прорезалось у Лодьки склонности к машиностроению и вообще к инженерным профессиям. Просто хотелось разнообразия. И не очень-то тянуло обратно за школьную парту.... Но, с другой стороны, это какая волынка – опять готовиться, сидеть над учебниками, обмирать на вступительных экзаменах...

– Я подумаю, – солидно сказал он, чтобы не уступать сразу.

– Подумай, подумай... В лагере у тебя будет четыре недели, вернешься в конце июля, а экзамены в техникуме с августа. Успеешь, если решишь...

Но в лагере Лодька уже не думал о техникуме. И отрядное звание "студент" воспринимал, как веселое прозвище, не более... Впрочем, внутри отряда вращался он не часто, делами его занимался мало. Больше проводил время в Привозе, в компании Жоры, или носился с аппаратом по лагерю.

Кстати, Жора выполнил обещание, данное в начале смены: пожертвовал свой старенький "Комсомолец" для приза лучшему фотографу. И, конечно же, таковым единогласно признали Всеволода Глущенко. Никто даже не пикнул против. С таким вот трофеем и явился Лодька домой.

Мама вернулась из поездки на два дня раньше Лодьки. Загоревшая не меньше сына (хотя, казалось бы, на Севере не курорт). Ей удалось повидаться с мужем, и она говорила, что все не так уж плохо (она ожидала худшего). Скверно только, что опять затягивается пересмотр дела (а знающие люди даже посоветовали: лучше не ворошить, чтобы не сделать хуже, а терпеливо ждать конца срока). "Но папа сказал, что не будет опускать руки, потому что есть еще надежда", – сообщила мама Лодьке. Он приуныл: "Знаем мы эти надежды..." А чтобы утешиться, стал разбирать привезенные из лагеря снимки.

Рассматривал карточки и чувствовал, что скучает по лагерю. Кажется, это называется "ностальгия". Но печаль была не резкая, без горечи, а, скорее, сладковатая. И в памяти постоянно вертелась отрядная песня. Вот ведь странно: в лагере ему в сто раз больше нравились Жорины песни, а сейчас прилипла именно эта:

 
Воля друзей, верных друзей,
Атомной бомбы и пушек сильней.
Силой полна, дружбой сильна —
К миру дорога у нас одна...
 

Лодька не вдумывался в плакатные слова, но мелодия никак не уходила из головы. И все время помнились освещенные вечерними лучами сосны.

Жаль, что все так быстро кончилось...

Разъезжались торопливо, прощались поспешно, хотелось домой. Никто не договорился даже повстречаться как-нибудь, вспомнить лагерные денечки. А теперь Лодька понимал: был бы рад любой встрече. Да вот пока не получалось...

Зато хорошая встреча получилась у него с Львом Семеновичем. Лодька притащил ему кучу своих снимков, похвастался аппаратом. Лев Семенович сказал, что "Комсомолец" – простая, но очень удобная камера и позволяет умеющему человеку делать прекрасные снимки. Сложность лишь в том, что для увеличения негативов форматом шесть на шесть нужен громоздкий и дорогой увеличитель.

– Знаю, большущий, как трактор. У нас в лагере был такой...

– У меня тоже имеется. Когда захочешь, приходи и печатай. Даже если меня не окажется дома...

Лодькины снимки он хвалил. И, судя по всему, не из вежливости, по правде. Особенно понравился ему кадр с Геночкой Брюквиным и Лёнчиком. "Рапорт опять не принят..."

– У тебя, друг мой, определенные репортерские задатки. Поймал момент...

Через несколько дней Лодька пошел на Стрелку, раздал там "футбольные" карточки ребятам. Только снимок, на котором Борька Аронский обалдело замер перед Стасиком Юрашкиным, он с собой не взял. Сперва хотел, а потом передумал. Показалось вдруг, что это будет, словно стреляешь в безоружного. И не Борьку жаль, а самому противно. Он засунул карточку в дальний ящик стола.

