Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"

Автор книги: Владислав Зубок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 64 страниц)

Быстрая утрата Горбачевым реальной политической власти происходила параллельно с падением авторитета государства, разбродом в армии и административном аппарате, разрушением советских структур дисциплины и подчинения – о чем уже давно предупреждали осторожные консерваторы. В отсутствие опыта самоуправления и компромиссов советский менталитет, освобождаясь от страха и принуждения сверху, трансформировался в стихию толп и демагогов, диктатуру большинства над меньшинствами. Национальные движения в Прибалтике развивались в направлении либеральной демократии, но в Грузии, Азербайджане и Армении раскрепощение породило националистический экстремизм, этнические чистки и в конце концов ожесточенные и кровавые войны. Впервые после 1956 г. в Российской Федерации – в столице, а также в крупных городах России – возникли массовые движения. Многие из них развивались под умеренно-национальными и либеральными лозунгами. Новообращенные либералы-антикоммунисты, называвшие себя «демократами», были в России в явном меньшинстве. На пике их популярности, по некоторым оценкам, к ним примыкало до 15% всего населения, хотя в Москве и Ленинграде эта доля была заметно выше. Ельцин, правда, имел значительно больше популярности в народе, чем движение «демократов». Но и у него было недостаточно рычагов власти. Только благодаря фарсовому, нелепо провалившемуся путчу вся полнота власти в Российской Федерации перешла в руки Ельцина и поддерживавших его «демократов».

Августовский путч стал звездным часом для доживших до этого времени «шестидесятников» и той молодежи, которая за годы перестройки приобрела либерально-антикоммунистические взгляды. Тысячи москвичей, среди которых были представители самых разных социальных групп – от демократически настроенной общественности, студенческой молодежи и интеллигенции до рабочих, предпринимателей и ветеранов Афганской войны, – стихийно собрались на защиту здания, где заседал Верховный Совет РСФСР. В этом громадном здании, образце брежневского «ампира», прозванном в народе «Белым домом», Ельцин организовал центр сопротивления ГКЧП. Эти дни августовского противостояния, начавшиеся с круглосуточного дежурства толпы москвичей у Белого дома и завершившиеся многолюдным траурным митингом и похоронами трех молодых людей, случайно попавших под колеса БМП на Садовом кольце, в западных СМИ получили название «второй русской революции» (хотя хронологически речь шла о третьей, после революций 1905 и 1917 гг.). На первый план массовой политики в столице Советского Союза вышел либеральный антикоммунизм под русским национальным флагом. Российская идентичность сменила советскую, стала доминирующей политической силой. Благодаря иностранной прессе, прежде всего телекомпании Си-эн-эн, мужественный облик Бориса Ельцина, стоящего на танке перед Белым домом и бросающего вызов ГКЧП, стал известен всему миру как образ и символ российского освободительного порыва. В то же время вошедшие в Москву военные, деморализованные предшествовавшими событиями – хаотическим уходом советских войск из Центральной и Восточной Европы, сбитые с толку шквалом злой критики со стороны либеральных СМИ, совсем не желали применять силу и проливать кровь гражданского населения, тем более без ясного приказа сверху ^{1241} . Лидеры ГКЧП отдать такой приказ не решились, и, пока они мешкали и вели закулисные переговоры, путч терял свою силу. В итоге замыслы заговорщиков рассыпались, как карточный домик. Растерянные и жалкие Крючков, Янаев и другие заговорщики вылетели в Крым, чтобы вымолить прощение у Горбачева и там же дали себя арестовать силам, стоявшим на стороне Ельцина.

То, что число активных участников «второй русской революции» не превышало 50-60 тыс. человек, не умаляет ее значения. Почти все известные люди, принадлежавшие к культурной и интеллектуальной элите Москвы, выступили против хунты и поддержали Ельцина. Телеэкраны показывали громадные толпы людей с российским триколором на Красной площади, толпы перед Зимним дворцом. Высшие чиновники и военные в подавляющей своей массе отвернулись от Горбачева, перешли в лагерь Ельцина. Винить их за это трудно: российский президент разрубил гордиев узел двоевластия, без всяких юридических церемоний отстранив от власти президента Союза.

