Текст книги "Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева"

Автор книги: Владислав Зубок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 64 страниц)

Страсти вокруг ГДР

Сталин умер 5 марта 1953 г. Смерть кремлевского вождя позволила наиболее информированным людям из сталинского окружения по-новому взглянуть на советскую политику в отношении Германии. Появилась возможность пересмотреть многие решения, принятые Сталиным, чья ошибочность и несостоятельность уже бросались в глаза ^{342} . Преемники Сталина в Политбюро (в октябре 1952 г. переименованное в Президиум ЦК), а именно Маленков, Молотов и Берия, незамедлительно обратились к западным державам с мирными инициативами, чтобы уменьшить угрозу войны. Совместно с руководством Китая они приняли решение начать переговоры с Соединенными Штатами о перемирии в Корее. Советские власти отказались от политики территориальных претензий и давления в отношении Турции, стали пересматривать отношение к Ирану. Они также разрешили выезд за рубеж советским женщинам, вышедшим замуж за иностранцев (по сталинскому закону 1947 г. они подлежали аресту, и многие из них спасались, живя безвыходно на территории западных посольств). Правящая «тройка» наследников Сталина обсуждала и другие возможные пути снижения международной напряженности, среди них возможность вывода советских войск из Австрии в обмен на обязательство этой страны не входить в военно-политические блоки. В своей совокупности все это выходило далеко за рамки обычных советских кампаний «борьбы за мир» ^{343} .

«Мирные инициативы» Советского Союза были вызваны ощущением надвигающейся войны, которое не на шутку пугало новых кремлевских правителей. Хрущев вспоминал: «В дни перед смертью Сталина мы верили, что Америка нападет на Советский Союз, и мы вступим в войну» ^{344} . В Кремле с тревогой наблюдали за быстрым ростом американской военной мощи, в том числе и ядерной (в ноябре 1952 г.). США провели первое в мире испытание термоядерного устройства мощностью свыше десяти мегатонн. В Кремле всерьез задумались о том, как избежать столкновения с Соединенными Штатами и добиться мирной передышки для укрепления обороноспособности.

В этом контексте преемники Сталина по-новому взглянули на положение в ГДР, где курс на советизацию вызвал массовое недовольство и бегство на Запад. Еще в марте 1953 г. руководство СЕПТ попросило у советских властей разрешения закрыть границы сектора с Западом и остановить бегство населения из ГДР в ФРГ. Одновременно оно обратилось в Москву с просьбой оказать серьезную экономическую помощь ^{345} . Позднее, в июле, на пленуме ЦК КПСС Молотов так охарактеризовал причины, вызвавшие кризис в Восточной Германии: «Там взяли чрезмерно быстрый курс индустриализации, чрезмерно большой план строительства. Кроме этого, у них есть оккупационные расходы на нашу армию, платят репарации» ^{346} . Тем временем из Западной Германии продолжали поступать тревожные известия. 18 апреля Комитет информации при советском МИД сообщил, что правительство Аденауэра «значительно усиливает пропаганду реваншизма и запугивает западногерманское население угрозой с Востока». Специалисты-международники предупреждали Президиум ЦК о том, что у Советского Союза нет никаких рычагов, чтобы помешать обеим палатам западногерманского парламента, бундестагу и бундесрату, ратифицировать Боннский и Парижский договоры ^{347} .

Кремлевское руководство выжидало почти три месяца после смерти Сталина, не предпринимая ничего в отношении Германии. Подобное промедление было вызвано, разумеется, необходимостью решать другие безотлагательные проблемы. Бои в Корее продолжали уносить жизни тысяч китайцев и северных корейцев и по-прежнему грозили перерасти в крупномасштабные военные действия. В самом СССР никто не мог гарантировать, что после смерти Сталина не возникнут массовые бунты на фоне глубокого недовольства и вопиющей нищеты советских людей. По словам заступившего на пост председателя Совмина СССР Георгия Маленкова, основной задачей нового руководства было «не допустить растерянности в рядах нашей партии, в рабочем классе, в стране. Мы обязаны были сплотить свои ряды…» ^{348} .