Впрочем, Борьки на Стрелке все равно не оказалось. И слава Богу...

Настроение на Стрелке было какое-то жидковатое, делать ничего не хотелось. Мячик  гонять – народу мало, пойти купаться на Пески – лень топать по жаре. Сыграли в чику, Лодька выиграл у Синего три пятака, отдал их Славику Тминову, чтобы тот мог попытать счастья, а сам рассеяно зашагал... куда зашагал? Вот идиот-то! Ноги сами понесли на угол Челюскинцев и Хохрякова, к дому, где обитала Станислава Каневская.

Зачем?!

Судьба пожалела Всеволода Глущенко, остановила его неожиданной встречей.

– Лодик! Здравствуй...

– Лёнчик!

Тот появился на улице Дзержинского словно с лагерной линейки (видать, комариная пора в Тюмени кончилась). Правда, не было пионерского галстука, но по-прежнему блестел на матроске подаренный Лодькой значок.

– Куда топаешь? – спросил Лодька.

– Я хотел навестить ребят из нашего отряда, которые недалеко живут. Но никого нет дома...

– А ты сам-то где живешь?

– Вон там!

Оказалось – в деревянном одноэтажном доме с большущими окнами, на углу Дзержинского и Ленина. На таком знакомом для Лодьки месте, в квартале от Спасской церкви. Странно даже, что не встречались раньше. (А может и встречались, да большой Лодька не обращал внимания на незнакомого восьмилетнего пацаненка.)

– Значит, домой?

Лёнчик невесело кивнул.

– И что будешь делать дома?

Лёнчик вскинул темно-синие глаза.

– Понятия не имею, – сказал он с печальной честностью. – Так бы и сбежал обратно в лагерь...

– Ностальгия... – глубокомысленно заметил Лодька.

Лёнчик кивнул. Видимо, он знал это слово.

Лодька зачем-то подергал галстучек его матроски. Осторожно так. Лёнчик неуверенно улыбнулся. Тогда Лодька сказал:

– Лёнчик, пойдем купаться! На Пески...

Сам он в этом году выбил у мамы разрешение ходить на Туру и купаться, когда вздумается. Мама согласилась, хотя и с таким выражением лица, словно заранее видела сына посиневшим и бездыханным.

– Но только не в одиночку. Даешь слово?

Лодька дал.

И теперь он вовсе не нарушал это слово, потому что был не один.

Лёнчик просиял. И подскочил так, что успел подрыгать в воздухе ногами.

– Идём!

Но Лодьку сразу зацарапало опасение:

– А тебе не влетит, если узнают?.. Или... ты дома не скажешь?

– Скажу, конечно! Никто не заругает, если узнают, что я был с тобой! Мама говорит, что ты надежный человек!

– Откуда она это взяла?!

– А я рассказал ей про твое колдовство!

"Еще не легче!"

– Дернуло тебя за язык! Она, небось, подумала: обманул моего ребенка. В чем тут надежность-то?

– Ничего она не подумала! Она сказала... вот как сказала: "Он поддержал тебя в трудную минуту. На этого человека можно положиться, он твердый"...

"Ага, прямо гранитный. Видела бы она, как тогда ревел рядом с Томкой..."

Лёнчик спросил упавшим голосом:

– Ты раздумал?

– Идем!

После этого несколько дней подряд Лодька и Лёнчик ходили на Туру. Обычно к трем часам Лодька появлялся на перекрестке, у дома, где жили Арцеуловы, Лёнчик выскакивал из калитки, и они шагали к деревянной лестнице, что с площадки на улице Семакова вела по откосам к речной воде.

Лёнчик топал босиком – он окончательно уверился, что комариное племя утратило свою коварную силу. "Командирский" костюмчик с якорями он теперь таскал на себе постоянно. Тот из черного стал пятнисто-серым и заметно съежился.  Оно и понятно: в этой одёжке Лёнчик дважды прыгал в воду с причальных мостков на лодочной переправе, а однажды вместе с Лодькой попал под грозовой ливень. После дождя они шлепали по мокрым тротуарам (Лодька снял полуботинки) и дышали запахом оживших после жары тополей. Лодька глянул на облепившую тощего Лёнчика матросу и снисходительно заметил:

– Обветшала твоя морская форма...