Горбачев, вернувшийся из Фороса, уже не мог противостоять натиску победителей и окончательно потерял остатки своего авторитета внутри страны, когда на глазах у миллионов телезрителей Ельцин заставил униженного президента СССР подписать декрет о роспуске всех структур КПСС. После этого Горбачев превратился в жалкую церемониальную фигуру. Затем «новая Россия», возглавляемая импульсивным российским президентом, объявила о полном суверенитете и выходе из Советского Союза, и остальные республики также поспешили объявить о своей независимости. 8 декабря 1991 г. в Беловежской Пуще в Западной Белоруссии, вдалеке от Москвы, собрались руководители трех союзных республик – Российской Федерации, Украины и Белоруссии – и объявили о роспуске СССР ^{1242} . И на этот раз Горбачев не захотел применить силу, чтобы остаться у власти, впрочем, к этому времени уже никто бы и не подчинился его приказу. 25 декабря 1991 г. торжествующий Борис Ельцин со своими сторонниками заставил Горбачева покинуть кремлевский кабинет. Семья бывшего президента СССР в 24 часа выехала из казенной квартиры и с государственной дачи. Немного погодя с флагштока Московского Кремля в последний раз был спущен государственный флаг СССР.

Без сомнения, споры вокруг личности Горбачева, его решений и поступков, его бездействия и проволочек будут продолжаться. По крайней мере, до тех пор, пока послекоммунистическая Россия будет принуждена выбирать между двумя программами: или сильная государственность, социальная стабильность и процветающая экономика, или активное, уверенное в своих силах гражданское общество и демократический строй. Пока это «или – или» не станет «и – и», примирение сторон в споре о горбачевском наследии невозможно. В прошлом, в схожих обстоятельствах революционных перемен, взгляды либералов и демократов в России приходили в резкий конфликт с убеждениями консервативных защитников идеи сильного государства, даже самых «просвещенных» из них. Вот, к примеру, мнение одного из умнейших русских консерваторов, князя Сергея Евгеньевича Трубецкого о Георгии Львове, возглавившем первый состав Временного правительства после отречения царя Николая II в феврале 1917 г. Поразительно, насколько оно перекликается с критикой, звучавшей в адрес Горбачева. Трубецкой писал в 1940 г., находясь в эмиграции во Франции:

«Народничество… носило у Львова какой-то "фаталистический" характер. Я не подберу другого слова, чтобы охарактеризовать веру кн. Львова – не в русский народ вообще – а именно в простонародие, которое рисовалось ему в каких-то фальшиво-розовых тонах. Мне случалось слушать наивныерассуждения кн. Львова на эту тему и до, и после Февральской революции. "Не беспокойтесь, – говорил он накануне первого (летнего) выступления большевиков в Петербурге в 1917-м, – применять силы не нужно, русский народ не любит насилия… Все само собоюутрясется и образуется… Народ самсоздаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни…" Я был потрясен этими словами главы правительства в такие тяжелые минуты, когда от него требовались энергичные действия… Еще поразил меня взгляд кн. Львова: глаза его были устремлены в какую-то даль и он как будто ей улыбался… И это был тот самый кн. Львов, который был известен – притом справедливо известен! – своей хозяйственной энергией. Там он был борцом, в государственных же вопросах это был какой-то "непротивленец"!» ^{1243} .

Еще один эмигрант, живший во Франции, историк Михаил Геллер, дал схожую оценку Горбачеву в своей книге по истории советского общества (которую подготовил к печати Юрий Афанасьев): «Горбачев продолжал жить в мире иллюзий, утешая себя химерами, рассчитывая, что политическое лавирование позволит ему не только сохранить, но и укрепить свою власть». О его решении согласиться на воссоединение Германии на условиях Запада Геллер написал: «Создается впечатление, что решение Горбачева не было поступком государственного мужа, обдумавшего все последствия своего шага. Скорее это был акт игрока, верившего, что, пожертвовав ГДР, он получит взамен козыри, которые помогут ему дома. Как человек, поднявшийся на воздушном шаре и обнаруживший, что шар падает, он сбрасывал в качестве балласта все, что лежало под рукой» ^{1244} .