Молотов, снова возглавивший Министерство иностранных дел после смерти Сталина, взял на себя инициативу в корректировке политики по германскому вопросу. Необходимо было проанализировать сложившуюся в Германии обстановку и дать ей экспертную оценку. В помощь работникам МИД в Москву из Берлина приехал Владимир Семенов. Экспертная группа, в которую входили помимо Семенова Яков Малик, Григорий Пушкин и Михаил Грибанов, составляла один план предложений за другим. Выступая в июле 1953 г., Молотов сказал, что «ряд фактов, ставших нам известным в последнее время, сделали совершенно очевидным, что в Германской Демократической Республике создалось неблагополучное политическое и экономическое положение, что среди широких слоев населения ГДР существует серьезное недовольство». Однако архивные материалы МИД свидетельствуют, что все эти специалисты во главе с самим министром спорили по частностям, не посягая на основы советского подхода к Германии ^{349} . Семенов, как наиболее информированный участник обсуждения, взял на себя смелость внести предложение о том, что Советскому Союзу следует отменить оккупационный статус ГДР и подписать с Ульбрихтом «договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи» ^{350} . Никто из присутствовавших на обсуждении экспертов, однако, не указывал на истинную причину кризиса в ГДР – политику «форсированного строительства социализма», которую проводил с разрешения Сталина Ульбрихт в Восточной Германии.

Записей рабочих обсуждений в МИД не велось или они не сохранились. Судя по косвенным данным, Молотов твердо стоял на своем, считая, что мирные переговоры по Германии – это игра с Западом с нулевой суммой. Он согласился с Семеновым, который предлагал создать более благоприятные условия для социалистического строительства в ГДР, сократив репарации и прочие экономические обязательства страны перед СССР ^{351} . 5 мая Молотов вынес на заседание Президиума предложение о прекращении выплат репараций ГДР к 1955 г. Вместе с тем глава МИД был категорически против того, чтобы закрывать границу сектора в Берлине, как это предлагалось руководством ГДР ^{352} .

Внешне казалось, что в руководящей «тройке» отвечавших за международные дела (Молотов, Маленков и Берия) мало разногласий. На деле, однако, за фасадом показного единства зрело острое соперничество. После смерти Сталина Лаврентий Берия стал руководить Министерством внутренних дел, которое образовалось в результате слияния двух конкурирующих ведомств, соединявших функции разведки и тайной полиции. Таким образом, в руках одного человека оказались все спецслужбы, пограничные войска и многое другое, на чем держался до сих пор сталинский режим. При МВД Берия создал «мозговой центр», который с фантастической продуктивностью начал генерировать для него политические инициативы – как в области внутренней политики, так и в сфере международных отношений.

Для начала Берия дистанцировался от кровавого наследия Сталина и особенно его последних кампаний – против евреевкосмополитов и «кремлевских врачей». Мало-помалу он начал доводить до сведения высшей партийной элиты, многие члены которой умудрились сохранить веру в непогрешимость вождя, что именно Сталин инициировал и направлял террор. В Президиуме ЦК он искал поддержки у Маленкова и Хрущева, видимо, надеясь со временем обвести обоих вокруг пальца. Молотов, пользующийся громадным авторитетом среди партийных кадров в связи со своей внешнеполитической деятельностью, представлял собой главного конкурента Берии. Поэтому могущественный шеф тайной полиции начал активно вторгаться в сферу внешней политики ^{353} .

Каковы в то время в действительности были взгляды Берии по германскому вопросу – судить трудно. В своем дневнике, в записях, сделанных более десяти лет спустя описанных событий, Семенов пришел к выводу, что и Берия, и Сталин – оба относились к ГДР как к некоему подручному средству в борьбе за Германию. Берия «захотел обострить эту борьбу летом 1953-го» ^{354} . Как вспоминает Анатолий Судоплатов, старший офицер советской разведки, Берия «перед самым Первомаем» 1953 г. поручил ему подготовить «секретные разведывательные мероприятия для зондирования возможности воссоединения Германии». Он заявил Судоплатову, что «нейтральная объединенная Германия с коалиционным правительством укрепит наше положение в мире…». Согласно этому замыслу, ГДР должна была стать автономной областью в составе объединенной Германии. «Берия намеревался, не информируя Молотова и МИД, использовать свои разведывательные контакты для неофициальных подходов к крупным политическим фигурам в Западной Европе» ^{355} . Остается неясным, собирался ли Берия устанавливать неофициальные каналы связи с влиятельными кругами в США и социал-демократами в Западной Германии.