– Да! Мама сказала: донашивай  этим летом. В будущем году станет мала.

– Мне после второго класса  мама сказала так же. Только моя матроска была не черная, а синяя...

– Лодь... а моя мама спрашивает: почему ты ни разу к нам не зашел?

– Ну... как-нибудь потом. Сейчас я вон какой обтрепанный, штаны мятые...

Лодька боялся, что в глазах мамы Лёнчика окажется не "надежным человеком", а подозрительным уличным пацаном, с которым не следует никуда отпускать сына. Тем более, что Ольга Игнатьевна Арцеулова была известным человеком – редактором на Тюменском радиоузле...

А отец Лёнчика  был пилотом. С аэродрома у деревни Плеханово летал на маленьких пассажирских самолетах в разные районные центры области. Лёнчик обмолвился как-то, что отец дважды брал его в рейсы: в Ялуторовск и в Тобольск.

– Интересно было?

– Интересно... только меня почему-то укачивает. Папа обещает, что потом привыкну... Лодь, а кто твой папа?

– Он был морским штурманом во время войны, ему покалечило руку. Теперь он работает на Севере. В долгой командировке...

– Это в его тельняшке ты ходил в лагере, да?

– В его...

Иногда Лодька думал, что надо бы привести Лёнчика на Стрелку, познакомить с ребятами. Но каждый раз появлялась опаска. Нет, не боялся он, что захихикают: вот, мол, нашел дружка-маломерка. "Герценские" не такие. Вон, десятиклассник Шурик нянчится с первоклассником Славиком, и это всем кажется нормальным делом. Но Лодька не хотел, чтобы Лёнчика видел Борька. Словно оберегал от дурного глаза... А еще чудилось ему, что на Стрелке могут случиться события, от которых Лёнчику лучше быть в сторонке. Такое вот непонятное предчувствие...

Сбылась мечта...

Мама потрясла несчастного Лодьку за плечо в восемь утра. Дребезжащее радио на кухне исполняло гимн:

 
...Нас вырастил Сталин, на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил...
 

Лодьке не хотелось ни труда, ни подвигов.

– М-м-м...

– Севушка, у меня к тебе дело...

Он не разлепил ресниц.

– Прямо сейчас?

– Да, моя радость. Надо отнести Ирине Тимофеевне материю и выкройку для юбки...

– Мам, ну, зачем мне юбка? – (А спать так хорошо.) —Я кто, шотландец?

– Не остри. Юбка для Валентины Георгиевны. Она попросила меня передать отрез, я обещала. И сделать это необходимо до девяти. Ирина Тимофеевна опасается, когда к ней приходят с такими делами  в рабочее время...

– Я не понимаю... – Лодька все еще глупо надеялся на милосердие судьбы. – Какой-то Валентине Георгиевне нужна юбка. А Ирина Тимофеевна чего-то опасается... А я-то здесь причем?

– Всеволод!

– Ну чего "Всеволод"? – простонал он. – Человек не имеет права поспать досыта в последние дни каникул?

– Во-первых, еще не последние. Во-вторых, сможешь спать и после каникул. Восьмиклассники наверняка будут учиться во вторую смену...

– Вот подарочек! – Лодька приподнялся на локтях. – Куда смотрит ваше Гороно?! Вместе с дорогой и любимой Гетушкой...

– Смотрит куда полагается.

– Ага, "куда полагается"! Зачем вообще эта контора!

– Чтобы я могла получать в ней зарплату. Кормить себя и своего ненаглядного отпрыска...

– Я же говорил: пойду в техникум, Дали бы стипендию...

– Дали бы. Сначала прямо там, а потом еще на улице, вдогонку... Вспомни свое Свидетельство, математик...