Не будь Горбачева (а также Рейгана, Буша, Коля и других западных лидеров в качестве его партнеров), холодная война не окончилась бы так скоро. Но без Горбачева не произошел бы и столь стремительный распад Советского Союза. Каждый шаг, каждый выбор, каждое решение Горбачева на заключительном этапе его правления расшатывали устои СССР и подрывали силы и волю страны выступать на международной арене в качестве сверхдержавы. Как мы видим, объяснить эти действия Горбачева, исходя лишь из внеличностных факторов, невозможно. Необходимо принять во внимание личные предпочтения этого политика, особенности его характера. Другой человек на его месте мог повести себя совершенно иначе, и тогда, вероятно, Советский Союз не рухнул бы с такой быстротой, и многих проблем, которые продолжает переживать Россия и некоторые ее соседи, можно было бы избежать. Вклад Горбачева в мирное и быстрое окончание холодной войны уже обеспечил ему место в мировой истории. Его невольный вклад в демонтаж и крушение Советского Союза превратил его в одну из самых противоречивых фигур в истории России – политического деятеля, о роли которого еще долго будут спорить.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сорок лет руководители СССР всеми силами стремились сохранить и расширить огромную империю, завоеванную ценой тяжких испытаний и жизней миллионов людей. После исторической победы над нацистской Германией большинство кремлевских вождей, чиновников и военных, руководителей спецслужб и оборонной промышленности окончательно утвердились в мысли, что главной их миссией является не мировая революция, а строительство великой державы, призванной играть главенствующую роль в мире. Великорусский державный шовинизм, насаждаемый и культивируемый Сталиным среди партийных функционеров в Москве, стремление расширить территорию за счет соседних стран, проявившееся в этнических партийных верхушках советских республик (например, в Грузии, Армении и Азербайджане), оказались сплавлены в одну имперскую идентичность. Народы Советского Союза, истощенные ужасными потерями и послевоенной разрухой, мечтали о мире и лучшей жизни, но для Сталина и выращенной им номенклатуры непомерная цена победы лишь оправдывала новые колоссальные траты на строительство сверхдержавы и расширение ее сфер влияния.

Как свидетельствуют протоколы заседаний Политбюро, а также документы, связанные с деятельностью советских внешнеполитических и разведывательных служб, хозяева Кремля отчетливо видели, каково реальное соотношение сил в мире, и прекрасно осознавали слабость СССР. Преодолеть эту слабость, сделать СССР сверхдержавой стало их главной задачей. Но при этом на международной арене Советский Союз продолжал выступать носителем всемирной идеологии «исторического прогресса», авангардом в борьбе с неравенством и эксплуатацией трудящихся, центром солидарности с жертвами расизма и колониализма, наконец, «государством рабочих и крестьян». «Лагерь социализма», созданный Москвой, противостоял «лагерю капитализма», и примирение между ними казалось столь же немыслимым, как задача повернуть ход истории вспять. Таким образом, цели и стратегии советской верхушки должны были строиться, исходя не только из интересов безопасности, но и из коммунистического мировоззрения, основанного на учении о борьбе классов и ленинской идее о неизбежности империалистических войн. Это двуединство названо в моей книге революционно-имперской парадигмой. Все должностные лица, в том числе высшее руководство страны от Сталина до Андропова, члены партийной элиты, сотрудники дипломатического ведомства и органов безопасности, даже самые законченные циники и прагматики, были вынуждены учитывать эту двойственность, сопрягать милитаризм и империализм с догматами «братской помощи», облекать геополитические расчеты в язык ленинского учения о войне и революции, присягать на верность идее конечного торжества коммунизма.