6 мая Берия направил Маленкову, Молотову, Хрущеву, Булганину, Кагановичу и Ворошилову доклад, в котором содержались сведения о катастрофических масштабах бегства из ГДР: с 1952 г. территорию Восточной Германии покинули 220 тыс. человек, в том числе более 3 тыс. членов СЕПГ и Союза свободной немецкой молодежи. Впервые в отчете Берии вина за массовый исход населения возлагалась на руководство ГДР и его неверную политику. Берия выдвинул предложение просить Советскую контрольную комиссию в ГДР выработать рекомендации для сокращения числа беженцев «с тем, чтобы дать необходимые советы нашим немецким друзьям» ^{356} .

В этот момент Ульбрихт совершил оплошность. 5 мая он объявил, что ГДР «уже вступила в новый этап диктатуры пролетариата». Эта большевистская риторика прозвучала в Восточном Берлине именно в то время, когда Уинстон Черчилль обратился в палату общин с предложением о проведении встречи с новым советским руководством. По мнению Берии, Маленкова, Молотова и других членов правящей кремлевской группировки, курс Ульбрихта на форсированное строительство социализма в ГДР совершенно не способствовал объединению Германии, а значит, мешал возможности расколоть блок НАТО ^{357} . В Президиуме ЦК разгорелись жаркие споры по ГДР. 14 мая, по предложению Молотова, Президиум дал Ульбрихту указание воздерживаться от заявлений подобного рода ^{358} . Одновременно Молотов вместе с экспертами из Министерства иностранных дел признал справедливыми факты, предъявленные в докладе Берии ^{359} . Семенов в своей служебной записке согласился с тем, что необходимо прекратить насильственную коллективизацию сельского хозяйства, а также практику массовых арестов и репрессий среди больших групп населения Восточной Германии. Он даже предложил провести там частичную амнистию. Вместе с тем он считал, что в интересах СССР – упрочить позицию коммунистического руководства ГДР, а не подрывать ее ^{360} . На заседании Президиума 20 мая Молотов критиковал власти ГДР. Скорее всего, он решил держать свои сомнения при себе и не захотел вносить раскол в коллективное руководство ^{361} . Казалось, дни Ульбрихта были сочтены. Сегодня многие историки сходятся во мнении, что в мае – июне 1953 г. впервые советская верхушка допускала возможность радикальных изменений в германской политике.

Внутри коллективного руководства разгорелась полемика. В центре дискуссии оказался вопрос, какая Германия все-таки нужна Советскому Союзу. В проекте постановления Президиума Совмина СССР, подготовленном Берией, предлагалось отказаться от «курса на строительство социализма в ГДР», тогда как на заседании Президиума 27 мая Молотов предложил подвергнуть критике не сам «курс СЕПГ на строительство социализма», а «форсированное строительство социализма». В настоящее время протоколы этого заседания недоступны (или не существуют), и мы не можем знать в точности, что было сказано на заседании 27 мая. До нас дошла только «версия», оглашенная после ареста Берии в июле. Тогда Молотов сообщил на Пленуме ЦК КПСС, что на памятном заседании Президиума Берия оборвал его замечанием: «Что нам этот социализм в Германии, какой там социализм, была бы буржуазная Германия, только бы миролюбивая». По словам Молотова, это замечание вызвало недоумение у остальных членов руководства. «Мы таращили глаза – какая может быть буржуазная Германия миролюбивая… которая навязала одну мировую войну… Вторую мировую войну». В заключение своей июльской речи Молотов сказал: «Кто может из марксистов трезво судить вообще, который стоит на позициях, близких к социализму или к советской власти, кто может думать о какой-то буржуазной Германии, которая будет миролюбивая и под контролем четырех держав?» ^{362} .