– А чего! У меня, между прочим, по геометрии четверка!

– Кажется, единственная во всей ведомости...

– Чего-о!! – Ошарашенный такой клеветой, Лодька задрыгал ногами, отбросил одеяло.

Мама засмеялась:

– Должна же я была тебя как-то встряхнуть... Или принести кружку с водой?

– Сплошная инквизиция... И после этого говорят о родительской любви...

– Правильно говорят... Сверток на моем столике, в желтой бумаге. Завтрак на плите. Я пошла, у нас сегодня проверка отчетности...

Лодька пошел к умывальнику чистить зубы (порошком со вкусом штукатурной крошки). Мятый черный репродуктор (еще военного времени) с засиженным мухами проводом бодро голосил:

 
Сталин и Мао – братья навек!
Братья навек!
Братья навек!...
 

– Ну, братья так братья, – плюясь порошком, сказал Лодька репродуктору. – Чё орать-то...

За окном, на ближней станции злорадно протрубил паровоз. Возможно, он тащил поезд "Москва-Пекин". И, наверно, поэтому репродуктор не унимался:

 
Москва – Пекин!
Москва – Пекин!
Идут-идут вперед народы!
За мирный труд, за прочный мир
Под знаменем свободы!..
 

«Какая уж тут свобода, подняли ни свет, ни заря...» (Хотя, по правде говоря, были и свет, и заря, и яркое утреннее солнце, и веселые воробьи за окном).

Лодька съел прямо со сковороды вермишель (скользкая и противная!) с жареным карасем (костлявый такой, весь язык Лодьке исколол). Похлебал чаю, взял сверток и пошел выполнять "подпольное поручение".

Передача свертка прошла быстро и незаметно. Без четверти девять Лодька уже выкатился со двора на улице Семакова, где находилась контора с Ириной Тимофеевной.

А что дальше?

Ну, не домой же идти! Может, на Стрелку? Но едва ли кто-то из "герценских" появится там в такой час (не всех же родители подымают спозаранок из-за юбок и всяких там Ирин Тимофеевн!).

Лодька пошел по улице Семакова к центру. В канавах не так густо, как в июне, но все равно празднично цвели августовские одуванчики. Лодька привычно радовался причудливой старине домов и разлапистой зелени рябин и кленов. И так же привычно готовился "не смотреть" в сторону ненавистного здания на углу Республики. И не стал смотреть. Глядя направо, свернул за угол Реконструктора, чтобы заскочить в "Подписные издания" – вдруг так же, как год назад, увидит там новинку в "приключенческой" рамке?

У магазинных дверей Лодька убедился, что он дважды растяпа. Во-первых, магазин открывался только в одиннадцать утра (надо бы помнить!). Во-вторых, сегодня он не должен был открыться вовсе: понедельник – выходной для всех магазинов день!

Лодька сказал себе ласковые поощрительные слова и, наплевав на правила уличного движения, пересек улицу Республики прямо через газоны. (Тем более, что транспорта было всего-то – раздолбанный синий автобус вдали да скрипучая пролетка с полусонной (как Лодька в восемь утра) кобылой...

По северной стороне стояли кирпичные дома – бывшие конторы и магазины всяких дореволюционных купцов. Косые лучи высвечивали узорчатый рельеф карнизов, орнаментов и арок. Блестели стекла витринных окон с частыми переплетами. Посреди фасадов топорщилось завитками кружево кованых ворот. Ворота, как правило, были открыты, у некоторых створок нижние края давно вросли в землю, среди одуванчиков и подорожников.

Лодьке вздумалось проверить свой сон. Вернее, повторить его ощущения.