Сталин был не только самым жестоким, но и самым циничным из всех советских вождей. Ему удалось закрепить территориальные и политические завоевания, достигнутые в ходе Второй мировой войны, и со временем выстроить вокруг СССР зону безопасности из «народных демократий», следовавших советской модели. До осени 1945 г. советскому вождю сопутствовал успех: в его активе были и мощь советской армии, и союзные отношения с США и Великобританией. Страны Восточной Европы были раздавлены катком войны, в Китае шла гражданская война, а престиж Советского Союза – государства, внесшего основной вклад в победу над нацизмом, – был высок как никогда. Сталин надеялся, что США не помешают его планам. Однако американцы уже в годы войны увидели опасность в советской политике экспансии и после смерти Франклина Рузвельта начали быстро переходить от союзных отношений к «сдерживанию» советской «коммунистической угрозы». С самого начала советско-американское противостояние носило и геополитический, и идеологический характер, поскольку сами США были настроены весьма по-мессиански. Им не хотелось уходить из Европы, как это произошло после Первой мировой войны. Напротив, американцы были полны решимости «спасти свободу и демократию» как в Европе, так и в остальном мире, связывая эту задачу со своими жизненными интересами. Столкновение двух систем, двух образов жизни, двух потенциальных мировых держав стало неизбежным ^{1245} .

Конфронтация с «англосаксами», США и примкнувшей к ним Великобританией, лишила Сталина возможности играть в геополитические игры, сохраняя членство в «клубе» мировых лидеров, как он это делал в течение Второй мировой войны. В то же время это противостояние придало новое дыхание революционно-имперской парадигме. Американская политика «сдерживания» поставила Советский Союз перед выбором: либо отказаться от завоеванных большими жертвами позиций в Центральной и Восточной Европе, либо сражаться за эти позиции всеми доступными средствами. Сталин колебался недолго: еще до начала открытых стычек с западными державами он ясно дал понять советским элитам и обществу, что им нужно готовиться к новой, еще более страшной войне. Точно так же еще до разрыва с «англосаксами» Сталин начал подготавливать почву к установлению советских порядков в странах Восточной Европы. Мощная пропагандистская машина в СССР опять стала нагнетать мобилизационную обстановку предвоенного времени. Партийно-государственным элитам ничего другого не оставалось, как еще раз пойти за Сталиным, поверив в его тезис о том, что новая мировая война неизбежна, пока существует капитализм. Вновь, как это уже было в 1930-х гг., Сталин решил «сплотить» правящую верхушку и народ с помощью кровавых репрессий и шумных идеологических кампаний. Нагнетание милитаризма, великодержавного шовинизма и ксенофобии нарастало вплоть до марта 1953 г., когда кремлевский вождь внезапно умер.

Преемники вождя всех народов немедленно приняли меры, чтобы остановить сползание к большой войне и прежде всего позаботились о том, чтобы закончить «малую» войну в Корее. Коллегиально был разработан «новый внешнеполитический курс» для снижения напряженности и обеспечения долговременного «мирного сосуществования» между СССР и США. Однако это вовсе не означало, что идеологические мотивы перестали влиять на внешнюю политику и новые лидеры руководствовались лишь прагматическими расчетами. Архивные документы опровергают эту точку зрения. На самом деле новые лидеры Кремля и партийно-государственная номенклатура не отказались от революционно-имперской парадигмы. Напротив, она стала неотъемлемой частью их мировоззрения.

Во-первых, члены «коллективного руководства» не собирались отказываться от громадной империи, доставшейся им в наследство от Сталина. Наоборот, весь жизненный опыт новых лидеров убеждал их в необходимости укреплять эту империю любой ценой. Малейшие попытки поставить под сомнение советское присутствие в Центральной и Восточной Европе воспринимались ими как желание перечеркнуть победу СССР во Второй мировой войне. В их глазах Восточная Германия являлась основным геополитическим призом, завоеванным в этой войне. Кроме того, Кремль, стремясь укрепить союз с Коммунистической партией Китая, оказывал китайским товарищам щедрую помощь и поддерживал их внешнеполитические амбиции. Если восточногерманский фактор заставлял Советский Союз держать в центре Европы большую военную группировку, то китайский фактор побуждал Кремль демонстрировать свой революционный дух и верность общим коммунистическим идеалам. Даже после того, как китайские лидеры открыто бросили вызов Кремлю, объявив себя ведущей силой в мировом коммунистическом движении, советские руководители все еще колебались – то ли договариваться с США, то ли пытаться возродить советско-китайский союз, возникший из совместной борьбы с западным империализмом. В Кремле даже циркулировало предложение Молотова о создании конфедерации между СССР и КНР, впрочем, быстро отвергнутое. В конце концов, Политбюро начало склоняться в пользу разрядки напряженности со странами Запада. Но одновременно советские руководители попытались примириться с китайскими коммунистами, а когда это не удалось, они стали оказывать помощь вьетнамским коммунистам в их войне против США и южновьетнамского режима.