Хрущев и Булганин приняли сторону Молотова. В своих мемуарах Микоян вспоминал, что Берия и Маленков, похоже, выработали общую позицию по германскому вопросу. «Их целью было захватить руководящую роль в Президиуме, и вдруг такое поражение!» После заседания 27 мая Берия будто бы позвонил Булганину и заявил, что тот лишится поста министра обороны, если будет заодно с Хрущевым. Впоследствии в своем письме из тюремной камеры Берия покается в «недопустимой грубости и наглости» в отношении Хрущева и Булганина «при обсуждении по германскому вопросу» ^{363} .

Если тщательно собрать воедино все разрозненные свидетельства и выстроить логическую цепочку событий, то станет очевидным, что не только Берия с Маленковым, но и Молотов с Хрущевым, а также остальные кремлевские руководители ратовали за радикальные перемены в ГДР. Уже потом, когда коллективное руководство избавилось от Берии, бывшие соратники решили, что в список его преступлений следует включить желание «сдать» ГДР западным державам ^{364} . А в начале июня в основу советской политики в германском вопросе были положены тезисы Берии и Маленкова о том, что «курс на форсированное строительство социализма» в ГДР означает увековечивание расчлененной Германии, а «стоять на позиции существования расчлененной Германии – это значит держать курс на новую войну, и притом в недалеком будущем». После бурных обсуждений внутри коллективного руководства 2 июня было принято распоряжение Совета министров СССР «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР». Этот документ отличался от всех проектов, предложенных МИД как по содержанию, так и по формулировкам, он шел гораздо дальше рекомендаций СКК от 18 мая и почти дословно вобрал в себя основную часть служебного письма Берии ^{365} . В нем утверждалось, что главной причиной кризисной ситуации, сложившейся в ГДР, является неправильно взятый курс на «ускоренное строительство социализма в Восточной Германии без наличия необходимых для этого реальных как внутренних, так и международных предпосылок». В распоряжении Совета министров косвенно признавалось, что ответственность за эту политику несет Сталин, и предлагалось «считать неправильным проводившуюся в последнее время пропаганду необходимости перехода ГДР к социализму». Предлагался «новый курс», призванный покончить с коллективизацией, распустить немецкие колхозы, сократить «чрезмерно напряженные темпы развития тяжелой промышленности» и добиться «резкого увеличения производства товаров массового потребления». Кроме того, в документе выдвигались требования сократить расходы на содержание административного аппарата и спецслужб, стабилизировать денежное обращение в ГДР, остановить аресты и освободить из заключения людей, а также прекратить преследование по религиозным мотивам и вернуть конфискованное церковное имущество ^{366} .

«Новый курс» круто менял сталинскую политику, целью которой было превращение Восточной Германии в бастион социализма на случай неизбежной войны с Западом. Теперь будущее ГДР связывалось прежде всего с «мирным урегулированием основных международных проблем». Кремлевское руководство указывало властям ГДР, что необходимо поставить в центр внимания «широких масс германского народа как в ГДР, так и в Западной Германии… задачи политической борьбы за восстановление национального единства Германии и за заключение мирного договора» ^{367} .

2-4 июня для получения директив о смене политического курса в Москву тайно, на советском самолете, прибыла делегация СЕПГ. Ульбрихт, чувствуя, что ему грозит опасность, попробовал было предложить перемены косметического характера. Однако именно в эти дни в Президиум ЦК поступили известия о беспорядках в Болгарии и волнениях в Чехословакии. Такой поворот событий, похоже, еще сильнее склонил кремлевское руководство в пользу немедленного отказа от сталинских методов ведения дел в восточноевропейских странах-сателлитах ^{368} . Согласно записям Отто Гротеволя, Берия сказал руководителям ГДР: «Мы все наделали ошибок [в 1952 г.], никаких упреков». Однако другому члену восточногерманской делегации, также очевидцу событий, запомнилось то, с каким презрением и злостью обращался Берия к Ульбрихту. Маленков тогда тоже высказался: «Если мы не исправим положение сейчас, то случится беда». Кремлевские правители решительно урезали сталинские планы по вооружению ГДР. «Никаких самолетов, никаких танков», – коротко отметил Гротеволь в своих записях об этой встрече ^{369} .