Снилось ему прошлой ночью, что он идет по солнечной и совершенно пустой улице, мимо этих вот  домов и ворот, но не нынешний он Лодька, а еще Севка. Тот, в котором живет немало всяких опасений, примет и неизвестно откуда налетающих тревог (будто их сейчас меньше!). Идет и останавливается у чугунных створок. Что-то необъяснимое тянет его заглянуть вглубь двора. Ворота (в отличие от многих других) лишь слегка приоткрыты. Севка вставляет сандалии в нижние отверстия металлического узора, прижимается коленями и лицом к холодным завиткам. Створка с "прилипшим" к ней Севкой ржаво скрипит и отъезжает. Он оказывается в пахнущей влажными камнями тени. Сверху нависает сводчатый кирпичный потолок проезда. За проездом – широченный, вымощенный бугристыми плитами двор. Даже не двор, а уходящая в сизую дымку площадь. В этой дымке, далеко от Севки, происходит какое-то действо. Мельтешат, сходятся и разбегаются, размахивают руками сизые, размытые в пространстве фигурки. Похоже,  что в шляпах и плащах...

Севка не сразу понимает, что это – война. Не нынешняя, а старинная – со шпагами, копьями и кинжалами. И бесшумная – потому что далеко.

Страшно Севке, но его очень тянет подойти поближе. И не любопытство это, а какая-то самому ему непонятная, но настойчивая потребность. Будто он что-то позабыл, а подойдет – вспомнит...

Севка спрыгивает с чугунного узора, делает по плитам шаг, другой... Человечки в плащах (на самом-то деле не человечки, а большие, только далеко) вдруг замирают, опускают клинки. И понятно Севке – они смотрят в его сторону. Что этому мальчишке здесь надо? Один человечек берет под мышку копье, размеренно идет в Севкину сторону и при этом быстро увеличивается.

Ясно, что не с добром он идет!

Севка отбегает назад, снова встает на узорчатую створку, смотрит сквозь чугунное кружево.  Человек, видимо,  доволен: мальчишка оказался за границей их пространства. Он той же размеренной походкой идет обратно –  чтобы снова защищаться и нападать...

Севка опять прыгает на плиты. Вновь делает несколько шагов туда. И тот же человек той же деловитой (но и раздраженной!) походкой начинает приближаться к нему...

Так повторяется несколько раз – с механической одинаковостью заводной игрушки. Севка понимает, что, пока у него есть возможность спрятаться за тяжелыми переплетами ворот, он в безопасности. Но если перейдет невидимую грань, тогда... Что тогда – непонятно. Но, скорее всего, на знакомую солнечную улицу он уже не вернется... Безвыходность какая-то! Не приблизишься – не разгадаешь непонятное. Жалко им, что ли? Он же не ни чей не враг, не шпион ни с какой стороны! Посмотрел бы только, вот и всё...

С этой досадой и неразгаданностью Севка (превращаясь в Лодьку) и ощутил мамины толчки...

Сейчас хотелось взглянуть: есть ли здесь что-то похожее на сон? Вдруг отзовется какой-нибудь стрункой, подсказкой?..

Похожее, конечно было. Почти такие же, как во сне, ворота. И широкий двор за ними. Только был он поменьше, чем во сне, и никто на его плитах не устраивал схваток и дуэлей. Ходили две белые осторожные кошки, вот и все. Двор обступали похожие на кирпичные сараи строения и двухэтажный дом – такой же старый, с карнизами и орнаментами, как на улице.

Но все это Лодька отметил между делом, за секунду, потому что сразу его взгляд уперся в синюю небольшую вывеску с серебристыми буквами. Вывеска прибита была почему-то не на улице, а на боковой стене проезда, хотя и близко от тротуара.

Тюменская городская детская

БИБЛИОТЕКА

Лодька знал, что она где-то в этих краях, но вывеску не видел ни разу. (Потому что не искал!) А теперь остановился. Сразу вспомнились Борькины хитрости со "Шхуной «Колумб». А чего останавливаться! Все равно он там не записан, вместо книжки покажут шиш...

Но ниже вывески было небольшое объявление, написанное на жести: "Часы работы с 9.00 до 18.00. Читальный зал в летнее время с 9.00 до 19.00".