Во-вторых, стиль кремлевского руководства предполагал сочетание гибкости в тактике с жесткостью в стратегических приоритетах, прагматизма – с идеологической ортодоксальностью. Уклонение в одну или другую сторону понижало шансы выжить в борьбе за власть. Когда Хрущев взял верх над Берией и Маленковым, он обвинил их в том, что они замышляли отдать Восточную Германию под протекторат США. Зато когда Никита Сергеевич решил избавиться от Молотова, то главным его аргументом была недостаточная тактическая гибкость бывшего соратника Сталина: якобы молотовское руководство не позволяло советской дипломатии вбивать клин между врагами Советского Союза. Даже когда Хрущев развенчал Сталина, он сделал это под ортодоксальным лозунгом «возвращения к Ленину», очищения марксистско-ленинского наследия от допущенных искажений и продвижения его в качестве всемирной альтернативы американскому капитализму.

В-третьих, после смерти Сталина экономическая и военная мощь Советского Союза продолжала стремительно возрастать. В 1950-х гг. СССР стал второй после Соединенных Штатов ядерной державой. Кроме того, Советский Союз добился впечатляющих успехов в деле научно-технического прогресса, осуществив запуск искусственного спутника Земли в 1957 г. и полет Юрия Гагарина в космос в 1961-м. Это сделало советскую модель развития чрезвычайно привлекательной для стран третьего мира в тот момент, когда колониальные империи западных стран начали рушиться и народы Африки и Азии обретали независимость. В такой ситуации у Кремля возникло непреодолимое искушение прорвать барьеры сдерживания, возведенные американцами вокруг советской империи, и заставить США и другие страны Запада принять такие условия, которые отвечали бы советским интересам.

Личные качества Хрущева, его напористость и амбиции, попытки придать новый динамизм советской системе без террора, за счет искреннего энтузиазма стали главной движущей силой перемен во всех областях общественно-политической жизни СССР, не исключая и внешнюю политику. На первых порах энергичные действия Хрущева по продвижению «новой внешней политики» позволили советскому государству добиться значительных успехов на международной арене. Но его неистовая вера в революционно-имперскую парадигму, его раздражение на неуступчивость западных соперников побудили советского лидера сойти с пути терпеливых дипломатических маневров и пойти в лобовую атаку. Хрущев считал, что, в случае достижения военного равновесия между советским и западным блоками, западным державам не останется ничего другого, кроме как отступить, и не только в Европе, но и в третьем мире. Он был твердо убежден, что социалистическая ГДР сможет обогнать капиталистическую Западную Германию в экономической гонке и что народы третьего мира выберут коммунизм и сотрудничество с Советским Союзом. Начиная с 1958 г. СССР пустился в рискованные авантюры, в том числе пытался принудить Запад к подписанию мирного договора с ГДР и экспортировать советскую экономическую модель в страны третьего мира. Хрущев хотел добиться своих целей без промедления и во что бы то ни стало. В ситуации, когда по стратегическому арсеналу СССР еще был далеко позади США, Никита Сергеевич прибегнул к ядерному шантажу. Этот опасный курс достиг своего пика в 1962 г., когда советский лидер принял беспрецедентно рискованное решение: разместить на Кубе советские ракеты с ядерными боеголовками для защиты революции Фиделя Кастро от «американской агрессии». Лишь столкнувшись с неожиданно жестким ответом американцев и оказавшись на краю ядерного конфликта с США, Хрущев одумался и отступил.