Самым неприятным для руководства СЕПГ было то, что Москва приказала перейти к «новому курсу» немедленно. Руководители ГДР отправили из Москвы на родину телеграмму с указанием: срочно изъять из библиотек и книжных магазинов литературу о «строительстве социализма» в Восточной Германии. Президиум назначил Владимира Семенова верховным комиссаром СССР в Германии и отправил его обратно в ГДР на одном самолете с лидерами СЕПГ – следить за исполнением предписаний Кремля. Новые директивы ставили руководство ГДР почти в безвыходное положение. После целого года мобилизации, пропаганды и репрессий им теперь нужно было незамедлительно идти на попятную, не имея времени даже на то, чтобы подготовиться и объяснить народу происходящее. Молотов даже порекомендовал, чтобы в газетах напечатали «честные критические материалы» о политике СЕПГ, проводимой с июля 1952 г. ^{370} Поразительно, что советские руководители совершенно не предвидели, сколь опасным для внутриполитической стабильности коммунистического режима ГДР может стать такой крутой разворот.

Хрущев после ареста Берии утверждал, что и Маленков был в сговоре с Берией по германскому вопросу. Маленков, выступая в свою защиту, произнес слова, существенно прояснявшие его позицию: «Речь шла тогда о том, что мы вели политическую кампанию по вопросу объединения Германии, и я тогда считал, что не следовало выдвигать задачу развития социализма в Демократической Германии». В архиве Маленкова обнаружен проект его речи перед делегацией СЕПГ, где он как бы предвидит будущие обвинения в свой адрес: «Анализ внутреннего политического и экономического положения в ГДР… со всей очевидностью показывают, что мы действительно на всех парах идем, но только не к социализму, а к внутренней катастрофе. Мы обязаны трезво смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий режим в ГДР непрочен» ^{371} . Если бы «новый курс», а вместе с ним и новая политика Кремля в отношении Германии получили продолжение, ситуация в Европе могла бы радикально измениться. В первые месяцы после смерти Сталина никто из правящей верхушки в Кремле не знал, как строить отношения с Западом. Между тем в международных отношениях наметились новые перспективы. 3 июня британский премьер-министр Уинстон Черчилль намекнул советскому послу Якову Малику о том, что он хотел бы начать конфиденциальный обмен мнениями с новым руководством СССР по закрытым каналам – так же как он некогда контактировал со Сталиным. Черчилль сообщил Малику, что намерен увидеться с президентом Эйзенхауэром и уговорить его провести в ближайшее время встречу руководителей великих держав на высшем уровне, чтобы оздоровить международную обстановку. Премьер-министр Великобритании сказал, что уверен в успехе и что ему удастся «улучшить отношения между странами и создать атмосферу большего доверия, по крайней мере на ближайшие 3-5 лет» ^{372} .

Берия с Маленковым, судя по всему, пытались предложить способы снижения международной напряженности и предотвратить грядущую, по их мнению, большую войну. Берия был особенно активен в использовании в интересах дипломатии каналов спецслужб. Он попытался установить доверительную связь с лидером Югославии маршалом Тито, которого советская пропаганда продолжала клеймить как главаря «фашистской клики». В своей отчаянной записке из тюрьмы после ареста Берия напомнил Маленкову о том, что готовил «задание по Югославии» по его же совету и согласию. В письме также упоминается и о другом «задании». Подразумевалось просить советского агента влияния Пьера Кота выйти на премьер-министра Франции Пьера Мендеса-Франса с предложением начать тайные переговоры по германскому вопросу. В то время во французском обществе, включая высшие круги, существовали серьезные разногласия по вопросам «европейской армии» и перевооружения Западной Германии. Неизвестно, как бы отреагировали французские руководящие круги на предложение СССР об объединении Германии, но совершенно очевидно, что обострение разногласий внутри НАТО по этому вопросу было бы обеспечено ^{373} .