"Но если тебя так уж интересует эта книга, пойди в читальный зал. Посиди и почитай там... – рассудил однажды Эдик Савойцев. – Туда можно без всяких документов..."

Тогда книжка Лодьку интересовала не "так уж". И не очень-то тянуло сидеть за столом среди всяких там очкастых отличников и примерных девочек с бантиками. Но царапнула холодноватая интонация Эдика. И хотелось разобраться: почему Борька хитрит? Отчего он все чаще смотрит на него, на Лодьку, не как на старого друга, а как на случайного приятеля... Теперь же все это было позади, а читальный зал – вот он! И едва ли там в такой ранний час (и к тому же в каникулы!) много народа.

Левее вывески была прибита фанерная стрелка с красным словом "Библиотека". Она указывала на двухэтажный дом в конце двора. И Лодька пошел к нему по бугристым плитам среди которых белели мелкие ромашки.

Потянул тугую, с противовесом, дверь. В полутемном коридоре пахло книгами, книгами и книгами. Так же, как во взрослой библиотеке (Спасской церкви!), куда ходил с мамой. Желтая лампочка освещала крашеные, как в школе, двери. На левой – табличка "Читальный зал". Эта дверь открылась легко, Лодька шагнул.

– Здрасте...– это он девушке (или молодой тетеньке) – она что-то читала за солидной, похожей на магазинный прилавок стойкой. Славная такая, с пшеничной косой вокруг головы (если распустит – будет, как Стася). Девушка подняла лицо и сразу надела очки (а читала без них!).

– Доброе утро, первая ласточка... По-моему, ты новенький, я тебя не помню.

– Да... Я хотел спросить... Мне говорили, будто к вам можно записаться без документов. Просто приходить и читать. Правда?

– Совершеннейшая правда! Только я впишу в журнал твое имя и адрес. Это не секрет?

– Не секрет... – заулыбался Лодька. Подошел к стойке. Девушка, сняв очки, записала в конторской книге, где он живет и как зовут.

– А Всеволод – это как? Сева?

– Можно Сева. А лучше Лодька. То есть Лодя...

– Интересное имя... А я – Наталья Петровна. Есть еще Елена Климентьевна, моя сменщица, но она в отпуске, я пока тут одна... Что будем читать, Лодя?

"Шхуна "Колумб", писателя Трублаини", –  готов был ответ. Но кто-то умный и находчивый словно толкнул читателя Глущенко под ребро.

– А... Я хочу спросить... может быть, у вас есть "Три мушкетера"?

Это он почти без надежды. В четырнадцать лет кто верит в чудеса? Но замечательная Наталья Петровна (скорее даже просто "Наташа", но ведь не скажешь это вслух) ответила понятливо, почти как заговорщица:

– Представь себе, есть. Единственный истерзанный экземпляр дожидается сегодняшнего читателя на полке. Тебе, Лодя, повезло...

И вот она, долгожданная книга! Толстенная, с разлохмаченными по краям листами, с тремя шпагами, оттиснутыми на размякшем коленкоре. Мечта и счастье... Лодька чуть не прижал распухший том к груди. Заоглядывался: где присесть?

– Забирайся на диван, – посоветовала Наталья Петровна. – вон там, в углу. Самое уютное место. Можешь даже сбросить башмаки и залезть с ногами. В библиотечных правилах нет на это строгого запрета.

Она была такая хорошая, что Лодька даже решился на дурашливое признание.

– С ногами нельзя. У меня в носке на пятке дырка...

– Что за беда! Я на твою пятку смотреть не буду, а больше никого нет.

Лодька устроился на покрытой мелкими трещинками клеенчатой обшивке. Диванные пружины струнно загудели в ответ на его возню. Лодька положил раскрытый том на диванный валик. Скинуть башмаки он сперва не решился, но скоро это случилось как-то само собой. Вместо брезентовых полуботинок  оказались на Лодьке сапоги с отворотами и шпорами, а сам он – в седле. Закружили его тесные улицы, где слышалось цоканье подков и бередящее душу звяканье длинных клинков...