Карибский кризис показал кремлевским лидерам, что политика ядерного блефа и идеологического мессианства может привести к катастрофе. В октябре 1964 г. Хрущев был снят со всех постов, и новое «коллективное руководство» предпочло более безопасные способы защиты государственных интересов СССР: наращивание стратегических вооружений и переговоры с западными державами с позиции силы. По мнению нового руководителя страны, Леонида Брежнева, которое разделяли и его соратники Громыко и Андропов, советское государство и весь социалистический лагерь только выиграют, если Кремль станет проводить политику разрядки напряженности в отношениях с ФРГ вместо того, чтобы давить на западные державы в Западном Берлине и договорится с США о параметрах паритета, а не будет вечно догонять американцев в гонке вооружений. Генсек стал первым руководителем СССР, добившимся авторитета в номенклатуре и в народе не жестокостью, закручиванием гаек и запугиванием угрозой войны, а своей миротворческой деятельностью. К тому же он, в отличие от Хрущева, был прекрасным переговорщиком, терпеливым и настойчивым. Именно Брежнев сыграл ключевую роль в переговорах с Брандтом и Никсоном, придавших мощное ускорение разрядке. Не будь Брежнева, сотрудничество между Кремлем и Белым домом в первой половине 1970-х гг., пусть половинчатое и не всегда искреннее, могло бы не состояться вовсе.

Однако Брежнев, несмотря на свою огромную власть, был все-таки человеком консенсуса, а не решительной, волевой политики. Кроме того, он, как и остальные члены Политбюро, а также большинство высших партийных руководителей его поколения оставался заложником революционно-имперской парадигмы. И хотя Брежнев со своими союзниками из Политбюро отказались от силового шантажа на международной арене, они по-прежнему верили, что чем больше СССР будет вооружен – тем лучше. Даже в период, когда советский ядерный арсенал начал превосходить по ряду показателей американский, советское партийное руководство и генералитет продолжали считать, что этого недостаточно и что США сильнее. Они, как обычно, исходили из того, что американская политика нацелена на «шантаж и в конечном счете поражение Советского Союза в ядерной войне». Впрочем, эти страхи советских милитаристов были родственны страхам американских крайних «ястребов» ^{1246} .

Во второй половине 1970-х гг. внешняя и военная политика СССР не подчинялась какой-либо четкой стратегии, а протекала по инерции под воздействием бюрократических и идеологических факторов, в интересах различных групп и ведомств. И все то время, пока шли переговоры с США о контроле над стратегическими вооружениями, наращивание военного арсенала Советского Союза продолжалось полным ходом и не прекращалось ни на минуту. А в странах третьего мира, особенно в Африке, СССР опять, как во времена Хрущева, ступил на скользкий путь идеологической и геополитической экспансии. В результате советская империя втянулась в еще одну дорогостоящую схватку с США без видимой выгоды для обеих сторон.

Американские консерваторы правого толка заявляли, что разрядка – это всего лишь хитроумная уловка со стороны Кремля, за которой кроется стремление СССР добиться военного превосходства и победить в холодной войне. Они ошибались. За время, которое прошло после смерти Сталина, в СССР многое изменилось: в годы хрущевской «оттепели» и брежневской разрядки в советском обществе произошли глубокие сдвиги. Советские элиты, прежде всего творческая и научно-техническая интеллигенция, а также некоторые «просвещенные» партийные аппаратчики стали преодолевать страх, вошедший, казалось бы, в их плоть и кровь после сталинских десятилетий бесчеловечной жестокости и тотального конформизма. Приоткрылся железный занавес, и у советских людей появилась возможность ездить за границу – по туристическим путевкам или по программам «культурного обмена». Это постепенно способствовало тому, что в советском обществе стала таять ксенофобия, уже не наблюдалось такого агрессивного милитаризма и истерического идеологического единомыслия, как было при Сталине. И если представители высших военных кругов, органов госбезопасности, оборонной промышленности оставались стойкими приверженцами сталинского мировоззрения, то другие отряды номенклатуры все более от этих взглядов отходили. Что касается руководителей министерств и директоров крупных промышленных предприятий, то они всегда активно выступали за расширение торговых и экономических связей с западными странами. Среди образованных элит все больше появлялось людей думающих, способных сопоставлять факты и свободно мыслить. В недавнем исследовании, посвященном общественно-политическим процессам, происходившим во второй половине 1960-х гг., отмечен «резкий спад мобилизационного потенциала идеологии марксизма-ленинизма с последующим размыванием идеологических основ легитимности режима». Выдающийся русский социолог Борис Грушин пришел к выводу, что главное изменение в сфере массового сознания в начале 1970-х гг. заключалось «в полном крахе мечты о возможности реализации коммунистической идеи». Опрометчивые обещания Хрущева построить коммунизм при жизни современных ему поколений опустили мечту на землю. Сакральное стало обыденным, обещания оказались блефом. В результате «бесспорная целостность менталитета большинства граждан страны», их принципиальное согласие по важнейшим аспектам общественной жизни сменились «полным расколом», который угрожал «самому существованию советского общества» ^{1247} . Тенденция к размыванию идеологии в советском обществе сохранялась на протяжении всего периода разрядки 1970-х и даже в начале 1980-х гг. Она в значительной мере предопределила исход последнего акта советской драмы – провал «социалистических» реформ Михаила Горбачева.