Между тем политический и экономический кризис в ГДР привел к народному восстанию против коммунистического режима, и это изменило всю ситуацию. 16 июня рабочие Восточного Берлина вышли на демонстрацию с экономическими требованиями (надо сказать, «новый курс» не предусматривал повышение зарплат и снижение норм выработки для рабочих). Массовые демонстрации охватили всю страну и быстро переросли в политические забастовки, в знак протеста против коммунистического режима в ГДР. Толпы жителей Западного Берлина перешли в восточный сектор города и присоединились к протестующим. Ситуация вышла из-под контроля местных властей. Для подавления восстания были использованы советские войска. 17 июня демонстранты были разогнаны, а порядок в столице восстановлен. Постепенно положение в ГДР стабилизировалось. Но июньские события стали первым серьезным звонком, предупреждавшим об уязвимости советского блока ^{374} .

Поначалу было неясно, какое влияние эти события окажут на советское руководство и на «новый курс» в ГДР. Судоплатов в своих мемуарах утверждает, что даже после начала беспорядков в ГДР Берия «не отказался от идеи объединения Германии». Демонстрация советской силы в Восточном Берлине «могла только увеличить шансы СССР на достижение компромисса с западными державами». Берия отправил своих агентов в Западную Германию, чтобы с их помощью наладить негласные связи с местными политиками ^{375} . Одновременно с этим главнокомандующий советскими вооруженными силами в Восточной Германии маршал В. Д. Соколовский, верховный комиссар Семенов и его заместитель по политическим вопросам П. Ф. Юдин направили советскому руководству подробный отчет о беспорядках в ГДР, в котором содержалась уничтожающая критика Ульбрихта. «Тройка» рекомендовала освободить его от обязанностей заместителя премьер-министра ГДР и «позволить ему сосредоточить свое внимание» на партийной работе. Пост генерального секретаря партии предлагалось отменить, а численность партийного секретариата сократить ^{376} .

По стечению обстоятельств, предложение о сокращении власти партаппарата в ГДР затронуло самую суть той борьбы за власть в Кремле, которая близилась к своему разрешению. В конце мая 1953 г. Никита Хрущев, возглавлявший в то время секретариат ЦК, пришел к выводу, что Берия слишком опасен. Лидер партийного аппарата заподозрил Берию в намерении захватить всю власть в свои руки и расправиться с остальными членами послесталинского руководства. В частности, он подозревал главу спецслужб в намерении совместно с главой правительства Маленковым отодвинуть на задний план секретариат ЦК партии и тем самым выбить почву из-под ног Хрущева. От партийных лидеров союзных республик начали поступать сигналы о том, что Берия действует за спиной Хрущева. Никита Сергеевич понял, что рано или поздно ему придется выступить против Берии. Вполне возможно, что это понимание окрепло после того заседания Президиума 27 мая, на котором обсуждался вопрос о смене курса в ГДР. Хрущев начал тайный сговор против Берии с Молотовым и другими членами высшего руководства. В конечном счете даже Маленков признался Хрущеву, что он боится Берии, и тоже присоединился к зреющему заговору против всесильного министра внутренних дел ^{377} .

Арест Лаврентия Берии 26 июня во время заседания Президиума Совмина СССР существенно изменил расстановку сил внутри Кремля. В глазах всего партаппарата Хрущев стал героем, организатором смещения Берии. Советские высшие круги, включая военачальников, ненавидевших госбезопасность, увидели в Хрущеве человека, который может освободить их от постоянного страха репрессий. На июльском пленуме ЦК партии, созванном с целью осудить Берию, Хрущев в победных тонах заявил о том, что партийный аппарат должен всегда стоять над государственной бюрократией и более того – над органами госбезопасности. Маленков, который оставался председателем Совета министров, торжественно объявил о том, что «никто один не смеет, не может, не должен и не хочет претендовать на роль преемника» умершего вождя. «Преемником великого Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии». Как показало ближайшее будущее, с этого момента, отказавшись от борьбы за единоличное лидерство, Маленков начал уступать политическую инициативу Хрущеву ^{378} .