Мушкетерские дворы

Квадратные часы над стойкой с Натальей Петровной деликатно, с негромким дребезжаньем отмеряли быстротекучее время. И отметили половину третьего, когда закончилась «обмирательная» (до остановки дыхания!) история с алмазными подвесками и Мерлезонским балетом.

В читальном зале так никто больше и не появился. Солнце перемещалось по блестящим желтым столикам.

Наталья Петровна, которая полдня тоже что-то читала почти не отрываясь, окликнула Лодьку:

– Ты сидишь уже пять часов. Без обеда. Хочешь чаю с булочкой?

– Что!.. Ой, нет, спасибо...

Какой уж там чай! Лодьке хватало того, которым он утром необдуманно запил жареного карася. Пол-литровая кружка! Знать бы заранее... Грубое устройство человеческого организма не считается с миром литературных фантазий. Лодька понял, что дальнейшее промедление "чревато последствиями". Где спастись от этих последствий, Лодька спросить ни за что не решился бы.

Он сдал книжку Наталье Петровне. Пританцовывая, спросил:

– А завтра можно прийти?

– Ра-зу-ме-ет-ся! Иначе мое присутствие здесь теряет смысл. В июле занимались те, кто готовился к вступительным экзаменам, а  сейчас как на вымершем острове... Если задержишься, не волнуйся, я отложу книгу...

– Спасибо! – И Лодька рванул во двор. Должна же где-нибудь там быть деревянная будочка специального назначения!.. Ага, вон она, за тополями!

...Обратно через двор Лодька не пошел. Пришлось бы шагать мимо окон "читалки", и его могла заметить Наталья Петровна, Сразу догадалась бы, почему он танцевал... "Мерлезонский балет" (хи-хи). Лодька оглянулся. В пяти шагах от будки стояла полуразрушенная кирпичная стена. В ней виднелась узкая дыра. К дыре вела по травке тропинка. Есть тропинка – есть путь! Куда-нибудь да приведет! Неизвестность – она всегда привлекательна. Особенно, если начитался приключений.

Лодька шагнул в дыру.

За стеной был почти такой же двор, только более заброшенный. Здесь царила та же солнечная пустота, что на улице, которую Лодька недавно видел во сне. Висящие в воздухе летучие семена, редкие бабочки, беззвучие. В дальнем краю подымалась из репейников еще одна кирпичная стена – с полукруглыми углублениями (похоже не внутренность маленькой цитадели). Над стеной – торец дома с наполовину обвалившейся штукатуркой. На серой штукатурке – остатки надписи: «...рская Н.Ларiонова. Мех...» Видимо, до революции какой-то Н.Ларионов занимался в своей мастерской мехами или механизмами. Слава от стены торчала развалившаяся садовая беседка с точеными перилами и столбиками. К ней опять же вела тропинка. За беседкой Лодька увидел в дощатом заборе осевшую полуоткрытую калитку...

Третий двор (тоже пустой) был интересен тем, что в нем косо, по диагонали, стоял двухэтажный длинный сарай с галереей вдоль сеновалов и тонким деревянным кружевом под кривой крышей. Интересно, кому это приходило в голову украшать такой хитрой  резьбой хозяйственное строение? Ведь если в нем когда-то кто-то обитал, то явно не люди, а коровы или лошади...

Может, ничего особенного и не было в этих запустелых дворах (совсем рядом с городским центром!), но Лодька-то лишь несколько минут назад вынырнул из мира дворцовых интриг и старинных парижских улиц. Понятно, что везде ему чудился налет необычности. К тому, же в памяти все еще сидел сон про таинственный двор с бойцами-призраками. Нет, на этих дворах призраки пока не встретились, но кто знает, что будет на следующем...

На следующем оказалось низкое здание какой-то мастерской, свалка железной рухляди, и длинный бревенчатый склад с засовами на широких воротах. На всех воротах было написано черными громадными буквами: "НЕ КУРИТЬ!" А кому тут курить, если вокруг ни души? Не Лодьке же!