И все же коммунистическая идеология оставалась вездесущей в жизни советского государства и общества. Если раньше идеология вдохновляла людей на жертвы на алтарь революции и великой державы, то теперь она своим навязчивым присутствием способствовала быстрому росту двуличия и цинизма. После жестокого подавления в 1968 г. Пражской весны многие в СССР даже самые закоренелые романтики и идеалисты разуверились в возможность построения «социализма с человеческим лицом». Многие из них ушли в частную жизнь, ударились в религию и стали высмеивать те идеалы, в которые так неистово и наивно верили когда-то. Партийная верхушка, государственные чиновники и профессиональные элиты стали видеть в официальной идеологии тягостный, привычный ритуал, не имевший отношения к их истинному образу мыслей. Идеологические догмы продолжали играть роль инструмента, который регулировал политический дискурс, определял границы дозволенного и пресекал опасные «ереси» в самом зародыше. Более того, марксистско-ленинские постулаты являлись важнейшей частью советской коллективной идентичности, соединявшей в себе все более противоречивые части, прежде всего растущую самостоятельность нерусских республик СССР и великодержавный шовинизм центра. Важным для этой идентичности была и политика разрядки с Западом, и международное коммунистическое движение, которое – при всем его вырождении – все-таки по-прежнему подтверждало место Москвы в центре мировой политики.

Как показано в этой книге, первостепенную роль во внешней политике Советского Союза играл фактор личности человека, находящегося на самом верху государственной пирамиды. Особенно роковую и решающую роль в истории СССР сыграла личность Сталина. «Вождь народов» обладал неограниченной властью и оставлял за собой право окончательного решения наиболее важных государственных вопросов, особенно в области госбезопасности, идеологии, военного строительства и внешней политики. Поражает его способность волей и террором держать в узде советские элиты и общество, изменять ход мировых событий. В то же время сталинская монополия на принятие решений увеличивала цену его ошибок и просчетов. В частности, Сталин не предвидел, что его действия в отношении Ирана и Турции ускорят начало холодной войны. Преемники Сталина значительно уступали ему по волевым качествам, масштабу политического мышления и готовности добиваться своих целей любой ценой. Но и они сыграли важную роль в развитии мировых событий. Чего стоит один ядерный шантаж Хрущева, или можно вспомнить личный вклад Брежнева в развитие разрядки. Болезнь генсека, разрушение его личности фатально сказывались на внешнеполитической активности СССР: разрядка напряженности с США пришла в упадок, гонка вооружений вырвалась из-под всякого контроля и, наконец, в декабре 1979 г. советские войска вошли в Афганистан. Эта катастрофическая по своим последствиям интервенция в последний раз в советской истории продемонстрировала страшную силу инерции революционно-имперской парадигмы. Кремлевские руководители, обеспокоенные растущим, как им казалось, влиянием американцев в Афганистане (и при этом недопонимая, какую опасность представляет исламский фундаментализм), решили силой сменить правительство в Кабуле. По их расчетам, советские войска должны были уйти оттуда через несколько недель или, по крайней мере, через несколько месяцев. Однако советская армия увязла в Афганистане почти на десятилетие. Вторжение дало повод для нового мощного витка американо-советского противостояния и стало переломным в истории советской империи. Невозможность уйти из Афганистана с победой, растущие жертвы и деморализация среди военных, антивоенные настроения в обществе – все это подрывало поддержку экспансии в третьем мире в целом.