Советские представители в Германии продолжали слать доклады, в которых упрекали Ульбрихта и партийно-административные органы ГДР в отсутствии политической воли, критиковали их за бездействие во время беспорядков ^{379} . Тем не менее подобная критика более не встречала понимания и поддержки у советского руководства. Хрущев уважал Ульбрихта и считал его хорошим, надежным коммунистом. Еще важнее было то, что и Хрущев, и Молотов заявили на пленуме ЦК, что идея о «единой миролюбивой Германии» является частью заговора, который готовил Берия. Хрущев сообщил, что Берия показал себя в германском вопросе «как провокатор, как некоммунист. Принять его предложения значило бы, что 18 миллионов немцев отдать под покровительство американцев… Как может нейтральная демократическая буржуазная Германия быть между нами и Америкой? Возможно ли это? Не надо скрывать, что с нами дружба капиталистических буржуазных государств определенная… Берия говорит, что мы договор заключим. А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если подкреплен пушками. Если договор не подкреплен, он ничего не стоит. Если мы будем говорить об этом договоре, над нами будут смеяться, будут считать наивными». Большинство высших советских и партийных работников, присутствовавших на пленуме, встретили слова Хрущева аплодисментами. Многие из них воевали с гитлеровской Германией и разделяли убежденность Хрущева в том, что воссоединение Германии на «буржуазной» основе обесценит победу в Великой Отечественной войне. Другие считали Восточную Германию главным военным трофеем, а ее промышленность – ключевым придатком к военно-промышленному комплексу СССР. От имени представителей советского атомного проекта выступил его руководитель Авраамий Завенягин, сообщивший пленуму о том, что «в ГДР добывается много урана, может быть, не меньше, чем имеют в своем распоряжении американцы. Это обстоятельство было известно Берии, и он должен был сказать Центральному комитету, чтобы эти соображения учесть». Речь шла о советском урановом проекте в Нижней Саксонии под кодовым названием «Висмут» ^{380} .

Новые веяния немедленно отразились на политике и умонастроениях советских властей в ГДР. Влияние Молотова на внешнюю политику СССР выросло, а прежние инициативы Берии и Маленкова, и не только по германскому вопросу, но и по Югославии и Австрии, были автоматически дезавуированы ^{381} . Президиум ЦК решительно отклонил предложение Семенова снять Ульбрихта со своего поста и отстранить секретариат партии от государственных дел как «не справившийся». Молотов даже заявил, что «Семенов качнулся вправо». Почувствовав перемену ветра, Ульбрихт начал расправляться со своими соперниками в Германии. Еще во время июньских событий Советская контрольная комиссия высоко оценила действия членов Политбюро СЕПГ Рудольфа Хернштадта и Вильгельма Цейсснера, и, по мнению американской исследовательницы X. Гаррисон, «если бы не помешал эпизод с Берией, [они] бы успешно оттеснили Ульбрихта от власти». Однако теперь, в новой ситуации, советское руководство благосклонно отнеслось к устранению Хернштадта и Цейсснера после того, как Ульбрихт дал понять, что им покровительствовал Берия ^{382} .

На смену позиции Кремля повлияло также и поведение американцев во время восстания в Восточной Германии. Средства массовой информации Соединенных Штатов активно освещали демонстрации протеста, снабжали жителей Восточного Берлина продуктами питания, кроме того, стали настаивать на проведении «свободных выборов» как на предварительном условии для воссоединения Германии. В то же время ни Соединенные Штаты, ни другие западные державы не планировали оказывать помощь восставшим немцам военной силой, поскольку это означало бы войну с Советским Союзом. Даже если Запад, как в это верили многие в советском МИД и разведке, действительно готовился к определенному «дню икс», руководители западных стран понимали, что их возможности для действий внутри советского блока крайне ограничены ^{383} .

После ареста Берии и беспорядков в Восточной Германии все «мирные инициативы» на европейской международной арене, как и сам «новый курс», заглохли. В самом деле, сократить вооруженные силы в Европе было нельзя без решения германского вопроса путем переговоров. Эту головоломку руководители СССР не смогли решить в течение последующих 35 лет. Приход к власти Хрущева, удержание Ульбрихтом власти в ГДР и свертывание «нового курса» похоронили реальную возможность пересмотра политики СССР в отношении Восточной Германии. Миллионам немцев пришлось еще долгие годы жить под властью Ульбрихта и его преемников, в отрыве от западных земель и ожидании чуда, которое позволит им обрести единую, суверенную и свободную Германию.