У самых ног Лодька увидел чугунную крышку люка с выпуклой надписью "ТЕЛЕФОНЪ". Опять же старина! Интересно, там и сейчас есть провода, или остался только туннель – вроде подземного хода под старинной усадьбой?..

Лодька пожалел, что за длинным, с дырой среди досок, забором не оказалось еще одного двора. Там тянулась улица Володарского. Может, стоило перейти ее и попытаться проникнуть на другие столь же привлекательные территории? Наверняка через них можно – от улицы к улице – добраться до речных откосов. И это в тыщу раз увлекательнее, чем топать знакомыми кварталами! А то столько лет жил в родном городе и не ведал, что есть в нем такие места!.. Но Лодька спохватился: он обещал в четвертом часу оказаться у дома Арцеуловых, помаячить перед окнами. Лёнчик выскочит, и они вдвоем отправятся на Пески...

Лёнчик и правда выскочил из калитки. Но без радости на лице. Сказал, что купаться ему теперь не велят.

– Видишь? – он ткнул пальцем в аккуратную болячку на нижней губе. – Называется "герпес". Мама сказала, что это от излишнего бултыханья в Туре. Нельзя в воду до пятницы...

– Бедняга... Значит, будешь скучать дома?

– Ну... я, наверно не буду уж так уж скучать. Появились Федя и Никита, мальчики из нашего отряда. Они, когда вернулись из лагеря, сразу уехали к бабушкам, один в Парфеново, другой в Войновку, а вчера вернулись. Они живут недалеко. Скоро придут, мы что-нибудь придумаем...

Лодька понял: не так уж Лёнчик огорчен своим "герпесом". Наверно, ему надоело каждый день мотаться на Туру. В самом деле – одно и то же. Ну побултыхались, поплавали в желтоватой воде (кстати, Лёнчик плавал храбро, хотя и "по-собачьи), повалялись на теплом песке, посмотрели на облака и буксиры, поболтали о том, о сем, окунулись опять – вот и вся радость. Один раз – хорошо, два и три – тоже неплохо, а неделю подряд... По правде говоря, Лодьку тоже это стало утомлять. Последние два дня ходил, чтобы не огорчать Лёнчика...

А вообще-то не такое уж крепкое у них было приятельство, чтобы скучать друг по дружке. Просто знакомство после лагеря, пока еще грустишь о прежней жизни... Или не так?.. Ну, во всяком случае, сейчас Лодька испытал что-то вроде облегчения. Какой бы Лёнчик ни был замечательный пацан, а отношений на равных получиться у них не могло. Все время в Лодьке сидело опасливое ощущение: "Он же на пять лет младше, ты за него отвечаешь..."

А сейчас, кроме того, отчаянно сосало в желудке – Лодька же не ел с утра. Идти на реку с голодным брюхом – что за удовольствие! А если сказать Лёнчику: "Прихвати для меня горушку", тот наверняка начнет готовить куль продуктов... Нет, хорошо, что можно с чистой совестью топать домой! (И вспоминать по дороге приключения мушкетеров! И радоваться, что завтра опять будет эта книга!)

– Лёнчик, тогда до пятницы!

Дома Лодьку ждала записка приходившей на обед мамы. Из трех пунктов:

1) Где ты болтаешься?

2) Суп на подоконнике, запеканка на сковородке.

3) Купи хлеба, маргарина (полкило) и картошки (3 кг) – в магазине или на рынке.

Лодька съел суп и запеканку, после чего его потянуло в сон. Однако он проявил волю и отправился за продуктами. На рынок за картошкой он, конечно не пошел – переть в такую даль! В магазине картофель чуть похуже, но все равно свежий, а главное – совсем рядом, на углу Первомайской и Вокзальной. Еще недавно в этом погребке была "американка" (пьяницы звали ее "Метро"), а недавно здесь устроили овощную лавку... Поскольку тащить недалеко, Лодька взял не три, а шесть кило...